Она стояла у забора рядом с калиткой. Калитка была серой от дождей, солнечных лучей и выцветшего штакетника. Ровный гладкий ствол рябины гордо держал ветвистую, кудрявую шапку с веселыми изумрудными листьями. Кое-где проклевывались густые щитки соцветий, смело контрастируя своими белыми с горько-миндальным запахом вкраплениями. Легкий ветерок нежно заигрывал с листвою. Казалось, что он, вроде бы невзначай, поправлял сбившиеся локоны и слегка взъерошивал их, любуясь изяществом формы и красок, излучающих все эти красоты Природы для окружающих.
Сидя за круглым столом, стоящим у широкого окна остекленной веранды она любила наблюдать, как воробьи и синички с веселой возней копошатся в густой зелени рябиновой листвы, что-то высматривая, выклевывая, звонко переговариваясь о своих птичьих проблемах. А то вдруг шаловливой гурьбой выпорхнут в небо, чтобы попозже вернуться снова на ветки густой кроны.
Невысокого роста добродушная голубоглазая старенькая хозяйка очень любила это дерево. Часто в ожидании приезда кого-нибудь из сынов или дочери, она стояла у калитки и, обнимая ствол кудрявой красавицы, как бы беседовала с ней, вглядываясь в даль, в сторону тропинки, ведущей к ее дому от железной дороги. С рябинкой она делилась самым сокровенным, как с лучшей подружкой. И они понимали друг друга.
Вспоминала, как переехали с мужем сюда они с тремя старшими сыновьями и младшей маленькой дочкой в дом, где до их заселения размещалась заводская столовая, кухня которой работала на каменном угле. Как вывозили старшие сыновья толстый слой шлака, ровным слоем рассыпанный во дворе вокруг дома, как отец со старшими сыновьями огораживал прилегающий к дому участок под огородик.
Как вместо вывезенного шлака завозили на двуручной одноколесной тачке торфяную землю от болотца, находившегося в лесу, в четырех-пяти километрах от дома. Потом перекапывали, формировали грядки.
Старший сын очень любил делать все ровненько, стройненько, по струночке. Кустики смородины и те по шнурке натянутой рассаживал. Вон какие вымахали, не кусты – кустищи. Вдоль забора средним сыном посажены кусты черного и зеленого крыжовника, деревца желтой и черной сливы, привезенные им на велосипеде от старшей ее сестры, жившей тогда в небольшой деревеньке, расположенной в трех километрах от их дома. Средний с младшим сынки вскапывали небольшой аккуратненький огородик, а совсем маленькая дочурка часто пропалывала его, избавляя от надоедавшего пырея, густоплетеной мокрицы и других сорняков.
Разъехались все. Старший в Подмосковье главным механиком завода работает, средний – заместителем главного инженера литейного завода в областном центре, младший сынишка тут, в городе преподает в автошколе, дочурка – в проектном институте инженером трудится. Вроде бы все при деле. Но материнское сердце беспокоится то об одном, то о другом, да и не спится, бывает, ночами, что только не передумается, о чем только не повздыхается. А с кем откровенно можно поговорить, кому можно доверить волнующие ее мысли, сокровенные чаяния, а то и откровенные слезы, как верной молчаливой подруге.
Так из дня в день иногда поутру, когда днем, а чаще вечерами, после всех дневных сует и хлопот, она мысленно делилась с рябинушкой своими думами. Всякими думами. Были и радостные, конечно, такие радостные, что согревали их обеих. Были и грустные, покалывающие в груди и увлажняющие добрые, в глубоких морщинках ее глаза. Всякие были. Было всякое. Но эта была их жизнь. Жизнь, наполненная волнениями, ожиданиями, переживаниями, радостными и нерадостными вестями, веселыми и грустными событиями в местах, где жили ее дети. Сердце матери было всегда там и там…
Теплым весенним вечером ее не стало.
На следующий день были похороны, на которые пришло много людей, знавших и искренне любивших ее. Были молодые и старенькие соседи и соседки, провожать в последний путь пришли и ее боевые друзья и подруги по партизанскому отряду, по угону фашистами в Германию и возвращению на родную русскую землю. Пришли провожать и много молоденьких парней и девчонок, перед которыми она часто выступала в школах с воспоминаниями о своих братьях, воевавших партизанами и на родной земле и в Чехословакии, о погибших в борьбе с гитлеровцами, о жизни до- и послевоенной, о любви к родной земле, к отчему дому, к Человеку. Она очень любила людей. Она очень любила жизнь.
Ее не стало.
Никто не успел заметить, как грустно повисли веточки некогда шаловливой раскудрявой рябинушки. Так и не смогли раскрыться белые пахучие соцветия, густо проблескивающие сквозь пышную зелень изумрудной листвы. Нижние веточки стали засыхать и ни ласкающий теплый ветерок, ни мягкий летний дождик не смогли вернуть к жизни засыхающее от одиночества, привыкшее к теплоте и искренности общения с ней, деревца.
Ее не стало.
Май 2005