И З М Е Н А
Николай Борисов.
- Анчар! Ко мне! – властный, чуть с хрипотцой, голос заставил мощного ротвейлера прижаться к земле и будто внутренняя пружина, развернула его и бросила в сторону раздавшегося голоса.
Грузный мужчина в выцветшей камуфляжной форме стоял, опершись на палку и
внимательно наблюдал за действиями собаки.
Пес в три прыжка оказался возле хозяина.
- Сидеть! – и пёс уселся напротив, преданно смотря умными глазами.
- Молодец! – мужчина тяжело повернулся и, опираясь на палку, медленно побрёл между деревьями яблоневого сада. Пес не выдал, ни капли беспокойства, только бугры тугих мышц под шкурой, напряглись в ожидании команды.
Фруктовый сад тянулся вдоль дороги, его первые деревья начинались буквально в десяти метрах от неё. И если в течение всего лета проезжающие мимо не замечали сада, словно его и не было вовсе, то осенью происходило обратное. Каждый считал, чуть ли не своим гражданским долгом остановится и сорвать десятка два, а то и больше красных сочных, сладких яблок. Когда сад был колхозным, то происходящие набеги, то бишь воровство, было как бы само собой разумеющее, но с недавних пор сад стал частным.
Новые хозяева сразу пригласили на охрану сада дядю Валю, а в народе Вальку-Моджахеда или просто, когда по злобе, Моджахеда. Поставили в саду вагончик, подвели свет и даже выдали ружьё.
Дядя Валя был приезжий и жил в колхозе третий год, поэтому мало кого знал, его же знали практически все. Афганская война оставила на теле дяди Вали свои тяжелы следы и теперь прилепила это обидное для него прозвище.
Спина и грудь его были иссечены глубокими шрамами, а правая нога вовсе волочилась, как чужая. Летом, когда он купался и загорал на местной речке "чернянке", любопытные мальчишки рассматривали его и просили рассказать, где и когда он приобрел свои шрамы. Но он отмалчивался или отшучивался, говоря, что в армии поваром служил, однажды поскользнулся и в картофелечистку попал вот отсюда шрамы и остальное…
Жил дядя Валя один. Злые языки судачили о нем часто, в особенности женщины и всегда приходили к одному и тому же, что после известного ранения этому Моджахеду женщины не нужны, просто за ненадобностью. Но это было не так. Дядя Валя, для своих пятидесяти лет, был вполне здоровым мужиком. Вот только давнишняя контузия часто не давала покоя и с завидной периодичностью напоминала о себе. Иногда по ночам приступ головной боли так обезображивал его лицо, что еще в госпитале, ни только медсестры шарахались от него в испуге, но и однопалаточники холодели в ужасе увидав его в таком виде. А по большому счету до дяди Вали никому дела не было. Жил бы он и жил никого, не трогая, никому не мешая, да видать у каждого своя судьба на роду написана.
Старенький, покосившийся домик, в котором жил дядя Валя, стоял на краю колхоза.
Года два до него в нём никто не жил. Соседи мало- помалу растаскивали надворные постройки, так бы растащили и дом, не вселись в него новый хозяин.
Сосед Понтелей отрывал очередную доску, когда к покосившемуся забору без калитки
подошел, тяжело опираясь на палку, грузный мужчина и со словами «Бог в помощь» остановился, рассматривая дом. У его ног тёрся рослый щенок.
- Здравствуйте,- Понтелей поёжился от неудобной ситуации. – Вот…досточка…в
хлеву пол расползся, а здесь вроде никто и не живет. Баба Груня, года три, как сподо-билась,… как померла.…А вы, кто будете? Там ведь пол земляной и печь развалилась…совсем. Обветшало все… - слушок о приезжем уже прошёл по деревне.
- Ничего. Руки есть, ноги есть, белая рубашка есть…- сказал мужчина с хрипотцой в голосе и улыбнулся. – А вы, небось, сосед Понтелей Архипыч? Так мне председатель колхоза сказал. Он тяжело поставил обшарпанный чемодан и скинул с плеча рюкзак.
-Да, Понтелей Архипыч. А вас, как звать, величать? – и ещё больше смутившись, Пон - телей осторожно, опустил на землю оторванную доску.
- Валентин Михайлович Пронин. Вот возвращаюсь к своим корням. Прадед мой здесь
жил и где-то на вашем кладбище похоронен. А баба Груня сестра матери моей мамы.
- А-а, вон как оно …Пронин, Пронин, это ни тот ли Пронин: Яков – рыжий? Изба, которого, с постройками, во-он там стояла? – и Понтелей, показал рукой, указывая, где когда-то стояла изба Пронина Якова.
- Не знаю, Понтелей Архипович. Честно скажу, ничего не знаю. Мать рассказывала,
что наши корни отсюда. Вот мы сюда с Анчаром и подались. Так, Анчар? – он потрепал
собаку по холке.
- А ты кто же это будешь? Из военных? – перейдя на ты, Понтелей Архипыч решил побольше узнать о приезжем. Но тот шагнул к закалоченным досками дверям покосившегося домика.
- Ну ладно…распологайтесь, - пробурчал себе под нос Понтелей и бочком, бочком отправился восвояси к жене рассказать о соседе. В душе же сетуя, ну что десять минут назад не мог сходить за доской, а вчера весь день ерундой занимался. Мог бы не одну доску приволочь. Он уже представил, как жена будет допытываться, что за сосед, да откуда. Еще столько вопросов задаст, что трезвый мужик даже про то и не подумает. Финал же разговора будет один: если б ни лень твоя Понтелеюшка, сарайчик весь бы уже в огороде у нас стоял.
Дома, как и предполагал Понтелей, все так и произошло. Жена бурчала на него добрых пол дня и только к вечеру утихомирилась.
А когда солнце, раскаленной сковородой, стало прятаться за горизонт, она вроде совсем успокоилась:
- Понтелей, сходи, пригласи соседа вечерить. Небось, голодный,- на что Понтелей с радостью согласился, предвкушая попробовать первачка, который его женушка уже добрых две недели, как перегнала, а он до сих пор не знает, где она его хоронит.
С соседом же вышла промашка. Он неторопливо ел, поддерживал беседу, охотно рассказывал о чём его пытались расспросить.Под конец попил крепкого чаю, но от первачка отказался наотрез. А поскольку гость пить не стал, жена Понтелею не налила и пяти, просимых им, капель. Так Понтелей в сухомятку с гостем и просидел. Вот здесь то он и узнал, что гость воевал в Афганистане и что по жизни один одинешенек, если конечно не считать Анчара.
Понтелей, по части выпивки, был человек злопамятный. И, как- то на очередной встрече, со своими собутыльниками, когда разговор зашел о его соседе, он ляпнул, назвав его Моджахедом и добавил, что его в колхозе все так зовут: Моджахед или Валька- Моджахед. Так эта обидная кличка и прилипла к Валентину Михайловичу Пронину, офицеру Советской армии в отставке, неустрашимому воину, бившему этих самых моджахедов десятками.
Осень в этом году выдалась спокойной и теплой. Урожай в саду был отменный, поэтому сторожу невозможно было отлучиться. И по округе прошла молва, что лучше
мимо сада проезжать не останавливаясь, поскольку сад охраняет контуженный с такой же контуженой собакой. Но иные все никак не могли взять в толк, почему это яблоки
рвать нельзя.
- Да я с детства, сколько себя помню, в этом саду яблоки рвал! Да я тебя, Моджахед, долбанный в райцентре поймаю…да я тебя,- кричал мужик из окна «жигуленка», осыпая
сторожа бранью и грозя. – И вообще верни ботинок, твой Баскервилий штанину порвал.
Я на тебя в суд подам за то, что на людей собаку натравливаешь.
Анчар свою службу нес справно. Еще ни одного из воришек он не покусал, рвал штаны, мешки, корзины все, что было приготовлено незадачливыми любителями легко
поживится. Отгонял забредших в сад злобным рыком и гнал нарушителей до тех пор, пока они не покидали охраняемую им территорию.
Урожай был собран. Никогда, за все время существование сада, старожилы не могли припомнить такого обилия яблок. Осталось два десятка деревьев с поздими осенними
плодами. Хозяин сада приезжал, чуть ли не каждый день и говорил Валентину:
- Ты, уж, Валентин Михайлович, еще недельку побереги их, от этих злыдней, еще немного. Это же яблочки элитных сортов. В Москву повезу, космонавтам …в их городок …сам знаешь, лиха беда начала …если там понравится, то контракт заключу на поставку яблок, на три года. Ты уж Валентин Михайлович не подкачай. Не подведи. Очень на тебя надеюсь.- И ласково похлопывал его по спине. – А я тебя отблагодарю, не обижу. Эх, если б весь, у нас в колхозе, народ такой был как ты, а Валентин Михайлович? Как бы мы хорошо жили.
На что тот грустно улыбнулся и как- то без энтузиазма ответил:
- Наверное, я не знаю.
Хозяин сада был человек наблюдательный и безнадежность просквозившая в ответе от
него не ускользнуло. На другой же день он узнал, где и как живет его сторож.
А через день, пока Пронин находился в саду, он привез бригаду и они за пол дня навели в его хибарке полный порядок. Обшили грязные, закопченные стены, потолок фанерой и на них наклеили обои, а на пол положили утепленый линолимум. В окна вставили новые стекла, отремонтировали и покрасили все, что было можно. Завезли новый кухонный стол со стульями, диван и маленький холодильник с электрической плиткой.
Поздно ночью, когда Пронин заглянул на часок другой домой, то остановился в недоумении возле калитки и посмотрел по сторонам. Забор и калитка были новые и он подумал, что впотьмах задумавшись ненароком перепутал дом, но сосед в нетерпении поджидавший его, все сомнения развеял.
- А ты заходь, заходь, Валентин Михайлович, ни то еще увидишь, - в голосе его чувствовалась нескрываемая зависть.- Теперча, как в городе будешь жить.
В доме Пронин пробыл недолго. Он посидел на стуле за новым столом, попробовал кулаком на жесткость диван и, попив воды с чайника, ушел.
Сейчас, когда охранять осталось совсем нечего, сторож иногда мог себе позволить немного расслабится. И в эти недолгие минуты он занимался с Анчаром. Пёс был умнющий
до его Валентина недоумения. Иной раз он вытворял такое, что Валентин застывал от неожиданности и обращался к Анчару, как к равному по умственному развитию.
- Не, Анчар, хватит придуриватся, давай поговорим, как мужик с мужиком. Ты кем был
в своей прошлой жизни? Небось в чём - то проштрафился, вот тебя и упекли в эту жизнь собакой, а? Ох, наверное, смазливым бабником был? А? Кобелино?
На что Анчар, внимательно глядя в глаза Валентина, слегка кивал головой, чем ещё больше вводил того в недоумение. Анчар был единственным его собеседником и те команды, которые приходилось ему подавать, часто носили непринужденный характер беседы. За редким исключением, как сейчас. В это время, он, как бы напоминал Анчару,
кто же из них хозяин. Пёс мгновенно улавливал минуты душевной слабости своего хозяина и в эти моменты, можно сказать, наслаждался равностью положения.
День заканчивался. Подойдя к вагончику Валентин Михайлович остановился и позвал собаку. Анчар живой черной молнией оказался рядом.
- Значит так, слушай и запоминай, - он ласково потрепал собаку по голове. – Я отлучусь на пару часиков, а ты неси службу, как положено. К яблокам никого не подпускай, завтра у нас последний рабочий день и мы с тобой уходим в отпуск. – Пёс внимательно слушал. – Всё, ты что на меня уставился? Иди, неси службу. - Валентин Михайлович улыбнулся и медленно побрёл в сторону дома, а пес, после того как хозяин повернулся к нему спиной так же затрусил в сторону охраняемых деревьев.
Зайдя в дом Валентин Михайлович тяжело опустился на диван. Контузия все чаще и чаще тревожила его голову. Надо было показаться врачу и не просто показаться, а ложиться на две три недели каждый год в больницу, но он этого не делал. Он вспоминал
унижения, творимые врачами, ту недоброжелательную атмосферу при обследованиях и
ему становилось невыносимо тоскливо.
Сейчас он сидел и тихонько успокаивал себя:
- Ничего, Валёс, ничего помутит, помутит и отпустит. Ничего. Держись и не такое
переносили. – Но приступ захватывал безжалостно и неотвратимо. Боль словно выворачивала мозги наизнанку. Ему чудилось, что еще мгновение и глаза его лопнут. От нестерпимой боли он заскулил. Тело на диване, словно одеревенев, вытянулось и он медленно, медленно, сдирая непослушными руками покрывало, стал сползать на пол. И, когда уже никакого терпения не было сдерживать боль, он, по детски всхлипнув, упал на пол и потерял сознание.
Придя в себя он с пол часа лежал не шелохнувшись, тупо глядя открытыми глазами в потолок. Муха ползала по подбородку, по губам, а у него не было сил отогнать её. И не только муху, даже мысли в голове были тягучи и материальны он даже чувствовал, как они перекатываются, рождаясь и умирая. Неожиданно глаза наполнились слезами и переполнившись слезы капельками покатились по вискам. Встретив на пути преграду из седых волос они на мгновение замерли, набрались сил и растворились, оставив после себя только кривую, влажную полоску следа.
- Анчар, - едва уловимо прошептали губы. - Анчар, - чуть громче. Но, осознав, что он один, Валентин Михайлович, повернулся на живот, встал на четвереньки и, цепляясь за диван сел откинувшись. Осмысленным взглядом осмотрел комнату и криво усмехнулся:
- Вот и всё, Валёс, а ты дурочка боялась, вовсе и не больно.
Такие приступы с ним происходили и в саду, но там охранял Анчар и приводил Валентина Михайловича в себя облизывая его лицо.
Выйдя во двор Валентин Михайлович вдохнул в себя полной грудью воздух. Задрав голову осмотрелся. Небо было в белых облаках, редкая синева просматривалась зовущей в себя бездонностью. Листва на деревьях окаймлялась позолотой и с каждым днем все сильнее и сочнее, словно невидимый художник, день изо дня переделывал им написанную картину мира, меняя краски и цвета.
- Эй, Маджахед! А ты чё дома прохлаждаешся? Там твои яблоки тырют, а ты здеся вытягиваешся.- Мужик сидел на брычке вяло бредущей лошади.- Вона они из автобуса табуном по саду шастают.
В голове у Валентина Михайловича, словно что-то ойкнуло, кровь ударила в лицо. Он крутнулся на месте и схватив палку в припрыжку кинулся к саду.
В голове, словно молотом стучало: Не может быть! Не может быть! Анчара убили! Убили! Точно убили.
Никогда в жизни ноги его так не несли. Он несколько раз падал, натыкался на ветви деревьев и когда осталось совсем немного до охраняемых яблонь. Он увидел крышу автобуса. Не соврал мужик, автобус «Икарус» стоял на обочине дороги, а вокруг слышался смех, выкрики, будто люди гуляли по лесу.
- Не сметь! Я сказал, не сметь! Назад! Назад! – Он кричал что было сил и этот его злой, осатанелый крик остановил, заставил замолчать голдящих.
- Я сказал всем назад! – с этими словами он выскачил к разноцветно одетым людям. И остановился в ненависти.
Это были дети двенадцати, пятнадцати лет в основном девочки. Они замерли в нерешительности, вопросительно уставившись на молодую красивую женщину. Та сидела на корточках и гладила Анчара. Яблоки валялись вокруг дерева и виднелись в руках детей.
Женщина встала и решительной походкой подошла к Валентину Михайловичу. Она глянула на него большими карими глазами, улыбнулась, открыто, ласково, что он онемел от её красоты и изящества.
- Вы нас простите, пожалуйста. Это я виновата. Это моя идея. Я заплачу. Вы только скажите сколько. Мы выиграли соревнование по гимнастике…- она что- то говорила, показывала на детей, а он смотрел на неё не слыша, а только впитывая, вбирая в себя её красоту лица, глубину глаз и всю такую необыкновенную и недосягаемою. Только на мгновение он глянул на Анчара, тот сидел опустив голову. "Кабелино" - пронеслось у него в мозгу, «как пить дать "кобелино"».
- Да вы меня совсем не слушаете, я прошу вас простите нас.
- А как же собака ни кого не покусала? Анчар, ко мне.
- Вы знаете, это необъяснимо, но собаки меня не кусают, с детства. Я им, наверное, нравлюсь. - И улыбнулась, неуловимым движением поправив локон. Анчар улёгся у её ног. – Вот видите,- она засмеялась, и присев перед ним, погладила. Засмеялись и дети.
Переборов себя Валентин Михайлович выдавил:
- Ну ладно, уезжайте. Да побыстрее. Пока я не передумал, - повернулся уходить.
- Поскольку вы нас простили, то и Анчарика простите, ладно? Он не виноват. Большое спасибо вам. Мы будем помнить вас добром. До свидания.
- Прощайте, - Валентин Михайлович боялся оглянуться. Но слышал, как дети шумно садились в автобус.
«Икарус» ещё долго стоял, а затем, зафыркав, отъехал. Дети веселились, грызли сочные сладкие яблоки. Восхищались своим преподователем, с удовольствием смотрели в окно и никто не улышал выстрела, его эхо пронеслось вдоль дороги и умерло, так и не догнав автобус.
Хозяин сада приехал под вечер. Он выбежал из машины и чертыхаясь подбежал к небольшому холмику у самого края дороги. В метре валялось ружье и лопата, здесь же сидел Валентин Михайлович, тупо глядя в небо. Чуть в стороне стояло несколько машин с зеваками.
- Ты что ж наделал, Валентин? А? Ты, что же наделал, а ? Такую собаку порешил! И за что? А? За два десятка яблок! Валентин! - Хозяин сада тряс Валентина Михайловича за плечи - Вставай, пойдём отвезу тебя домой. Эх горе, ты, горе. Зачем же собаку порешил? Да пропади они, эти яблоки, пропадом. Вставай, вставай пойдём домой.
Зевак становилось все больше, кто-то спросил:
- А чё правда, что этот придурок свою собаку убил?
- Правда, правда, жалко, что он ей раньше мозги не вышеб, без компота остались.
- А чё, из-за яблок? Правда что ли? – приставал спрашивающий.
- А из-за чего же еще? Из-за яблок, из-за них родимых?
- Ну, точно контуженный…
Когда Валентина Михайловича привезли домой у него вновь случился приступ и его увезли в районную больницу.
Из неё он выписался только зимой. Снег накрыл собою всю землю, дома, деревья.
Постояв на крыльце с минуту ,он грузно спустился по ступеням и опираясь на палку направился к автобусной остановке. Но автобусы уже все ушли, он один стоял на холоде оперевшись плечем о стену. И, когда он уже изрядно замерзнув, решился вернуться обратно в больницу к остановке подъехал «жигуленок» и его окликнули.
- Эй, моджахед, садись подвезу.- Подойдя ближе Валентин Михайлович узнал водителя, это был его старый знакомый, которого как-то гонял по саду Анчар и который обещал при встречи что-то устроить.
Сев в машину Валентин Михайлович назвал себя по имени и отчеству на что водитель хохотнул:
- Да не обижайся, ты. Меня теперь по твоей милости Митькой – драным зовут и нечего, живу не помер.
- Ты знаешь, Валентин Михайлович. Тут про тебя разное болтают. Я, вообщем -то не верю. Говорят, что ты из-за мешка яблок собаку свою шлепнул, а? Не-ет, я не верю, не из-за яблок это. Так ведь, а? Ни такой Валька-моджахед человек, чтобы свою собаку из-за мешка яблок убивать. Так ведь, а? Валентин Михайлович? – И хитро глянул на своего пассажира. - Тот кивнул головой.
- Вот я и говорю, тяпнул небось Анчар тебя за ляжку ты его и укокошил. Так ведь?- И ещё хитрее заулыбался.
- Нет, никогда Анчар меня не кусал, никогда. Предал он меня, Митя-драный, предал.
А предательства я никому не прощаю. Ни кому, - и замолчал.
Так они молча до самого дома и доехали. Водитель почему-то не спросил, как предал Анчар своего хозяина. Валентин Михайлович рассказывать не стал. Ни к чему всем знать.
Это их дело, Анчара да его Валентина Михайловича Пронина, офицера Советской армии в отставке.
* * ** **