Наступил последний месяц осени, дороги подморозило, с крыш граблями повисли прозрачные сосульки. В доме у сотника Даргана стояла суета, в дальний путь собирали обоих братьев сразу – Захарку и Петрашку, на их отъезде настаивала мать, которой надоели приключения всех троих сыновей во главе с их отцом. Но братья выражали протест, им не терпелось побывать снова в затерянном между суровыми горными вершинами ауле и поставить точку в споре с чеченской семьей с одинаковой фамилией Даграновы. Петрашка за это время отъелся, превратился опять в рослого казака с темными глазами и белобрысым чубом над высоким лбом, белокурый Захарка, вроде, тоже начал забывать про учения, он налился той силой, которая отличает двадцатилетнего парня от восемнадцатилетнего юноши. За обоими табуном бегали станичные скурехи и оба выражали к ним абсолютное равнодушие. Поговаривали, что братья довольствовались ласками вдовых любушек, но кто был к ним поближе, тот знал, что каждый их шаг на учете у прозорливой Софьюшки, тайные мечты которой о судьбе сыновей прятались за семью печатями.
А пока Захарка с Петрашкой наотрез отказывались перекидывать набитые продуктами саквы через холки коней и отправляться в станицу Пятигорскую, откуда под охраной выходили до самой Москвы с Санкт-Петербургом длинные поезда из праздного люда. Дело было в том, что из похода в турецкие владения недавно вернулись русские полки и Дарган уговаривал господ офицеров снарядить экспедицию в логово Шамиля.
- Зачем нам лишние хлопоты, - отмахивался от казачьего сотника армейский начальник в чине полковника. – Вообще, кто такой Шамиль, что вы, казаки, так его опасаетесь?
- Ваше высокородие, мы не боялись никого и никогда, казаки здесь жили с тех пор, когда тут духа русского не было, - выходил из себя Дарган. – Но если Шамиля обуздать, на всем Кавказе наступит мир и спокойствие.
- Да кто вам такое сказал! – восклицал полковник. – Азиаты – это гидра о многих головах, если срубить одну, на ее месте тут-же вырастет новая.
- Вырастет, не спорю, - соглашался сотник. - А вы, если старая успела переесть, прикормите новую, они до пешкеша жадные.
- Пешкеш... чихирь... когда вы научитесь выражаться по русски правильно, - морщился начальник, потирая убеленные сединой виски. – Поймите, если мы у турецкого султана отхватим территории и заселим их русскими, то шамилями-бабилями, этими мамлюками, здесь перестанет пахнуть. Они растворятся вместе со своими ордами, как ассимилировались черемисы с пермяками и карелами.
- А до той поры мы будем терпеть набеги абреков? – сверкал глазами Дарган. – Платить им за азиатскую дикость своими добром и жизнями?
- Так устроен мир, кто-то работает, а кто-то сидит на шее. Я скажу вам главное, а вы постарайтесь вникнуть в суть - никому из нас горские племена с их камнями не нужны, они интересны только лишь капиталу, то есть, денежным мешкам. А деньги правят миром, вы меня поняли?
- Куда уж ясней, - вставая со стула, сдвигал брови сотник.
Так продолжалось до тех пор, пока банда разбойников не напала на русскую военную базу и не разнесла ее в пух и прах, вырезав обслугу и прихватив с собой кроме заложников заготовленные на зимовку войска товары. Тогда полковник сам приехал к Даргановым и предложил разработать совместную операцаю. К тому времени Петрашка крепко стоял на ногах, вместе с Захаркой он готовился отбыть на учебу в столицу. Прознав о начале операции, братья и слышать не захотели об отъезде, в их сердцах никогда не затухал огонь мести, приобретенный ими с кровью непокорных предков.
Старики говорили, что на их веку Терек лишь однажды сковался льдом, и было это тогда, когда с неба спустился сам Холод-царь, все остальное время он клокотал как жившие по его берегам дикие народы. Вот и сейчас русские строители споро наводили переправу прямо над бурными потоками, по размеру подбирая бревна с досками. Казачья сотня под командованием Даргана давно бы одолела преграду вплавь, но сотник понимал, что без серьезного подкрепления с тяжелым вооружением крепость, как получилось в первый раз, больше не взять. И все-таки, мысля наперед, он отрядил группу разведчиков ко входу в таинственную пещеру, которой в дерзкой вылазке по осовобождению Петрашки не пришлось воспользоваться самим. В размышлениях с полковником на эту тему, он напрочь отверг переход через перевал, ни один человек не сумел бы воспользоваться обледенелой сейчас заоблачной тропой, как невозможно было пройти и по дну ущелья с грозящими обвалом снежными лавинами. Вот почему всадники во главе с Панкратом поднялись вверх по течению, переправились в самом узком месте и помчались вдоль кромки корявого леса, за которым начинались пойменные луга, упиравшиеся в горы, закрывающие вершинами горизонт. Подхорунжий здесь уже бывал, но засады казаки не устраивали, терпеливо дожидаясь удобного момента. И он наступил.
Большая часть группы спешилась у сглаженных ветрами валунов, вторая, меньшая, вместе со свободными конями отошла в укрытие. Панкрат вытащил пистолет, залавировал между камнями, за каждым из них могла оказаться ловушка. За ним спешил Петрашка, прикрывал хвост отряда Захарка. Узкий и тесный вход в пещеру был замаскирован кустами с навалом каменных осколков, и все равно через него спокойно могла пройти лошадь. Панкрат засмолил факел, осветил нависшие пластами своды, они засверкали звездами от осевшей на них изморози.
- Я пойду первый, - негромко высказался Петрашка.
- Урядника хочешь заслужить? – покосился на него подхорунжий.
- Угадал, но ты стал как жеребец – с ленцой, а я пока еще не женатый.
Панкрат покусал конец уса, молча отступил в сторону, Петрашка споро юркнул в щель, пропал за одним из поворотов. Время потекло как сыворотка из отжатого хозяйкой творога, который она оставила для сыра, казаки присели возле лаза, прислушиваясь к жизни вокруг. Тишину нарушали лишь посвист ветра да шуршание тонкой ледяной корки на траве и кустах. Наконец из входа показалась голова разведчика, Петрашка перевел дух, вытер пот под папахой:
- До самого озерка дошел, все было чисто, но дальше почудилось, будто по стенам заплясали тени, и я решил вернуться.
- Правильно сделал, - одобрил поступок Захарка. – Может кто сюда направляется.
- Схоронились, - прячась за выступом скалы, приказал подхорунжий подчиннным.
Ждать пришлось недолго, сначала из отверстия выбежала лиса, присела на задние ноги, пытась узким носом уловить запахи. Но ветер дул с гор, он нес с собой лишь холод, лиса приподняла загривок, обмахнулась хвостом и юркнула в лабиринты между валунами. Ермилка надумал было вылезать из засады, на лице у него заиграла ухмылка на поспешное бегство из пещеры Петрашки, когда в поле зрения попал не маленький кулак Панкрата. Он снова сложился за камнем, выставил вперед синеватое дуло винтовки. Порывы ледяного ветра пронизывали насквозь, они слетали с вершины горы, с посвистами закручивались среди камней, выдувая из-под бешмета остатки тепла. Вскоре послышался дробный перестук копыт, он приближался к выходу из пещеры. Станичники приготовились к бою, и когда первый чечен в богатом бешмете вывел коня наружу, взгляды сидевших в засаде устремились туда, где хоронился подхорунжий. Но Панкрат и виду не подавал, что заметил абрека, подражая батяке, который во всем оставался для него примером, он выжидал. Немного погодя вслед за разведчиком показались еще двое разбойников, оглядевшись, они накинули на головы капюшоны башлыков и приготовились вскакивать в седла. Только тогда в воздух взметнулись сразу несколько волосяных арканов, захлестнулись на шеях гостей, заставив их раскорячить ноги и судорожно уцепиться пальцами за удавки. Казаки упорно подтаскивали добычу к себе, принуждая противников скользить чувяками по обледенелым камням, до тех пор, пока все трое не попадали и не задрыгали коленками.
- Кажись, это связники между Шамилем и бандами на нашей стороне, - заворачивая за спину руки одному из разведчиков, предположил Петрашка.
- Бери выше, - не согласился с ним друг его старшего брата Николка. – Это те абреки, которые подговаривают равнинных чеченов воевать против русских.
- О как, тогда прямо тут в распыл, - схватился за шашку один из казаков. – Они страшнее всех разбойников вместе.
- Погодь с распылом, - осадил горячую голову подхорунжий. – Надо допытаться, зачем пожаловали, а потом отправить в штаб.
Но сколько разведчики ни старались, ни один из захваченных чеченов не раскрыл рта, лишь под конец, когда их обмотали привязаной к седлу веревкой, чтобы своими ногами погнать в штаб, по виду главный разбойник скособочил голову и оскалил зубы:
- Идите, на той стороне вас давно ждут воины аллаха. Но вы можете не дойти.
- Засад в пещере понатыкали? – ухмыльнулся Захарка.
Чечен лишь молча сверкнул белками глаз, вид у него был как у попавшего в капкан бирюка. Отправив двоих казаков с пленными, Панкрат с отрядом решил пройти природный тоннель до конца, русские войска готовились перейти на правый берег и путь должен был быть свободным.
Каменные неровные своды поглощали все звуки, казалось, люди с лошадьми не идут, а плывут в узком пространстве, забитом гнетущей тишиной. Впереди с факелом в руках продвигался Петрашка, вместе с Ермилкой они выбирали основную дорогу, от которой в стороны отбегали таинственные расселины, заполненные сдавленными вскриками, постукиваниями с шипением. То ли там селились летучие мыши, то ли это были убежища змей, а может горные духи выжидали удобного момента, чтобы завлечь отряд в лабиринты, но из-за этой неизвестности с кожи на теле не сходили стылые мурашки. Панкрат шел в середине отряда, чтобы быстро принять решение по голове или хвосту цепочки в случае чего, так учил его батяка, когда натаскивал на абреков и на прочих бандитов. По ходу изредка попадались небольшие залы с высокими потолками со свисавшими с них каменными сосульками в синевато искрящемся инее, и тогда казалось, что они из чистого серебра. Становись ногами на седло, набивай висюльками переметные сумы и поворачивай обратно, чтобы дома начеканить из них монета с двуглавыми орлами и собственными портретами. Иногда в скальной породе играли голубоватым, прозрачным зеленоватым или плотным золотым отсветом узкие короткие прожилки, похожие на женские украшения, предлагаемые в ювелирных лавках Моздока или Пятигорской, только порубленные на аккуратные камушки и оправленные в драгоценные металлы. Но чаще на голову давили нависавшие сверху, выпиравшие с боков, массивные глыбы, они словно готовились вывалиться из пазов и расплющить людей, потревоживших покой глубокого тоннеля, как обыкновенных тараканов. И чем дальше отряд удалялся от входа, тем тяжелее становилось на душе у всех, хотелось завернуть обратно, чтобы увидеть солнце пусть с голыми деревьями вокруг. И если бы не прошедшие этим путем абреки и не сильные волей братья - Петрашка пер напролом, будто сам родился в пещерах - кто-то из станичников так бы и поступил.
Так продолжалось до тех пор, пока голод не дал о себе знать, пришла пора делать привал. Панкрат машинально отметил, что отряд успел пройти не меньше трех верст, значит, они находились где-то под серединой горного хребта. Наконец впереди показался объемный зал, из которого выбегало сразу несколько пещер. Прежде чем войти в него, Петрашка остановился, передал по цепочке, чтобы старший брат выдвинулся в голову группы.
- Я думаю, что здесь самое удобное место для засады, - когда Панкрат пробрался к нему, шепотом высказал предположение он. – Абреки могут ударить сразу с нескольких сторон. Нас и на выходе не надо ждать, потому что там мы сумеем дать отпор или уйти обратно.
- Мысль правильная, - одобрительно кивнул головой Панкрат. – Нам следует отобрать нескольких крепких казаков и проверить каждую пещеру в отдельности.
- Надо сделать так, чтобы станичники вошли в них разом, - подсказал Петрашка. – Остальные пусть приготовятся к бою, если кто-то нарвется на засаду, потерь будет меньше, во вторых, в случае превосходства разбойников всегда можно повернуть назад.
Короткими перебежками казаки разошлись по залу и затаились у входов, когда прозвучала команда, они подожгли факелы и разом сунули их в тоннели, одновременно выдвинув винтовки вперед. Ставшая привычной тишина нарушилась похожим на залп одиночным выстрелом, заставив каждого ощутить биение собственного сердца. В середине горы что-то сдвинулось, с потолка посыпалось мелкое крошево, по полу залы разлетелась огромная каменная сосулька. Панкрат бросился к стрелявшему, ошалело ворочавшему головой, вырвал у него из рук факел. В свете пламени отразились стены неглубокой ниши со свернувшимся в клубок небольшим зверьком. Подхорунжий оглянулся назад, но сигналов тревоги больше никто не подавал. Еще один темный провал оказался такой-же, не имеющей продолжения, объемной нишей, оставалось два тоннеля, по какому-то из них пролегала основная дорога.
- Петрашка, просунься по ближней пещере саженей на сто, - приказал Панкрат. – А ты, Егорша, сколько можно пройди по второй, да под ноги смотрите со всем вниманием, чтобы не проглядеть каких ни то следов. Они должны быть обязательно.
Для убедительности подхорунжий указал на пол, где чернела растоптанная дозорными лепешка конского навоза, возле стен залы тоже виднелись объеденные бараньи кости с кусочками черствого чурека. Как только за разведчиками умер звук их шагов, он дал команду на привал, Панкрат понимал, что натянутые до предела нервы его подчиненных могут не выдержать преследующей их от входа в пещеру давящей тишины и тогда действия их станут непредсказуемыми. Станичники вытащили баклажки с чихирем, куски каймака и соленых арбузов с ломтями подового хлеба. Над головами негромко потрескивали факелы, свет от пламени метался по угловатым стенам, заставляя тени двигаться причудливыми фигурами. Бестелесные бесы не вызывали опасений до тех пор, пока из одного из тоннелей не донесся сдавленный вскрик. Казаки успели пригубить вино и проглотить половину выложенного на тряпицы обеда. Сигнал опасности донесся из того отверстия, в которое нырнул Егорша, черти на уступах тут-же ринулись в дьявольскую пляску, они гримасничали, задирали хвосты с ногами и показывали рога. Станичники вскочили, выжидательно уставились на командира, Панкрат сунул походный ножик под кинжал, взялся за воткнутую в расщелину горящую чурку и бросил через плечо:
- Николка, ты с Захаркой остаешься за меня, Гаврилка, за мной.
Они долго блуждали в развилках бокового отвода из залы, стараясь держаться главного прохода, изредка подхорунжий концом факела отмечал на стене пройденное расстояние, черные полосы пропадали сзади, а конца пути видно не было. Через равные промежутки времени кто-то из двоих подавал громкий голос, на который никто не отвечал. Вскоре впереди почудилось что-то блестящее, оно казалось словно наброшенной на землю паутиной, тонкой и едва заметно зыбкой. Гаврилка хотел было ступить на нее и продолжить движение, но Панкрат резко дернул его за рукав.
- Ты чего? – с усмешкой обернулся Гаврилка. – Это иней на пол осел, прохладно тут, вот он и пророс, видал, как переливается.
- А ты носком чувяка его попробуй, - хмуро посоветовал подхорунжий. – А потом переведи взгляд вон в тот угол, где вроде как камень чернеется.
Гаврилка сунул ногу вперед и испуганно отскочил назад, зыбкое серебро разбежалось по верху тягучими волнами, докатилось до предмета, показав его барашковый верх.
- Вот он, бездонный омут, видать, тот абрек на него намекал, - снимая папаху, перекрестился Панкрат. - Царствие небесное нашему Егорше, зря я согласился взять его с собой.
- Он сам к тебе напросился, смелый был казак, – осознавая, куда подевался станичник, едва пошевелил языком Гаврилка.
Подхорунжий ничего не сказал, развернувшись, пошел обратной дорогой. Он подумал о том, что ранение, полученное Егоршей во время вылазки в крепость, когда лезгин задел пулей его лицо с глазами, сослужило ему плохую услугу. Видимо, зрение так и не восстановилось до конца.
На привале разведчиков уже дожидался Петрашка. Помолившись за утонувшего станичника, казаки собрались в круг, чтобы выслушать его рассказ.
- От этой залы до выхода из пещеры саженей триста, - обстоятельно докладывал младший из братьев. – От пещеры до укрепленного аула и версты не наберется, в седловине до сих пор лето, солнышко светит, овцы пасутся, чабаны на камушках греются.
- С перерезанными горлами, - грубовато добавил кто-то.
- Может и так, приглядываться было некогда. Часовых на выходе всего трое, играли в кости на лужайке напротив, на башнях дозорные, вдоль стен гарцуют патрули из трех-пяти всадников. Ворота заперты, если кто подъезжает, к нему выходят, но сразу не впускают.
- После нашего набега джигиты поумнели, - хитровато улыбнулся Николка, посмотрел на Панкрата. – Надо бы опытным глазом еще раз прикинуть, с какого бока лучше осаду начинать.
- Валунов перед выходом много? – раздумчиво спросил подхорунжий.
- Я-ж говорю, одна круглая лужайка, сразу за нею седловина с подъемом к крепости.
- Тем лучше, из горы выпрыгнем, на коней и сразу в намет, - развернул плечи Николка.
- Ноне осада нам ни к чему, не за тем придем, чтобы волынку разводить, - хмуро оборвал друга Панкрат, он до сих пор не мог отойти от гибели Егорши. – Прикидывать тоже больше нечего, расстояние от выхода из пещеры до входа в ущелье, через которое прошли в тот раз, небольшое, значит, изменений на местности никаких. Разве что тут по всей длине прикинуть ширину между стенами.
- Чтобы пушки протащить? – догадавшись, повернулся к старшему брату Захарка. – Я уже присматривался, колеса пройдут впритирку, но если какая мортира застрянет, тогда стоять будут все полки.
- Мортиру с лафета надо снимать и тащить на руках, - подсказали из круга. – Мы так через перевал переходили, когда к туркам в гости нагрянули.
- Там этих пушек нужно – одной управимся, чтобы только ворота раздолбать, остальное на казацких плечах да на конских холках.
- Заворачиваем назад, - поставил точку в сходке подхорунжий. – Кубыть, царские полки уж переправиться успели.
Когда передовые части русских войск заполнили просторную залу, в тоннель, ведущий к выходу из пещеры, нырнули пятеро отобранных Панкратом казаков во главе с самим подхорунжим. Они тенями промелькнули перед глазами солдат и растворились в кромешной тьме дыры.
- От... дикое племя, - сказал вослед им кто-то из служивых. – Если бы не русский говор, ни за что бы не отличил от тех же горцев.
- Они горцы и есть, только обрусевшие, - пожал плечами его сосед. –Видал, как ногами перебирают, точно лезгинку танцуют...
Перед самым выходом Панкрат надавил на запястье рвавшемуся зверем младшему брату, тот оттянулся назад, с неудовольствием пропуская вперед Николку с Гаврилкой, переглянулся с замыкавшим группу Захаркой. Средний из братьев лишь почмокал губами, он понимал, что старший действует не только по своей воле, но и по указке отца с матерью. Оба вынули из ножен кинжалы, шмыгнули наружу вслед за опытными воинами. Они успели увидеть лишь два бездыханных тела у выхода из пещеры и услышать долгий хрип третьего абрека, словно на станичном базу к празднику зарезали барана. С неба светили яркие звезды, кувыркался между ними однобокий месяц, впереди, на склоне, вспыхивали рваным пламенем редкие факелы часовых, проезжавших дозором вдоль стен крепости. В самом ауле царили тишина и спокойствие, видимо, Шамиль не только верил в свою звезду, но и успел оседлать ее. Отчасти так оно и было, его путь к недосягаемым вершинам славы и последующей за ней пропасти унижения на обыкновенном калужском подворье в России, когда калужанки сквозь дыры в заборе подглядывали за подмывающими из горшков задницы Шамилевыми бабами, только намечался тонким пунктиром.
Наступление началось с первыми лучами солнца, к тому времени протянутые по пещере две мортиры подволокли поближе к воротам с двух углов крепости. Пушкари с обоженными порохом усами навели их на объекты и ждали сигнала. Между складками гор рассредоточилась конница с пехотой, войско было не столь великое, но привычное к ведению боя в горных условиях. За ночь сотня Даргана успела переместиться ко входу в ущелье, по берущей от него начало седловине легче было подниматься в атаку на вражескую цитадель. В самом ауле паники не наблюдалось, скорее всего, горцы не догадывались, что их обложили, со стороны площади доносились дробные перестуки барабанов и гортанные вскрики танцующих. Разбойники отмечали очередной удачный набег на русские обозы со складами.
И сигнал к атаке прозвучал, несколько труб огласили окрестности пронзительными звуками, принудив сорваться со скал горных орлов и прыснуть врассыпную овечьи отары. Разом ударили мортиры, первые бомбы упали на аул, заскакали по улице, грозя живым шипящими фитилями, и взорвались, оглушительно и трескуче, просекая шрапнелью все вокруг. Заметались вперемешку с обезумевшими конскими человеческие фигуры, вознеслись в небо руки женщин. И уже не барабанная дробь с торжествующими криками победителей-джигитов донеслись до наступающих, а вопли раненных с умирающими слабых людей. А пушкари продолжали пристреливаться, они заталкивали в стволы новые заряды, не жалея насыпали пороху на полки, грозили абрекам негаснущими фитилями. Второй и третий залпы оказались удачнее, бомбы легли к сторожевым башням еще ближе, заставив часовых разбежаться в разные стороны. Вскоре в воздух поднялись щепки от дубовых воротин с каменным крошевом, тяжелым дождем они накрыли неприступные подступы. Единственная улица стала просматриваться насквозь, проходы были открыты, пришла очередь срываться с места коннице. Пока оборонявшиеся не опомнились, нужно было успеть проскочить открытое пространство седловины с крутым подъемом, чтобы ворваться в крепость с обеих сторон и заставить противника признать свою силу с праведным гневом. Ведь русские пришли на Кавказ не принижать живущее в каменном веке население горных аулов, которое без ихнего вмешательства порабощалось местными ханами с мюридами, а освобождать его от первобытного гнета.
Но кто и когда по собственной воле пытался избавиться от рабских оков, несвобода тем и сладка, что позволяет не напрягать свой собственный разум.
Не успела конница преодолеть и половины расстояния до прибежища абреков, как на стенах объявились защитники цитадели. Первые стегающие выстрелы нарушили единый глас всадников, вплели в него инородные восклицания. Дарган с сотней занимал левое крыло, по правому склону торопился эскадрон русских гусар, по замыслу полковника, командующего группировкой, конники должны были встретиться в середине населенного пункта. Но сотник решил отрядить небольшую группу станичников к гусарам, он мысли не допускал, что кровник семьи Муса сумеет ускользнуть из его рук. Даже Шамиль не занимал столько места в его голове, сколько потомок проткнутого Софьюшкиной шпагой насквозь Ахмет-Даргана. Не потому, что он боялся очередных угроз главаря бандитов, а по той веками проверенной причине, что змеиное гнездо следует уничтожать под корень, иначе из него вновь выползет не признающая ничего святого нечисть. И кровная месть будет продолжаться до бесконечности.
- Панкратка, кликни добровольцев и скачи к правым воротам, - на ходу обернулся Дарган к старшему сыну, пристроившемуся сзади. – Мусу нельзя пропустить.
- Понял, батяка, - отозвался тот, обводя глазами свое окружение.
Через мгновение от лавы казаков отделилась плотная группа из десятка всадников, галопом пошла по диагонали к башне на правой стороне крепости. Станичники ворвались в аул первыми, крепкие лошади у них были словно членами их семей, не испытывая недостатка ни в чем. Воины пустили в ход приготовленные к бою пики, абреки пробегали некоторое расстояние и, проткнутые, падали на землю, извиваясь угрями на острогах, другие палили из винтовок в небо как в овчинку. Солдаты из них получались никудышние, лишь внешний вид, стайная сплоченность, да природная изворотливость, как в плохом театре, могли нагнать ужаса на новобранца. Подхорунжий искал глазами конных бандитов, ходить по земле Мусу отучил он сам еще несколько лет назад.
- Петрашка, кровника ты запомнил на всю жизнь, - не переставая джигитовать шашкой, крикнул он младшему брату. - Просеивай верховых разбойников, чтобы ни один мимо не проскочил.
- Знаю, братка, - остервенело занося клинок над пешим горцем, оскалил зубы Петрашка. – Только бы попался, я бы и душу его не выпустил...
Захарка старался изо все сил, но удали и ловкости, какая наблюдалась у братьев, у него было поменьше, хотя его как бы скользящим ударам могли позавидовать и бывалые воины. Вскоре рубка переросла в бойню, стрелявшие со стен абреки, увидев, что лавина конных прорвалась в крепость, попрыгали на землю и сломя голову бросились по укрытиям. Многие из них не сумели обуздать лошадей, с первыми взрывами бомб сорвавшихся с привязи и носившихся теперь по улице, давя женщин и стариков. Остальные верховые сбивались на площади в кучу, готовясь к прорыву через западню. Сзади напирали гусары из русского эскадрона, беспрерывное а-а-а-а-а затопило горный аул, нагнетая на жителей новых страхов. Горцы поднимали вверх винтовки, стремясь защититься от русских клинков, женщины с детьми кидались под копыта лошадей и умирали под ними, просеченные подковами. Панкрат загнал казаков в тупик между саклями, он давно бы повел свою группу на конных абреков, но силы стали неравными. Число их, успевших вскочить в седло, продолжало расти на глазах, вероятно, к ним прибавлялись местные жители, выбегавшие из подворий. Наконец от башни на другом конце улицы оторвалась конная лава, сметая все на своем пути, она тоже ринулась к площади. Впереди на кабардинце джигитовал шашкой Дарган, черкеска с башлыком полоскались у него за плечами, делая его похожим на почуявшего добычу грифа-стервятника. На пути у сотни попадались не успевшие сплотиться в монолит пешие горцы и пытавшиеся огрызаться одиночными выстрелами всадники, их косили как сорняк, не останавливаясь.
Главная сила - готовый к прорыву эскадрон из защитников бастиона - пританцовывал ближе к группе под командованием Панкрата, застрявшей на противоположном конце площади. Среди верховых подхорунжий разглядел всадника в серебристой каракулевой папахе, перевязанной белой с зеленой лентами. Это был обросший черной бородой с усами худощавый горец с гордо посаженной головой и военной выправкой, он был одет в серую черкеску с красной рубашкой под ней и в синие штаны, даже издалека можно было разглядеть презрительное выражение на его узком лице с крючковатым носом. За спиной у заносчивого горца трепалось на утреннем ветру зеленое знамя ислама. Рядом с ним застыл в седле чечен с опущенной вниз рукой, из-под сдвинутой на затылок папахи проглядывало светлое пятно обритого лба. Что-то знакомое ощущалось во всем его облике, окончательно узнать горца мешали крашенные хной, как у всех чеченов, давно не стриженные борода и усы. И все-таки подхорунжий интуитивно понимал, что перед ним кровник семьи Муса. Вертевшийся позади Петрашка тоже вытягивал шею в ту сторону, но как и брата, его смущала буйная крашенная растительность на лице разбойника, хотя и он почти признал своего похитителя. Заметив, что станичникам до врага осталось не больше пятидесяти сажен, Панкрат поднял руку, призывая казаков ко вниманию, он ждал, чтобы ударить разом с батякой. И как только первые атакующие выскочили на площадь, выбросил шашку вперед:
- Пики к бою, шашки во-он, - гаркнул подхорунжий. – В атаку пош-ше-ел...
Отряд сорвался с места, воздух со свистом пронзили копья, спасения от которых не было, разом засверкали клинки, они опускались на плечи и головы защитников затерянной среди гор цитадели, скрещивались с их саблями, сыпля роями искр. С другой стороны абреков накрыла вторая туча пик, наконечники впивались в их груди и спины, в крупы лошадей, заставляя людей замертво валиться с седел на землю, а лошадей взвиваться на дыбы, внося в ряды панику. Из глоток горцев раздался рев отчаяния, они поняли, что ускользнуть из замкнувшегося круга им не удастся. Замельтешили сабли, закричали люди, заржали кони, бой вступил в ту завершающую фазу, когда каждая из сторон не за жизнь, а за смерть старалась доказать свою правоту. Петрашка кровожадным зверем продирался к своему обидчику, после того, как побывал в заложниках, он переменился до неузнаваемости. Дома мать с отцом давно посматривали на него с тревогой, стремясь поскорее спровадить на учебу - не успели. Панкрат старался держаться к нему поближе, осознавая, что вовремя придти на помощь младшему брату будет трудно. Он не заметил, как сам оказался окруженным абреками и теперь вертелся барсом, отбивая тягучие удары турецких сабель.
- Убейте его, убейте, - дергая обрубком ноги на спине лошади, указывал на подхорунжего Муса. – Кто убьет русского прихвостня, того я признаю своим братом...
Горцы с крашенными ногтями стремились достать казака клинками, но тот уклонялся от ударов, словно был сплетен из лозы. За стеной абреков мелькали Николка с Ермилкой и средний брат Захарка, они рубились так, будто сами попали в окружение. К ним на помощь торопился Дарган, лицо его перекашивалось то яростью, то страхом за жизнь сыновей, казалось, сотник разом проживал несколько жизней. Дорогу ему преградили отборные воины из охраны Шамиля, как и Муса восседавшего на арабском скакуне светлой масти в середине войска, обойти их не представлялось возможным. Дарган бирюком набросился на джигитов, он не забывал, что многие годы жил в напряжении от оброненной Мусой угрозы кровной мести, пришла пора ставить точку, другого решения судьба предложить не сочла нужным. Сотник, как в битве с наполеоновскими драгунами, заставил кабардинца отскочить назад, выхватив из-за спины пистолет, всадил пулю в ближайшего охранника и тут-же, не давая дагестанцам опомниться, метнул кинжал в грудь другому джигиту. Горцы закричали от ярости и страха, они оторопели от невиданных ими доселе приемов.
- Убить казака, - перекрывая шум битвы, крикнул Шамиль. – Зарубить неверного гяура, иначе я сам расправлюсь с вами.
Дагестанцы вновь бросили коней вперед и получили сокрушительный отпор от подоспевших к Даргану на выручку старых друзей. Гонтарь перехватил сразу двух стражников, нескольких связал боем богатырь Федул, не отставал от них и Черноус, видно было, что несмотря на показное высокомерие, лучшим бойцам Шамиля далеко до прошедших крым и рым казаков, бравших штурмом столицу Франции город Париж. Намекнув, что намеревается схлестнуться с одним из джигитов, сотник завалился набок и, почти вылетая из седла, дотянулся концом клинка до его соседа. Первый джигит с разинутым ртом будто прирос к земле, тем самым подписав себе смертный приговор. Дарган рванул коня за уздечку, принудив его прыгнуть на противника, в коротком замахе шашкой срубил тому голову вместе с папахой. Рослые охранники попятились назад, они окружили Шамиля плотной толпой, оттесняя его с площади в проход между саклями. Имам и сам понял, что битва за крепость проиграна, к тому-же, с улицы на простор врывалась лава лихих гусар во главе с полковником.
- Шакалы.., грязные свиньи, - прорычал Шамиль. – Я еще покажу, где ваше место.
Тем временем Петрашка упорно продирался к Мусе, унижения, перенесенные в подвалах, не давали возможности смириться с тем, что кровник пребывает в здравии. Шашка наворачивала даргановский круг, младший из сыновей сотника не помнил, когда научился владеть клинком, скорее всего, проснулись дедовские гены, но в душе у него горело одно желание – насладиться видом поверженного врага. Он видел, что Панкрат подбирается к главарю абреков с противоположной стороны, приметил и то, что горцы к тому месту стянули больше сил, потому что рядом с Мусой застыл статуей имам Шамиль. А ему путь преграждал сброд из равнинных кавказцев. Карачаевцы, черкесы, балкарцы успели привыкнуть к русскому присутствию, они воевали не против русских, а за мусульманскую веру, которую у них якобы собирались отобрать.
Но дело было в том, что русские цари на веру не обращали внимания, для них важнее было подмять под себя непокорную нацию и присоединить очередной анклав к российским просторам для того, чтобы купцам стало вольготнее сбывать свои товары. Этих тонкостей ни Петрашка, ни другие станичники, ни тем более горцы, не знали, одни дрались только за веру и родные горы, другие за веру, царя и отечество.
Вот и сейчас младший из братьев Даргановых желал смыть испытанный им позор только кровью. Он вспомнил все, чему в детстве учил его отец, заметив, что группой черкесов заправляет злой даргинец, выдернул из-за спины пистолет и пустил пулю ему в грудь. Кавказцы ослабили напор, сбившись в кучу, они закрутили головами, выискивая лазейку для бегства. А Петрашка уже заносил клинок над следующим врагом, им оказался аварец, соплеменник Шамиля, заиграли на солнце светом отделанные серебром уздечка, наборный ремешок и ножны кинжала. На голове красовалась папаха из меха годовалого барашка каракулевой породы, которую охватывала зеленая лента. Лакцы, аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки,множество маленьких народов, составлявших единый Дагестан, как и чечены, были самыми ярыми последователями ислама и непримиримыми врагами русских. Петрашка помнил это с младенческих лет, поэтому на лице у него отразилось бешенство, когда он придвинул круг впритык ко всаднику. Но аварец умел джигитовать саблей не хуже, стальные вееры сшиблись в воздухе, издав булатный звон, оружие скользнуло друг по другу, сцепилось рукоятками и снова взмыло вверх. Каждый из противников нащупывал щель в обороне, через которую можно было бы нанести смертельный удар. Сверкнув концами лезвий, клинки вновь высекли тучу искр, сошлись посередине, проверяя металл на прочность. Можно было твердо сказать, что у оружия мастер был один – Гурда. Аварец ощерился в презрительной усмешке, он понимал, что сил у молодого казака надолго не хватит - слишком размашисты движения и больно велико желание убить противника. Опытный джигит знал, что желание должно совпадать с возможностями, тогда результат не заставит себя ждать. Тыл у юнца оставался не прикрытым, срубить его не составляло труда, каким-то восьмым чувством догадывался об этом и Петрашка, стремившийся упредить выпады аварца. В один из моментов смерть опалила его ледяным дыханием, казак понял, что если не предпринять что-либо из ряда выходящее, жизнь его закончится на этом поединке. А джигит играл с ним как матерый кот с мышонком, он то открывался, то вдруг выпускал саблю из рук, умудряясь поймать ее у земли. Или словно забыв обо всем, бросался на казака очертя голову, лишь в последний момент успевая увернуться от его оружия. По спине Петрашки потекли ручейки пота, в руках появилась слабость, если бы не впитанная с молоком матери дерзость, он бы давно завернул коня прочь.
Но природное упорство не давало оснований поступить именно так, оно толкало в середину опасности, одновременно принуждая искать выход. И спасительное решение пришло как бы само собой, заставив оттянуть коня назад и перевести дыхание. Аварец не был против этого хода, он разрешал пацану надышаться воздухом в последний раз, потому что знал наверняка, что сегодня чья-то мать на русском берегу Терека сына больше не увидит. Оторвав взгляд от поединщика, он зорко осмотрелся вокруг, с бешенством отметил, что битву защитники крепости проиграли. Многие горцы повернули лошадей во дворы хижин, но и там, среди плодовых деревьев, их доставали русские пули с казачьими клинками. Пришла пора кончать настырного ублюдка и убираться из крепости самому, матерый абрек воздел шашку, чтобы снести с плеч голову несмышленышу и моментально собрался в комок. Еще не осознавая, что с ним произошло, аварец покосился вниз, увидел торчащую из черкески рукоять кинжала. Глаза у него помутнели, изо рта вырвалось долгое кряхтение, он оторопело посмотрел на противника. Последнее, что успели схватить зрачки джигита, это как Петрашка выдергивает из его груди свой клинок.
А младший из братьев засунул кинжал в ножны и снова воздел шашку вверх, работа еще не была закончена. Несмотря на то, что часть равнинных кавказцев прекратило сопротивление, остальные продолжали сражаться дикими зверями. На заросших крашенным волосом лицах горных джигитов не отражалось ничего человеческого, на них торжествовало лишь животное бешенство. Абреки с пеной на губах бросались на казаков и гусар и падали с седел с раскроенными черепами. Лошади взвивались на дыбы, топтали мертвых и раненных, осиротевшие кони кидались на всадников, не разделяя их на своих и чужих, зубами вгрызались в ляжки дерущихся или в холки их коней. В воздухе висел звон клинков, его пронзали людские вопли с лошадиными визгами. На ограниченном пространстве не слышно было только выстрелов - в рукопашной схватке огнестрельное оружие оказалось лишним. Впрочем, его разрядили еще вначале боя, теперь же дула винтовок болтались за спинами ратников бесполезными железяками.
Петрашка зашарил глазами вокруг в поисках батяки с братьями, заметил их недалеко от себя, зажатых со всех сторон абреками. Они рвались к месту, на котором возвышались окруженный мюридами Шамиль с приспешником Мусой. Выражение на лице третьего имама было по прежнему презрительно-надменным, но тыкать нагайкой в сторону врагов он перестал. Жалким, несмотря на заносчивый вид, выглядел и главарь банды абреков, который без устали колотил обрубком ноги по хребту своей лошади. Петрашка бросил кабардинца в самое пекло кровавой рубки, он уже ввязался в бой, когда вдруг заметил, как из середины побоища сорвалась в галоп группа всадников. Впереди в окружении охранников скакал Шамиль, за ним рвал поводья знаменосец с зеленым знаменем, замыкал отряд безногий Муса. Улица с обеих сторон была забита казаками с русскими полками, но абреки торопились не к воротам, а к дому с просторным двором на углу площади. Петрашка помчался наперерез, он не мог допустить, чтобы кровник ушел и в этот раз. Расстояние медленно сокращалось, до укрытия оставалось каких-то десятка три сажен, хозяева уже распахнули створки, чтобы принять беглецов. Сзади казаку в затылок дышали станичники во главе с сотником Дарганом, которого тоже не устраивала подобная развязка.
- Давай, родимый, - стискивая коленями бока кабардинцу, зарычал Петрашка. – Если мы его упустим, век себе не прощу.
Конь всхрапнул и словно взлетел на воздух, он едва перебирал ногами по земле, неся на себе всадника будто пушинку. В ушах засвистел ветер, полы черкески за спиной начали рваться на куски. Петрашка пригнулся к гриве, надвинул папаху на лоб и сросся с конской холкой. Но под Мусой тоже была не простая лошадь, а чистопородный арабский скакун, может быть, родственник Шамилеву коню. Выгнув крутую шею, он давно парил над дорогой, унося наездника все дальше. Казалось, его невозможно было догнать, он был подобен горячему ветру пустынь, откуда его привезли в эти дикие горы. Голова свиты скрылась за воротами, всадники замелькали между плодовыми деревьями, забывая на суках части одежды с лоскутами зеленого знамени. Арабчаку Мусы осталось несколько прыжков, чтобы тоже пересечь спасительную черту. Петрашка повернул шашку плашмя и что было силы ударил ею по заду кабардинца, тот всхрапнул от боли, стрелой взвился вверх. Главарь абреков оглянулся назад, брызнул слюной изо рта, лицо его перекосилось от бешенства. И в то мгновение, когда он вздернул саблю, чтобы нанести удар по догнавшему его преследователю, казак полоснул шашкой по его плечу. Рука бандита вместе с клинком выскользнула из рукава черкески, упала перед мордой кабардинца на дорогу, тот испуганно шарахнулся в сторону, едва не сбросив Петрашку с седла. Пропустив обливавшегося кровью Мусу вовнутрь подворья, хозяева захлопнули створки перед самым носом казака, станичники тут-же забарабанили по ним рукоятками шашек. Но ворота были крепкими, их сбивали на века из горного дуба, высокий забор вокруг дома тоже был выложен из скальной породы.
- Подкатывай мортиру, - в запале крикнули из толпы осаждавших. – Разнесем осиное гнездо в пух и прах, чтобы духу от него не осталось.
- Обходи хату сбоку, может там будет пониже...
Но крытая деревянной щепой сакля представляла из себя крепость в крепости, она со всех сторон была обнесена стенами, перескочить через которые не представлялось возможным. Кто-то тащил осадные лестницы, кто-то забрасывал за гребни забора железные крючки, намереваясь взять дом штурмом. Несколько смельчаков наконец перепрыгнули через ограду и открыли ворота настеж, штурмующие ворвались на подворье. Но там никого не оказалось - ни Шамиля со свитой, ни самих хозяев. Станичники бросились к задней стене, увидели глубокую нишу с дверью, когда ее выбили, оказалось, что проход вел за крепостные стены. По склону горы, далеко внизу, в сторону Дагестана удалялся маленький отряд Шамиля, над которым развевались обрывки знамени. Вряд ли кто из осаждавших сумел бы догнать абреков – так ходко они шли. Казаки из сотни Даргана с досадой следили за пропадавшей из виду группой непримиримых абреков.
- Его величество имам всего Дагестана и Чечни подался в родной аул Гуниб, - нервно сплюнул под лошадиные копыта богатырь Федул. – Не думаю, чтобы горные орлы порешили делиться с ним своей добычей, значит, скоро возвернется.
- Само собой, жрать-то хочется всегда, - криво ухмыльнулся отходивший от боя хорунжий Гонтарь. – Одной бараниной сыт не будешь.
- Было бы чем ее захватывать, - добавил секретчик из молодых Гаврилка. – Петрашка, вон, натворил делов – главного приспешника Шамиля без руки оставил.
- Панкрат Мусу без ноги отпустил, а его младший брат руку оттяпал!
- Какую, станичники, левую или правую?
- Какая разница, абрек все одно безруко-безногий.
- Кажись, левую, вона, на дороге пальцами скрючилась.
- Плохая примета, возвратится кровник, как пить дать. Ежели б правую...
- Пускай возвертается, теперь Захаркин черед его обтесывать.
- Ну... комедь, чистая театра.
Под громкий смех станичников остатки гвардии Шамиля растворились на фоне гор, будто спрятались в их складках. Но вряд ли природа была на стороне абреков, если бы это было так, трупы горцев не усеивали бы сейчас площадь в центре заоблачного аула и не оглашали бы крики женщин и детей затерянного среди гор, до сей поры млеющего в лете, пространства. Гусары на площади оттесняли оставшихся без главарей кавказцев к ее середине, отбирали у них оружие и лошадей. По улице от начала и до конца засновали небольшие группы верховых, они врывались во дворы, заглядывали во все углы, просеивали содержимое сундуков. Для победителей это было привычным делом.
Захарка с Петрашкой разом вскочили в седла, сытые лашади под ними мелко переступили ногами. На обоих были новые бешметы с башлыками, на головах красовались смушковые папахи, сбоку синих штанов виднелись ножны от шашек, из-за спин выглядывали дула ружей. Вслед за братьями взобрался на коня произведенный в чин хорунжего Панкрат, подкрутив светлые усы, зыркнул темными глазами на застывшую возле стремени жену с малым дитем на руках. Второй мальчик, успевший подрасти, жался к материнскому боку.
- Присматривай за сыновьями, особливо за младшим, - с виду ворчливо выговаривал Панкрат Аленушке. – Так и норовит вывернуться из люльки, падать понравилось, что-ли!
- Да играется он, - прижала конец платка к смеющемуся рту жена.
- Играется.., а сломает что?
Аленушка не ответила, лишь скосила глаза на пускавшего пузыри мальца, да поправила конец мехового одеяла, в которое он был завернут. Поодаль, возле ворот, стояли Дарган с Софьюшкой и две младших сестры. Звонко скрипнули новые петли, створки разошлись в разные стороны, всадники тронули поводья и выехали с просторного подворья на улицу.
- Занимайтесь как следует, - пристраиваясь рядом с братьями, выговаривала Софьюшка. – Без того по два месяца учебы пропустили.
- Не волнуйся, мамука, мы способные, догоним, - весело заверил Захарка.
- Не забыли, кому что преподнести?
- Один перстень декану факультета, второй – управляюшему в нашем дворце на Воздвиженской улице, - начал было перечислять Петрашка.
- И не забыть забрать у него деньги за сдачу дома в аренду, - напомнила Софьюшка, повернулась к среднему из братьев. – Захар, надеюсь, ты тоже помнишь все.
- Печатку с сапфиром ректору университета, алмазные сережки своей возлюбленной, перстень ее отцу, цепочку с медальоном ее матери, - зачастил Захарка. - Если представится возможность попасть на прием к Его императорскому величеству, обязательно постараться проявить себя в его глазах.
Панкрат при упоминании о драгоценностях лишь сдержанно хмыкнул, после стычки с Мусой, когда абрек рассказал о привезенных Дарганом с войны богатствах, он было завел разговор о них с батякой, но тот резко осадил его:
- Придет время, узнаешь про все, а сейчас не твоего ума дело.
Больше хорунжий не заикался, посчитав, что и без сокровищ у них с Аленушкой всего в достатке. Меж тем Софьюшка перекрестилась на православный лад, помечтала вслух:
- Может быть после окончания тобой университета Николай Первый вспомнит о студенте, помолвленном со шведской подданной, -
- Мы еще не помолвлены, - возразил средний сын.
- Стремись, на то у тебя голова на плечах.
Всадники надели рукавицы, посмотрели на собравшихся возле дома станичников, кое-кто из друзей приехал на лошадях, решив проводить студентов до Моздока. Панкрат покрутил головой вокруг, затем наклонился с седла, поцеловал Аленушку в губы.
- Возвращайся поскорей, - успела шепнуть она.
- Я только до Пятигорской, дальше они пойдут уже под царским глазом, - хорунжий снова потянулся к усам.
Не говоривший доселе ни слова, глава семейства Дарган твердым шагом подошел к сыновьям, притянул каждого к своей груди. Потом встал рядом с женой, снял папаху, дожидаясь, пока отряд тронется.
- Батяка, будьте с Панкратом поосторожнее, - подбирая поводья, напомнил Захарка. - Не забывайте, что Шамиль собирает новое войско, а Муса остался жив.
- Если что, давайте знать, - добавил Петрашка. – Мы завсегда с вами.
- Вы лучше об учебе думайте, - оглянувшись на Софьюшку, отмахнулся было сотник, как бы подзадорил сыновей. – Не в России живем, все только начинается. Ишо и вам достанется.
- Оно, конечно, так, но все-ж...
- В добрый путь, - Дарган перекрестился, проводил глазами тронувшийся отряд. - Отцу и сыну!