Метро, полупустой вагон, я устало развалился на сиденьи, в ушах плеер, музыка ритмично заглушает гул моторов.
Она вошла – я сразу почувствовал её дуновение – какой-то давно забытый запах, типа Кензо, сумочка через плечо, села напротив меня. Колени плотно сдвинуты, взгляд прямо перед собой.
У неё нет плеера, нет газеты или книжки, ей не на что отвлечься. Она обречена смотреть на меня. На кого ей ещё смотреть? Вокруг старухи с кошёлками, размазные красавицы с такими же красавцами, а тут я – весь из себя, с плеером в ушах! Она сразу запала на меня. Я почувствовал это сквозь музыку. Вот её взгляд:
Привет, ну что ты смотришь в окно, посмотри на меня, ведь я такая вся ещё ничего!
О, да, привет, я вижу тебя! Ты и вправду ничего.
Так что же ты? Ведь тебе так одиноко среди этих старух и размазных красавиц. Кроме плеера никакой радости в жизни?
Ну почему же? Плеер – это чтобы время скоротать в вагоне. А так мне вовсе не одиноко.
Нет, я вижу, что тебе одиноко. Женское сердце не обманешь…
Обманешь, ещё как обманешь! Только я не хочу его обмануть…
Ладно, меня-то не обманешь! Так что, говоришь, не одиноко тебе? Может скажешь, и жена у тебя есть?
Ну да, есть, а при чём тут жена?
Да будет тебе… Нет у тебя никого. Я же вижу.
Да что ты можешь видеть? А впрочем, ты можешь видеть, очень даже… Ты можешь видеть всё, что тебе хочется видеть именно сейчас! Слушай, а давай я тебя угадаю!
Молчит, отвернулась к двери. Приглушаю свой плеер. Тут как раз входит очередная размазная красавица, вся в пирсинге. С ней в обнимку – такой же юноша. Скользнув по моему взгляду, мгновенно определяет моё отношение к подобным красавицам и, кажется, вполне довольна.
Так вот, – продолжаю я, – ты сейчас едешь домой, причём дома тебя никто не ждёт. Ну, может быть, ждёт тебя сын или дочка лет десяти, но это вряд ли, скорее всего, они сейчас находятся у бабушки. А ты в полном отчаянии от того, что тебя никто не ждёт и думаешь, кем бы себя занять.
Что? Ничего такого я не думаю! Зачем мне себя кем-то занимать? У меня всё в порядке.
Да ладно тебе. Я же по глазам вижу: мужика тебе хочется, вот и смотришь на первого встречного, оцениваешь его по всем параметрам, строишь всякие планы виртуальные и мысленно согрешаешь с ним.
Дурак. Ничего я такого не строю. Вы, мужики, думаете только об этом. Потому и не понимают вас женщины. Вы думаете, что нам только этого и надо! Да не это главное! Вот если бы у тебя была жена, тогда бы понимал, что нам надо!
Да есть у меня жена, и она знает, что от меня надо!
Нет у тебя никакой жены. Нету, понял?
Я уже понял. Нет у меня жены, нету. Так ей хочется. И бесполезно доказывать обратное. Пусть думает, что так оно и есть. В смысле нет.
Так вот, вы, мужики, вообще ничего не понимаете. Любовь нам нужна, понимаешь, любовь!
Интересно, однако, что же это за штука такая – любовь? И почему все о ней говорят, но никто не может её почувствовать? То есть почувствовать так, чтобы надолго, на всю жизнь?
Остановка. Много пассажиров. Между нами возникает огромная задница в джинсах. Она шевелится и раскачивается в такт движению вагона.
Что ты знаешь о любви? Была она у тебя когда-нибудь? Наверное, была, так ты думаешь до сих пор. И что же случилось, почему ты теперь кидаешься взглядами на первого встречного с плеером в ушах? Чем он лучше твоего, того самого, за которым ты безоглядно побежала лет десять назад? Где он теперь? Что он в тебе не увидал, не разглядел? Может испугался твоего неуёмного и неугасающего желания любви, в то время как сам он хотел только одного – спокойного семейного благополучия? Или побоялся прожить всю жизнь под одной крышей с твоей любящей мамочкой, которая ежевечерне внушала ему правила хорошего обращения с прекрасными половинами? Поверь, не всякий любящий выдержит такое хорошее обращение! А ты не могла поставить всё на свои места? Ведь он отец твоих детей, в конце концов, тебе с ним жить, а не мамочке! Почему же не удержала, не уберегла своё счастье? А теперь вот маешься, смотришь на кого попало…
Новая остановка, люди массово покидают вагон. Джинсовая задница торопливо устремляется на освободившееся сиденье. Снова её прямой взгляд, будто слышала она все мои мысли…
Какое тебе дело до моей семьи? Никто меня не бросал, если хочешь знать. Я сама ушла! И детей забрала. Вот так. И не расскажу тебе ничего. А моя мама живёт в другом городе, и она вообще ни при чём. Да… А он ещё бегал за мной, уговаривал, прощения просил… Но мне лучше одной, чем с таким счастьем… Ты-то хоть не пьёшь?
Нет… Нет, пью, конечно, но не так, чтобы совсем…
Вот-вот, и мой сначала – «не так, чтобы…», а потом пошло-поехало!
А почему, собственно, пошло-поехало? Ты не задумывалась над этим?
А что задумываться? Дурак потому что. И чего ему в жизни не хватало?
Ну, знаешь ли… наверное, чего-то, да не хватало! С чего бы он тогда спиваться начал? Может ты ему чем-то не угождала?
Чем, чем я ему не угождала? Дурак он, сволочь последняя, всё для него, а он… Всё для него делала, с детьми сидела до трёх лет, а он…
А он-то, наверное, полагал, что и ему есть место в твоей жизни! Ты об этом не подумала?
Какое место? У нас двое детей, и каждому приготовь, каждому постирай, одевай-обувай их, а он ничего, палец о палец не ударит! Придёт с работы, и сразу телевизор!
Эх, ты… Телевизор… Да если ему больше нечего смотреть было, кроме телевизора… А ты, вместо того, чтобы пилить его за телевизор, сделала бы что-нибудь, чтобы на тебя внимание обратил! Ведь ты ещё совсем ничего!
Хм… Скажешь ещё… Он такое мне раньше говорил! А потом, после второго ребёнка – словно подменили. Как будто нет меня совсем. Только жрать ему подавай, да телевизор, да устал он, понимаешь… Ты, я смотрю, хоть и неженатый, а кое-что соображаешь!
Да ладно, куда мне там соображать! Я просто вижу, ты женщина правильная, несправедливо одинокая маешься. Да ещё с двумя детьми.
Ой, не говори. Вот это самое трудное – двое детей. Если б хоть один – куда ни шло. А так – кого найдёшь с такой обузой на плечах? Вот ты бы смог с такой, как я?
Я опускаю глаза. Я бы не смог. У меня самого двое детей. Я понимаю, что это такое.
Вот видишь… И все так думают. А у самих-то ни одного и нет, может только на стороне. Ты-то сам уже не мальчик, а всё неженатый бегаешь.
Да, да, уже не мальчик. Да, да, неженатый, если тебе так угодно.
Думаешь, наверное, найти себе покрасивей да помоложе. Да только все они дуры набитые и стервы, вот погляди вокруг себя!
Да, ты права. Дуры и стервы, это точно. Вот, например, эта размазная красавица в пирсинге на босу ногу, что топчется у дверей. А рядом такой же красавец полупедерастического вида, крашеный блондин, не сводящий глаз с её пирсингованного пупка. Но мне такие не нужны!
Вот видишь? У них только одно на уме! А в семейной жизни главное – любовь!
Ты снова о том же! Да как же ты её понимаешь, любовь? Неужели только так, чтобы приходил твой любимый и вместо телевизора нёсся к тебе с букетом алых роз? А ты бы млела от восторга и от осознания своей непреходящей нужности? И тешилась бы мыслью, что готовишь-стираешь-гладишь-кормишь эту ораву, а они взамен за всё любят тебя, ненаглядную?
А чего ты смеёшься? Так оно и есть, в этом вся любовь!
Эх, милая моя, не вся, нет! А от себя ты что-нибудь добавила? Ну, кроме того, чтобы готовить-стирать?
Ты опять про это… Все вы, мужики, одинаковые!
Ничего-то ты не понимаешь… При чём здесь это?
Вот так? Ну что же, расскажи! Объясни мне, если я такая непонятливая!
Вагон потихоньку притормаживает. Она берётся за сумочку. Взгляд.
Я выхожу сейчас… Слышишь? Сейчас моя остановка! Ты тоже выходишь?
Сижу неподвижно, глаза в пустоту. Нет, я не выхожу. Мне дальше. Мне далеко, совсем далеко…
Открываются двери. Я не вижу, как она выходит. Я не хочу смотреть. Я только чувствую, что она медленно, медленно выходит из вагона, оглядывается на меня, стоит на платформе и смотрит на удаляющийся вагон, в котором моя голова с плеером в ушах. Я не знаю, что она сейчас думает. Ей плохо. Она снова утвердилась в своих заблуждениях.
Мне тоже плохо. Я снова утвердился в том же самом.