Хвастаться тут особенно нечем, но я тоже служил в Советской Армии. У меня даже фотография сохранилась, где я с винтовкой в руках принимаю присягу. Это была единственная винтовка в нашем строительном батальоне. В день принятия присяги винтовку торжественно вносили в Ленинскую комнату вместе со знаменами. Винтовка, конечно, не стреляла. Это был символ нашей мощи, а символами не воюют. Наравне с ядерным оружием наша винтовка играла роль устрашения и сдерживания.
Правда, на случай неожиданной атаки мы могли бы воспльзоваться топорами, баграми и лопатами, что висели на пожарном щите. Они могли бы сгодиться в рукопашном бою, если бы не проржавели до ручки. Старшина давно продал все, что могло колоть, рубить и резать.
Каждый вечер, когда мы возвращались с работы, старшина встречал роту на плацу у казармы. Наметанным глазом он находил солдата с приспущенным ремнем, вызывал его из строя и заводил в свою каптерку.
- Ну, солдат, чем ты сегодня порадуешь старшину?
- Я не знаю, товарищ старшина.
- Как так «не знаю»? Ты же работаешь на стройке. Что там ничего нет, что могло бы пригодиться нашей роте? Мы вот будем Ленинскую комнату освежать. Нам нужны краски, белила, кисточки. Да хоть гвозди. Что ты не можешь гвозди принести?
- Гвозди могу, товарищ старшина.
- А краски? А белила? Принеси завтра банку белил. Гвозди не надо. Гвозди в другой раз возьмешь. Да подтяни ремень. С таким ремнем запросто можно наряд схлопотать. И смотри, не подведи своего старшину. Я тут целый день сапоги сбиваю, чтоб тебе казарма домом была.
Сколько нужно прослужить солдатом, чтоб возненавидеть свою жизнь?! Три года? Год? Думаю, что и недели достаточно.
Через неделю по дороге в баню я испытал потрясение, которое, наверно, пережили апостолы при виде воскресшего Христа. По улицам ходили женщины с голыми ногами, жмурясь от солнца грелись на крылечках коты, сохло на веревках белье.
Душа моя ликовала и плакала.
Мы вернулись за забор и нам выдали постиранное белье. Тут я понял, почему смеялись “старики”, когда я сдавал новое белье в стирку. Его обезличили. Да как!
Наволочка, простыня, рубашка – все было землистого цвета, заношеное и рваное. Я бросился к старшине. Он участливо поцокал языком - и выдал мне другое. Еще хуже. Старики надрывались от хохота.
Где-то через месяц в роте появился новый политрук. Это был молодой ретивый жадный до службы лейтенант. В армии всегда были и всегда будут ретивые лейтенанты. Наверно, они служили еще у Юлия Цезаря, иначе как бы он укокошил миллион галлов.
Однажды на вечерней поверке лейтенант обнаружил, что новобранцы не носят нательное белье. Дело было осенью, солдаты кашляли, болели. Это бы ничего, но сократился выход на работу - важнейший показатель, от которого шли всякие надбавки и поощрения. Новое нательное белье, конечно, было продано, а старое пошло на тряпки.
Лейтенант как раз дежурил по части и часом раньше отвечал на случайный звонок полковника из Главка. Сознание собственной важности распирало его. Он произнес обличительную речь, напомнил, что домА, которые мы строили для командования, являются важнейшими оборонными объектами и послал за старшиной.
Мы слышали как сержант скребся в старшинскую дверь, но никто ему не открыл. И без того всегда красное лицо политрука побагровело.
- Передай, что ДЕЖУРНЫЙ ПО ЧАСТИ требует его немедленно.
Мы ждали долго. Наконец заспанный старшина вышел из каптерки. Он дышал перегаром и водил шеей – верный признак крайнего раздражения. Поле этого раздражения достигло лейтенанта, но он продолжал, хотя и не совсем уверенно, с нотками жалобы в голосе, слегка мямля:
- Иван Семенович, у солдат нательного белья нет, они носят кто во что горазд.
Старшина мельком взглянул на политрука.
- Меня интересует вопрос, - проронил он тихо, почти не слышно, как бы раздумывая.
- Меня интересует вопрос, - произнес он вполне отчетливо. На его лице появилась недобрая усмешка.
- Меня интересует вопрос! – проревел старшина во всю глотку, - Почему вторая шеренга не выровняла носочки!?
Мы равнялись и перестраивались битый час. Страшно хотелось спать, а старшина все равнял и равнял носочки. Но почему-то не старшина злил нас больше всего, а заботливый лейтенант, который совсем скис и исчез, оставив нас один на один с рассвирепевшим, как разбуженный медведь, старшиной.
***
Наступил мой последний день в части. Старшина завел меня в свою каптерку.
- Ну что, Миша, уже небось минуты считаешь до поезда. Вот, я приготовил тебе проездные документы. Ну, и ты кое-что подписать должен.
Он пододвинул мне бухгалтерский расчет, где рота со мной выходила по нулям: все мои заработки ушли на мое содержание. Там были какие-то парадные шинели и парадные мундиры, сапоги, бушлаты, шапки, рубашки, фуражки, топоры, лопаты, пилы...
Я подписал.
Старшина взглянул на свои наручные часы. Я узнал их. Это были мои часы, которые сержант взял «поносить» в первый же день моей службы.
Старшина перехватил мой взгляд.
- Еще, Миша, мне сказали, что ты передал мне эти часы до дембеля, чтоб не потерялись. Вот, я сберег их для тебя.
И он снял с руки часы и вручил их мне. Как награду за службу.
Я принял.
***
Прошло много лет. Рухнула Берлинская Стена. Распался Советский Союз.
Кто разрушил Берлинскую Стену?
Рейган с гонкой вооружений? Горбачев с «перестройкой и ускорением»? Диссиденты? Демократы?
Старшина не участвует в этих спорах.
Он стоит на плацу.
Он встречает роту.
Он смотрит у кого ослаб ремень.