Серый утренний сумрак своей прохладой располагал к продолжению сна. Который час? На будильнике стрелки показывали без четверти четыре. По деревне уже неслось звучное петушиное пение.
Семеновка! Одна из наших деревень, куда забрасывали нас родители на лето в те нелегкие шестидесятые годы.
Впечатления детства. Как глубоки они! Невольно вспоминается восточный афоризм: прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Детство всего лишь хронологически ушло. На самом деле оно навсегда впечаталось в нас и не отпускает. Душа и по сей день полна воспоминаний об изумительном аромате деревенского воздуха с запахами лесов, полей и лугов, о звонящем шелесте трав, щебетании и посвисте птиц, солнечном сиянии… Городские дети, вдохнувшие деревенской воли, мы не просто отдыхали в Семеновке. Нам раскрывалась тогда большая жизнь. Было там и первое испытание себя…
…Семеновские петухи начинали петь затемно. Петух сидел на высокой жердочке и дирижировал деревенским утром с появляющимися первыми лучиками солнышка. Потом трубил рожок пастуха. До сих пор помню чувство протеста, которое вызывал этот вовсе не музыкальный звук. В детских сказках пастухи были всегда розовощекие и голубоглазые, влюбленные в прекрасных девушек-красавиц. А тут угрюмый пожилой мужик, одетый чуть ли не в рубище. Он хмуро смотрел под ноги, ходил прямой походкой, будто аршин проглотил.
Что мне больше нравилось – провожать стадо ранним утром или встречать его вечером? Пожалуй, и то, и другое. Однако понять никак не мог, как хозяйки узнают своих коров. Отличал я их только по цвету: черных от буренок, пестрых от однотонных. Но в стаде было всех помногу, совершенно похожих одна на другую. Хозяйки же узнавали их издалека. По «походке», что ли? Дойдя до своих ворот, Звездочка или Радуня утыкались в плетень мордой, потом ретиво бежала в загон, покачивая тяжелым, перегруженным выменем.
- Пошла, милая! Иди, Радунюшка, иди, кормилица родимая! – нежно, ласково приветствовала ее хозяйка.
Мы смотрели на такие встречи завороженно.
А еще нам очень нравилось бывать на полднях. Что это такое? Это просто чудо!
Представьте себе, что на широкой цветастой поляне невдалеке от старинного хвойного леса деревенское стадо на отдыхе. Да, да, на отдыхе, полегло на полдни. Стадо большое – в каждом семеновском дворе скотина. Устали коровы, лежат, подняв головы, хрумкают жвачкой, ждут своих хозяек.
А они уже запестрели между деревьями своими белыми платочками и звонкими подойниками. Длинная вереница, веселые голоса. Идут, идут к своим кормилицам бабы. Завидев хозяйку, буренка встает, тоже идет навстречу, знает: в руке хозяйки ломоть хлеба с солью. Уединятся с хозяйкой где-либо в тени под деревом – душистый воздух так и гуляет, а тут еще звонко в пустой подойник бьют пенные струи молока. Тепло на лугу. Коровы машут хвостами, отгоняют мух и оводов, ударяют копытами по животу, отгоняя настырных насекомых, слушая незлобное:
- Но, но баловать-то!
Яркое солнце. Зелень. Разноцветье луга. Звон подойников и нежное:
- Милка, Милка!..
Погладят буренушку, благодаря за молочко, облегченно и благодарно отойдет она. Хозяйка завяжет ведро чистой тряпицей и с соседками – в обратный путь. Через лес, к полю, а вот уже под ветлами виднеется дремлющая под полуденным солнцепеком Семеновка.
С первых дней деревенской жизни бабушка твердо устанавливала:
- Каждый день все будете пить парное молоко. Утром и вечером.
Мы поначалу и не возражали: наша городская жизнь в те годы была не сытой. Каждый день надо было родителям накормить семью из семерых человек – кроме родителей еще маму отца - бабушку и четверых детей. А в деревне раздолье - молоко…
Но вскоре оно стало очень надоедать. Приелось. А бабушка, держа крынку под мышкой, разливала молоко по кружкам, и мы, покорные ее строгому взгляду, пили все до дна.
…Солнечное утро. Я стою на крылечке хаты и не могу насмотреться на кривоватый заборчик из частокола, принесенного, видимо, из рядом растущего «хмызника», как называл его дед. Я расту «правильным» мужиком, хозяйственным, потому сейчас искренне возмущаюсь: как можно было строить забор из «всякой всячины» и так неровно? И все же что-то в этом заборе мне очень нравится. Может быть, душой узнаю, чувствую в корявых палочках прелесть вольной березы?
Забор увешан банками и крынками – каждая на своем колышке греется под ярким солнышком. И в его сиянии с прозрачным стеклом и блестящей обожженной глиной слышится ликование роскошного июньского дня. Я никак не могу свыкнуться с мыслью, что эти гладко отшлифованные крынки всего лишь глиняные. В них чудится какая-то тайна…
Глиняные крынки – будто свидетели вечности, древности. Их нам когда-то показывали на школьных уроках. А когда вечером вижу эти крынки, доверху наполненные парным молоком, сердце мое торжествует, хотя я не очень люблю пить молоко: само это зрелище – символ полнокровной жизни!
Как-то я с интересом наблюдал, как работал дед. По доске мерно ходил рубанок. Из него закручиваясь вылетала стружка. Было приятно поднимать ее, разминать, нюхать. А какой гладкой становилась доска! Инструменты менялись в умелых руках деда.
Он командовал:
- Дай-ка ножовку… А теперь молоток… да не тот – это гвоздодер, поменьше… Теперь гвоздочки… Молодец!
Я подносил ему инструменты. На моих глазах получалась красивая лавка. Это было чудо.
- Деда, я тоже хочу. Дай мне попробовать, деда!
- Вот тебе доска, упирай ее вот сюда, в зубчики на верстаке. Строгай поманеньку, сильно не дави. Вот так, вот так…
До сих пор помнится тяжесть того рубанка в руках. Запах стружки. Помнится банька во дворе. Помнится, как заготавливали дрова для нее. Как дед учил разводить пилу и точить топор. Помню, хвастал перед дедом, как научился колоть чурки. А тот ворчал нарочито:
- Ты поосторожней, полсантиметра до руки, так и без пальца…
- Не боись, деда, глаз-ватерпас. Главное, вовремя выдернуть руку из-под топора. Смотри, как я наловчился!
- Ишь ты, - качал дед головой, - бабушке не показывай, бояться будет. А помнишь, как я учил тебя забивать гвозди двойным ударом?
Я брал гвоздь, перевертывал топор обухом вниз, первым ударом слегка вбивал гвоздь в бревно, вторым вгонял его по шляпку. Бывало, зацеплял таки палец. Дед оглядывал синее пятно под ногтем и говорил, что не опасно, до свадьбы заживет.
… И еще один день из того лета - из детства.
Сочные, налитые солнцем разноцветные травы неспешно шелестят под нежным, ласкающим дуновением ветерка.
- Уходим! – слышу деловитый голос старшего брата.
Надо спешить на сбор лесного урожая. Впереди – самый хозяйственный человек – старший брат. Он точно знает: делу время, потехе час. Не станет менять сбор ягод для зимнего варенья на любование природой. После лета снова ведь будет голодновато. А если варенья наварим, хорошо!
- Гуськом не ходите, разбредайтесь! – командует он нами в лесу.
Да, вереницей за ягодой ходить бестолково. И мы разбредаемся каждый к своей местинке, к кустам и травам. Земляника с нами заигрывает. Нагнешься к траве – заалела одна ягодка, а присядешь, раздвинешь траву, а там - тьма. Самые крупные и сладкие ягоды прячутся в высокой траве…
Сорванные земляничины звучно падают в кружку или алюминиевый бидон. Постепенно звук становится глуше – это значит, бидон наполняется. Ткнешся носом в горловину, а оттуда такой запах идет! Как хочется наполнить этой вкуснятиной рот, проглотить, зажмурив глаза от удовольствия… Но нет, берешь себя в руки. Понимаешь: раз попробовал, другой, втянулся – с чем домой вернешься?
К середине лета земляника сменилась малиной, и заготовительная работа упростилась: можно было не ползать по лесным угодьям на корточках, а собирать ягоды стоя, иногда даже обжигаясь крапивой. По-прежнему старший брат с утра собирал нас и вел.
О малине дедушка и бабушка рассказывали, что это целебная, лекарственная ягода; что ж, и о лекарстве позаботимся сами. И в самом деле, зимой мы с удовольствием попивали чаек с малиновым вареньем и никаких простуд, никакого кашля. А какое же оно ароматное, вкусненькое! И как живо напоминало о наших лесных приключениях!
… Я внимательно смотрю сейчас в глубины своей памяти, вижу и нас, братьев, и деревенских ребятишек и ощущаю к ним огромный прилив уважения. У нас уже тогда рождалось чувство ответственности за семью, понимание необходимости заботиться друг о друге и обо всех вместе, понимание, как важно самим создавать материальные блага. Сейчас я с нескрываемым чувством благодарности вспоминаю те трудности, которые закаливали каждого из нас.
… В середине лета мы облюбовали уютный уголок в кустарнике недалеко от хаты, в которой мы жили. Рядом бил ключ родниковой воды, огороженный полусгнившим плетнем из растущего вокруг ивняка. Приходили мы сюда с утра, после выполнения поручаемых по хозяйству работ. Даже пищу мы готовили сами на костре – эта «печка» была куда приятнее керосинки или керогаза. Все было здесь настолько вкусно! До самого вечера, даже если погода вдруг портилась, сидели мы в этом гнездовье, набираясь сил и здоровья.
В летнюю ночь на Ивана Цветника, как сказывали, цветет папоротник. Среди молодежи и нас, мальцов, пошел шум по деревне:
- Кто пойдет смотреть?
К полуночи надо пойти в лес – не в одиночку, а группой, встать возле папоротника и внимательно смотреть. Ровно в полночь на папоротнике должен вспыхнуть огонек. Кто увидит его, тому счастье большое выпадет, только к огоньку прикасаться нельзя. А то счастье пропадет.
Заранее жутко. Днем один или двое парней идут в лес. Чертов лес. Выбирают папоротник покустистее, повыше, позаметнее и примечают его. Вечером, когда стемнеет, ватагой идем к нему. Девчата жмутся, идут, попискивая, за нами. Мы хорохоримся, но боимся не меньше их. Тьма тучнеет. В поле цвыркают кузнечики. Тишина. Заходим в лес, в лесу тишина еще полней. Жуть! Сосны спят тихо и строго.
Идем друг за дружкой. Нашли папоротник. Заводила, кем почти всегда был мой старший брат, приказывает:
- Зажечь свечки!
Вспыхивают в руках танцующие свой необыкновенный танец языки свечей. Но тьма становится еще загадочней. Освещены только лица. Испуганные, вопросительно округленные, вслушивающиеся. Треснет сучок – все головы в сторону звука! Страшно…
- Становись вокруг папоротника!
Свечки окружают заросли папоротника. Мигают, колышаться от перемещения огоньки. Папоротник чуть ли не выше нас. Огромный, разлапистый… не вздрогнет, не заколеблется…
Вдруг!
- Вижу! Огонек! Вижу! – шепот, как вскрик!
- Где? Где?
- Видел, ребят, по честному, видел!
- Болтунишка!
- Тише вы, сороки!
Замираем снова. И точно – огоньки. То ли в глазах, то ли в папоротнике…
- И я вижу!
- Точно, они…
- И я!
- И я тоже вижу!
- И я!
Через поле – быстрее в Семеновку! Сердце колотится, чуть ли не наружу вырывается. Страшно и радостно!
Только вбежали в деревню, орем что есть силы:
- Видели, видели цвет!
- Видели, честно, видели!
И как мы искренне клялись, что и впрямь видели папоротников цвет!
Став уже взрослым, я узнал, что папоротник не может цвести.
А жаль. Мы так верили!
Вольготная деревенская жизнь! Миллионы открытий, сделанных за лето! Таинственный лес, наполненный бесчисленными шорохами и шелестом кустов и трав, раскачиванием и шепотом листвы. Чистая и ровная гладь деревенского пруда и Десна, дарящая силы и радость. Колосистые поля ржи и пшеницы, запахи цветущей гречихи. Неугомонное пение птиц в безбрежном поднебесье. Мы открывали для себя чудо и красоту родной природы. Каждая мелочь была незабываема.
А может мы открыли для себя ни много, ни мало – Родину? С чего она начинается? С родной земли, по которой ступаешь босыми ногами. С деревенского приволья. С лукошка малины или корзины грибов, собранных в ближайшем лесу…
…Открытия на пороге родного дома. Как много они могут дать подростку, если не опоздать, если вовремя научить его искать необычное в обыденном, новое – в привычном. Чувство Родины рождается не из абстрактных представлений о бескрайних просторах страны. Патриотизм – понятие конкретное и очень интимное чувство. Это – чувство р о д н о й земли. Чувство, рожденное на земле, где родился и живешь.
Вечно буду благодарен я своим родителям и милым деревенским старикам, которые как будто ничего не делали, чтобы воспитать в нас чувство Родины, и вместе с тем делали все. Наверное, самый главный секрет воспитания в том и состоит, чтобы дать растущему человеку самому познать ее силу и величие.
2001