***
Вообще-то они нечасто ссорились, но сегодня жена как с цепи сорвалась. Что на нее нашло? Зойка так разошлась, обвиняя его в несуществующих грехах, что Леонид не выдержал и ушел. Нет, не хлопнув дверью и навсегда, а тихонечко ретировался и сбежал, надеясь пересидеть где-нибудь бурю. Через некоторое время Зоя придет в себя, и можно будет возвращаться.
Леонид не умел не только ссориться, он не был способен проявлять какие бы то ни было бурные эмоции вообще. Бывают такие люди, они тихо входят в этот мир, лишь слегка осторожно вскрикнув, разрабатывая легкие, тихо живут и тихонечко, не будоража окружающих, умирают.
Среднего роста, лысоват, с совершенно обычным лицом, Леня Журба никогда и никому не запоминался с первого раза. Характер его, как нельзя более, подходил к внешности: мягкий, скромный, даже несколько трусливый.
Фамилия тоже шла ему необыкновенно. Журба по-украински – тоска, печаль.
И вот сейчас он направлялся к своему лучшему (и единственному) другу Борису Семеновичу. У него можно будет спокойно поговорить, отвлечься от семейных проблем, а заодно и немножечко выпить, что Леня позволял себе крайне редко. Так, разве что рюмочку в праздник. За компанию. Если Зоя разрешит. А сегодня в знак протеста он решил напиться. Две рюмочки.
Он зашел в ликероводочный отдел, взглянул на витрину. От разнообразия бутылок разбегались глаза. Вспомнил, как коллеги хвалили водку «Немирофф», решил купить еще и пачку сигарет для Бориса. Обычно у него никогда не было с собой больше двух-трех рублей, выданных женой на проезд и «всякий случай». Но сегодня был день получки, а Зоя, встретив его упреками после работы, так разошлась, что забыла ее изъять. Поэтому все его кровные сто пятьдесят гривен лежали в кармане и согревали душу непривычным ощущением богатства.
Леня долго решался, и, в конце концов, отважился оставить в магазине еще несколько хрустящих бумажек. Вышел на улицу с тяжелым пакетом, легким сердцем и слегка хмельной от чувства свободы головой. Процесс выбора и покупки закусок для них с Борисом ему так понравился, что он решил обязательно когда-нибудь его повторить.
Окрыленный сознанием собственной смелости, Леонид быстро зашагал в гости к другу. Дорога была неблизкая, Борис проживал на другом конце города, в новом микрорайоне, минут через сорок он будет на месте.
***
Мы – не американцы, нет у среднего постсоветского человека привычки бегать к психотерапевту, когда внутри что-то разладилось. Мы не умеем подстраивать свое мышление под ситуацию, если она нам неподвластна, по тем или иным причинам нас не устраивает.
Наш человек, независимо от пола и возраста, места проживания и состояния кошелька, идет к ближайшему по территориальному признаку приятелю, вооружившись бутылочкой чего-нибудь спиртосодержащего.
А тем более в глубокой провинции, небольшом городке, где не то что психолога – нарколога, и того нет.
Вот и зализывает наш человек свои душевные раны проспиртованным языком, в пьяном угаре выплескивая обиды на жизнь товарищу. Тот же, в свою очередь, повествует о своих проблемах, не слишком заботясь о том, слушает, сочувствует ли ему собеседник. Ведь здесь, как в Олимпиаде, главное – участие. Диалог может длиться до бесконечности. Вернее, пока не закончится спиртное, пока не закроется последний магазин.
Хмелепсихотерапия.
Льются пьяные разговоры, в них изливаются измученные души… А наутро – измятое лицо, жгучее чувство стыда… «Ах, как неудобно… И зачем мне нужно было ЭТО рассказывать? Что он обо мне теперь подумает?» Вчерашний собеседник ничего не подумает. Ему самому неудобно. Он помнит лишь собственные откровения.
***
Борис Семенович ничуть не удивился, увидев Леню на пороге, как будто знал, что он придет. Но очень обрадовался. И только когда Леонид с гордым видом кормильца стал выкладывать гостинцы на стол, встревожился:
- Что случилось, с Зойкой поцапался? – все-таки сорок лет тесной дружбы позволяют узнать человека даже лучше, чем самого себя.
Они еще в школе сидели за одной партой, затем вместе окончили техникум, дружно отправились в армию. Когда пришло время выбирать невест, встречались с двумя неразлучными подружками Зоей и Таней. В один год поженились с разницей в три месяца. Только вот у Бориса с Таней не сложилось, они разошлись, а тихий покладистый Леонид Зою, женщину тоже не очень импульсивную, вполне устраивал. Борис крестил его сынишку. Они уже так срослись душами, что могли ничего друг другу не рассказывать. И так с первого взгляда абсолютно все ясно.
Мужчины захлопотали на кухне, нарезали колбаску, соорудили салат. Под мирную беседу выпили по маленькой.
В дверь позвонили, Борис нехотя пошел открывать.
Он вернулся с высоким широкоплечим незнакомцем лет тридцати пяти, который в одной руке держал бутылку коньяка, а в другой - какое-то вино с иностранной этикеткой, Журба никогда еще не видел таких бутылок. В кухне от него сразу стало тесно. Увидев сидящего за столом человека, незнакомец широко ему улыбнулся, и робкому Лене стало не по себе.
- Знакомься, это мой сосед, Дима, - исполнял обязанности хозяина Борис, - а это мой кум и лучший друг, Леонид, я думаю, можно без отчеств.
- Я вот шел домой, смотрю – свет в вашем окне. Дай, думаю, зайду, посидим по-соседски. Не помешаю? – не дожидаясь ответа, нежданный гость сел за стол и, пока хозяин вынимает из шкафа рюмку и столовые приборы, принялся откупоривать бутылки.
«Какие странные глаза у этого соседа… Серые они или зеленые? А смотрит так, что странно, почему у меня ожогов на лице не остается. Что ему от Бори надо? Зачем он пришел? Лучше бы Борька его не впускал. Сказал бы, что занят». Леня потихоньку пьянел, мысли стали заплетаться. Незнакомец ему в конце концов понравился, а вот его вино – нет, оно оказалось терпким, неожиданно крепким. А вот коньяк был вкусным, только быстро кончился, пришлось возвращаться к водочке. «А этот Дима – чудесный малый», - решил Леонид и спел для него свою любимую песню.
***
Он смотрел на эту смешную парочку, слушал их разговоры и еле сдерживался от хохота. Особенно веселил его Леонид. Дима даже не подозревал, что подобные мужики существуют, только анекдоты о таких слышал. Как же он гордится собой, бедненький! А как же – подвиг совершил, колбасы купил.
«Вот он, мой шанс».
***
Когда директриса лагеря, Валентина Ивановна, их позвала, Никита с Вовкой самозабвенно, до хрипоты, спорили. Они шли по центральной аллее, усаженной молодыми липами, и решали очень серьезный вопрос – какой хит группы «Дискотека Авария» круче, «На острие атаки» или «Заколебал ты». И никак не могли прийти к единому знаменателю.
- Мальчики, подойдите, пожалуйста! – ребята нехотя прекратили столь интересную беседу и повиновались. Директриса стояла у самых ворот с каким-то незнакомым мужчиной, Никита услышал окончание их разговора:
- Прости, это срочно. Позже я буду полностью в твоем распоряжении. Конечно, я очень рада тебя видеть, но у меня есть некоторые обязанности. Я постараюсь как можно скорее освободиться, - обернулась к подошедшим мальчикам и распорядилась:
- Проводите, пожалуйста, нашего гостя в административный корпус и покажите, где мой кабинет. Николай Львович, там не заперто, входите, обождите, журнальчик пока полистайте, – и добавила, уже тише, почти шепотом. – Я скоро, извини, долго ждать не придется.
Услышав имя незнакомца, Вовка с Никитой переглянулись и сделали круглые глаза. Взрослые ничего не заметили.
Пока они отвели мужика к кабинету Валентины Ивановны, успели его тщательно рассмотреть. От придирчивых детских глаз не укрылась ни дороговизна прикида, ни качество ботинок, ни классность часов. Высокий, черноволосый, со следами былой красоты на лице, мужик показался им старым до древности.
Оставив его под дверью, мальчишки стремглав кинулись искать укромное местечко, чтобы поделиться умозаключениями.
- Слышал? - возбужденным шепотом вопрошал Вовка, делая страшные глаза. – Николай Львович! Это что, совпадение?
- Эх, не верю я в эти совпадения… - тоном умудренного опытом человека отвечал Никита, - сдается мне… Но проверить не мешало бы, - и мальчишки, обсуждая на ходу теорию вероятности, направились к стоянке перед выходом из лагеря, где мужик оставил машину.
Осмотрев «Вольво» со всех сторон, заглянув зачем-то даже под днище, ребята отважились потянуть дверцу за ручку. К их радости, она оказалась незапертой.
- Эй, что вам там надо? – окликнул их охранник, выглянувший из сторожки перед воротами, - отойдите от машины!
- Гость Валентины Ивановны, Николай Львович, попросил принести таблетки из бардачка! – мигом нашелся Никита. Подумал секунду и, сверкнув на Вовку лукавым глазом, добавил: - Бедный мужик животом мается!
Мальчишки рассмеялись и получили возможность беспрепятственно порыться в вещах приезжего. Нашли барсетку. Чуть не повизгивая от возбуждения, достали его права.
- Старостенко Николай Львович! Вот это да! Это он! Такого не бывает! – с момента разговора на берегу реки прошло не меньше недели, до отказа набитой всевозможными происшествиями, но Вовка крепко запомнил фамилию отца Никиты.
- «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам…» - произнес Никита с умным видом, вспомнив любимую присказку матери.
***
Никита лежал на теплой опавшей хвое в сосновом бору за территорией лагеря, смотрел на колышущиеся верхушки высоченных сосен и напряженно размышлял. Он сбежал сюда после ужина, как только представилась такая возможность, чтобы спокойно, в одиночестве, разобраться с той лавиной мыслей и чувств, которая нахлынула на него. Возбужденность лучшего друга сейчас его только раздражала. Мальчик уже жалел, что поделился с ним своим секретом.
Никита, слишком амбициозный и расчетливый для своих двенадцати с половиной лет, давно мечтал встретиться со своим отцом. Надеясь, что у того больше денег, чем у его матери, и, соответственно, возможностей устроить его, Никиткину, дальнейшую жизнь. Если амбициозность и даже некоторый цинизм достался ему вместе с генами отца, то от матери он получил блестящий интеллект и способность концентрироваться на проблеме.
Случайная встреча у ворот дала ему шанс. Первым побуждением было – бежать к этому Старостенко и, не давая ему опомниться, брать мужика в оборот. «Отец родной, я так долго тебя искал!» Но после секундного возбуждения пришел трезвый расчет. Так нельзя. Во-первых, к нему сейчас придет Валентина Ивановна и застанет их за разговором, во-вторых, нужно хорошенько подумать. Хоть Никита много раз представлял себе эту встречу в мечтах, в реальной жизни он к ней не был готов.
«Вольво», а не по годам развитый мальчик с первого взгляда определил марку машины, выглядел заманчиво и без слов говорил о материальном положении хозяина. Да к тому же, среди документов Старостенко Никита увидел свидетельство на занятие частной предпринимательской деятельностью. В глазах неискушенного провинциального подростка мужик выглядел просто Рокфеллером. Еще Никита нашел паспорт, скрупулезно его изучил, нашел прописку, вырвал из находившейся тут же записной книжки лист, отыскал в бардачке ручку, переписал адрес. К своему удивлению, не нашел штампа о браке и обрадовался, обнаружив графу «Дети» девственно чистой.
Значит, предполагаемый папенька богат и одинок. Что ж, это хорошо, это просто замечательно. Нужно выбрать момент, когда директриса оставит его одного, и познакомиться. При чем сразу поставить перед фактом, что он, Никитка, знает, что Николай Львович его отец. Заодно разведать обстановку, «прощупать» мужика, попытаться узнать, чем он дышит, какие у него слабости. Должны же у него быть слабости! Тщеславие, например, или обостренное самолюбие, да просто глупость, наконец! И попытаться на этом сыграть. Никита столько раз проделывал этот фокус с мамой, сверстниками и даже учителями, ему казалось, что и в этот раз у него все получится.
Было бы просто замечательно внушить этому «крутому» мысль о том, как чудесно иметь такого большого и умного сына, а потом, для порядка поломавшись, дать себя уговорить и «купить» подарками. А может быть, даже переехать к нему, ведь у него все равно больше никого нет! И пойдет совсем другая жизнь, полная радостей и удовольствий.
***
Пока убралась и постирала все, что сочла нужным, было уже около одиннадцати. Вспомнив совет подруги, Станислава решила остаться ночевать тут же. Но уснуть все не удавалось. Она хотела включить музыку и немного поплавать на ее волнах, но, подойдя к новенькому музыкальному центру, передумала. У Ларисы был прекрасный выбор лазерных дисков, она была помешана на разных новинках, но Стася просто растерялась при виде кнопок и надписей. Совершенно банально – она не умела ЭТО включать.
«Придется засыпать в тишине». Трудно уснуть на чужом диване. Сами собой нахлынули воспоминания из далекой, словно чужой, жизни. Подумалось, что о том, как она любила Максима, она поняла слишком поздно. Уже после его смерти. «Воистину, что имеем – не жалеем, потерявши – плачем. Почему я была такой дурой? Нужно было сразу, как только он об этом заговорил, выходить за него замуж, насколько больше счастливых лет тогда бы у меня было… И у него. Жаль, что нельзя
все пережить заново. Все было бы по-другому. А может даже, он был бы жив теперь…»
Тогда, много лет назад, она видела, насколько привязан Никита к Максиму, как он радуется, когда тот переступает порог их квартиры. И чувствовала, насколько сам Максим любит их обоих. Казалось бы – вот оно, счастье, протяни руку и оно твое. Но за годы знакомства Станислава привыкла в нем видеть друга, брата, просто отличного парня, но никак не возможного кандидата в женихи. Поэтому разговор, который затеял Максим, застал ее врасплох.
- Я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя. И хочу, чтобы мы поженились.
Как она могла ему объяснить, что просто не в состоянии полюбить снова, ее сердце остыло, как ей тогда казалось, навсегда. А тем более – Максим. Ну какой из него ЛЮБИМЫЙ? Любимый должен быть красавцем, вызывающим трепет в груди, Мужчиной, за которым в огонь и в воду, да хоть в болото, лишь бы с ним. А Максим – милый, привычный сосед, парень, каких много.
«Боже, какой же я была дурой, какой это был бред!», - в который раз корила себя Станислава.
За стеной кто-то из соседей Ларисы включил музыку. Слышно было очень хорошо, только вкусы у них со Стасей были разными. Ей никак не нравились страдания Булановой, тем более что песня была о несправедливости судьбы и о том, что ничего нельзя «узнать заранее».
Вспомнилось, как однажды она его очень обидела.
Счастливый и беспечный, парень строил планы на их дальнейшую жизнь:
- Мы поженимся, - говорил Максим, - и будет все чудесно. Я перееду в твою «распашонку». Мою каморку станем сдавать, лишние деньги не помешают. Никитку сможем сдать в гимназию, там, говорят, качество знаний, при тех же оценках, значительно выше. Тем легче ему будет поступить в институт. Я заработаю много денег. – А Стасю эти разговоры тогда просто раздражали:
- Плохо нам, что ли? Ну, что изменится, если мы распишемся? Нам удобно так. А если мы съедемся и станем каждую минуту друг у друга перед глазами мельтешить, мы же через неделю перессоримся.
Максим нехорошо на нее посмотрел, но промолчал. Что ни говори, а мужик он был выдержанный.
А Станиславу понесло. Она стала объяснять ему, что боится снова ошибиться, что поспешность нужна только при ловле блох. Что его настойчивость вызывает у нее безграничное удивление, возможно, даже испуг, но в любом случае не стремление тут же во всю прыть броситься опрометью в ЗАГС. В запале ляпнула, что как-нибудь сама позаботится о дальнейшем образовании своего ребенка, и что Максим для Никиты – всего лишь суррогат отца.
- Я его отец, понимаешь ты это или нет? Это я мазал ему коленки зеленкой, это у меня на глазах рос и умнел, это со мной он научился ходить и говорить. И что бы ты ни говорила, я считаю его своим сыном. Отец не тот, который когда-то не пожалел спермы, а тот, кто вырастил и воспитал, тот, кто разделил с ним все его детские проблемы, радости и несчастья. Помнишь, как мы птичку хоронили? Ты считала, что это несерьезно, но ты видела, какие крупные слезы висели на его ресницах? Это было его огромное детское несчастье, которое мы с ним пережили вместе. Я не суррогат! Я отец, и не смей говорить иначе! – Максим так обиделся на нее, что ушел, не сказав больше ни слова.
Правда, через день явился, как ни в чем не бывало с громким криком с порога:
- К нам приехал передвижной зоопарк! Одевайся, Никитка, пойдем медведей смотреть. Если мама отпустит, - добавил осторожно.
За стеной смолкла Буланова. «Слава Богу», - вздохнула Стася. И услышала откуда-то сверху другую музыку, такую родную и любимую. Прекрасная мелодия Вивальди навеяла совсем иные, приятные воспоминания.
Как они втроем ездили в Крым, к Черному морю, жили две недели в поселке Солнечногорск, высоко в горах. Хозяйка, у которой они квартировали, называла их «детками» и поила Никиту, казавшегося ей неприлично худым, козьим молоком с солеными лепешками. Все принимали их за мужа и жену с приличным стажем, даже кто-то утверждал, что их сын – точная копия Максима. Правда, ребенок изо всех сил старался походить на своего старшего друга, подражал его походке, манере говорить, даже улыбался и ел так же. Для него Максим был эталоном во всем.
Как они плавились с Никитой на горячих камнях, пока Максим, в полном боевом снаряжении аквалангиста пытался отыскать для них «самый большой в мире рапан».
Это были счастливейшие две недели в ее жизни. Вспоминая бесхитростное широкоскулое лицо Максима, казавшееся ей теперь таким красивым и благородным, Станислава вслушивалась в убаюкивающие ее, упоительные звуки клавесина. Ночной летний ветерок, легко веявший из распахнутого окна, играя, шевелил ее волосы. Стасе даже представилось, что это Максим гладит ее по голове и шепчет что-то милое и ласковое. И, улыбаясь ему, она, наконец, уснула.
***
Его разбудил слабый голос Бориса:
- Леня, помоги. Леня… Леня… - Одурманенный алкоголем мозг все не хотел включаться в реальность. В голове плавали ошметки дурного сна. Леонид с трудом пытался понять, где он находится и что происходит. Когда веки наконец-то пожелали приподняться, Леонид различил, как в тумане, силуэт друга. Он явно с трудом держался на ногах, прижимая что-то руками к животу.
Силуэт, который с каждой секундой просматривался все яснее и начинал приобретать рельеф, стал оседать на пол.
- Леня, помоги!
Леонид вскочил с дивана, наклонился над Борисом. Он уже видел, почему тот держится за живот. Между пальцами сочилась кровь. Что это? Растерянный, еще не пришедший в себя, Журба понял, что с его лучшим другом случилось что-то страшное. Протянул к нему руки, чтобы помочь, закрыть своими руками жуткую кровоточащую дыру. Дотронулся, ощутил теплую липкую массу, и вдруг до него дошло, что нужно вызывать «скорую».
- Сейчас, Боря, потерпи, дружок. Сейчас, – торопливо пролепетал он лежащему на ковре телу и кинулся к телефону.
Он забыл, что не у себя дома, просто выпустил из виду, что у Бориса телефон не проведен. Ринулся в прихожую, там не нашел столь необходимого сию же минуту достижения цивилизации. В кухне! На прибранном после кутежа обеденном столе лежал нож. Обычный кухонный нож, которым они вчера резали хлеб и колбасу. Только лежал он как-то странно. Ручкой на краю стола, а лезвие зависло в воздухе. Все мысли разом улетучились. Стало очень страшно. Медленно, как в замедленной киносъемке, не совсем осознавая, что делает, Леонид взял в руки нож, при этом испачкав столешницу кровью.
Тупо разглядывая лезвие, вспомнил, что нужно срочно позвонить, нельзя терять ни секунды, Борису плохо. Спохватился, что в этой квартире телефона нет и, начисто забыв о ноже в руке, развернулся на сто восемьдесят градусов и… столкнулся в коридоре с соседом. «Как его? Вчера зашел к нам, сидел тут. Коньяк принес, - пронеслось в затуманенном мозгу. - Ну, как же его? Денис? Нет… Вадим? Дима!»
Сосед разглядывал его так, будто он был мелкой противной букашкой. Протянул к нему руку:
- Отдай нож. Хватит, набаловался. Отдай, кретин, слышишь? – попытался отнять у перепуганного мужичка нож, но вдруг в этом тщедушном тельце от страха проснулась сила.
- Нет! – заорал, что было духу Журба, взмахнул рукой, защищаясь, и слегка задел ножом противника. Чуть повыше запястья вспухла красная полоса, потекла кровь. Столько крови за одну ночь Леонид вынести не мог, ему стало дурно. Но в голове сверлила мысль о тяжело раненом друге. «Скорую!» - и, превозмогая накатывающийся обморок, рванул на лестничную площадку.
Соседи упорно не желали открывать. Он бегал по лестницам от этажа к этажу, звонил во все попадающиеся двери. Но, увидев в глазок перед своей квартирой среди ночи всклокоченного человека в мятой рубашке, трусах и носках, с перекошенным лицом, да к тому же с ножом в окровавленных руках, нормальные люди норовили запереться понадежней. Уж он им и кричал, и умолял о помощи, даже пытался угрожать выломать дверь, все бесполезно.
- Люди! Вызовите скорую помощь! Боря кровью истекает! – оглашался подъезд в ту ночь безумными криками.
- Что, доигрался, - это опять тот сосед («Как его?»), схватил несчастного за руку. – Носишься теперь! А зачем его ножом было? Ну, поспорили, чего ножом-то размахивать? – Леонид не понял, что тот несет. Не до того было. Сначала нужно помочь Боре, а потом можно и разговоры разговаривать.
Журба вырвался, снова побежал в белых носках по грязным ступенькам, что-то вопя и нажимая на все попадающиеся кнопки звонков.
Выскочил из подъезда, увидел карету «Скорой помощи». Подбежал, рванул на себя ручку двери. Поддалась. Заглянул внутрь. Там сидела полная женщина в цветастом халате.
«Врач!»
Схватил за руки, выволок из машины.
- Туда! Туда! Там! Скорее! – потащил несчастную, слабо отбивающуюся гипертоничку в подъезд.
Водитель «скорой» увидел, как какой-то сумасшедший тянет куда-то больную, которую они везли в стационар.
С интервалом в пару минут поступило два вызова в один и тот же район. Один – пожилой сердечнице стало плохо, другой – совсем странный звонок. Сказали: «Приезжайте, тут, кажется, кто-то кровью истекает. И психиатра прихватите». Они с дежурным врачом сначала заехали куда поближе. Обнаружили женщину, нуждающуюся в срочной госпитализации, забрали ее, и поехали по второму адресу. Иван Сергеич отправился искать больного, а он остался ждать. Хорошо еще, что в новом микрорайоне пока еще горят все фонари.
И тут такое! Водителю стало понятно, зачем просили прихватить психиатра. В два прыжка он настиг сумасшедшего, ударил в скулу, в живот. Мужик упал, скрючился. Водитель отвел освобожденную полумертвую от страха тетку в машину, заботливо уложил. На ходу выдергивая из брюк ремень, вернулся к полоумному. Тот все еще был в отключке. Связал его покрепче, перенес на лавочку.
Приехал милицейский бобик.
***
Станислава выпала из объятий Максима на берегу Черного моря оттого, что кто-то бешено звонил и колотил в дверь. Хотела по привычке пожелать доброго утра маминому портрету, но на его месте висели часы. Стрелки показывали без малого час ночи. «Я же у Ларисы осталась ночевать! - вспомнила, приходя в себя после счастливых снов. В дверь снова затрезвонили. – Неужели она так рано? Что же случилось, что ей пришлось вернуться, не дожидаясь утра? Надеюсь, она одна, иначе будет неудобно, просила же уйти до ее прихода!» Побежала открывать. Уже даже взялась за цепочку, но, насторожившись (уж слишком рано и слишком настойчиво звенел звонок), выглянула в глазок.
Похвалила себя, что не отперла сразу. Тусклая, засиженная мухами лампочка слабо освещала площадку. Перед дверью стоял странный лысоватый человек, лет пятидесяти, небольшого росточка, бормочущий под нос что-то неразборчивое. Отдельные слова, выхваченные Стасиным ухом из бормотания, пугали: «Кровью… помощь… умирает… пожалуйста…»
К тому же человек за дверью в руках, перепачканных красным, держал довольно большой нож. Сам он был без штанов и обуви, а перекошенное лицо говорило о том, что он находился в стрессовом состоянии. Нет, открывать такому нельзя. Ясно, конечно, что человеку нужна помощь, но неизвестно, как он поведет себя в квартире.
Мужчину в глазок уже не видно, раздался мягкий торопливый топот босых ног по лестнице. «Люди!!! Скорую!!!» - раздалось уже снизу.
«Что там произошло? Что с ним случилось?» - Стася отважилась тихонечко отпереть дверь, стараясь неслышно щелкнуть замком, и выглянуть на лестницу. Мужичок уже ломился в квартиры этажом ниже. Видно, там ему тоже не открывали.
Тут что-то заставило посмотреть вверх. Одним пролетом выше стоял, облокотившись о перила, другой человек и безучастно наблюдал за безумцем. Стася машинально отметила его кошачью грацию, небольшие залысины на лбу, волосы до плеч. Было в нем нечто эдакое, зловещее, что ли. И до боли знакомое, причем знакомое очень неприятно.
Мужчина оторвался от созерцания мытарств ближнего своего, перевел глаза на нее. Взглянув ему в лицо, испугалась, запаниковала. Она узнала Шухардина.
Нырнула назад, в квартиру, заперлась на все замки, дрожащими руками накинула цепочку. Стояла, прижавшись спиной к стене в прихожей, пытаясь справиться с неистово бьющимся сердцем, успокоиться. Отдышавшись, набрала «03», объяснила, что, кажется, здесь кому-то плохо, назвала адрес. Молодой женский голос поинтересовался:
- Что же у вас там такое случилось? Вы, девушка, уже седьмая по этому адресу врача вызываете. И никто ничего определенного так и не сказал. – А напоследок разговорчивая невидимая собеседница порадовала: - «Скорая» уже выехала, уж минут пятнадцать как. Скоро будут, не волнуйтесь. Может, вам и в милицию нужно позвонить? Или уже догадались?
Положив трубку, Стася долго пыталась принять решение – звонить все-таки «02», или не стоит? «Наверняка те, к кому ломился тот всклокоченный, уже вызвали милицию. Наверняка, еще и пожарку на всякий случай вызвали, не буду зря ночью людей беспокоить».
Пока приводила себя в порядок, все думала о том, что видела на лестнице. Для себя она сразу решила, что Шухардин сделал что-то очень плохое тому маленькому человечку. «А почему у него тогда нож? И что это такое красное у него на руках? – Догадка обожгла. – Кровь!!! Точно, это была кровь! Выходит, плюгавенький кого-то зарезал? Оттого у него такое перепуганное лицо! А почему Шухардин за ним так наблюдал? Он такой страшный человек… Есть в нем что-то от дьявола… Один взгляд чего стоит… У него на руке был порез… Я хорошо его видела. Получается, это ему плохо? Но тот говорил «умирает», а порез на руке – штука далеко не смертельная, не с чего так паниковать и будоражить весь подъезд посреди ночи…»
Станислава совсем запуталась, но, так как Дмитрий одним своим видом внушал ей ужас после ночных кошмаров с ним в главной роли, она твердо была убеждена, что именно он обидел мужичка без штанов.
***
Все равно больше не уснуть, Стася вошла в кухню, закурила, включила чайник. Укладываться на ночлег она больше не собиралась. «Выпью чаю, почитаю что-нибудь до рассвета и пойду домой». Пока вода закипала, натянула майку и джинсы, привела себя в порядок. И тут услышала шум под подъездом. Вышла на балкон, происходившее было, как на ладони.
Она видела, как плешивенький с безумным лицом волок тетку к подъезду, как его «обезопасил» водитель скорой, как подъехала милиция. Ей вдруг стало невероятно жалко мужичка, захотелось выйти к людям и поделиться своими подозрениями. Ведь они так бесцеремонно с ним обращаются, а он, возможно, и есть пострадавший.
Выглянула на площадку, никого нет. Осторожно, оставляя себе путь к отступлению в виде приоткрытой двери, Станислава отважилась выйти на лестничную клетку.
Послышались тяжелые мужские шаги, она снова спряталась, прильнула к глазку. Несколько мужчин в штатском прошли наверх, было слышно, как этажом выше открылась дверь, приглушенные маты, снова топот ног.
Стася снова выглянула из двери. «Что же там такое?» Спускавшийся по лестнице брюнет с усталыми глазами и изможденным лицом заметил ее, поприветствовал.
- Здравствуйте. Капитан милиции Яковлев Александр Васильевич. Вы здесь живете?
- Нет, я у подруги ночую. Ее нет дома.
- Понятой будете? Пройдемте, пожалуйста, с нами. Долго не задержим.
Паспорт оказался у Станиславы в сумке, на днях ходила в отдел субсидий да забыла выложить. Отказать человеку, явно измученному тяжелыми милицейскими буднями (а равно и праздниками с выходными), она не смогла. А жаль, очень хотелось оказаться где-нибудь за три тысячи километров от этого места.
В квартире, куда она вошла с Александром Васильевичем и еще одной женщиной, соседкой Ларисы по лестничной площадке, находилась масса народу. И все, в основном, мужчины в тяжелой, неудобной обуви. Стася машинально заметила, как в квартире до их появления было чисто. Они топали пыльными подошвами по намытому до блеска линолеуму, затаптывали ковер.
Обстановка в комнате стандартная. Стенка времен середины восьмидесятых, такая же, как и у Станиславы дома. На стеклянных полочках – неизбежный хрусталь, керамические фигурки, чашки в зеленый горошек, кофейный сервиз с «пегасами». Все это блестело и сверкало чистотой. Она сама еще очень давно повынимала из стенки все стеклянные полки, вставила вместо них деревянные, тем самым превратив сервант в дополнительный книжный шкаф. Она считала, что посуда уместна только на кухне, а книгам все равно места не хватало. А вот хозяин квартиры, по-видимому, читать не любил. Даже в книжной секции стенки у него стояли фаянсовые рыбки и красивые импортные бутылки, заполненные коричневатой жидкостью. Скорее всего, водой, подкрашенной чаем.
На полу, скрючившись в позе младенца в утробе матери, лежал пожилой мужчина в клетчатой «ковбойке» и спортивных брюках. Полноват, почти седой. Под ним - темная лужица крови. Молодой человек с фотоаппаратом в руках и кофром на шее ходил вокруг него, подолгу выбирая ракурс, и иногда щелкал вспышкой.
Долетали обрывки разговоров между оперативниками. «Или это все следователи? Вон тот, длинноногий – точно, фотограф, с камерой, их ни с кем не спутаешь. А этот, с чемоданчиком, наверное, эксперт-криминалист. В форме – участковый, мне его Лариска показывала, он еще за ней приударял в прошлом году, красиво она его тогда отбрила. И мужика не обидела, и дала понять, что пустой номер», - думала Станислава, глядя на всю эту кучу народа и невольно вслушиваясь в то, что доносилось до ее ушей.
- Судя по вещам, он был холост…
- А покойничек-то аккуратист…
- Не ходи здесь, я еще не…
- Помер совсем недавно, с полчаса как…
- Мужики, дайте ручку, моя кончилась…
С кухни доносились голоса двух мужчин:
- Скажите, Дмитрий Георгиевич, в каком часу Вы зашли к покойному?
- Почему к покойному? А-а-а, ну да… что-то около семи, я на часы не смотрел.
- Вы видели, как все произошло?
- Да, конечно. Борис Семенович с этим… Леонидом… завелись, стали спорить… Мы в карты играли, вот здесь, на кухне, Леонид, простите, не знаю его фамилии, заподозрил Бориса Семеновича в жульничестве, сказал, что тот во всем такой, всегда. Тот обиделся, стал доказывать, что все не так, ему показалось. А Леонид перебрал свыше всякой меры… Знаете, глаза стеклянные, движения не координированные, трезвый был милейший человек, даже несколько излишне скован. А тут такая агрессия… Он намешал водку, вино и коньяк, ну и… сильнейшее алкогольное опьянение… Говорил почти нечленораздельно, еще и злился, что мы его через слово понимали. Схватил нож, он тут же находился, они им хлеб резали… Нанес ему удар в грудь и живот, в районе брюшной полости. Я, видите ли, некоторым образом, врач… Я пытался его остановить, но куда там!.. Кто бы подумал, что он такой сильный… Я отобрал у него нож, кинул его на диван, он тут же и отключился. Уснул. Тогда я попытался оказать первую помощь потерпевшему.
- А почему «скорую помощь» не вызвали? Вам, как врачу, должно было быть понятно, что в домашних условиях…
- Кто Вам сказал, что не вызвал? Первым делом, она и приехала почти сразу.
- Вы говорите, что Журба…
- Кто, простите?
- Гость Вашего соседа, это его фамилия. Так вот, судя по Вашему рассказу, Журба уснул на диване, как только Вы отняли у него нож. Но остальные свидетели показывают, что он с ножом бегал по этажам, пытаясь вызвать «скорую». Как-то, уж извините, не вяжется.
- Борис Семенович громко стонал, разбудил Лео... Журбу. Он опять схватил нож, я попытался отнять… Вот, видите, он меня полоснул, успел руку выставить. А зачем бегал по соседям с ножом и кричал про «скорую помощь»… Не знаю… Пьяный, что с него возьмешь, какие тут объяснения?
«Тогда все понятно, - подумала Станислава, - все беды оттого, что наши мужики пьют немеренно. Господи, трагедия-то какая, жалко мужиков. Одного – погиб по-глупому, другого – жизнь свою загубил, а все водка. Вот и Максима убили из-за нее».
- Граждане понятые, пройдите сюда, пожалуйста, - позвал их с соседкой Александр Васильевич. Женщины покорно двинулись к двери.
***
Их отпустили часа через полтора. Объяснили, что, в случае возникновения вопросов к понятым, их могут вызвать в суд. Тогда просто нужно будет прийти и на судебном заседании рассказать, как проходил осмотр работниками милиции места происшествия. Ничего страшного. Да и вызовут вряд ли, это так, на всякий случай.
Просидев остаток ночи с сигаретой на уютной, напичканной различной техникой и украшениями, кухне Ларисы, Станислава отправилась домой, как только небо стало сереть перед рассветом.
Ближе к полудню позвонила подруга:
- Спасибо, все выше всяких похвал. Только мне тут рассказывали, поспать тебе в нашем тихом приюте так и не дали? Весь подъезд гудит об убийстве. Бедный Борис Семенович! Танька говорила, вас вместе с ней понятыми брали. Интересно было? Что показывали?
- Лар, извини, я не в юморе. К тому же, мне кажется, это не предмет для шуток…
- Какие уж тут шутки! Такой милый, воспитанный мужик. До боли разговорчивый, но не вредный. Жуть, как жалко. Он меня все пытался научить помидоры консервировать. Манечка у него такая была, ужасно хозяйственный, домосед. И дружок ему под стать. Я его иногда на лестнице встречала. Тихий такой, стеснительный, казалось, мухи не обидит. Да и не видела я их никогда пьяными, ни одного, ни другого. Тут говорят, ужрались они до поросячьего визга, без привычки, подрались. И тоскливый этот, фамилия у него грустная, ножом лучшего друга в брюшину. Ты труп видела?
- Видела. И слышала, как сосед один, он там тоже был, все у него на глазах… так он рассказывал, как все произошло.
- А-а-а, Димочка. Говорят, он у них главным свидетелем проходит. Так ты его видела? Как тебе?
- Не знаю. Жуткий он какой-то…. Что-то в нем есть такое… Демоническое. Не замечала?
- Глупости. Просто ты у нас натура впечатлительная, слабонервная, читать меньше надо, тогда окружающий мир станешь проще воспринимать. Ничего демонического я в нем не видела, а мужик, ну, просто о-очень интересный, я не прочь с таким чего-нибудь и поиметь. Правда, еще пока не клеился по серьезу, так, легкий флирт на лестнице.
- Лар, ну как ты можешь?
- Что, непорочная дева Станислава, опять я тебя смутила? Да ладно, все мы взрослые, чего миндальничать. Все, подруга, некогда. Позже перезвоню, договоримся, когда встретимся, я тебе тут кой-чего привезла для Никитки. Чем сегодня заниматься будешь?
- В лагерь поеду, в час электричка. Уже неделю у сына не была, соскучилась, гостинцев отвезу.
- Ну, в добрый путь. Привет передавай.
***
Николай во все глаза смотрел на стоявшего перед ним мальчика. Он даже не сразу понял, о чем тот ему говорит. Его зовут Никита Чуприн, ну и что? А когда до Старостенко, наконец, дошел смысл пламенного монолога, он был потрясен. И даже обескуражен.
Надо же, Станислава рассказывала о нем только хорошее, всю жизнь ставила его в пример сыну. Даже вырезала его фотографию из школьного альбома, отнесла ее увеличить и сделать портрет. И сколько ребенок себя помнит, этот портрет висит на самом видном месте в комнате! И мальчик сразу же, с первого взгляда его узнал, потому что он, ну ни чуточки, с тех пор не изменился. Мать с пеленок привила сыну уважение к отцу и восхищение им! Вот это номер! Этого он никак не ожидал.
А самое приятное в рассказе этого наивного, восторженного и непосредственного ребенка, так это то, что его мать, Станислава Чуприна, через все долгие годы вынужденной разлуки пронесла в душе светлое чувство любви к нему. И ни разу, ни разу не встречалась ни с каким другим мужчиной.
Да это и неудивительно, ведь он и в самом деле такой, каким она его описывала. Женщины таких мужчин не забывают. (Надо будет вспомнить, что же он такого с ней в ту единственную мартовскую ночь делал, что произвел такое неизгладимое впечатление… И опробовать эту фишку на Оксане.)
Да он уже и сам видел, насколько Никита похож на него. Было такое впечатление, будто перед ним сейчас стоял он сам, парнишка с фотографии двадцатилетней давности.
Конечно, ему абсолютно не нужен ни этот пацаненок, ни его романтичная мамашка, но, Боже мой, ведь до чертиков приятно!
***
Все прошло именно так, как хотел Никита. Во время первого разговора Старостенко стоял перед ним дурак дураком и хватал ртом воздух. Но постепенно на лице появилось самодовольное выражение, и мальчик понял, что попал в точку. И стал добивать. Переборщить он не боялся. Такие надутые индюки всегда падки на лесть. А кашу маслом не испортишь.
Но на всякий случай он сквозь маску детской наивности пристально следил за выражением лица собеседника. В любую минуту он был готов прервать хвалебную оду, если заметит, что мужик почувствовал фальшь. И переключиться на другую тему. Например, начать рассказывать о своих успехах в учебе и спорте. С мамой и Максимом это всегда срабатывало. Или начать расспрашивать о его собственной жизни, это должно бы понравиться. Такие ослы страшно любят хвастаться.
Впрочем, остальные приемы можно приберечь для следующих разговоров.
А в том, что их предстоит много, Никита не сомневался. Он видел, как после недоумения в глазах мужика появилось любопытство. Ему даже показалось, что знает, о чем тот сейчас думает: «Ну, надо же, как пацан похож на меня!»
***
В изоляторе временного содержания Леонид, наконец, окончательно пришел в себя. Примерно час назад человек в форме приказал ему вымыть здесь все. Физический труд пошел Журбе на пользу, в голове прояснилось, замелькали обрывки воспоминаний.
Сейчас он лежал на твердых досках и, разглядывая свое временное жилище, пытался ухватить за тонкий хвостик какую-то, все время ускользающую мысль.
Рассматривать особо было нечего. Небольшая комната, примерно три на четыре, в углу, у входной двери унитаз и раковина умывальника. Больше ничего. К удивлению Леонида, который видел в кино, как выглядит камера, никаких полок (нар), тоже не наблюдалось. Просто в шаге от унитаза начиналось небольшое возвышение, напоминавшее ему сцену в сельском клубе. Под самым потолком слева было маленькое окошечко, закрытое наглухо ржавым железным листом с часто-часто просверленными дырочками. Над дверью, в нише, так же закрытой таким же дырявым листом, горела тусклая лампочка. Он даже не знал, сколько здесь пробыл, в полумраке, совершенно один в этой страшной холодной комнате.
Бориса больше нет! В это невозможно поверить! Он всегда был такой жизнерадостный, полный энергии. Даже после развода с Татьяной долго не горевал. Только потом, через пару лет, когда бывшая жена снова вышла замуж и сообщила ему, что больше видеться с дочкой не позволит, Борис некоторое время ходил, как побитый. Но и эта тоска не надолго отравила ему жизнь. Журба вспоминал, как друг лет двадцать пять назад делился с ним сокровенным:
- Может, так оно и лучше. Понимаешь, Танька хочет, чтобы у дочери была полноценная семья. Она сейчас приучает Леночку называть нового мужа папой. Говорит, роднее будут. Два папы не бывает, так пускай девочка любит того, кто с ней рядом живет. Она еще в том возрасте, когда дети быстро привыкают. Обидно мне, понимаешь? Танька говорит, что тот о ней больше будет заботиться. А меня что, совсем забыть? Я вот к ним пошел, с дочкой повидаться, а она, пигалица, мне в лоб так: «Тот папа меня в зоопарк в Харьков возит, а с тобой даже на речку редко выбирались, а мама говорит, что, если бы ты был мне хорошим папой, ты бы с ней не ссорился. И вообще ты нам больше не нужен». Она ж еще самостоятельно ничего не соображает, все со слов матери. Как губка впитывает. Как Танька ее настроит, так она и будет ко мне относиться. Тут уж ничего не поделаешь.
После развода и размена Борису досталась однокомнатная квартира. Какой уют он умудрился там создать! Если бы Леонид не знал, что его друг живет совершенно один, ни за что бы не поверил, что в этом доме нет женщины. Он искренне восхищался многочисленными маленькими талантами Бориса, даже немного ему завидовал. За что бы тот ни брался, все у него получалось, причем без особого напряга. А у него самого все всегда шло наперекосяк, не так, как надо. Даже если он просто хотел пришить себе сам пуговицу, или нитка запутывалась так, что концов не найдешь, или оказывалось, что пришил он ее сантиметра на три выше, чем требовалось, а то и вообще на другой поле рубахи. Там, где петли. И так во всем.
Борька! Друг! Единственный и неповторимый, столько лет вместе, со школы еще. Дети повырастали, внуки пошли. У него, Леонида, один, а Леночка Борькина двоих родила. От разных мужей. Она вообще уже в третьем браке, в мать пошла. Тоже все ей не такие.
Что же случилось? Леонид потряс головой, пытаясь вспомнить ту ночь. Ничего не получалось. Помнил, как закончился коньяк, решили допивать водку. Вот разливают прозрачную жидкость по рюмкам. В Лениной оставалось на донышке немного недопитого коньяка, он еще наблюдал, как постепенно менялся его цвет. Все. Полный провал.
Как ни напрягался, в мозгу, как заноза, торчала эта рюмка с меняющей цвет жидкостью, больше ничего. Дальше – призывающий на помощь Боря.
В последний раз он его видел лежащим на полу, истекающим кровью. Страшная картина вновь встала перед глазами Журбы. Вот Боря, пошатываясь, оседает на пол, вот он сам, охваченный паникой… Он помнит только свои эмоции, безграничный ужас, сверлящую голову мысль о «скорой». Стоп! Правильно, он пытался позвонить, но телефона там не нашел… искал в кухне. А нашел… «Господи, что же я там нашел?..» И вдруг ему ясно представилась его собственная рука, измазанная в Бориной крови и зажатый в ней нож… «Нож! При чем тут нож? Куда он подевался потом?» Память подсунула ему образ большого длинноволосого человека, что-то у него отнимающего. «Отдай, кретин! Набаловался уже…» «Так ведь это он у меня нож забирал, - догадался Журба, - а мне показалось, что нападает… У него тоже текла кровь… Почему?.. А, так ведь это я его, когда… А о чем это он говорил? «Набаловался», это он о ком? Он еще что-то говорил… «Доигрался… Зачем его ножом… поспорили… Ты его…».
И тут Леонид ясно вспомнил все, происходившее в подъезде. Вот она, мысль, которую он пытался ухватить, поймалась! По всему телу побежали противные крупные мурашки, он задрожал и покрылся потом.
«Боже мой, да ведь это же я Борьку зарезал!»
***
Стася вышла из ванны в прекрасном расположении духа. С Никитой в лагере все в порядке, гостинцам он обрадовался, как маленький. С деньгами должно бы стать полегче, на данном этапе у нее все хорошо. О страшной ночи в Ларискиной квартире она целый день не вспоминала, как-то само собой забылось.
Сняла с головы полотенце, дотирая влажные волосы, и тут услышала, что кто-то печатает в кухне на ее машинке. Этого просто быть не может! Она одна в квартире, и ключа никому не давала. Из угла у входной двери раздалось тихое шипение, Станислава повернула голову. Песня, выгнувшись дугой, забилась в угол за полку с обувью, шипела одновременно испуганно и угрожающе. Вся шерсть на ней стояла дыбом, глаза, казалось, готовы выскочить из орбит. «Что с кошкой?» - но сначала нужно выяснить, кто это там хозяйничает.
В кухне никого не было, а стук клавиш раздавался. Стася взглянула на печатную машинку и решила, что сошла с ума. Кнопки сами собой нажимались, молоточки бойко стучали по ленте, образовывая на вставленной в каретку бумаге, слова. Нехитрый аппарат сам печатал!
Внезапно все это прекратилось. Стук клавиш смолк, кошка перестала шипеть и даже рискнула выйти из своего угла, теперь Песня терлась о ногу хозяйки, словно ища у нее защиты. Станислава даже решила бы, что ей все это померещилось, если бы не вещественное доказательство, текст на бумаге.
Медленно, готовая в любой момент отскочить назад, неизвестно чего опасаясь, подошла к машинке ближе. Прочитала: «Тасенька, я с тобой. Я всегда с тобой. Я вернусь».
***
На одиннадцать Шухардина вызвали к следователю по делу об убийстве Ищенко Б.С. в городское отделение милиции. Знакомая процедура. Только на этот раз в качестве свидетеля. «Или пострадавшего? Черт их разберет! Впрочем, там объяснят».
Вчера, когда позвонила следователь, представившаяся Загоруйко Мариной Владимировной, у него была Маргарита. Звонок бесцеремонно скомкал такие приятные минуты… Ему всегда было хорошо с Марго. Даже разговаривать с ней приятно и легко, она была одной с ним крови, поэтому понимала все с полуслова.
Не прилипчива, с развитым чувством собственного достоинства, молодая и красивая, она оказалась к тому же умна. Именно такие женщины ему всегда нравились. Марго была просто великолепна. А ее голос, с легкой хрипотцой, того изумительного тембра, от которого так сладко щемит сердце… Да и манеры никогда не выдавали в ней провинциалку, такая женщина могла жить где угодно, - в Киеве, Москве, Лос-Анджелесе, Париже, только не в Мухосранске. Так он про себя называл этот город.
- Завтра придется идти к следователю. Опять эти бесконечные вопросы-ответы, придирки к словам… Как мне это надоело!
- Но ведь не ходить нельзя, - вполне резонно заметила Маргарита, любуясь своей позой в зеркале напротив. – Знаешь, есть такая китайская мудрость, что-то вроде: «Господи, дай мне сил, чтобы изменить то, что возможно изменить, терпения, чтобы принять то, что я изменить не могу, и мудрости, чтобы понимать разницу». Так что, дорогой, запасись терпением.
- Там у соседки домработница ночевала, из двери выглядывала. Помнишь, я тебе рассказывал, Мышка, серенькая такая, несчастненькая… Так она что-то такое следователю наплела, будто я как-то нехорошо на этого Журбу смотрел там, на лестнице. – Дмитрий изобразил «нехороший взгляд», женщина рассмеялась, уж очень по-кошачьему у него это получилось. - А как я должен был на него хорошо смотреть? Он только что, на моих глазах, под воздействием возлияния прирезал лучшего друга, а мне его по головке надо было погладить? Может, еще и пожалеть?
- Дим, давай оставим эту тему. Уже набила оскомину. Ты уже столько раз рассказывал, что у меня такое впечатление, будто я сама в этом участвовала. Ты нормальный здоровый человек, с крепкой психикой, не зацикливайся, ладно? Все, что я могла сказать тебе по этому поводу, я уже сказала.
Следователь прокуратуры Марина Владимировна оказалась полноватой теткой предклимактерического возраста, с перманентом на голове. Крупные кокетливые очки, явно купленные в позапрошлом десятилетии, оседлавшие пористый нос, поминутно грозили свалиться. На груди светлой блузки красовалось жирное пятно. Короткими ногтями с траурными лентами она выбивала дробь по столу, задавая Шухардину вопросы. А сама смотрела на него так, что казалось, сейчас примется облизываться. «Знойная женщина, мечта поэта, - потешался про себя Дмитрий, - но знаете ли, мадам…», что должна узнать мадам, он так и не придумал, поступила свежая информация к размышлению:
- Почему вы, Дмитрий Григорьевич…
- Георгиевич.
- Что? А, да. Это не меняет дела. Так почему вы, Дмитрий Георгиевич, не кинулись на помощь к Ищенко, когда Журба нанес еще только первую ножевую рану?
- Не знаю. Все произошло так быстро, что я просто опомниться не успел. Так и было. Просто не успел.
- А что вы делали в этот момент? – следователь сняла очки, сощурилась, отчего ее лицо приобрело слегка обиженное выражение. Извлекла из огромной, по виду хозяйственной, сумки несвежую салфетку, протерла стекла. Снова надевать не стала, видимо, решила, что так лучше выглядит. Дмитрий, сохраняя абсолютную серьезность, предельно честно смотрел прямо в неудачно подкрашенные светлые глаза. Поймал себя на мысли о том, что у нее, возможно, даже есть мужчина: «А кто-то же ее целует!»
- Не помню, наверное, ничего. Смотрел на них, пытался урезонить, чтоб не ссорились.
- А почему вы не кинулись сразу за помощью, а оставались там с ними?
- Что вы имеете в виду? Если то, почему я не побежал по людям, чтобы помогли их разнять, так я и сам был в состоянии это сделать. Никак не ожидал, что у мелкого пьяного Леонида окажется столько прыти. А если – почему я не вызвал сразу же «скорую помощь», так я ее вызвал, после того, как по мере сил оказал ему первую помощь.
Следователь неловко повернулась, задела на безобразно заваленном столе неровную кипу бумаг и папок. Все сооружение, вместе с очками, полетело на пол. Между бумагами оказались фантики от конфет и обертки от шоколада. Шухардин брезгливо поморщился, но тут же вскочил, стал помогать неловкой бабе. «На столе нужно убирать. Хотя бы раз в полгода, - мысленно поучал он, - иначе такие инциденты неизбежны». Тут она пребольно стукнула его в лоб. Своим лбом. Схватилась за голову, покраснела, пробормотала:
- Извините, пожалуйста, я вас не заметила…
- Ничего, это я виноват… - так, расшаркиваясь друг перед другом, они расселись по местам. Видно, от удара все вопросы повыскакивали у нее из головы, задала еще несколько ничего не значащих. Смущенно поулыбалась, нацепила на нос очки, подписала пропуск и отпустила с Богом, пообещав, если понадобится, вызвать еще.
«Вот Марго потешится, когда я ей это расскажу! А ведь эта матрона меня стеснялась, как школьница! Умора!»
***
А вот Журбе следователь Марина Владимировна понравилась. Когда его привели в комнату для допросов, он никак не мог поверить, что эта милая, полная, какая-то по-домашнему теплая женщина и есть следователь. Он ожидал увидеть мужчину средних лет, худощавого, с усталым умным взглядом, возможно, даже грубого. Во всяком случае, враждебно к нему настроенного. А тут доброжелательная, молодая (по сравнению с ним, пятидесятитрехлетним), симпатичная. И смотрит на него с сочувствием.
Пока она деловито отстукивала на портативной печатной машинке очередной ответ, занося его в протокол допроса, у Леонида было время подумать, собраться с мыслями и заодно рассмотреть помещение. Небольшая полутемная комнатка с зарешеченным окошком под потолком. Стол и два табурета по обе его стороны. Когда Леонид, садясь, попытался свой табурет отодвинуть, тот не поддался. «Привинчен! – догадался с удивлением, - надо же!» Столешница поражала обилием следов от затушенных окурков. Возле следователя стоял телефон. Леонид еще все удивлялся, зачем нужен аппарат без наборного диска, даже спросил у Марины Владимировны. «Внутренний, связан с дежурным», - лаконичный ответ снова поверг в изумление: «Надо же, как просто! Мог бы и сам додуматься».
Ее вопросы были просты и понятны. Казалось, следователь Загоруйко просто пытается понять, что же все-таки случилось в ту страшную ночь, воссоздать картину полностью, и все только для того, чтобы помочь ему. Иногда она что-то черкала в тетрадочке, лежащей под ее правой рукой, как бы помечала для себя то, что не внесешь в протокол.
Марине Владимировне действительно было жаль сидевшего напротив мужика. По свидетельским показаниям, по характеристикам с места жительства и работы выходило, что Журба – тихий, скромный человек, вообще не пьющий, полностью под каблуком у жены. Соседи особо подчеркивали его мягкотелость и болезненную добросердечность. «Що водка з людьмы робыть!» – хоть говорила она на людях в основном по-русски, думала и общалась с домашними на суржике, дикой смеси русского и украинского языков, милой сердцу жителя восточных областей.
- Объясните мне, пожалуйста, из-за чего вы поспорили с Ищенко?
- Я не помню, я ничего не помню. Я вот тут думал в камере, может, я так сильно напился, что разозлился на него из-за чего-нибудь? Я-то не пью совсем, вот и не знаю, какой под действием алкоголя… Может, если бы пил, знал бы, что злой, или склонный к ссорам… Вон Ванька наш, племянник жены, трезвый – тихий, а пьяный – мать поколачивает, с соседями дерется… Не знаю я, не помню ничего… Не понимаю… А может, померещилось что-то? – Леня с надеждой заглядывал в глаза женщине, словно надеясь там найти объяснение своему странному поведению. – Я сам не понимаю, как мог броситься с ножом на кого-нибудь. А тем более – на Борю. Он ведь был моим лучшим другом, мы даже не ссорились никогда. Я любил его. У меня больше нет друзей… Никто не накажет меня так, как я сам себя наказал. Борьку жалко, хороший человек… Был.
Рука следователя быстро зачеркала в тетрадке:
«Алкогольный аффект? – отягч.
Патологическое опьянение? – сним. отв.
(Не примут!!!)»
«Эх, психологическую экспертизу назначить бы… Да кто ж ее проводить будет?.. Тут не просто психиатр из поликлиники нужен… - думала участливая Загоруйко, - в нашем Институте судебных экспертиз такого специалиста нет. Слышала, что в университете на кафедре психологии завкафедрой хороший специалист… И она уже проводила подобную экспертизу. Но ей тогда не оплатили. После этого наотрез отказывается… А других нет… Чего я мучаюсь? Преступление раскрыто, имеется очевидец, масса свидетелей видела, как он с ножом по подъезду гацал… Предъявлять обвинение, и баста. Суд решит, что с ним делать».
- Я вам сейчас дам лист бумаги и ручку, напишете чистосердечное признание. Вы готовы? Сможете?
- Да, конечно. А можно указать, что я очень раскаиваюсь в содеянном?
- Нужно. Суд учтет.
«Можно предъявлять обвинение. Если бы не нужно было ждать спец проверок, а они в ИЦе обычно не меньше месяца проверяют судимости, дело полностью готово, составляй обвинительное заключение и направляй к прокурору для утверждения. А там – суд. Эх, загремит мужичок… Лет на десять… Трудно ему там будет. Слабенький, домашний… А все она, огненная вода треклятая…»