18. Моя израильская знакомая. – Продолжение
Прошло уже больше двух месяцев со времени моего нервного срыва. Гости наши давно уехали. Начался школьный сезон, и до обеда во дворе было теперь тихо.
В моей трудовой жизни тоже начался новый сезон: я снова работала, на этот раз – секретаршей у адвоката. Клиентура тут была более интеллигентная, да и в мои обязанности теперь больше не входило мытье пепельниц или чего бы там ни было. Я сидела в отдельной – приемной – комнате, и на моем длинном, изогнутом полукругом столе, отгороженном от посетителей невысоким деревянным барьером, кроме телефона стояли еще компьютер и копировальная машина. С детства питая слабость к разного рода технике, я быстро со всем этим разобралась и теперь занималась саморазвитием: шлифовала свои компьютерные навыки и тренировалась, перепечатывая из красочного американского проспекта неглядя двумя руками одновременно, а не одним пальцем, как я привыкла до сих пор. Кроме того, мне в срочном порядке пришлось поднатаскать и свой английский: «мой» адвокат занимался делами эмигрировавших в Америку и Канаду земляков. Я получала хорошую практику, отвечая на телефонные звонки и печатая по просьбе шефа документы на английском.
Однажды из дома пришло письмо от родителей. Мама писала, что ее бывший сотрудник собирается ехать в гости к дочке: та вышла замуж за нашего украинского еврея и больше полугода назад – «почти одновременно с тобой» - уехала вместе с ним на ПМЖ в Израиль. «Я напишу ему ваш почтовый адрес. Так что – жди от нас передачу!»
Через несколько недель на мое имя пришла посылка с обратным адресом «Israel – Petah Tikva». Несмотря на близость Израиля, ей пришлось немало претерпеть по дороге: коробка была изрядно порвана и даже изгрызена мышами. Кроме обрадовавших нас с Максимом подарков из дому в посылке лежала открытка с видом Петах Тиквы и небольшим, по-видимому, наскоро написанным письмом.
«Лена, здравствуй, - разбирала я незнакомый размашистый почерк. – Ты меня не знаешь, но если хочешь познакомиться, то позвони мне по телефону..., - дальше шел номер. – Меня зовут Оля, мне 24 года. Я жила на улице Марата и училась в 7-мой школе. В Израиле уже скоро год.
Все, пока! Звони. Оля.»
Я, конечно, позвонила ей с работы, и в тот же день мы познакомились. Между нами оказалось много общего - даже слишком много. Оля была не только моей одногодкой и училась в соседней школе. Ее отец, как я уже знала, работал когда-то с моей мамой; моя бабушка была соседкой ее свекрови, а моя родная тетя работала воспитательницей в том самом садике, куда водили маленькую Олю родители, и дружила с ее мамой. До того странным образом даже не подозревавшие о существовании друг друга, мы теперь почти ежедневно созванивались и могли часами болтать обо всем, начиная с нашей жизни «там», которую мы обе не так давно оставили, и заканчивая новыми для нас проблемами «здесь». А так как ее «здесь» отличалось от моего, то и проблемы и впечатления были разными. Это был обмен опытом между землячками, попавшими в новые условия и не совсем еще в них прижившимися. И наши длинные задушевные телефонные беседы ощутимо нас обеих поддерживали.
Почти каждый такой звонок заканчивался неизменной фразой, мечтательно оброненной одной из нас : «Приезжай ко мне когда-нибудь...» Ей, как и мне, было абсолютно безразлично, что наши новые родины «не дружат» между собой; зато мы понимали друг друга с полуслова.
А между тем политическая обстановка немного стабилизировалась, и работа у Султана пошла живее. Мы повеселели и начали строить планы. И общие выходные больше не угнетали, а радовали.
Утром, в один из таких дней, мы сидели вдвоем во дворе возле открытого балкона за домом – того самого, на котором меня когда-то успокаивала Амира, - пили чай и неторопливо беседовали. Максим бродил вокруг наших стульев со своим новым игрушечным самолетом в руках. Солнце ласково светило сквозь ниспадавшую виноградную лозу. Под крышей балкона нежно ворковали голуби, свившие там гнездо.
Вдруг где-то невдалеке раздалась автоматная очередь. Когда почти двадцать лет живешь возле стрельбища, эти с детства знакомые звуки ни с чем перепутать невозможно.
- Султан, стреляют! – вскинула я на мужа испуганный взгляд.
- Стреляют, - медленно ответил он, прислушиваясь, и вдруг встрепенулся: - Похоже, где-то рядом, на Махсуме!
Мы приподнялись, выглядывая из-за дома, но что-либо увидеть отсюда было невозможно. Кроме стрельбы доносились еще и мужские крики. Мимо пробежали соседские подростки, возбужденно переговариваясь на ходу.
- Где это? – спросил один из них Султана, поздоровавшись.
- Не знаю. Кажется, на Махсуме.
- Пойдем наверх, оттуда видно! – предложил другой, и все трое побежали в сторону трехэтажного здания, стоявшего перед нашим.
А стрельба между тем усилилась. К автоматным очередям добавился треск пулемета. Из дома торопливо вышла свекровь.
- Где это? – спросила, вытирая на ходу мокрые руки о захваченное кухонное полотенце.
- Не знаю, мама. Сейчас пойду посмотрю. А вы идите в дом!
- А ты? – ухватила я его за руку. – Султан, ты куда?
- Не бойся, я скоро вернусь. – И быстрым шагом муж направился к соседнему зданию, возле которого собирались, взволнованно переговариваясь, мужчины.
Я растерялась. А им-Однан со спокойной деловитостью забросила полотенце на плечо, собрала на поднос наши чашки и, обронив на ходу: «Лена, не стой, веди ребенка в дом!», - скрылась в квартире. Максим подошел и обнял меня за ногу:
- Мамочка, это салют?
- Да, Максимка, это просто салют, - как можно спокойнее ответила я, выходя из оцепенения. – Беги в дом к бабушке, я тебя сейчас догоню.
- Не хочу идти сам! Буду тут, с тобой, - он неуверенно улыбнулся, гладя меня по джинсовой коленке.
На улице было заметное движение: мужчины, женщины и множество подростков спешили к главной дороге, ведущей на Иерусалим. По ней, тревожно завывая, в сторону Махсума неслись машины скорой помощи. Толпы людей шли в том же направлении по обеим сторонам проезжей части.
К этому времени звуки перестрелки и крики толпы покрыл один новый – шум невидимого за домами и деревьями вертолета. Казалось, где-то совсем рядом громко свистели лопасти.
Подняв с пола уроненый Максимом самолетик, я взяла сына за руку и направилась в дом. В этот момент на крыше соседнего здания появились трое недавно проходивших парней-подростков.
- Эй, абу-Тарик! – позвал один из них. Все мужчины, как по команде, подняли вверх головы. – Это на Махсуме, возле «Ораби»...
Пулеметная очередь, пущенная в нашу сторону с невидимого вертолета, оборвала его слова. Пули просвистели где-то совсем рядом, прямо над моей головой. Я машинально отвернулась, пригибаясь и накрывая собой ребенка. Парни на крыше попадали, словно подкошенные.
- Мамочка, что это?! – повернул ко мне свое искривленное от страха лицо Максим. – Мамочка, я боюсь!
- Быстро в дом! – скомандовала я и подтолкнула его к двери.
Из окна выглянула свекровь, закричала:
– Лена, пригнись! Беги скорее сюда!
- Я бегу. А Султан?
- Придет Султан. В дом - быстро!
Новая пулеметная очередь прорезала воздух совсем рядом, и из-за деревьев показался плывущий вдалеке военный вертолет – пятнистый и растопыренный, как лягушка. Бросив на ходу быстрый взгляд в сторону трехэтажного дома, возле которого еще недавно стояли мужчины, я никого там не увидела, и пригнувшись, побежала следом за сыном.
В нашей спальне, прямо посреди коврика, на котором обычно играл Максим, что-то серело. Я наклонилась и с осторожностью подняла тяжелую железную пулю. Она была разорвана, вывернута почти наизнанку, так что в разные сторону торчали острые клинья искореженного металла. В окне, как раз на уровне моего роста, блестела дыра – аккуратная круглая дырочка, от которой паутиной расходились в стороны трещины. На подоконнике лежали мелкие прозрачные осколки. Я обомлела.
- Амти!!! Иди сюда! – закричала, чувствуя, что у меня подкашиваются колени.
Войдя, свекровь застала трогательную картину: сидя на том самом коврике, я плакала навзрыд, обнимая ничего не понимающего Максима. А он меня тихонько гладил по руке, приговаривая: «Мамочка Лена, не бойся, самолет уже улетел!»
Султан вернулся пол-часа спустя, когда бой на Махсуме был еще в самом разгаре. Рассказал, что с вертолета стреляли по подросткам на крыше («Скорее, чтобы их оттуда согнать, потому что никто даже не ранен, зато выползали оттуда буквально на коленках.»), и что на Махсуме идет перестрелка между палестинскими и израильскими солдатами. Он молча повертел в руках разрывную пулю, понюхал ее и выругался. Потом снова куда-то ушел, попросив нас на всякий случай перебраться в комнату к сверкрови – более безопасную, закрытую со всех сторон соседними зданиями.
А стрельба между тем продолжалась, и протяжно завывали сирены скорой помощи.
...Перестрелка, которую я приняла за начало войны, прекратилась уже к вечеру. На следующий день стало известно число жертв: около ста погибших, не считая раненых; не только городская больница, но и морг в ней были переполнены. Похороны погибших превратились в демонстрацию протеста. Пять дней после этого в Палестине был траур и ничего не работало.
Выйдя потом на работу, я первым делом позвонила уже начавшей волноваться Оле. «Не может быть! – Она ничего о происшедшем не слышала. - Господи, ты там, наверное, до смерти перепугалась, да? Ой, бедные!.. - И моя израильская подруга сочувственно вздохнула: - Лена, берегите себя!»
Уже через пару недель ничего в городе не напоминало о происшедшем, если не считать портретов погибших, расклеенных на заборах и домах. Но наш Максим еще долго боялся вертолетов и самолетов. Стоило ему только услышать звук летящего самолета, как он пригибался и кричал в панике: «Летит! Быстро бегите в дом! Сейчас постреляет!» И я обнимала его, успокаивая и невольно поворачиваясь в сторону аккуратной дырочки в окне, которую сама наглухо заклеила липкой лентой.