Для всех, кому больно
I
Анжела почесалась, криво улыбнулась, положила в рот две таблетки и сделала глоток воды, высунула язык, обложенный до корня. Отец кивнул. Приступили к еде. Молча поели суп, и в эти же тарелки отец положил гречневую кашу и печень.
- У Лены ничего не получится, - вдруг сказала Анжела, увидев печень.
Отец посмотрел на дочь. Она была худая и бледная. Под тусклыми желтыми глазами темнели круги, на шее проступали жилы. Вся девичья красота, не желавшая покидать молодое тело, уместилась в длинных черных волосах, за которыми Анжела постоянно ухаживала, словно понимая, что больше у нее ничего не осталось. Когда Анжела убирала волосы с лица, обнажались тонкие шрамы, паутинкой вившиеся на щеках.
- Почему ты так думаешь? – спросил отец.
Анжела помолчала.
- Я могу умереть. Все будет кончено. Ясно как божий день. Разве не ясно?
Отец с Еленой переглянулись. Анжела резко встала из-за стола, вышла из кухни, прошлепала босыми ногами по коридору и закрылась в своей комнате.
- Ты не доела! – выдавил отец.
- Не надо, - сказала Елена. – Не надо. Пусть идет.
Отец вздохнул и скомкал кухонную тряпку, висевшую на спинке стула Анжелы. Взгляд его рывками пробежал по гречке, кускам печени, пустому анжелиному стакану и остановился на лице Елены.
- Сейчас она может собой управлять. Почему она так поступает? – спросил он вторую дочь.
- Пап, это только кажется, что может. Она ничего не может.
В открытую форточку влетела муха и стала жужжать. Отец посмотрел в окно, силясь понять, злится он и, если нет, то как назвать это чувство. Собирался дождь.
- Муха, - шепнула Елена.
- Ладно, давай обедать. Все стынет, - выдавил отец, и конец фразы прозвучал плаксиво и жалобно. – Надо снять у нее замок.
II
Анжела закрыла дверь и щелкнула замком. В ее небольшой комнате у единственного окна, закрытого синими шторами, стояла широкая кровать, на которой раньше спали мать с отцом. Напротив кровати помещался огромный шкаф, забитый пыльными книгами, а по соседству ютился крохотный шифоньер, где Анжела держала свою одежду. Рядом с шифоньером располагались письменный стол и стул. Кое-где из-за мебели выглядывали фиолетовые обои. Анжела села на кровать поближе к столу, открыла нижний ящик, достала полиэтиленовый пакет и подула в него, чтобы он принял надлежащую форму. Затем, держа пакет за ручку одной рукой, другую Анжела поднесла ко рту и засунула два пальца в глотку. Рвотный рефлекс давался Анжеле далеко не сразу, поэтому в последние два с половиной месяца у нее постоянно и сильно болел язык. На глазах выступили слезы, по пальцам потекла слюна. Анжела молча и настойчиво упорствовала. Через полминуты ее передернуло. Анжела отняла руку ото рта, и в пакет хлынул суп, смешанный с желчью. Исторгнув таблетки, Анжела языком очистила рот, набрала слюны и сплюнула, затем вытащила из ящика грязную тряпку, промокнула ею губы и кое-как обтерла руку. Теперь каждая рвота давалась ей все труднее, и с каждой рвотой ее силы все уходили. Но позволить своему желудку переварить таблетки, которые делают жизнь еще большим адом и против которых так восстают голоса, она не могла. Непромокаемые пакеты Анжела купила два месяца назад, когда решила не лечиться. Каждый пакет с блевотиной Анжела выкидывала в окно, чтобы никто не заподозрил, чем она занимается в своей комнате после обедов и ужинов. Завтраки были без таблеток, а к позднему обеду в шесть часов вечера уже приходил отец. Однажды, когда Анжела наотрез отказалась принимать лекарства, он вышел из себя и насильно заставил ее проглотить таблетки, причинив сильную боль – с тех пор Анжела обманывала родных. Пакеты падали на крышу пристройки. Там они никого не волновали. Анжела знала, что ее обман не раскроется. Она положила тряпку в ящик, закрыла его и поднялась с кровати. Закружилась голова, в глазах вспыхнули красные точки. Анжела зажмурилась и открыла глаза. Точки исчезли. Анжела протянула свободную руку к шторам и отодвинула левую к краю окна. Левая створка была распахнута, и на Анжелу волной опрокинулась духота, предваряющая долгий летний дождь. Девушка поморщилась, протянула за окно пакет с блевотиной и разжала кисть. Потом задвинула шторы, легла на кровать лицом вверх и уставилась в потолок.
III
Под шум дождя Елена готовилась к собеседованию. Она сидела за столом в своей комнате и читала пространные монографии. С утра она уже уяснила себе, что такое треугольник Пирса, и сегодня перед ней стояла еще одна задача – изучить процессные модели коммуникации. Но мысли Елены постоянно отвлекались на Анжелу. В отличие от отца, Елена хорошо разбиралась в своих чувствах и знала, что не злится на сестру за ее поступки, пусть они ее и задевают. По вечерам перед сном, уткнувшись в подушку, Елена горько плакала и вспоминала прошлое. Она вспоминала, какой веселой и смышленой девочкой была Анжела, когда еще училась в детском саду и младших классах, вспоминала ее озорные проделки в ту давнюю пору, когда была жива мама. Как-то семилетняя Анжелка гуляла во дворе и вернулась домой не одна, а с косматым пацаненком. Мама спросила ее, кто это такой, и сестра ответила, что любит этого мальчика и собирается жить вместе с ним, подтвердив серьезность намерений долгим и совсем не детским поцелуем, от которого мальчуган пришел в ужас и пулей вылетел вон. А в другой раз... Елена подумала, что теперь ничего этого нет, и вдруг монографии как-то ей опротивели. Она встала и подошла к окну. Деревья были мокрые от дождя и блестели, среди их крон виднелись темно-серые черепичные крыши домиков. По асфальту текли ручьи. Вот там, где к магазину подъезжают хлебные грузовички, лет двенадцать назад они с Анжелой катались в ручных товарных тележках. А там, чуть левее, за деревянным забором петух однажды насмерть заклевал курицу, и сестры потом два часа ходили взволнованные. Снова ком подступил к горлу. Ни тележек, ни деревянного забора. Елена вернулась за стол к книгам и уставилась в процессные модели. Сестра регрессирует. Каждый день перед сном, перед тем, как заплакать, Елена молилась за здравие Анжелы. Теперь она решила молиться и по утрам.
IV
Отец вошел в кафе. Мокрый дождевик льнул к его шее, запястьям и вызывал злость. Отец уселся на свое обычное место и стал ждать официантку. Его трясло. Он понял-таки, что злился. Она принимает лекарства и отдает отчет в своих поступках. Как она может говорить такие вещи? Неблагодарная. Она видит, как им с Еленой тяжело, видит, что все еле сдерживаются. Она ненавидит его! Ненавидит, потому что умерла Ольга, а не он. Подошла официантка. Отец заказал пиво и сушеных кальмаров. Но в чем он виноват? Ее болезнь дана ему словно в наказание. За что он расплачивается? Он всегда их любил, делал все, чтобы им сладко жилось. Все годы со свадьбы он из кожи вон лез, лишь бы Ольге было хорошо, лишь бы было хорошо Елене, Анжеле. Он отдал им свою жизнь. Отец сделал глоток и сжал скулы. Официантка наклонилась и поставила на стол заказ. Ее топ провис и показались маленькие грудки. По щекам отца поползли слезы. Он опустил глаза. Неблагодарная! Она просто не понимает, как ему плохо. Ничего не хочет видеть. Существует только она одна. Все должны вокруг нее плясать. Угождать ей. Сколько же можно! Он и так делает все, что в его силах, это лечение стоит стольких денег! А если бы он сейчас взял и не вернулся домой? Если бы его сбила машина? Если бы он покончил с собой? Вот так, взял бы и покончил с собой, без всяких «могу», которыми она его изводит? Что бы она делала? Вмиг бы выздоровела! Деньги-то надо зарабатывать! Долг? Отец сделал еще глоток, открыл глаза и тупо уставился в стол. Долг. Ему не хочется возвращаться. Он бы только пил и пил. Здесь тепло, здесь нет никаких проблем. Но он должен следить за приемом таблеток, и он вернется, и снова попадет в ад. Это Ольга. Ольга, как ты могла умереть? Как ты могла оставить его одного? Отец злился и жалел себя. И плакал – тихо, не привлекая внимания.
V
Александр Владимирович ехал в метро. Завтра надо было навестить Анжелу. Он считал ее анамнез неутешительным, а манифестация в таком возрасте только отягощала прогноз. Доктор вспомнил, как впервые увидел эту девушку. Она пластом лежала в отделении интенсивной терапии и была похожа на мумию, укрывшуюся простыней. Анжела исполосовала лицо и ноги ножом и потеряла, самое меньшее, полтора литра крови. Если бы Елена вовремя не обнаружила сестру, все бы закончилось еще тогда. Когда доктора пригласили к Анжеле, прошло два дня с момента ее поступления, и она уже могла беседовать. Она сказала, что сделала это, потому что хотела заглушить боль. Нет, она не стремилась себя убить, иначе устроила бы все по классике. Просто ей нужно было избавиться от этой ужасной боли. Она постоянно ее преследовала, и другого варианта не было. На вопросы об источнике, причине боли Анжела не отвечала. Но Елена объяснила, что накануне этого кошмара Анжела рассталась со своим молодым человеком, с которым они встречались несколько лет. Очевидно, Анжела просто боялась показаться доктору глупой девчонкой из числа тех, что по несчастной любви прыгают с крыш или вскрывают себе вены. Как давно это было! Теперь доктор знал, что она не такая. Вообще говоря, ей было наплевать на своего парня. Она не очень-то сожалела об утрате. Ее терзали другие бесы, от которых, как был уверен доктор, не избавиться ни на рисполепте, ни в счастливой любви. Расставание было всего лишь триггером, приведшим в действие сущий ад.
По мнению доктора, у Анжелы развивалась гебефренная шизофрения. В ее семье уже встречались случаи психических расстройств, что косвенно обосновывало и диагноз, и неблагоприятную прогностику. Бабка Анжелы по отцу страдала маниакально-депрессивным психозом, своевременная диагностика которого позволила ей дожить на лекарствах до восьмидесяти лет и скончаться от рака кишечника. А у мужа бабки в старости случались вспышки патологической ярости, связанные с мозговой органикой. Пребывая в них, безумный старик наносил жене тяжелые побои, после чего сутками бился головой о стены.
Доктор подозревал, что не только в наследственности, но и в воспитании Анжелы тоже не все ладно, судя по тому, как ее отец упорно и горячо отстаивал обратное. Анжела показывала доктору свои детские рисунки, на которых порой было изображено до двухсот острых углов. Рассказывала, что никогда не боялась темноты, не испытывала интереса к играм, к своему телу. Наследственность, воспитание и, конечно же, трагическая смерть матери. Словом, полный комплект. Александр Владимирович вел больную уже год и, будучи уверен, что вне стен психиатрической больницы люди чувствуют себя лучше, не настаивал на стационарном лечении, однако в последнее время при каждой встрече с отцом Анжелы напоминал ему о том, что если его дочь не будет принимать лекарства регулярно и строго по расписанию, беды не миновать. Впрочем, как считал доктор, беды уже не миновать в любом случае. Познакомившись с отцом Анжелы поближе, он убедился, что в отношении таблеток тот спуску дочери не даст, и давно пребывал в удрученности, ибо, несмотря на все новые вариации действующих веществ и доз, Анжела не демонстрировала ни малейших улучшений, которые зачастую радуют семью больного на фоне общего регресса его состояния. Анжела все так же мучалась бессонницей, была необщительной, невнимательной, ни к чему не испытывала интереса и едва ли не постоянно находилась в двигательной заторможенности. Александра Владимировича беспокоили продолжительные эпизоды кататонического возбуждения, которых за последние четыре недели родственники насчитали аж шесть и которые казались им тем страшнее, чем лунатичнее, безвольнее становилась Анжела. И еще много, много всего. Александру Владимировичу было жаль Анжелу. Доктор лечил психически больных двадцать лет и за все это время не вылечил ни одного человека, поэтому не верил ни в себя, ни в психиатрию. Будучи убежденным фаталистом, он знал, что можно оттянуть поражение на месяцы, годы, но войну все равно не выиграть. Доктор потел. Он держался за поручень и хмуро думал об Анжеле и всех несчастных, чья психика неотвратимо ведет их к смерти, о том, что таблетки не помогают, а только продлевают мучения, которые, пусть и в восемьдесят лет, венчаются раком. Доктор часто дышал. Перед его мысленным взором вращался лысый череп, из которого местами росли длинные черные вьющиеся волосы.
VI
По кухне летала муха. От отца разило пивом и потом. Он сидел и ждал, когда Елена расставит на столе тарелки с гречневой кашей и печенью. Анжела сидела напротив и смотрела в окно на дождь, слегка раскачиваясь корпусом из стороны в сторону.
- Что ты танцуешь? – не выдержал отец. – Пей таблетки.
Анжела замерла, спокойно взглянула на отца, взяла таблетки, положила в рот и, не сводя глаз с обрюзгшего лица, заросшего щетиной, прошептала по слогам:
- Таблетки.
- Что ты на меня смотришь?
Отец теребил в руках кухонную тряпку. Он не находил себе места под взглядом дочери.
- Таблетки, - повторила Анжела. – Таблетки, таблетки.
- Анжела, - вмешалась сестра. – Перестань.
На лбу отца выступила испарина. Анжела взяла стакан, сделала два глотка, поставила стакан на стол и вдруг изменилась в лице. Отцу показалось, что она поумнела. С нее словно спала какая-то пелена. И отец представил себе былую Анжелу, здоровую и родную.
- Папа, - произнесла Анжела.
- Девочка, - чуть слышно ответил отец.
- Папочка...
Елена замерла с пустой анжелиной тарелкой в руках.
- Анжела, - прошептал отец.
- А скажи, папа, мы полетим в Марокко? Там козы лазают по деревьям! – выкрикнула Анжела.
Тарелка выскользнула из рук Елены, упала на пол и разбилась.
Прыснув, Анжела захлопала в ладоши.
- Можно, я не буду ужинать?
Отец молчал.
- Господи, Анжела... – выдавила сестра, но та уже была в коридоре.
VII
Иногда Анжела как бы и в самом деле прозревала; точнее, начинала смотреть на все другими глазами. В эти часы она будто бы испытывала сильный страх смерти. Анжела одиноко рыдала в своей комнате, а иногда рыдала при отце и сестре, заходясь слезами и бессмысленными криками. При этом она бывала так возбуждена, что не могла ничего объяснить, и родным такое поведение казалось проявлением болезни. Пытаясь утешить Анжелу, они запихивали ей в рот несколько таблеток феназепама и заставляли глотать. Через какое-то время Анжела успокаивалась и засыпала, и отец с сестрой облегченно вздыхали, считая, что успешно справились с приступом. Просыпаясь, Анжела шла в ванную, брала огромный гребень, садилась на унитаз и начинала расчесывать свои волосы. Это могло продолжаться часами, но времени не существовало, как, впрочем, не существовало и самих волос – Анжела была лысой, и только в сознании этих трех людей по-прежнему вились роскошные локоны цвета вороньего крыла, сохранившие красоту больной девушки, красоту, от которой в действительности давным-давно ничего не осталось.
VIII
Александр Владимирович сидел на кухне и беседовал с отцом, дожидаясь Анжелу, которая мылась в ванной. Доктор осведомлялся, как идут дела, и отец отвечал, что дела идут все хуже и хуже. Отец указывал доктору на то, что Анжела уже несколько дней подряд полностью отказывается от пищи, не считая съеденного вчера супа, и только пьет воду, что она еще сильнее похудела и что таблетки, видимо, снова придется менять, потому что Анжела по-прежнему ведет себя вызывающе, нелепо и, одним словом, неадекватно. Она совсем перестала выходить на улицу и проводит целые дни, замкнувшись в своей комнате и занимаясь неизвестно чем. Доктор посоветовал отцу снять замок. Отец рассказал доктору о Марокко и для пущей убедительности добавил, что если так будет продолжаться и дальше, он тоже непременно заговорит о дальних странах, и в его шутливых словах проглянуло неподдельное, бездонное отчаяние, горе без конца и края.
Из ванной комнаты вышла Анжела, обмотанная полотенцем. У Александра Владимировича екнуло сердце. Ни дать ни взять девчонка, больная анорексией. Одна из тех, что силком доставляют в больницу и подсаживают на искусственное питание, лишь бы те не умерли от истощения, до которого сами себя довели. Только голодает по другой причине. Она не хочет быть звездой подиумов. По какой же тогда? Александр Владимирович не мог найти ответа и был уверен, что никто не может. Он считал, что чужая душа – потемки, и даже не надеялся докопаться до истины. Он просто подумал, что, наверное, и Анжелу скоро придется госпитализировать и посадить на искусственное питание.
Отец скрылся в гостиной. Анжела сделала доктору реверанс, шаткой походкой приблизилась к нему и подставила губам щеку со шрамами. Доктор смутился, положил руку на анжелино плечо и сказал:
- Здравствуй, Анжела. Садись, нам нужно поговорить.
Анжела села доктору на колени и улыбнулась; уголки ее рта слегка подрагивали. Александр Владимирович замер. От нее приятно пахло чистотой, и доктор что-то вспомнил и почувствовал возбуждение.
- На тот стул, Анжела.
Анжела послушалась. Собираясь опереться локтями о стол, она промахнулась, и предплечья опустились на колени.
- Ты еще похудела.
- Зато какие волосы!
- Как ты себя чувствуешь?
- Я жду.
- Чего ты ждешь?
- Конца.
- Какого конца?
- Моего конца.
- Анжела. Что тебя больше всего мучает в жизни?
Анжела засунула в рот большой палец и стала его посасывать, раскачиваясь взад-вперед.
- Люди хотят к маме. И дальше, в утробу.
- Анжела. Как ты думаешь, почему ты болеешь?
- Люди болеют и умирают. Восходит посеянное! Что посеют, то и пожнешь, - пробубнила девушка, не вынимая палец изо рта.
- И что делать?
Анжела задумалась.
- Моя жизнь под серпом.
- То есть?
- Понимаете, они этого не оставят. Никто не может скрыться. Они приходят и убирают. Таких, как я. И таких, как вы. Это даже не жертва, это не суд.
- Кто – они?
- Они не хотят... Чтобы в мире было безобразие. Просто мир должен быть чище, они делают его чище. Я мылась, мылась. Но они убивают... Но, опять же, это не убийства. Это так надо, это высший порядок, видите! Когда умирают люди, все становится гораздо лучше, легче! Это не они так устроили, а мы. Они просто исправляют наши ошибки. Вы – тоже ошибка. Это... это всегда видно по глазам. По лицу. Они всегда исправляют ошибки.
- А можно это как-нибудь доказать? Да, люди умирают. Но докажите, что это из-за них!
Анжела захихикала.
- Доказательства! Доказательства! Для вас им нужно еще пару лет.
Доктор мысленно отмахнулся. Ему все было понятно. Что там, в потемках, он не знал. Но, что бы там ни было, оно не имело никакого значения.
- Анжела, ты принимаешь лекарства?
Он мог и не спрашивать, потому что Анжела на его глазах постоянно ерзала, крутилась, вертелась и промахнулась мимо стола, да еще и палец сосала, но требовалось окончить разговор на мажорной ноте. Как-то доктор вычитал, что мысли о лекарствах успокаивают больных, и в конце каждой беседы с пациентами, которые могли ему отвечать, осведомлялся о приеме таблеток.
- Принимает, - сказал отец, возникший в дверном проеме. Отец подошел к столу, скривился, сел рядом с доктором и посмотрел на пустую тарелку, на которой застыл взгляд Александра Владимировича. Внезапно отец размахнулся и кулаком, как молотом, изо всей силы стукнул по посудине. Доктор подскочил на стуле. Анжела вздрогнула и вопросительно посмотрела на отца.
- Чертова муха, - выдавил отец.
Доктор растерянно захлопал глазами. Он мог поклясться, что никакой мухи на тарелке не было.
- Я не буду выписывать новый рецепт, - решил он. - Пусть продолжает курс. Послезавтра мне позвоните. Анжела! Обязательно нужно кушать. Иначе придется забрать тебя в больницу. Тебе ведь там не нравилось. Держись молодцом.
Доктор поднялся, выскользнул в коридор, поманил отца за собой, у входной двери скорбно покачал головой, вяло пожал отцу руку и вышел за порог. Другая рука доктора сжимала в кармане деньги, полученные на лекарства. Спускаясь по лестнице, Александр Владимирович не мог избавиться от ощущения, что вместе с деньгами унес с собой из этого дома что-то еще. Но доктор воспользовался старым проверенным способом и вместо пациента представил себе проститутку, которую снимет сегодня вечером. На душе потеплело.
Анжела на кухне улыбнулась, высунула изо рта палец, обтерла слюну о затылок и пошла в свою комнату одеваться.
IX
На столе у Елены лежал билет в другой город. Шпаргалки, конспекты и книги Елена сложила в чемоданчик. Но она уже не думала ни о предстоящем собеседовании, ни о контракте, сулившем ей заграницу и хорошие гонорары. Работа, на которую Елена раньше так надеялась, больше ее не волновала. Елена смотрела в окно. Вечерело. Не прекращался дождь, и все заволокло серым. Кроны деревьев и крыши домиков расплылись и слились с асфальтом. Повсюду клубился водяной пар. Елене подумалось, что вид из окна, знакомый ей с детства, сейчас напоминает холодную акварель с выставки картин умалишенных, которую она когда-то посетила ради интереса. Акварель произвела на Елену большое впечатление. От того рисунка так и разило безысходностью. Елена смотрела на дождь, и ей казалось, что все кончено. Отец сказал, что Анжела не поправится. Она и сама видела, что сестра не поправится. Когда утром Елена, сидя на стуле, молилась Богу, Анжела влетела к ней в комнату, грохнулась на кровать и стала дрыгать ногами и руками, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Все это выглядело искусственно, это не походило на жизнь, ту, которую они с Анжелой знали раньше. Но у Елены и в мыслях не было, что Анжела может притворяться. Как помочь сестре? Анжела извивалась, металась, мычала и в глазах у нее, как обычно, стояли слезы. Так продолжалось минуты полторы, с каждым рывком у сестры оставалось все меньше сил, и вот, наконец, она затихла и, закусив кожу на кисти, начала скулить. За все это время Елена не шелохнулась. Она вдруг поняла абсурдность молитв, утешений, увещеваний, приема лекарств, звонков доктору, любой борьбы с этой болезнью. Анжела умрет, что бы они ни делали. Она просто не может выжить. Анжела продолжала скулить. Елена встала и опустилась на колени рядом с сестрой, посмотрела в ее глаза. Это были глаза животного, не понимающего, что происходит.
- Девочка моя, - сказала Елена. – Родная моя девочка.
Анжела коротко вздохнула и пискнула, и Елена поняла, что, пусть она и не спасет сестру, она должна быть рядом с ней до самого конца.
Елена протянула руку к билету, взяла его и начала медленно рвать. Завтра на два дня она уйдет из дома. Если она поделится с отцом своим решением, тот ее не поймет. Поэтому она просто скажет, что не прошла собеседование.
Елена рвала билет, и за этим занятием ее застала Анжела, которая всегда входила в комнаты без стука. Елена бросила обрывки в корзину для бумаг, стоявшую под столом.
- Анжелка.
- Ку-ку!
Анжела присела на край кровати и провела рукой по волосам.
- Какие у тебя волосы, - сказала Елена. Она обожала волосы сестры. Они дышали здоровьем. Чем хуже делалось Анжеле, тем красивее становились ее черные пряди. Ниспадая до груди, они блестели, сверкали, искрились.
- Да, - сказала Анжела. – Я больная и здоровая. Здоровая и больная.
- Почему сестричка не ест?
Анжела протянула сестре руку.
- Она пытается выжить, пытается стать чище.
Елена сжала ладонь Анжелы.
- Солнышко мое. Лунный свет. Ангел.
Анжела опустилась на колени и оказалась рядом с сестрой. Елена наклонилась и поцеловала Анжелу в лоб.
- Через час я уезжаю, - сказала она.
- Но у тебя же ничего не получится, - прошептала сестра, и в этот миг Елене показалось, что Анжела все понимает. Скрепя сердце, Елена улыбнулась. Ей захотелось умереть, оказаться в темной могиле и ни о чем не помнить.
X
Анжела обнаружила себя в ванной у зеркала. Она могла сообразить, как здесь оказалась, но не была уверена, что именно она решила сюда придти. В Анжеле как бы фрагментарно действовали несколько сознаний, каждое из которых обладало собственной волей. Их волевые импульсы сходились лишь в отдельных, важнейших для Анжелы аспектах. Своего первого мальчика Анжела заразила мерзкой половой болезнью, передавшейся ей от матери при появлении на свет. В попытке унять голоса, которые сутками напролет призывали Анжелу покончить с собой и уже давно убедили в том, что не терпят грязи, она вызывала рвоту, подолгу терла кожу мочалкой и вырывала волосы, кишевшие насекомыми. Насекомых удалось изгнать. Их больше не было ни на голове, ни на лобке. И Анжела надеялась, что станет чище и заслужит прощение. Но голоса не утихали. Голоса преследовали Анжелу, даже когда та пыталась скрыться от них в ступоре движения, даже по ночам, когда Анжела становилась мамой и вынашивала безголовых уродов. Голоса руководили ею. От них, велевших Анжеле держать свое существование в строжайшем секрете, не было никакой пощады. И одновременно велась игра. Какая-то часть разума Анжелы, по-видимому, черпала из былого здоровья, и, компенсируя душевные страдания девушки, продлевала ей жизнь. Порой Анжеле казалось, что она просто забавляется, играет, и тогда она веселилась, своими поступками доводя родных до отчаяния. Но игра разом закончилась. Голоса визжали и скрежетали. Анжела вдруг поняла, что покорится. Она зажмурилась, состроила гримасу и открыла глаза. Затем вытащила из стеклянного стакана, заляпанного зубной пастой, старое опасное лезвие, которое отец сначала отказался прятать вопреки увещеваниям доктора, бросая своего рода вызов анжелиной болезни, и которое потом так и забыл убрать. Из зеркала на Анжелу хлынула грязь. Анжела вскрикнула и, сжав бритву в правой руке, выбежала из ванной комнаты и понеслась по коридору. Отец, отгородившийся ото всех страданий стеной бесчувствия, сидел в кресле гостиной, ни на что не обращая внимания, и, как показалось Анжеле, был безголов, подобно ее нерожденным детям. Анжела влетела в свою комнату и закрылась на замок. Сердце ее выскакивало из груди, пульсировало, как комок живой грязи. Анжела бросилась на кровать, истошно заорала, раскрыла лезвие и с силой прошлась им по левому запястью, которое моментально отозвалось кровью. Дверь выдержала первый удар. Анжела попыталась взять лезвие в левую руку, но кисть не работала. Испустив еще один истошный крик, Анжела размахнулась и вонзила острие в левую грудь, но бритва уткнулась в ребро. Зарыдав, Анжела выдернула лезвие и враз перерезала себе горло. Когда немощный отец наконец выбил дверь, все уже было кончено.
XI
Отец молча провел Елену на кухню. Елена словно впервые увидела, как сильно он сдал. Тощий, как жердь, почти как Анжела. Как раковый больной перед смертью. Он никогда не выглядел так плохо. И, похоже, был сильно пьян.
- Садись, - сказал отец.
Елена села за стол.
- Папа, - начала она.
- Анжела умерла.
Повисла пауза.
На столе что-то зажужжало.
- Слышишь? – спросил отец.
- Слышу, - засмеялась дочь. - Убей эту чертову муху.
XI
Тяжелое состояние отца и Елены, содержащихся в индивидуальных боксах, обусловливало редкость, с какой даже в ходе интенсивной лекарственной терапии они понимали, что Анжелы уже нет, что их родная девочка умерла год назад и теперь покоится на кладбище за городом, где они же ее и похоронили. Утратив всякое представление о реальности, эти люди жили в прошлом с живой Анжелой, и прошлое, застывшее в настоящем безнадежно больной психики, порой становилось для них настолько мучительным, что они начинали жужжать в полный голос, и эти нечеловеческие звуки по ночам бросали в дрожь матерых санитаров. Спустя два месяца после того, как умерла Анжела, у Александра Владимировича начался тяжелый невроз. Теперь по вечерам доктор избивал свою жену. Утром, приходя на работу, он первым делом назначал отцу и Елене еще несколько сеансов электрошока. Он вспоминал, как подумал о триггере. Вспоминал тот разговор, единственный прочно осевший у него в памяти из тысяч разговоров с пациентами, которые он проводил за свою практику. Все дело в Анжеле. В Анжеле, от которой так пахло чистотой. Ей все равно было не отмыться. Он знал, что рано или поздно они исправят и его, и теперь ему ничего не нужно было доказывать. Рано или поздно, но они обязательно придут. Он беспомощен, как идиот. Ночами Александру Владимировичу снились Бедлам и Кармель, и доктор просыпался в поту от кошмарных стонов, которые, высоко поднимаясь над землей, со всех континентов и островов уносились за горизонт. Делая назначения отцу и Елене, как, впрочем, и остальным своим пациентам, доктор не считался ни с показаниями, ни со здравым смыслом, потому что никому ровным счетом ничего не помогало. Отец и Елена путешествовали по болезни от онейроидов к нарколепсии, от нарколепсии к парафрении, и смотрели цветные сны, в которых Анжела то прыгала на коленях у матери, то склонялась над ее могилой, то выдергивала из головы клочья волос, то вместе с козами лазала по деревьям Марокко, истекая кровью, и так продолжалось вечность - до тех пор, пока в глазах этих людей не угасли последние проблески сознания, пока эти двое не превратились в грязные цветы, выросшие в память об Анжеле в боксах заведения, откуда никому нет возврата, на благодатной почве жизни, однажды ставшей адом. Когда из боксов наконец перестал доноситься вой, Александр Владимирович, в очередной раз получивший все подтверждения тому, что тяжелые психические болезни излечиваются только одним лекарством – смертью, устроил перевод отца и Елены в другое место, и с того момента, как больных без особых трудностей вынесли за белые двери и погрузили в машину, о них никто ничего не слышал.