Пока мы ехали обратно, Аня смотрела в окно и молчала. За окном так же бежали деревья, только уже в другую сторону, но неизменно против нашего хода, нам навстречу. Я раздумывал о лесорубе, который за ними гнался. Того и гляди он, размахивая топором, появится из-за ближайшего поворота перед машиной. Интересно – это один и тот же лесоруб, или их здесь двое, работающих погонщиками и забойщиками деревьев на двух направлениях. Если он один, то ему, наверное, тяжело нарезать круги, гоняя деревья с одного места на другое, чтобы люди, проезжающие в машинах мимо, наблюдали его незримую работу. Его самого никто не видит, а деревья меж тем бегают туда-сюда и иной раз гибнут от его топора, когда он их нагонит. То что они гибнут, я не сомневался, потому что в лесу можно найти их разлагающиеся тела.
-А вот послушай, - повернулся я к ней, - ведь девочка самый первый раз была с мамой, и была голубоглазой.
-Ну? – она повернулась ко мне, и в ее глазах были еще следы раздумий о чем то, что пряталось в глубинах их густой зелени.
-А во всех остальных случаях девочка была одна и с черными глазами.
-Ты это к чему? – следы раздумий были все еще вполне отчетливы в ее глазах.
-Я это к тому, - терпеливо продолжил я, - что мы все время исходили из того, что девочка была одна. А, если их две?
-Но ведь лицо-то, с твоих слов, у них было одно.
-Ты помнишь фильмы ужасов, где в невинных детей вселяется дьявол?
-Да-а, придется вплотную заняться культпросветработой, - она смотрела на меня с
притворным сожалением – так обычно смотрят на умственно отсталых детей, когда их родители отвернулись, а окружающее общество смотрит на тебя и ждет, приемлемой в обществе, реакции на слабоумие ближнего своего, - это надо же, какой бред ты смотришь на досуге!
-Я питаюсь тем, чем кормят, дорогая. И, в отличие от некоторых, не привередничаю.
-При такой диете, тебе лучше поменять повара.
-При обилии поваров, готовящих примерно одинаково, это сложно.
-Каковой ни была бы диета, что ты хотел сказать-то?
-А то что «инфернальная» сущность вселилась в нашу вполне земную девочку, - я сам не очень верил в то, что я говорил. Аня это подтвердила, покрутив пальцем у виска, там, где заворачивался светлый локон ее волос.
-Ну, хорошо, хорошо, если ты считаешь именно так, - сказал я ей, - то Бога ради. И мы снова замолчали.
Мы промолчали весь остаток пути. Наконец такси остановилось. Дурдом приветствовал нас облупившимися грязно-желтыми стенами. Как, впрочем, и в мой последний визит. Аня шла рядом со мной по потрескавшемуся тротуару к известному мне, но не ей, корпусу. Она вертела головой, но молчала, хотя на лице у нее были написаны вопросы о имеющем место быть вокруг.
-А что такое «геронтологическое»? – спросила наконец она, видимо узрев здание, найти которое я смог бы и в непроглядном мраке по, исходившему от него, запаху мочи и старости.
-Геронтология – наука о старении. Короче, стариков здесь лечат.
-От чего? От старости? Неужели научились уже?!
-В рамках этого заведения, я думаю, что от маразма. Вот вырастешь, доживешь до
старости и столкнешься напрямую с угрозой маразма. И как только начнешь ходить под себя, среди ночной прохлады, твои потомки сядут за круглым столом и решат, что лучше платить деньги за твою смерть в стенах больницы, чем обонять продукты твоей жизнедеятельности ближайшие лет десять. Слабоумные старики живут дольше, чем здравомыслящие.
-Почему?
-Потому что здравомыслие, как раковая опухоль расползается по изношенному телу и отравляет радость последних дней. А без мозгов, оно может, от тебя и больше неудобств окружающим, зато ты спокоен и, не нервничая из-за политической обстановки и цен на продукты, отходишь в мир иной, приветствуя его радостно и бестрепетно.
-А что, родственники вот так вот, запросто, отдают своих, например, родителей умирать в психбольницу?
-Ну да, а ты бы поступила иначе, когда твои родственники умирали бы дома от пролежней и сепсиса, а ты бы торчала на работе? К тому же родственники боятся смерти, и напоминание о ней, в лице умирающего дома родителя, их перестает устраивать через очень непродолжительное время.
-Ну-у… Может… ты и прав. Вот поэтому я и хочу умереть молодой, чтобы ничего этого не было, чтобы меня никто не опекал. Быть беспомощной - это ужасно!
-В этом тоже проявление страха смерти и гордыни. А она самый страшный грех.
-Ты что, читал на ночь брошюры из серии «Бог любит вас»?
-Да нет, ты же знаешь, что я не умею читать.
-А, откуда тогда у тебя такие мысли? О грехах и прочей лабуде?
-Это просто размышления вслух ничего личного. Чего ты завелась-то так от религиозных упоминаний в разговоре?
-У меня предки, страсть какие религиозные. С детства мозги все прополоскали подобными темами! А тут ты еще с этим же! – она явно была сегодня не в духе. Я подумал, что все женщины раз в месяц не в духе, поэтому придавать большое значение перепадам ее настроения не стоило.
Мы подошли к нужному нам корпусу, и зашли внутрь. Поднявшись на этаж, мы увидели небольшой холл, в котором на тот момент сидело несколько больных, вокруг которых сгруппировались, судя по всему, их родственники. Один из больных, мелкий мужичонка в темно-синей, мятой, фланелевой пижаме, вдруг встал и подошел к нам, как-то заоблачно улыбаясь. Я, приглядевшись к нему повнимательней, узнал, хотя и с трудом, в его небритом лице позапрошлого мэра нашего города.
-Здравствуйте, горожане! – вежливо поздоровался мэр.
-Добрый день, - почти хором ответили мы.
-Вы знаете, что в нашем городе разрабатывается новый генеральный план
переустройства?
-Нет, мы не слышали об этом, - ответил я уже один и почувствовал, как Аня потихоньку
взяла меня за руку и несильно сжала ее, отступив немного за меня.
-Да, планируется. Между прочим, автор этого проекта я, - не без гордости заявил мэр, а его родственники выжидательно и как то с ожиданием неизбежного посмотрели на нас, - Да, я один его создал и теперь он в стадии реализации.
-А в чем суть этого проекта?
-В том, что в городе места традиционных захоронений исчерпали себя. Демографическая обстановка нашего города неуклонно улучшается, растет рождаемость и, как следствие растет и смертность тоже! – если бы не пижама, он походил бы сейчас на пламенного оратора римского сената, - И, поскольку смертность растет, нам необходимо где-то хоронить своих умерших.
-Вы хотите вынести все кладбища в пригород? – Я подумал, что это плохая мысль, так как все похоронные процессии, или их часть точно, будут проходить мимо моего дома, а значит, не только будут мешать мне спать, но и уничтожат мое желание смотреть в окно.
-Но земли вокруг города отданы под сельское хозяйство, так что нам ничего не остается, как хоронить людей в его черте.
-Ну что ж, вполне здраво звучит.
-Но в черте города нет больше мест для устроения кладбищ, они занимают слишком
много места, - вмешалась на полном серьезе, в наш с сумасшедшим мэром разговор, Аня.
-Верно! Вы абсолютно правы, моя юная горожанка! Вот, смотрите, - повернулся он к стае родственников, которые начали кружить вокруг него, как стервятники над кучей падали, - в отличие от вас, некоторых еще волнуют проблемы города, и они еще проявляют к ним интерес. Так вот, суть моего проекта состоит в том, что кладбища надо минимализовать. Перестать делать их такими большими.
-И что же вы предлагаете? - все еще серьезно спрашивала Аня.
-Я предлагаю в каждом дворике, каждого дома, устроить эдакое мини-кладбище, для
жильцов. Тихо, уютно, по семейному и далеко ходить не надо. Усопшие спят прямо под окнами живых, - он хрипло рассмеялся.
-Ну, а где играть детям живых? - живо вмешался в такой интересный поворот безумной мысли я.
-Этим придется пожертвовать, в первое время. Потом, когда первый слой умерших за парулет разложится, получится высококлассный перегной, который можно будет использовать для выращивания различных растений – овощей, фруктов, может даже, плодовых деревьев. Это сократило бы расходы на закупку и транспортировку этих культур из других областей. Тем более, что можно будет снять верхний плодородный слой земли и перенести его в другие районы города, а трупы выкладывать прямо на песок, - у меня начинала съезжать крыша. При взгляде на Аню, я понял, что она намного опередила меня в этом процессе.
-Но…
-А потом на этом месте можно будет выгуливать собак. Они будут выкапывать из земли кости, которые не сгнили, и хозяева будут экономить на корме для своих питомцев. Это повысит уровень их благосостояния. Так мы понемногу выберемся из нищеты и станем преуспевающим городом области, а может, мы приобретем статус областного центра и, как следствие увеличится поток инвестиций… - родственник, молодой человек интеллигентного вида, ласково взял его за локоть, и повлек в противоположную от нас сторону. Мэр продолжал говорить, но уже не нам, а молодой человек со смущенной улыбкой, посматривал на нас, оборачиваясь через плечо. Я улыбнулся, как можно грустней и сочувственней в ответ и поволок Аню ко входу в отделение. Позвонил в звонок при входе, и мы принялись ждать звона ключей, поворачивающихся в замке.
-Я вот думаю, - сказала Аня полушепотом, - как психиатры сами не сходят с ума?
-В психиатрии, статистически достоверно, не бывает случайных людей, - отшутился я.
Наконец, двери отделения раскрылись, и я вошел в знакомый длинный коридор. Впрочем, знакомый только мне – Аня коридора не знала и в обстановке не ориентировалась, а значит оставила за собой право слегка прижаться ко мне, чуть сжав мою руку выше запястья. Ощущение было чудесным, и я подумал: « А ну его друга то, сумасшедшего », но совесть, долг и все такое взяли таки, как всегда, верх, и мы двинулись к посту медсестры.
- Я бы в этом коридоре бы уже и тронулась, - сказала она уже шепотом, - как психиатры.
- Если так мало надо, чтобы сойти с ума, то в мире было бы очень много умалишенных, - опять отшутился я. Точнее, я думал, что отшутился, потому что Аня с неожиданно серьезным видом посмотрела на меня снизу вверх и спросила:
- Почему? Почему ты так сказал?! – неожиданно она напряглась и говорила уже скорей возмущенно, нежели с интересом.
- Ты чего завелась то? – удивился я, причем совершенно искренне.
- А ничего! - Аня вырвала руку из-под моей и пошла несколько впереди. И, поскольку я ничего не понял, то молча поплелся следом, гадая, что я сказал не так.
- Ладно, извини, если я сказала что-то резко, - так же неожиданно сказала, обернувшись ко мне, Аня, - просто мне как-то не по себе здесь.
- Да нет, все нормально. Просто я не понял, что с тобой.
- Да нет, иногда со мной бывает, - я вспомнил куцые обрывки знаний по женской физиологии, и оказалось, что эти воспоминания помогают понять возможные причины того, что происходит.
- А все-таки скажи, почему ты так сказал? – повторила Аня вопрос, но, по счастью, мы подошли к посту, и отвечать мне не пришлось.
Я спросил у медсестры (сегодня была другая, но черный нейлон из-под белого халата был таким же) позвать нам моего друга и она, сбегав так же резво, как и первая, по коридору, обрадовала нас тем, что друг мой на прогулке. Я справился, где он гуляет и мне ответили, что огороженный участок за корпусом и есть это место. «Там такая веранда еще желтая и желтые скамейки», уточнила нам медсестра, напомнив мне мое детство в детском саду, и породив желание сострить насчет желтых скамеек в желтом доме. Но я всего лишь поблагодарил ее и мы направились обратно. Выйдя из отделения, мы с Аней стали спускаться по лестнице, которая была в лучшие дни свои, возможно, и в очень хорошем состоянии, но сейчас она явно оставляла желать лучшего.
- Так все-таки, почему ты так сказал? - вспомнила Аня и поставила меня перед необходимостью объяснять свою же шутку.
- Потому что, большинство людей на этой планете не обременены большим багажом знаний и зачастую высоким показателем IQ, поэтому и говорят, что с ума сходят только очень умные – глупым сходить не с чего, - терпеливо, и как можно доходчивей, объяснил я.
- А ты к какой категории относишь себя?
- Я ведь еще не сошел с ума, и тебе со мной не скучно, надеюсь, значит - где-то посередине, попытался я сделать витиеватый комплимент.
- А я что, по-твоему, должна сойти с ума?
- Нет, - устало сказал я, - это я попытался сказать комплимент.
- А-а-а… - протянула она и замолчала.
До самого участка мы шли в тишине, и только ее каблуки цокали равномерно, как сердце, по плитам дорожки. Кое - когда ритм «сердца» сбивался, там, где между плит разросся мох, и ее нога неосторожно ступала в него. Вот так и мы, думал я, чем старше, тем мшистее становимся. С одной стороны мягче и уютней, с другой – сердце бьется неровно. Не ритмично как-то, надо все меньше и меньше, так, что становиться можно жить между плит. Могильных, пришло в голову. А что? Далеко ходить не надо, когда совсем пожелтеешь и сморщишься. А потом юная леди своими каблучками пройдется и по тебе, стирая тебя в желтоватый прах, и по плитам, оценивая их как хороший строительный материал для своего жилища. Все мы строим дома из могильных плит предков, и они стоят всю нашу жизнь, проседая все глубже и глубже в набитую червями землю, что бы стать фундаментом для новых домов, которые заселят юные леди на каблучках.
- А за комплимент – спасибо, но он слишком завернутый, чтобы его распознать с первого взгляда, - вырвала меня из моих философских изысканий Аня, - просто на меня находит иногда, - снова повторилась она.
- Да все нормально, расслабься, на нас на всех находит, - мы подходили к прогулочному дворику, который, это было понятно с самого начала, набит психами под завязку. Они сновали в нем, как муравьи, только перемещения муравьев мне показались менее осмысленными. Аня вновь, не глядя на меня, нащупала мою руку, и меня посетили прежние мысли о нецелесообразности похода к психам и сожаления, что наши желания не совпадают с, вбитым нам сызмальства, чувством долга. Друга моего я увидел не сразу. Среди постоянно снующих мимо больных это было сложно, но в итоге он нашел меня сам, вывернув откуда-то прямо перед нами. Ему, видно, снизили дозировку лекарств, поскольку слюней изо рта не текло. Я поздоровался, но ему, как обычно, было не до моих приветствий, поскольку он в упор и не отрываясь смотрел на Аню. Она чуть сильнее сжала мою руку – судя по всему, такой взгляд ее пугал. Я напустил на лицо приветливое выражение и представил их друг другу, но им, наверное, было это не нужно. Меж ними и так уже присутствовало нечто, что я затруднился бы высказать словами. Какое то легкое напряжение, которое говорило о диалоге, происходившем в глубине их глаз. Что-то, копошащееся на сетчатке, подобно червям в черноземе. Снова черви под плитами фундамента для потомков - мелькнуло в голове.
- Здравствуйте, - робко поздоровалась Аня.
- Добрый день, - так же вежливо ответил он.
- А кто поздоровается со мной? - притворно возмущенно возопил я.
- А оно тебе надо? Ведь прежде чем требовать чего-то от жизни, окружающих, Всевышнего, надо убедиться, что тебе это действительно надо, - мой друг был в своем репертуаре Мудреца, объясняющего своим неразумным ученикам прописные истины, - вот ей надо, что бы с ней поздоровались, а тебе то на что?
- Ну, так хотя бы, для соблюдения приличий. А то мы с тобой, вроде, и не знакомы друг с другом. Что подумает девушка?
- Она и так все знает. И ты все знаешь. И даже я, хоть и псих ненормальный, все знаю. Так чего нам с тобой для девушки ломать комедию? Или друг для друга? – да, видно, лечение пошло на пользу – он возвратился к своей обычной манере общения, которая иногда хоть и шокировала, но была, в целом, когда привыкнешь, довольно приятной.
- Я смотрю тебе уже лучше, - направил в другое русло разговор я.
- Да. Лекарства убавили. Так что я, по их мнению, приближаюсь к состоянию нормальности. Надо будет снова что-нибудь рассказать им о поисках людей с живыми глазами. Знаешь, как весело рассказывать людям, у кого глаза мертвые о том, что бывают еще и живые? Это примерно так же, как слепым объяснять, что такое розовый цвет.
- Да ну, брось. Снова начнут лечить, снова запрут, снова будешь слюни подбирать. Зачем тебе это надо?
- Мы с тобой, вроде как, и не встречались в прошлый раз, - надо же запомнил ведь, а я думал с теми дозировками он, как растение, - я ведь говорил, что свободен тогда, когда нечего терять, в том числе и разум, но ты, как говорят здешние врачи, видно, слишком контролировал собственную речевую продукцию, чтобы воспринимать чужую. Правда ведь, девушка?
- Ее Аня зовут, - напомнил я.
- Да какая мне разница, хоть Аграфена! Я ведь спрашиваю прав я, или нет, а ты нудишь про имена собственные, - видать, не долечили его все же.
- Все-таки есть определенная разница. Да, Ань? – она стояла и молча нас слушала, производя вид очень заинтересованной фабулой разговора.
- Ну, по-своему он прав. Он же про себя спрашивает, и, вполне логично, что ему нет дела до того, как зовут собеседника, - она меня явно не поддержала в попытках сохранить хотя бы вид приличного светского разговора.
- Смотри-ка и она ко мне не по имени, а ты говоришь: «разница», «приличия». Только ты и обращаешь внимание на подобные мелочи, но не видишь сути прямо перед носом. Ты хоть услышал, что я говорил про свободу. Или думал только о том, что меня не долечили? – а ведь прав, я уже упустил из виду, что именно он говорил, - Ну вот видишь, ты и согласился. А вы, девушка, боитесь сойти с ума?
- Ну-у-у, не знаю. Не могу сказать прямо вот так вот.
- Милая, не врите ни себе, ни, тем более мне – конечно, вы боитесь. Причем очень боитесь, уверяю вас.
- Ну, немного. Пожалуй, вы правы.
- А я вообще прав. И не только здесь. Вы ведь пришли не просто так, познакомиться. Вас интересует работа. И ваша и, вот, его, поскольку вы к нему очень трепетно относитесь, просто не желаете сказать об этом ни ему, ни себе, - Аня очень заметно смутилась, судя по выступившему румянцу, а я эту часть разговора начал слушать уже внимательнее, поскольку, в появившейся новой теме, был весьма заинтересован.
- Да, в общем, есть у нас некоторые вопросы, - я попытался скрасить возникшую неловкость, - но ты, судя по всему, и так знаешь какие.
- Конечно. Но вряд ли я могу сказать ответ. Есть вещи, которые знаешь, но говорить нельзя.
- Например?
- Например, когда кто умрет, когда и с кем наступит преображение, когда произойдет инициация – всего этого нельзя говорить никогда и никому.
- А почему? – вмешалась Аня, - вам не разрешают те, с кем вы общаетесь?… Когда болеете.
- Девушка, вы стоите с вашим избранником друг друга – вы тоже не слышите, что я говорю, или фильтруете это, делая скидку на безумие. Кто вам сказал, что я болен?
- Тогда, почему вы здесь, а не дома? – я смотрел на нее с восхищением – она полностью оправилась от смущения и теперь планомерно мстила за то, что попала впросак не по своей милости.
- Девушка, да вы пытаетесь взять реванш за то, сначала испугались, а потом смутились оттого, что испугались?
- Нет, я задаю вполне логичные вопросы, разве нет?
- В вопросах моего безумия и вашей теперешней работы нет логики совсем, поэтому логические построения блекнут перед реальностью. Правда? – это уже ко мне.
- Но вы не ответили мне, - продолжила Аня, - те, с кем вы общаетесь, вам не разрешают говорить?
- Аня последнее время я общаюсь только сам с собой, или себе подобными. Они запретить мне не могут, я сам – тоже вряд ли. А если вы про голоса у меня в голове, то их нет. Их не было никогда. Вам об этом расскажут даже мои врачи, хотя это люди менее всего в этом уверенные. Их не было никогда.
- Так кто же вам запрещает? – она продолжала его дожимать.
- Аня, как вы чувствуете, что любите? – по-моему, абсолютно невпопад, спросил он.
- Не знаю, - после довольно длинной паузы с традиционным взглядом в потолок, ответила Аня.
- Но ведь вы уверенны, когда действительно любите?
- Конечно.
- А откуда такая уверенность, - ведь вы же не знаете, как вы это чувствуете?
- Да не знаю я!
- Вот и я не знаю, откуда я это знаю, - неожиданно завершил он эту словесную перепалку.
- Слушай, - заново попытался наладить разговор я, - а к чему ты тут наговорил про сроки смерти, какие-то преображения и так далее?
- Ты ведь спросил про примеры, я тебе и ответил например. Есть еще куча вещей, которые нельзя озвучивать.
- А почему нельзя-то?
- Да потому, что если ты их будешь знать сейчас, ты нарушишь Божественный промысел, и не достигнешь того, что тебе в этой жизни должно. Это и к вам относится, девушка.
- А почему вам можно, - снова взыграло в Ане ретивое, - а мне, к примеру нельзя?
- Потому что вы не лечитесь в дурдоме. Если бы вам было можно, мы бы гуляли сейчас вместе, а он носил бы нам, двоим, йогурты, как сейчас одному мне, - и он, сделав безумные глаза и сотворив пальцами «козу», подмигнул и ткнул ей «козой» под ребра. Аня сделалась лицом какая-то скучная.
Да, тему менять было просто необходимо.
- Ну а эти, - я обвел широким жестом бродивших кругом психов, - как тебе твои соседи по палате, отделению?
- А чего? Вполне нормальные люди. Вон видите старичка, в такой же, как и у нас, пижаме. Профессор – чего не помню – но знаменитость - точно. Он у нас сторожил – про него чего-то там Блейлер даже писал.
- Что «горе от ума»?
- Да нет. Он отца своего убил.
- Так чего его сюда, а не по этапу?
- Так ведь он его убил, зажав голову в тиски, а потом, часа, наверное, два, вкручивал туда бур, пока тот не вышел из подбородка: как он объяснял потом: «Смерть была бы не полной, если не разрушить все костные образования черепа.»
- Так за что убил то? – Аня с ужасом глядела на благообразного старичка.
- Именно эту теорию и доказывал. «Наука требует жертв, - говорил, когда рубашку смирительную на него надевали, - вот так то господа, да-с»
- А это что за милые старички, вот там, на дальней скамеечке? – спросила уже Аня – наверное, для контраста со старичком-профессором.
- А это люди, которые решили вдруг жить друг с другом. Жили себе, жили, даже не спали вместе, хотя вроде мальчик и девочка. А не надо было им этого. Вот это то и показалось странным – уж коли не скрипят по ночам кроватями, то что они там, в конце концов делают?
Вот так их об этом прямо и спросили. А они, возьми, да и ответь правду. Ну, их ясное дело – сюда. Спрашивают, мол, как так: живете вместе, детей нет, да ладно детей – кровать по ночам не скрипит. Чем занимаетесь во время положенное на сон или детовосрпроизводство?
А они и ответили, что живут вместе, потому что им просто так нравится. А зачем? – у них- А вы зачем, что бы было плохо, что бы не нравилось? Да-а. Тоже здесь давно. Конечно у всех шизофрения. Нельзя, что бы было просто хорошо. Должно же это хоть чем- то быть подгажено! – друга моего явно заносило – не будет говна, так и люди перестанут развиваться, как винтики системы. Остановятся и все. Слушай, а хорошая завтрашняя байка для доктора? Надолго ведь загремлю.
- А как им здесь то живется? Ведь квартиры, дачи и т.д.
- Так ведь друг с другом. Ты прям, как здесь лежишь! Был бы хлев – они и там жили бы – ПОТОМУ ЧТО ИМ ХОРОШО. ДРУГ С ДРУГОМ.
Аня сделала слава Богу окончательную попытку направить разговор в нужное русло, толкнув меня в бок.
- Ну так все же что ты думаешь по поводу того, относительно чего мы пришли?
- Я же сказал – есть вещи о которых нельзя говорить…
- Да ладно тебе! Придумал: можно – нельзя. Есть такое слово надо.
Он посмотрел на меня с какой-то трепетной грустью – такой смотрят на детей-уродов, - Ладно, что ты хочешь знать?
- Прежде всего, что связывает все пять убийств. И убийства ли это вообще?
- Ты имеешь в виду убийства девушек на дорогах?
- Да. А ты какие?
- А их мало? Вон, хоть убийство твоей жены, - тут у меня внутри все и упало в область прямой кишки.
- Но моя жена покончила жизнь самоубийством! Суициднула, понимаешь?! Ткнулась башкой в забор своего палисада?! ПОНИМАЕШЬ! – я уже орал.
- Не все совсем так, как тебе хотелось бы видеть, - я стоял, прикидывая, а не дать ли ему в морду. Просто для разрядки, не по злобе.
- Или о смертях всех сотрудников бригады трупоперевозки? Или о смерти девочки под колесами грузовика?..
- Эта тварь жива! - вырвалось у меня.
- Неужели? А тебе-то откуда знать? Ты бы, небось, будучи пятилетней девочкой, не выжил под колесами пятитонной машины, которая ехала на полном ходу? К тому же – а почему вдруг «тварь»?
- Ну, да черт с ней! Для начала – почему умерли девочки на дорогах?
- Они побывали в плохом месте.
- В каком месте? Где оно место это?
- Оглянись вокруг, - вокруг все так же методично бродили психи.
- Ну и чего?
- То есть вы хотите сказать, что это плохое место здесь? – вмешалась Аня.
- Я хочу сказать, что плохие места есть везде.
- И здесь?
- А вы нашли по дороге сюда валяющиеся по кустам трупы? Здесь хорошее место, а плохие бывают и в детских садах, и на кладбищах, и в церквях.
- Тогда выходит эти девочки работали в плохом кафе?
- Нет, кафе тоже хорошее место. Плохие места надо либо уметь видеть, либо оказаться в них, но мало, кто оттуда вышел.
- Но ведь причина именно в кафе?
- Скорей в тех, кто туда ходит.
- То есть – посетители?
- Не совсем, - друг слегка отвернулся, показывая, что большего он говорить не намерен.
- А кто такая, эта девочка? – наконец-то смог вставить вопрос и я.
- И есть ли связь между смертями и девочкой? – добавила Аня, - а девочка - она из плохого места?
- Устал я чего-то от разговоров, - друг потянулся, - пойду прилягу, - и повернувшись спиной ( ни «здрасте», ни «до свидания») пошел от нас вглубь психов.
Я потянул Аню к выходу, зная, что больше от него ничего не добьешься.
- Но ведь он наговорил один бред и ни слова по теме!
- А как ты хотела – он же псих?
- Да какой он псих?! Такой же, как ты или я! Сволочь какая!
- Не ругайся на душевнобольного, - шутливо укорил ее я, - Ну что, сейчас где-нибудь поедим и по домам?
- Да иди ты! Посади меня на автобус. Завтра созвонимся.
Собственно я так и сделал – посадил ее на автобус – даже не поцеловала на прощанье – и пошел на свой, который привезет меня в мое одинокое обиталище. Наконец он подошел, как всегда набитый до крыши и я в него втиснулся. Я пробирался сквозь толпу из людей, сплоченных внутри автобуса. Все они, так или иначе, толкали друг друга, когда автобус сворачивал, или подпрыгивал на колдобинах. Однако мне посчастливилось и я никого не задел. То есть вообще никого. Я, протолкавшись сквозь них, помнится, подумал, заметили ли они меня, или нет. Скорей всего нет. Вот так вот, никого не толкнешь, и тебя не заметили, будто ты вовсе не существуешь. Я и в правду порхнул между ними, подобно мотыльку, который пролетает сквозь переплетенную колючую проволоку. Казалось, лети я над ними, задевая ногами их головы, они почувствуют лишь ветер в волосах и больше ничего, настолько все они были озабоченны поисками кратчайшего пути к выходу. Мне пришло в голову: «Знай они, что раньше или позже мы все там окажемся, наверное не торопились бы так». Тогда бы замечали они и мотыльков порхающих и садящихся им на головы и прочие части тела, и смотрели бы, как зеленеет трава у них в грязных палисадах. Но они все торопились, не просто выходя, а пробивая себе дорогу к выходу усилиями вспотевших тел. Самым забавным было то, что я никуда не толкаясь, оказался у выхода первым. Так всегда, абсолютно без усилий ты обретаешь свой выход вперед всех, а, изо всех сил стараясь обогнать соискателей, сталкивая их со своего пути, оказываешься последним среди них. Даже среди тех, кого столкнул с пути к выходу. На двери автобуса виднелся засохший плевок, который какой-то тинейджер, в качестве памяти о се6е, оставил пару, тройку дней назад. Он находился прямо на уровне моего лица, и я смог его изучать божественно долгое время. Здорово, если на выходе, между давкой этой реальности и свободой улицы, встает бледной дымкой чей то плевок, застилая перспективы свободы. Свобода, наблюдаемая сквозь плевок, крайне интересное зрелище. Сквозь него перспектива немного искажается и, в отличие от истинной свободы, получается какая-то сквозьплевковая свобода. Но вот двери открылись и плевок, сжатый их гармошкой, исчез из поля зрения. Сквозьплевковая свобода сменилась свободой истинной, и я вновь вернулся к размышлениям о мотыльках. В контрасте с соображениями о плевке и свободе, эти размышления были гораздо приятней и подвигали меня на нечто воздушное. Так, наверное, у мотыльков голова постоянно занята этим самым воздушным, поэтому им легко живется, если только их не проглотит какая-нибудь прожорливая птица. Помню, как однажды, когда я вечером сидел перед открытым окном с бутылкой пива и курил, а здоровенный белый мотылек бился изо всех сил об освещенное стекло окна, выходящего на реку. Вдруг, на подоконник села большая речная чайка. Она, важно распушив перья, строго на меня посмотрела бездонно-черными, злыми глазами. Я сразу вспомнил девочку, вспоминая это, вполне естественная параллель. Мы созерцали друг друга минуту другую, потом чайка отвратила свой взгляд и ненависть от меня и пива, и обратила их на мотылька. Он тупо бился о стекло, и подобное поведение оказалось для него фатальным. Чайка раскрыла клюв, показав розовые недра глотки, сомкнула его на середине тела мотылька, передавив его пополам, и его изломанное тело, шевеля лапами, исчезло в пернатом туловище чайки, чтобы, превратившись в гуано, пасть где-нибудь на гранит набережной. Интересно, а мотыльки, пока порхают, трогают лапами небо? Если трогают, то, наверное, небо, поэтому, такое чисто-голубое. Я видел, какие у них мохнатые лапы – такими немудрено отчистить все небо от копоти, вылетающей из раздувшихся ног заводских труб.