Ведущая в никуда...

 


Полутёмный зал, освещённый лишь тусклым бликом свеч. В бокалах кипит вино, непонятно почему веселится шампанское и тает лёд в виски, оставляя после себя неприятный вкус дешёвого ресторанчика. Люди пьют, курят, разговаривают, ласкают под столами коленки своих (а может и не своих) молодых спутниц. Из тёмного угла слышится мелодия. Очень знакомая. Никому не видно, кто сидит там,за роялем, свечи на котором уже растаяли и расплылись по инструменту. Смех иногда заглушает музыку, но она не смолкает. Длинные пальцы с каким-то особым спокойствием опускаются на клавиши, залитые воском. На плечо музыканта опускается рука хозяина заведения. Тихий, но нервный голос говорит в ухо:
- Ты можешь идти.
- Я ещё останусь, ладно?- следует ответ.
- Но они не слушают.
- Я не хочу оплаты. Я просто. Для себя. Можно?
- Ладно.
Рука избавляет плечо музыканта от лишней тяжести, и он продолжает играть. На лицо его падает тень кандилябров, но черты его вырисовываются чётко. Прямой небольшой нос, уголки карих глаз опущенны, на губах заметна застывшая когда-то давно улыбка. Он играет, закрыв глаза. Музыка уводит его от всего этого сброда в мир, который, быть может, когда-то придумал он сам. Через некоторое время его будто будит всё тот же нервный голос:
- Мы закрываемся. Иди.
- Я сегодня останусь здесь.
- Смотри, чтоб ничего не трогал.
- Вы меня знаете.
- Хорошо. Только погаси свечи.
Стук каблуков, сопровождаемый скрипом досок в полу, стал удаляться, унося с собой нервный голос.
Музыкант встал, погасил свечи и вновь сел за рояль. Теперь глаза его были открыты. Они смотрели в темноту. Пальцы ударяли по клавишам, выбивая резкие, временами страшные аккорды.
Вот уже много лет он играет для людей, которым нисколько не интересно его творчество, и вряд ли кто либо из них вообще имеет об этом хоть какое-то понятие. Они приходят сюда, чтобы спрятать в тени неосвещённого помещения свои истинные лица. Свои рожи. Но он играет так же, как и раньше, как в самом начале, когда он только-только стал выступать на публике.
Он работал тут вот уже неделю, когда окончательно решил, что на следующий же день уйдёт. Он сам не знал – куда. Просто. Уйдёт, и никто его больше не вспомнит. У него опустились руки, сердце ныло, словно пиликанье неумелого скрипача. Именно тогда он почувствовал на себе её пристальный взгляд. Она сидела за одним из столиков в лёгком бежевом платье. Одна. Несмотря на то, что вид у неё был детски-беззащитным, казалось, что вокруг этого создания какая-то светящаяся аура, отталкивающая от себя всю грязь, всю пошлость и невежество этого города. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, так, будто видела что-то необыкновенное. На столе лежал лист бумаги. Она просидела так до рассвета, пока не разошлись все, а пианист всё продолжал играть. Лучи солнца вливались в окно, сползая по подоконнику, и она была так прекрасна. Он перестал играть. Замер. Потом произнёс:
- Это был последний раз. Я больше не буду играть.
Она внимательно смотрела на его губы. По щекам пробежала слеза, оставляя на белоснежном лице мокрую дорожку непонятной обиды. Взяла ручку, стала что-то писать. Он встал. Подошёл. Сел напротив. Она сложила лист вчетверо, протянула ему. Ушла...
«Не смейте. Не делайте этого. Не уходите. Вы играете для себя. Не для них. Мне было семь лет, когда я потеряла слух, а потом и способность говорить. Иногда мне кажется,что где-то вдалеке играет музыка. Я встаю и иду на этот звук. Иду, иду, но мелодия никуда меня не приводит,- чем дальше я иду, тем меньше слышна она. Вы нашли то, чего я не найду уже никогда. Играйте! Если не для себя, то хотя бы ради меня... В память обо мне...»
Больше он её не видел. Но каждый день играл. Играл, вглядываясь в темноту, и музыка вела его куда-то в неизвестность. И он шёл. А рядом всегда шла она,- девушка в бежевом платье. Ведущая в никуда...