Последний монолог Зе Карлуша
фантазия по сюжетным мотивам бразильской теленовеллы Pecado Capital (в России шла под названием «Шальные деньги»)
Меня зовут Жозе Карлуш Морено. Зе Карлуш… Карлау… вот так меня чаще зовут. Говорить я совсем не умею, да мне и на исповеди было так тяжело – надо все объяснить, втолковать все как есть, чтобы падре все понял, а я… Да какой из меня говорун?
Я давно не был в церкви. Но завтра пойду… нет, сегодня! Как только отдам эти деньги. Я их не украл, я ни в чем не виновен, я все расскажу, мне поверят! Должны… или нет?..
Если б знать наперед! Может, мне и не надо идти…
Вот… рассвет уже скоро, а я все не знаю – идти, не идти… чемодан вот с деньгами, вся сумма… Идти или нет?
Да разве же это трясущееся насекомое – я? Я кого вижу в зеркале? Где тот Зе Карлуш, который вообще ничего не боялся? Как я смотрел на всех! Как всех отчитывал! Меня же БОЯЛИСЬ… В квартале всегда говорили: не ври, не воруй и не подличай, посмотри, как живет Жозе Карлуш… Его совесть белее, чем чистый лист бумаги, она как на ладони – Господь ее видит. Живи так, как он.
Я бы дорого дал за возможность смотреть – нет, не людям, себе самому - в глаза так, как и раньше. Лусинья права: я СЕБЯ потерял… Не ее, а себя. Может, Господь так меня испытал? Помню, в библии место такое… Господь отнял все у одного парня… как же его… я не помню, как звали… он должен был все потерять, но не отвернуться от Господа. Это было как испытание его веры. И когда он прошел его, то Господь ему все вернул. Может, и мне он вернет мою прежнюю жизнь?..
Я не знаю, возможно ли это – вернуть мне МЕНЯ.
Я падре спрашивал… он говорит, я не так понимаю то место из библии… да где уж мне! Ладно.
Как же все началось? С ерунды, совпадения… тот бандит мог с украденными деньгами из банка сесть в другое такси. Но он сел в мое. Чертовщина! Этот день – разве можно забыть? Я болтал с пассажирами – то с одним, то с другим – как обычно. Очень уж скучно весь день за баранкой… а так хоть словом с людьми перемолвишься. Бывают и молчуны… да и я сам не болтун… просто скучно. От скуки все это. С таксистами иногда делятся – чуть ли не жизнь свою пересказывают… и занятно бывает. Я сейчас сам такси не вожу, я хозяин! У меня служба такси «Золотой экспресс». Иногда смотришь на эти машины – которые отъезжают на службу – и как-то совсем неуютно. Я там был на месте, хотя и гроши получал. А в офисе… как-то смешно… разве я? Мне все кажется, это не я. Я как будто кино смотрю про свою жизнь.
Говорят, деньги могут с ума свести… если шальные, вот так вот свалившиеся на случайного человека. Как с неба. Но я точно знаю, не в них было дело. Если б у нас были деньги на свадьбу… ведь мы столько лет их копили, и не получалось собрать хоть немного приличную сумму…
Если б мы были женаты…
Лусинья устала все ждать, ждать и ждать… Вот она говорит теперь: дело не в них. Дело в них! Все же дело в деньгах, что бы там ни рассказывала она о своем старике: у него, мол, манеры, такой благородный, не то что я… Нет, я-то помню! Ведь все началось не с него, его она даже не знала, когда стала думать о том, что нам лучше порвать.
Я для нее был хорош какой есть, я был «ее Карлуш». Безо всяких там штучек – манер, этих нежностей. Да, без всего! И она и не видела, кроме меня, никого – никого!.. А на нее и тогда все засматривались, когда она была просто фабричной девчонкой. Она же красивая… нет, нет, не то говорю, у нас столько красоток – в квартале… но только Лусинья была не такой, как они. Не знаю, как лучше сказать, я вообще не люблю комплименты… и всякие сладости – ну когда их на словах расточают… как в сказке, когда что ни слово – то сладость… конфета, пирожное, пряник. Да дело тут было не в них – просто трудно забыть ее. На других взглянешь – и тут же забудешь. А ее лицо, глаза, поворот головы… просто в память врезались. Ей уже было двадцать четыре, не так уж и мало в сравнении с совсем юными, которых у нас пруд пруди. И вид у нее был усталый – от жизни, от этой работы, от ожидания свадьбы, а свадьбы все не было… ее тут прозвали у нас уже вечной невестой, смеялись… И тут вдруг Лусинье моей предложили сниматься, моделью стать… и обещали – и деньги, и славу…
Конечно же, я разозлился. Кто я теперь был бы для этой принцессы? Какими глазами смотрела бы она теперь на меня, неудачника? Да и другие ее бы подзуживали – мол, зачем тебе этот босяк… Он же денег на свадьбу уже столько лет вам не может скопить.
Мы с ней так ругались. Я ей ЗАПРЕТИЛ в той рекламе сниматься. Она не послушалась. А когда я увидел плакат с ее изображением, кровь мне в голову так и ударила… я бы их все поснимал, если б мог… Я сразу понял: конец, это все. Зачем я ей теперь?..
Я все думаю – так ли… конец ли был… нет, я не знаю. Если бы я не связался с Кларелиш, все было бы поправимо. Но я так хотел, чтобы она разозлилась и начала ревновать… точно так же, как я. Когда я с Ритиньей для виду гулял и на танцы ходил, она злилась, но знала, что это – пустяк, что я завтра забуду про эту Ритинью. Кларелиш… здесь было другое. Она совсем девочка и влюблена в меня… я не знал, а когда это понял, решил, что как раз выпал случай за все расквитаться. Лусинья увидела нас, и тогда… да, тогда вот конец наступил. Она не простила, что я мог связаться не с кем-нибудь, а с ее младшей сестрой. Наверно, она поняла, что я злю ее… но не простила. Не знаю, что дома у них тогда было… Кларелиш ей бог знает что могла наговорить, она злилась тогда на сестру, она столько лет ревновала к Лусинье, мечтала, что вырастет, станет красивей сестры, и тогда я влюблюсь и забуду Лусинью.
Обычные детские сказки. Могла бы понять. Но Лусинья меня не простила. У нее взгляд изменился… такое чужое лицо стало… да, это было из-за ее младшей сестры.
Но ведь я и не думал обидеть Кларелиш… я даже сам стал себя уговаривать – может, жениться?.. Она ведь и правда красивая, пышечка, просто румяная булочка. Но для меня она – девочка… я и любил ее только как девочку… ну, как любят детей. Я дарил ей подарки… Но сердце мое разрывалось… я раньше, когда это слышал, то не понимал, что такое, когда разрывается сердце… Я думал, что выдержать это нельзя. Но тогда я все понял. Я был так спокоен, я всем улыбался, ходил с ней под ручку – с Кларелиш – и чувствовал: я умираю.
Лусинья ко мне не вернется. По-прежнему больше не будет: когда мы ругались, кричали, да так, что вся улица слышала и наблюдала за нами, потом целовались – все видели, но нам плевать было… мы же с ней так ЛЮБИЛИ!.. На зависть! Лусинья кричала соседям: «Завидуете?» А я все обнимал ее и прижимал к себе…
Я тогда думал, что так и должно быть, а как же иначе? На меня в нашем квартале вешались все, а Лусинью я САМ выбрал. И я был ей верен, что бы она там ни думала. Даже тогда, когда делал вид, что к другой собираюсь, чтоб только позлить ее. Я думал: так и ДОЛЖНО быть… и понял, ЧТО все это было – какой дар небес лишь тогда, когда это закончилось.
Что это было? Отпущенная мне мера счастья – ни больше, ни меньше? А большего я не заслуживал?.. Если бы знать!
Да и кто же заслуживал, если не я? Чем я прогневил Бога? Работал как проклятый, вкалывал день и ночь, был лучшим сыном, надежным товарищем, друга, такого, как я, поискать… Все девчонки мне строили глазки. Но я был как крепость – держался, ведь я ей дал слово. Мое слово дорого стоило. Честное слово.
Я всегда знал про себя: что ничто не собьет меня с этого, кто угодно пойдет по кривой, но не я. Для меня НЕТ соблазнов. Я врунов и мошенников не выносил. Не любил тех, кто с легкостью оступается, кто сворачивает с праведного пути и потом бежит плакаться, жаловаться – как Элизетти, сестричка моя. Я ее на порог не пускал.
Меня все уважали. Мне верили как никому. Это было задолго до этого чертового чемодана с деньгами, который позволил мне стать королем своего квартала… Я им был и так – без всего. На меня снизу вверх все смотрели.
Одна Элизетти и злилась… она все Лусинье шептала, что я – не подарок. Но что стоит слово такой, как она? Для меня – все равно что публичная девка. И это родная сестра! Выставляется напоказ в ночном клубе, танцует какие-то танцы – одна срамота! Хоть бы память о матери не позорила. Она так похожа на маму… я злился, но мне было больно смотреть на нее именно потому, что она так похожа. Не мог я простить ее. Папа простил, я не мог.
Когда мы с Лусиньей поссорились из-за Кларелиш, я все же не думал, что это конец… нутро все так ныло, но я так надеялся, что пройдет время, и все у нас будет по-старому…
Но она изменилась. Ушла с фабрики, стала моделью. С ней заключили контракт. Она даже прическу себе изменила – уж не назло ли мне, я же всегда говорил, что мне нравятся длинные волосы… А она их отрезала. Но все равно… все равно она так хороша, с ней никто не сравнится… у нее глаза как у оленя – такие же грустные и такие же нежные.
Что-то совсем я расклеился… все говорю не о том…
Да, конечно, тогда у них и началось – у нее и владельца той фабрики, этого богача, вдовца с шестью детьми. Дети взрослые, у него уже и внуки есть. А Салвьяну Лежбоа очень давно овдовел. Он в отцы ей годился… Но ей это нравилось! Она сама мне сказала: «Если бы он был молодым, может быть, я его не полюбила бы. В молодости у него еще могло не быть того, что есть сейчас, - знаний, культуры, чуткости, умения разбираться в людях и их понимать». Чертовщина! Я помню ее слова… но я НЕ ПОНИМАЮ. Я его видел, я с ним говорил, я смотрел на него и все думал… не может быть, чтобы она все забыла, – все наши с ней ссоры и примирения, то, как мы целовались… И теперь – этот дед…
Что же в ней изменилось с тех пор? Я же тоже теперь при деньгах, почему я остался таким, какой был, – без затей, а ОНА будто переродилась… Я верю, она его любит… теперь я поверил, а что мне еще остается? Она же отвергла меня и с деньгами. Тогда, когда я мог ей дать не намного меньше, чем он… И я должен быть ближе Лусинье, чем все эти снобы… и я молодой, как она… у нас общее все – детство, юность, квартал…
Но теперь, когда я на нее гляжу, мне уже кажется, та девчонка, которую я понимал и которую знал как облупленную, - она просто куда-то исчезла… Наверно, в ней что-то дремало, и это проснулось… она уже стала НЕ ТА. Не знаю я, как с ней теперь говорить. В ее глазах – жалость. И это-то хуже всего.
Нет, хуже другое! Я думал: я сильный. Уж в ЭТОМ я не сомневался. Я думал, что выдержу все, а она прибежит… Я был уверен, когда делал вид, что с Ритиньей гуляю или когда делал вид, что женюсь на Кларелиш, и даже потом, когда я загулял с донной Розой, что я и правда смогу без Лусиньи. Я думал, она без меня – никуда…
Но она это вынесла! У НЕЕ силы нашлись. А я – на словах только, роль играл перед соседями и перед ней, что могу без нее. Все неправда! Она может… Я НЕ МОГУ… И сказать не могу кроме как самому себе… а иначе меня просто на смех поднимут. Таковы люди. Я-то их знаю!
Может, она и не будет смеяться… я теперь и не знаю, чего от нее ожидать. По мне лучше – смеялась бы, все лучше ЖАЛОСТИ, этого взгляда – как будто она улетела совсем на другую планету и смотрит ОТТУДА… как будто бы не узнает.
Я не знаю сейчас: что важнее – Лусинья и вся наша прежняя жизнь или то, что я взял эти деньги? Не будь ее, взял бы?.. Не знаю… Ведь я и не думал их брать, я клянусь. Я вернул бы их сразу. Сначала я просто боялся явиться в полицию, ведь меня могли заподозрить в соучастии в ограблении банка… Кто мне поверил бы, что чемодан этот чисто случайно в такси оказался. Я решил выждать время, потом пойти в церковь, оставить там чемодан потихоньку… пусть будет, как Бог решит. Я ведь уже собирался… но тут мой отец заболел… он бы умер, если бы я не достал часть тех денег из чемодана и не отдал бы врачам. Откуда у нас с ним такая сумма? А операция дорогостоящая. Я постепенно хотел возместить эту сумму.
Вот с этого все началось. Мой отец тогда так рассудил: на то воля Божья, что деньги у нас оказались, они пошли на доброе дело, они помогли ему жизнь спасти – почему бы и нет, почему бы нам с ним так не думать? Всю жизнь мы пахали, неужели мы не заслужили милости Господа?
Искушение… может, Господь искушал меня… может, послал мне беду, чтобы я начал БРАТЬ эти деньги. Чтобы не мог не взять. Чтобы загнать меня в эту ловушку. Теперь-то я знаю: стоит только начать… а дальше причины найдутся – и ты будешь брать их и брать… Стоит только начать! Первый раз тяжело что-то делать, потом… Потом ты себя уговариваешь – ну еще разок, ну почему бы и нет?
Черт бы взял их! Мне надо было просто выкинуть тот чемодан. Выбросить тут же – куда угодно, подальше от глаз моих… Я почему-то уверен теперь, что и отец тогда не заболел бы… Все это вместе связала какая-то нить, мне невидимая. Как будто бы кто-то решил поиграть со мной, с моей жизнью…
Если бы я был не я, а другой, какой-нибудь слабачок или кто нечист на руку… Разве было бы это для них тем, чем стало теперь для меня? Для них взять чужое, украденное – это плевое дело. Но это же я, Жозе Карлуш! Я даже представить не мог, что СМОГУ… не один раз, а много… что я буду красть, всех обманывать… Что же я сделал с собой… Где же я теперь? Где я?!
Ведь я же смотреть на себя не могу… поразбивал бы все зеркала в доме. О Господи, хоть бы сегодня закончилось все! Чем угодно – но только закончилось бы…
Я чуть с ума не сошел, когда узнал, что Лусинья связалась с тем богачом… владельцем той фабрики, на которой они с Кларелиш раньше работали… Парень из рекламного агенства, предложивший ей стать моделью, сотрудничал с Салвьяну Лежбоа. Она теперь работала на Салвьяну, но в другом качестве. Она не была уже просто работницей, она становилась известной – куда там, модель! Ее можно уже в ресторан пригласить, за ней можно ухаживать… Как я злился тогда… не верил, что это серьезно, и злился…
Не знаю… я до сих пор не могу понять, можно ли было тогда все поправить без этих денег… Она от меня ускользала… она уходила в другой мир – ко всем этим богачам, толстосумам… а я оставался здесь. И пусть кто-нибудь скажет, что дело совсем не в деньгах… черта с два! Да, она изменилась теперь, но ТОГДА… я-то помню… тогда было дело в деньгах. Она очень устала от жизни, которой жила, ей все надоело. И наша помолвка, которая длилась уже пять лет, и свадьба, которая не приближалась, потому что я денег скопить не мог… и работа на фабрике… Ей тогда все надоело! Конечно, она смотрела на своих родителей, на наших соседей, видела, как они живут, что это будет за жизнь, если мы с ней поженимся… Все дело в этом!
Не мог я вернуть ее без этих денег… я не верю, что мог бы… Тогда я решил попытаться – подумал: а чем черт не шутит, быть может, это мой шанс… Может, Господь мне послал эти деньги, чтобы помочь мне.
Вот так началось… для соседей и для Лусиньи все было как в сказке… вдруг, откуда ни возьмись, у меня появился таинственный покровитель – доктор Помпеу. Мне же надо было как-то объяснить, откуда у меня деньги! И я всем сказал, что он дал их мне… даже не помню, что я тогда наговорил… всех подробностей мне и не вспомнить… Но кто-то слух пустил, что этот доктор Помпеу – мой настоящий отец. Я не спорил. Пусть думают, что хотят – кино насмотрелись… Мне это было на руку, я и молчал.
Из таксиста я превратился в хозяина своего дела – службы такси «Золотой экспресс». У меня офис и секретарша-красотка… не хуже, чем у других. В нашем квартале теперь нет богаче меня. Так я и стал королем.
Я-то думал, Лусинья посмотрит на это, поймет, что у нас теперь может быть все, о чем раньше мы с ней не мечтали, и прибежит ко мне… Я представлял, как прощу ее… как она будет меня умолять… Чертов дурак! Я такого себе навыдумывал.
Надо же… я лишь теперь понимаю, что мы бы с ней не могли жить, наслаждаясь всем этим… Как бы я смог всех обманывать… как ей в глаза бы смотрел… Да, я обрадовался бы, если бы мы помирились, но эта радость недолго продлилась бы. Я бы смотрел на все то, что меня окружает, и вспоминал, как залез в чемодан и взял деньги, которые я не должен был брать…
Ладно она бы простила меня, ну а сам-то я?.. Я не привык, чтоб прощали МЕНЯ, я привык к совершенно другому. Я же судил всех… как вспомню, КАК я всех судил, кто хоть раз посмел ошибиться, поддаться соблазну… Как я сестру на порог не пускал… Как Лусинью ругал, если та надевала короткую юбку или хотела покрасить губы яркой помадой… Моя сестра Элизетти тогда говорила, что я сам не ангел, что в глубине души мне нравятся женщины, которые выглядят так, как она и Лусинья, а на словах я сужу их.
Может, и так… ну так я же мужчина…
И чем Лусинью привлек этот дед, Салвьяну Лежбоа? Даже Кларелиш он нравится… так, старичок старичком… Ну, конечно, какие-то нежности – Кларелиш мне говорила, что он называет ее «дорогая», «любимая». В этом все дело? Не знаю… я знать не могу, я не слышал всех их разговоров… Мне такие слова не нужны были, чтобы все женщины в нашем квартале мне строили глазки… я их не привык говорить.
И надо же было, чтобы как раз в тот момент, когда я размышлял, как мне выпутаться из всей этой истории, арестовали ту женщину… Эуниссе. Она села в мое такси вместе с тем бандитом, который ограбил банк… он был вооружен, он велел мне вести машину, а сам потом выскочил, приказав Эуниссе забрать чемодан. Она была как во сне… я тогда удивился, я думал, они заодно… Она вышла потом из такси, чемодан не взяла. Я потом понял, в чем дело. Она вообще тут была ни при чем. Бандит ее просто использовал. Когда она все поняла, у нее просто шок был… Ей было уже не до украденного чемодана. Так он у меня оказался.
Я ее сразу узнал, когда сообщили о ее аресте, и подумал – она меня помнит или нет? Если помнит и узнает меня из всех таксистов, мне крышка. Я уже знал, что она была замужем, у нее сын подросток. Что-то у них не заладилось с мужем, и она закрутила роман с тем бандитом. Она с ним случайно познакомилась и понятия не имела, кто он такой. Он ей сказал, что он бизнесмен. Она даже думала развестись и уйти к нему. Но ему от нее было нужно одно – чтобы она помогла ему в день ограбления банка, которое он со своим дружком давно уже запланировал и все рассчитал. Он так мозги ей промыл, что она до последнего ничего не понимала и думала, он ее любит. На суде говорили, что он просто мастер обманывать женщин. У него таких, как она, было столько…
Я и боялся, что Эуниссе узнает меня, и в то же время мне было жаль ее. Ей куда больше, чем мне, досталось. Арест и позор. Вот так расплатилась она за свою легковерность. Я быстро ее раскусил – бывают такие наивные женщины, им в каждом встречном мерещится принц и большая любовь. Как в женских романах, которые они запоем читают. Им очень хочется этого, настолько, что они рады и сами себя обмануть. Их даже не нужно специально обманывать. И это все невзирая на возраст – она была старше меня лет на 10. Такие до старости остаются детьми.
Это странно… она была первым человеком, которого мне не хотелось судить и хотелось понять. Я смог понять ее по ее письмам, которые она мне из тюрьмы написала. Я не влюбился в нее, несмотря на то, что говорил ей, и, несмотря на мои письма к ней… но у меня было к ней теплое чувство… как будто она мне родная.
Я обманул ее, как и тот бандит, но не желая ей зла… я не знаю, чего добивался, когда решил к ней явиться в тюрьму и сделать вид, что она мне очень нравится… когда стал ей писать эти письма… я этого сроду не делал… Мне хотелось, чтобы я стал ей настолько небезразличен, чтобы она, если б даже узнала меня, то не стала бы выдавать полиции.
Вот так я попал в еще одну западню. Я женился на ней. Боже мой! Когда ее оправдали и выпустили на свободу, она мне призналась, что сразу узнала меня, как только увидела. Но ей хотелось верить, что я пришел не потому, что боюсь опознания, а потому что она мне понравилась.
Бедняжка! Ее выдал полиции собственный муж. Ей хотелось верить, что кому-то она дорога… Как ребенок. Мне было жаль ее, и в то же время я был и испуган и зол. Не хотелось жениться… совсем не хотелось играть роль влюбленного… и обманывать не хотелось… но я так боялся, что она может назвать мое имя полиции! Как мог я ответить, что вовсе ее не люблю, что явился в тюрьму повидать ее, чтобы понять – она помнит меня или нет… что все мои письма – притворство… я предлагал дружбу и помощь, чтоб отвести от себя подозрения…
Но она так хотела поверить, что, наконец, ее любят, что сразу поверила! И я просто не мог повернуть назад… от всего отказаться, сказать, что ее не люблю… Ее любовь была моим шансом! (Она никогда бы меня теперь не «опознала».) Я за него ухватился. Я даже подумал: а, может, забуду Лусинью… Мне нравилась Эуниссе, и сын ее нравился – мы подружились… Не знаю, чего я хотел тогда, точно не знаю… Но не того, что из этого вышло.
Тот, кто решил поиграть с моей жизнью, связал нас… Она потом все поняла, но сказала, что не разлюбила… что все же надеется, что я забуду Лусинью, что я излечусь… Она меня так и не выдала. И я знаю, не выдаст. Наверное, лучше ко мне ни одна женщина не относилась. Я ее обманул, а она хранит все мои тайны.
Таких точно обманывать – грех. Она же ребенок. Сама чистота, верит первому встречному.
Хуже этого ничего не было. Даже то, что я деньги взял… это лучше, чем то, как я с ней обращался и как поступил. Я совсем тогда спятил – не знал, что мне делать. Соседям сказать мог, что меня дома третируют, что жена меня пилит… не приходил ночевать. Избегал ее. Я и Лусинье пожаловался на жену…
До чего я дошел… Это точно не я, я же не был таким жутким трусом, вруном… Я заврался вконец и уже и не помнил, кому и что врал. Я боялся всего – Эуниссе, Лусиньи, полиции, этих бандитов… Мне даже во сне стало сниться, что доктор Помпеу придет за деньгами… я стал уже думать, что у меня крышу снесет, если дальше так будет. Я больше не выдержу всей этой жизни… ни дня. Будь что будет, я должен признаться.
Эти деньги я взял, их теперь и верну. Я их сам заработал. Пусть со мной делают все что угодно, но я больше так не могу…
Вот… уже рассветает. Умоюсь сейчас и пойду. Мне пора вернуть долг.
P.S. Через несколько часов Жозе Карлуш Морено был застрелен. Он позвонил в полицию из телефона-автомата и назвал свое имя, но не успел сделать признание. Его настиг выстрел бандита, который следил за ним. Чемодан при его падении раскрылся, и денежные купюры начали разлетаться по ветру на глазах у изумленных прохожих.