Весна в этом году была очень активной. Разноцветные ручьи, весело искрились в лучах игривого, ощутимо пригревающего солнышка. Они сбегали в растущие на глазах лужи, от которых с довольным свободой журчанием стекали в замысловатые весенние речушки.
Данила сидел на лавочке, пристроенной им самим на входном крыльце дома, и грелся на безветрии, подставив ласкающим лучам солнца свою морщинистую физиономию. В свои пятьдесят шесть он не чувствовал себя стариком, однако все чаще задумывался над необходимостью готовить наследника, которого он видел во внуке Егорке, родившемуся от старшей своей дочери, жившей без мужа и постоянно занятой специфическими женскими хлопотами.
Егорка очень тянулся к деду, несмотря на то, что Данила был строг и категоричен не только к себе, но и по отношению к окружающим людям. С его далекого и нелегкого детства привитый в его характере лозунг «или хорошо – или ничего» обеспечил Даниле давнее и прочно вошедшее в обиход прозвище «стальной». А вот с детьми ему всегда удавалось ладить, да так, что иной женщине не грех было бы поучиться. Многие восхищались и удивлялись его педагогическим способностям за две-три минуты общения с любым ребенком находить общий интерес, который развивался посекундно с такой скоростью и до таких вершин, что зачастую разлучение ребенка с Данькой (его никто с детворы не называл дедом, все величали просто по имени) происходило с плачем.
-Данька! Ты где запропастился? – приоткрыв дверь, спросила высовывающаяся из дверного проема растрепанная со сна веснушчатая голова Егорки.
-Доброе утро, внучек! Тут я, не запропастился – грею косточки свои на солнышке. Хорошо то как припекает, будто на печке лежу. Иди-ка ко мне, посидим вместе, погреемся, - предложил дед внуку и протянул к нему навстречу сильные и большие руки.
В одних трусиках, только с постели, пахнущий спокойной детской непосредственностью, Егорка вскарабкался на колени к деду, прижался к нему всем своим трепещущим телом и сладостно зевнул.
- Не выспался, что ли?
- Обоспался я сегодня, Даня. Хорошо, что Василиска баловаться с Рыжим стали, разбудили меня, а то бы я еще больше обоспавывался, - закрутил свою мысль Егорка, наблюдая за выскочившим из-за двери огненно-рыжим котом и мчавшуюся следом трехцветной кошкой. – А ну, брысь, бестолковые!
- Зря ты так на них, внучек. Им же тоже хочется позабавиться, вот они и шалят друг с другом. Тебе же тоже иногда хочется пошалить?
- Редко, Даня. Мне хочется знаешь что? – потянулся Егорка к уху деда и тихо проговорил: - Хочется стать таким как ты, большим и сильным. И чтоб умел делать все, как ты. И чтоб все слушались и любили, как тебя, - рассуждал Егорка, окончательно проснувшись.
Василиса с Рыжим так разыгрались, что не обращая внимания на покрикивания в их адрес, заскочили на крыльцо, с которого кубарем скатились в бок от приступок к боковой стенке. И тут зоркие глаза Егора увидели то, что в один момент заставило вскочить с коленок деда и прижаться к перильцам крыльца.
- Данька, Данька, гляди, милый, что у нас выросло. Росточек. Махонький сосеночки. Пухнатенькой. Кто ж удосужился его тут посадить? Ему же тут несподручно расти, тесненько стволику будет.- запричитал скороговоркой Егорка, поглядывая на деда.
- Ох, и глазастый ты у меня, Егорка. А ну-ка поближе посмотрим на твою находку, - Данила, придерживая внука, опустился на колени и стал рассматривать хвою, - Так это же кедр. Росточек кедра. Посмотри, какая пышная у него хвоя, какие длинные иголочки. Егорушка, внучек, кедр у нас растет настоящий! Это очень радостно, очень хорошо!
- И орешки кедровые будут? Настоящие кедровые орехи? – загорелись глаза у Егорки.
- Конечно, будут.
- Мужички! Быстро умываться, завтрак на столе. – раздался из квартиры голос бабушки.
Легким взмахом Данила усадил Егорку на плечи, пригнулся, что бы тот не зацепился макушкой за верхний брус дверного проема и «мужички» протопали в столовую с шумом, с гамом и новостями об их находке, на которые никто не обратил никакого внимания.
Умывшись, оба степенно подошли к столу, выдвинули табуретки и медленно, с важностью, уселись. На столе стояла большая сковородка, на которой еще шипело поджаренное с луком сало, а рядом на широком блюде – духняные тонкие любимые Егоркины блины. В большом фарфоровом чайнике крышка изредка с пристуком подпрыгивала, выпуская малыми дозами удивительный по запаху аромат чая из чабреца, веточек смородины и еще каких-то трав, о чем знала только самая миленькая, самая добренькая и самая очкатенькая бабушка.
Данила свернул блин трубочкой, обмакнул в растопленное сало, зацепив несколько золотистого цвета кусочков поджаренного лука и протянул ко рту Егорки.
- Приятного аппетита.
- Приятного, Даня, только я сам буду кушать. Я ведь большой уже немножко. Не будешь же ты меня все время кормить, пока я совсем взрослым не стану.
- Ну, давай, давай, мужик, наворачивай. Привыкай к самостоятельности, - проворчал дед, - Самостоятельный!
Позавтракав и попив вкусного чая, мужички поблагодарили бабушку и Данила направился во двор, к сарайчику, где хранилась огородный инструмент и разнообразная огородная утварь. Занявшись пересмотром немудреного хозяйства, заметил, что Егорки рядом нет и почуял, что малец занялся чем-то таким, что деду не следовало бы знать. Он без труда нашел своего наследника у кедрового росточка, где Егорка сидел на детском стульчике и держал правой рукой за верхушку.
- Ты что делаешь? Зачем держишь росток за верхушку?
- Даня, знаешь как хочется, что бы кедр быстрее вырос. Это я подращиваю его побыстрее, помогаю ему. Не бойся, я ему не сделаю больно.
- Пойдем-ка, дорогой мой друг со мной, мне нужно ускорить твой рост, чтобы ты быстрее вырос. Ты же хочешь этого? – хитровато улыбнулся дед.
- Куда? – недоуменно поглядел на деда Егорка.
- Да вот ямочку я выкопал, посажу тебя ножками в нее, земелькой с перегноем присыплю, водичкой поливать буду, от букашек-козявок разных брызгать буду настоем табачным, ну, в общем, ухаживать буду за тобой, как за растением самым дорогим. Пойдем, любый мой, - Данила взял за руку несмышленыша и потянул к себе.
- Данька, ты, наверное, не прав. Я же - не дерево какое-либо.
- А ты, Егорка, прав ли?
Егор с минуту-две постоял. Он молчал. А потом, нахмурив свои брови, ткнулся деду в край распущенной, незаправленной в штаны рубахи и виновато засопел.
март 2004