17. Болезнь.
Гости приехали. Большая радостно-возбужденная семья уже ждала у нас на веранде, три полностью застекленных «стены» которой были плотно занавешены шторами, а все окна раскрыты настежь.
Несмотря на ранний вечер, все еще было жарко. Встреча тоже была горячей. Как и в мой приезд, все высыпали на улицу, еще издали заслышав сигналящее такси. «Как на свадьбе», - тоскливо подумала я про себя и тоже «высыпала» вместе с другими.
В последнее время нервы мои шалили: неприятные события последнего времени, включая и бегство Женьки, плохо повлияли на мое душевное равновесие. Я стала нетерпеливой, раздражительной и плохо спала по ночам.
К тому же со свекровью мы все чаще «не сходились во мнениях», и нередко конфликт разрешался ее криком и моим напускным равнодушием, заканчивавшимся слезами в спальне. Не могла же я в самом деле запустить в нее кастрюлей или шваброй по примеру моей уехавшей подруги! После наших ссор им-Однан обычно на целый день закрывалась у себя в комнате и демонстративно со мной не разговаривала. Приходившим к ней соседкам-подругам она привычно жаловалась на старость и болячки, и из-за неплотно прикрытой двери доносились громкие голоса старух-подруг, так же заученно ее успокаивавших. В жалобах свекрови мне слышался подлый намек на ее беспомощность передо мной, а ее несчастный голос просто выводил меня из себя.
- Как думаешь, все соседи уже знают, какой я монстр? – спрашивала я пришедшего с работы Султана. – Сначала меня обидела, потом сама же пожаловалась. Все правильно: лучшая защита – это нападение. Говорит, что это – мой дом, а мне тут и пальцем нельзя пошевелить без ее разрешения. То то не так, то это неправильно...
- Лена, take it easy*! – терпеливо убеждал меня муж. (*Относись к этому проще – англ.) – Ты должна ее понять: ты же у нас университет закончила, а она – старая и неграмотная...
- Тем более, - не сдавалась я, - не надо делать из меня дуру!
- Старые – они как дети.
Свекровь действительно была неграмотной простой женщиной. Умом я, конечно, это понимала, но мои духовные силы были тогда на пределе. И, в очередной раз теряя над собой контроль, я снова вспыхивала, как спичка:
- Мне неприятно тебе об этом говорить, но по-моему, в таких делах не нужно быть образованным, достаточно немного тактичности...
- А мне неприятно слышать это от тебя! Ты знаешь, что она есть и останется моей мамой, какой бы она не была. Поэтому постарайся обходиться с ней без войны, по-дипломатичному. Этим ты облегчишь жизнь и мне, и себе.
Нужно отдать ему должное – с им-Однан он тоже периодически беседовал на этот счет.
Однажды я, наревевшись вдоволь в комнате, вышла умыться. Неожиданно из-за угла появилась свекровь и, заметив мое распухшее от слез лицо, примирительно сказала:
- Ну что ж ты плачешь? Не обижайся. Я же как мать добра тебе желаю.
«Да понимаешь-ли ты тогда вообще, что это такое – быть матерью?» - подумала я, вспоминая свою маму и бабушек. Но вслух, естественно, промолчала.
Собственно говоря никто, кроме Султана, не знал, как мне было тогда тяжело. Своим я никогда не жаловалась на проблемы. У родителей у самих жизнь была несладкой. Папу с предприятия «сократили» - наш украинский комбинат-гигант просто обанкротился, - и они с мамой перебивались на ее скудную пенсию по вредности, которую выплачивали к тому-же с большими задержками: в июне дали всего сорок процентов пенсии за прошедший февраль. «Тяжело сейчас жить на Украине, - писала мама, – безработица, дороговизна... Славику не повезло – на похороны бабушки ехал с деньгами, накопленными за последние пол-года работы, так обокрали в Москве прямо на вокзале. Забрали все: и деньги, и билеты. Хорошо еще, что паспорт отдельно лежал. Спасибо ребятам, его друзьям, помогли – скинулись и на билеты и на похороны. Теперь уже неизвестно когда приедет: пока долг отработает, а потом и себе что-нибудь заработать нужно... Одно меня успокаивает: ХОТЬ ТЫ ТАМ ЖИВЕШЬ ХОРОШО...» Мне было до боли жаль родителей; очень хотелось им чем-нибудь помочь, но чем? Нам и самим нужна была сейчас помощь. «Одно меня успокаивает...» Ну разве могла я отнять их единственную радость?
«Терпи, Ленка, терпи, - внушала я сама себе, вытирая слезы. – Когда-то она обязательно закончится, эта проклятая темная полоса!» Но во мне постепенно иссякал запас терпения.
Вот в такое трудное для меня время и приехали родственники из Аммана.
С деверем мы подружились буквально с первых-же минут, несмотря на большую разницу в возрасте – Омар оказался ровесником моего папы. Красивый высокий статный мужчина, густые седеющие волосы аккуратно подстрижены. По профессии Омар был адвокатом, что очень вязалось с его легким дипломатичным характером. Все в семье его просто обожали, и как-то незаметно для себя я пристала к общему мнению.
Совсем иначе у меня обстояло дело с золовкой. Когда-то давно она училась в Советском тогда еще Союзе, но по какой-то причине институт свой не закончила и диплома не имела. Единственное, что она имела от этой учебы – замужество, и вполне удачное, если верить ее иногда довольно пошлым намекам. В отличие от своей сестры-учительницы, Амира нигде не работала. Детей у нее тоже не было, и все свое свободное время золовка проводила в салонах красоты или в магазинах одежды. Красивая и очень ухоженная женщина без комплексов, с весьма подходящим именем Амира* (*принцесса - арабск.) Но что-то в ней меня отталкивало.
Знакомясь со мной, Амира произнесла с улыбкой:
- Ну, я вижу, Султан не промахнулся, выбрал самую русскую из русских: блондинка, высокая, стройная, да еще и глаза голубые. Молодец! – непонятно кого из нас двоих похвалила она. И, дружески хлопнув меня по обнаженной до локтя руке, вдруг заговорила на русском.
- Ничего, что я с тобой на арабски? – спросила с сильным акцентом. – Я уже плохо знать русски. Давно училась, десьять лет ago*... (*назад – англ.) На этом наше «русское» общение закончилось.
Такую непоколебимую и непробиваемую уверенность в себе я встречала тогда впервые. Любую глупость она произносила с само-собой-разумеющимся видом. И хоть Амира была всего лет на восемь меня старше, ничего общего между нами я не нашла.
С приездом родственников хлопот по хозяйству прибавилось, а значит – прибавилось и моих разногласий с им-Однан.
Однажды мы со свекровью были дома одни и в очередной раз за что-то поцапались. Сдерживая слезы, я вышла на балкон, оплетенный с двух сторон виноградом. Неожиданно с улицы к балкону подошла Амира. Ссоры нашей она, конечно, слышать не могла. Бросив на меня любопытный взгляд, золовка вдруг изменилась в лице и сказала на ломанном русском:
- Ну что ты, Лена! Не плачь! Не надо плакать. Кто тебя... заалик*? (*обидел – арабск.)
Звуки родного языка вызвали кучу воспоминаний. И таким сочувствием повеяло от нее, такой заботой, что неожиданно для себя я вдруг разрыдалась и начала жаловаться:
- И как амти не понимает, что одно и то же дело каждый делает по-своему! Если я ставлю чашку влево, а не вправо – значит, в доме – скандал. До чего же надоело так жить!
Я замолкла, боясь ее обидеть: разговор-то о ее матери. Но золовка не проявила никаких признаков беспокойства. Наоборот, она полностью встала на мою сторону и заговорила по-арабски, дружески взяв меня за локоть:
- По-моему, все старые такие: они убеждены, что всегда все знают лучше других. Особенно – свекрови. Моя мама тоже не подарок, я знаю. Но ты не обижайся на нее. Она тебя любит. По-своему, но любит, я знаю. – Она похлопала меня по руке. – И потом – она ведь уже очень старая. Еще несколько лет и – умрет. Будешь потом хозяйничать тут, как сама считаешь нужным...
- Да нет, - уверенно сказала я, недовольная таким поворотом разговора. – Не нужно мне ничьей смерти. Пускай живет еще сто лет, я ей только здоровья желаю. Ты пойми, я о другом. Нельзя так. Я ведь не в гости приехала. А сколько живу тут, все чувствую себя в этой квартире чужой...
Мы сидели с ней уже около получаса, когда с работы пришел Султан. Заслышав громкий голос мужа, доносившийся из прихожей, я поднялась, чтобы идти разгоревать ему ужин. Понизив голос, Амира доверительно предложила:
- Если что-нибудь опять случится, ты не расстраивайся. Приходи ко мне, поговорим. В каждой семье такое случается. Не стоит это все твоих слез!
- Спасибо, Амира!
Я была очень ей благодарна. А ведь не такая уж она плохая, как мне показалось вначале. Живет вот только далеко. После отъезда Женьки мне больше некому было «плакаться в жилетку». Среди русских близких подруг у меня не завелось, а жаловаться невесткам было преимуществом свекрови. А ведь порой мне тут так не хватало умного совета и доброго слова!
Султану о ссоре со свекровью я ничего не сказала – перекипело и прошло. Муж сел обедать, а я, повеселев, примостилась напротив и наблюдала за ним, болтая о том – о сем.
Убрав со стола и вымыв посуду, я шла на застекленную веранду, где вокруг вернувшегося с прогулки Омара уже собиралась семья. По дороге я машинально шагнула в сторону гостинной. Обычно туда, под предлогом чистоты и порядка, никто из домашних свекровью не допускался. Сейчас дверь в нее была приоткрыта. Я уже хотела было потянуть дверь за ручку, как вдруг заметила там Амиру. Я не видела, с кем золовка разговаривала, но меня как громом небесным поразил нечаянно подслушанный обрывок ее фразы: «Не любит она меня, - говорит, - и в доме я, как чужая...»
«Это обо мне!» - догадалась я. Мне стало вдруг невыносимо обидно и противно, слезы навернулись на глаза. В тот момент я хотела одного: ворваться в гостинную и устроить там «разборки». Но дом был уже полон гостей, с веранды доносился их веселый смех. И я почти бегом бросилась в спальню, чуть не сбив выходившего оттуда переодетого и причесанного после душа Султана.
- Что опять случилось? – спросил муж, возвращаясь следом за мной в комнату и прикрывая за собой дверь.
- Господи, что за подлые бабы эти ваши арабки! – охваченная жгучей обидой, выражений я уже не подбирала. – Даже когда человеку плохо, этим попользуются. Да им тут всем на меня наплевать! - Султан молча хмуро за мной наблюдал. А я уже дошла до такого состояния, когда остановиться невозможно. – Правду говорила когда-то Женька: все ваши бабы – стервы! Никому нельзя верить...
- Ну хватит! - сухо перебил меня муж, и меня поразил его отчужденный, холодный тон – видно, он тоже дошел уже до предела. – Не устраивай истерик! В последнее время я только от тебя и слышу, что «чужая», «одинокая» да «никто не любит». Мне это надоело. Дома постоянно напряженная обстановка, ты вечно всем недовольна, мама тоже. Мне после работы сюда вообще возвращаться не хочется. Только настроение портить.
Я надеялась встретить поддержку, успокоение, но неожиданно добилась обратного эффекта.
- У других жены веселые, довольные, а ты только и знаешь, что жаловаться. Я для тебя – вместо мусорного ведра, всю грязь в меня сливаешь!
- Ну что ж, спасибо на добром слове! – обиделась я. – А кому же мне рассказывать, если не тебе? Не забывай, что у меня здесь больше никого нет!
- Ну, тогда не удивляйся, что муж с тобой редко общается. Как ты думаешь – нравится мне слышать такое каждый день?
- А ты как думаешь, от хорошей жизни я тебе жалуюсь? Нравится мне тут?! Это же ТЫ меня сюда привез и теперь в трудную минуту бросаешь! Что, по-твоему, меня здесь, кроме тебя, держит? Ради кого и чего это все, а?
- Ну, если тебе так плохо, и ничего тебя здесь не держит – почему же ты тогда здесь сидишь? Почему живешь еще со мной? Из милости?
Женькина история еще была свежа в моей памяти.
- Потому же, почему и приехала: дура, потому что! Но – с меня хватит! Фенита ля комедия. Это не жизнь, а сплошные нервы! – в отчаянии, сама того не замечая, я перешла на крик. – Я уеду. Я тут больше не останусь – понял?
- Хорошо, едь, только не кричи. Хватит и того, что вся семья слушает. Или тебе нужно, чтобы целый город знал?
Голос мужа звучал устало. Я помолчала, проглотила комок в горле и с навалившейся вдруг смертельной грустью уже тише закончила:
- Ну вот и славно. Вот и разобрались. Больше мне здесь делать нечего, можно идти за билетами.
- Только придется тебе немного подождать. Сейчас таких денег у меня, ты знаешь, нет. Были бы, лети хоть завтра. Я никого тут силой не держу, - и он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
...Взад-вперед ходила я по комнате, нервно кусая губы. Нужно уехать, так дальше оставаться не может! «Отправил бы хоть завтра!» - значит, так я ему нужна... Ну что ж, я уйду. Ну хотя бы временно, пока найдет деньги. Хорошо, а куда? Женька не вовремя уехала, пошла бы к ней. Хотя... у нее самой было не лучше. Господи, неужели все мы тут так заканчиваем?! Но куда же мне пойти? К невесткам нельзя – притворно пожалеют, а потом будут обсуждать, как свежий анекдот. «Иностранка с мужем подралась»... Куда еще? В посольство? Да я даже не знаю, где оно находится; и потом – это уже будет скандал, по-хорошему не получится... Были бы деньги, я уехала бы прямо сейчас, не раздумывая, но мне их такими темпами и за год не насобирать. И занесло же меня в такую даль!
У меня еще мелькнула мысль попросить денег на билеты у приехавшего деверя Омара. Но я ее тут-же отбросила. Он так радовался женитьбе своего младшего брата, привез целую кучу подарков, так меня хвалил, что у меня просто язык не повернулся бы сказать: «Я хочу забрать Максима и уехать отсюда». Нет, я не смогу...
Больше вариантов не было.
Не помня себя, я спешно переобулась и опрометью бросилась на улицу. Мне хотелось идти, бежать подальше от всего этого кошмара и от себя самой. Но бежать было некуда. И я «наматывала» круги по району, меняя улицы и прикидываясь, что тороплюсь по делам. Такое движение меня не то чтобы успокаивало, но хоть как-то механически отвлекало, удаляло от трудного решения. Самой себе я не хотела признаться, что делаю большую глупость. Я не могла уехать именно потому, что я не могла уехать без Султана. Он мне нужен, вот в чем дело! Куда ж я поеду? И как он мог меня так легко отпустить?
Гремя техно-музыкой, мимо проехала новенькая блестящая машина. Обогнав меня на несколько десятков метров, она вдруг притормозила. Свернуть мне было некуда и я храбро продолжала путь, по-прежнему делая вид, что спешу и никого не замечаю. На несколько мгновений я совершенно забыла обо всех проблемах, и липкий страх сковал мне грудь, отчего сердце забилось тяжело и глухо.
У арабов не принято, чтобы женщина поздно вечером гуляла в одиночестве. С мужем, с подругой, с ребенком – но не одна. Это вызывает ненужные толки и мысли, в чем я скоро и убедилась.
Не дожидаясь, пока я ее догоню, машина сама стала потихоньку сдавать назад и вскоре совсем со мной поравнялась. Место было довольно глухим. Совершенно потерявшись, я тем не менее продолжала идти вперед. Вдруг одно из затемненных окон машины бесшумно опустилось и оттуда высунулось усатое лицо подростка лет семьнадцати:
- Эй, ты, иностранка! Куда так спешишь?
За ним в машине довольно скалилось еще несколько прыщавых лиц. Мне, с моим распухшим от слез лицом вдруг стало и стыдно и противно одновременно. Резко развернувшись, я почти бегом пошла обратно к дому, а сзади слышалось обидное улюлюканье и идиотский смех.
Едва распахнув незапертую входную дверь, я сразу же натолкнулась на Амиру.
- Ты что, куда-то ходила? Тебя Султан искал. Вы с ним, случайно, не поссорились? - сочувственно спросила золовка, из чего я сделала вывод, что она слышала наши крики в спальне. «Ну и пускай!» - подумала я со злостью и молча проскочила к себе, стараясь больше никого из семьи не встретить.
А утром я не смогла подняться с постели. Я лежала на мокрой от слез подушке и чувствовала полное безразличие ко всему и какую-то нечеловеческую усталость. Усталость не только от бессонной ночи, но и от жизни вообще. Слезы совершенно непроизвольно струились у меня по щекам, я лежала с закрытыми глазами и думала, думала... Все было плохо, и ничего хорошего от жизни я больше не ждала. Если даже Султан, единственный родной мне здесь человек, меня не понимает, зачем все это? Я с ненавистью посмотрела на лежащую на тумбочке возле кровати приготовленную упаковку таблеток. Бедный мой Максимка! А каково будет узнать родителям? Славику?..
Мне вдруг явственно вспомнилось, как во время свадьбы подвыпивший брат присел за стол напротив нас с Султаном и полушутя-полусерьезно заговорил: «Ты мне, Падишах (так он в шутку называл Султана), смотри, девочку нашу не обижай. Мы ее тебе двадцать два года растили, воспитывали, ночей недосыпали, в строгости держали... что там еще положено говорить? Не помню. Короче, ты Ленку береги – слышишь? Она девка красивая и неглупая – это я тебе как брат родной говорю, я ее знаю...»
Большой соленый комок подступил к горлу. Мне было жалко их всех до боли. И я плакала, плакала... Вспоминала и плакала.
Целый день меня не оставляли в покое свекровь и свояченицы: толпами ходя взад-вперед по нашей спальне, они бестолково-ободряюще улыбались и выспрашивали, что у меня болит. Даже пытались вытащить меня силой из постели. Мне же все было безразлично, и их сочувственно-любопытные взгляды больше на меня не действовали: у каждого из нас есть свой порог чувствительности, свой я уже переступила.
Султан ни на шутку испугался, придя вечером с работы и найдя меня все еще не встававшей с постели. Первым делом муж вытеснил всех в коридор. Два последующих дня, взяв на работе отгулы, он провел со мной. Он гладил мои волосы, успокаивал, пытался уговорить что-нибудь съесть. А я бесчувственно слушала его ласковую речь и думала о своем. И на душе у меня было пусто и одиноко.
... Три дня пролежала я в спальне, и слезы прозрачными струйками стекали у меня по щекам. А на четвертый день утром Султану удалось покормить меня арбузом. Я съела всего малость, только смочила свои пересохшие губы; но с этого началось мое выздоровление. И хоть силы возвращались очень медленно, я больше не думала о своей жизни в прошедшем времени.