- А внутрь заглянешь – страшно становится. Черно и грязь кругом. И всё-то я в этой грязи топил. Всё, что святого было. Когда в отместку, когда по глупости... и черед свой в очищении проспал. Пьяным был – вот и проспал. Скинуть всё с себя мог и из души вывернуть. И прощение получить. Поздно теперь. Поздно, брат, пришел. Теперь конец один... Ты иди, иди. А я посижу... отдохну тут... подумаю. Хотя, чего думать-то. Но спасибо тебе, что зашел. Не побрезговал. Другие, вон, умники, чистенькие... Ну, не буду, не буду. Плохо говорить – грешно. Мне вчера бабка Прасковья сказала. А сама крестится, как от беса. Может, я и впрямь стал на беса похож? Только хвоста не хватает. Но ничего – отрастет. А ты кури, не стесняйся. Дай-ка вот фортку притворю, а то простудишься...
Осуждаешь. Вижу ведь, осуждаешь... Счастливый я человек. Никого-то у меня нет, и никому я на этом свете не нужен. Аж мать родная прокляла. Скоро, поди, в гроб идти, а прокляла. Кха, кха. Да нет, ничего, ничего, кури. Простудился малость. Теперь уж недолго...
Её на днях видел. По другой стороне шла. Ребеночка ведет. Что? Нет, не видела. Я на всякий случай за дерево схоронился. И все у ней хорошо. Сама счастливая, и ребеночек смеется. Так и глядел, пока за домом не скрылись. Побежать хотел, а потом бросил. Ни к чему это.
А ты как? Да, вот еще, вспомнил. Намедни встретил у пивной одного из наших. Признал ведь, а мимо прошел, сделал вид, что не видит. И поделом мне. А спрашивается, о чем мне с ним говорить? Говорить нам и не о чем. А прошлое вспоминать – только душу мутить. Мутить начнешь – грязь подымется. Лучше уж пускай на дне лежит. Так спокойнее будет.
Ну, ты иди, иди. Я же вижу, что спешишь. Спасибо тебе, спасибо, что не побрезговал. А её увидишь, скажи... Ничего не говори. Слышишь. Ничего не говори. Уехал, умер, нет меня... нет. Иди, иди... Не трави душу...
Не спешишь? Дождь-то какой. Слышишь, шуршит. Окна? Да, мыть надо. Все никак не соберусь вот, у бабки даже тряпок взял. Да так-то оно и лучше, когда смутно. Я в последнее время сумерки полюбил. Поставишь свечку на стол и сидишь, глядишь на огонь. Преинтересные мысли иногда в голову приходят. Вот, к примеру, чем я от таракана отличаюсь? И ты знаешь – ничем. Так же вот выглянул из-за угла и бегом, а может, кто только того и дожидается, чтоб каблуком-то и прихлопнуть. Я их даже бить перестал. Вдруг, думаю, такой же бежит, а я его ботинком.
Бред какой-то... А все-таки замахнешься иной раз, а он аж на полметра подпрыгнет и тикать. Умные, значит, тоже.
Дай-ка я свечку зажгу, поуютнее как-то. Вот ты уйдешь в тепло, в свет, а у меня только свечка эта, да тюфяк гнилой уже. Одна надежда, что недолго...
Я ведь её всё пишу. Да что показывать. Мазня. Она ж необыкновенная. Ты понимаешь, она совсем не-обыкновенная. Это для тебя, для них она женщина, не красивая может быть, а она... она Дева святая. Я её в белом пишу. Чистую. Мне и тепло становится. Как будто в гости приходит. Ты не смейся, я разговаривать с ней стал... и она отвечает... иногда...
Может чайку? Не хочешь. А помнишь... Эх, чего душу травить... Фраера её с месяц назад видел. Идет, в себе уверенный, ни на кого не глядит... Разве можно таким быть? Тут простые истины совсем другим боком поворачиваются, а он уверен во всем. И я таким мог быть. Даже почище. А внутри не пускало что-то. Возьмешь, бывало, халтуру, а потом самому тошно станет. Так и бросишь в середине. Ругали, грозили... И продать ничего не мог. Язык не поворачивался деньги выговаривать...
Жить на что, говоришь. Не знаю на что, а только грех это себя продавать, грех. Да ты не обижайся, у тебя жена, мальчишка, тебе их кормить надо. Это тоже святое...
А на ребеночке пальтишко такое, красное с узорчиками и штанишки зеленые. Написать надо, обязательно напишу... Краски кончаются. Да, я не к тому. Найду я их, найду. И холст найду. Всё найду.
Ты из ребят кого видишь? Разъехались, поди, все. Я иногда возгоржусь, страшно возгоржусь, и представлю себе, что буду Там на камешке, у дороги сидеть. И наших высматривать. А как увижу, выведу из толпы, и расскажу, как, да зачем. Туда ж все неопытные приходят, перед лодкой всё оставляют...
Может, всё-таки попьешь чайку-то? Можно и покрепче. Не хочешь, ну и ладно. А я приложусь. Муторно что-то стало. Раньше хоть бабка ругать приходила, а теперь совсем плюнула...
Да ты гляди в открытую, у меня-то часов нет. Потерял где-то. Посиди еще...
Когда кисти в руки берешь, уходит всё куда-то. Озеро, и только мы там... Эх, да что говорить. Ты иди, иди. Пора уже. Не обижайся на меня. Да, да, буду обязательно. Привет жене и сынишке передавай. От меня скажи. Но про это не говори. Не надо меня жалеть. Слышишь. Не надо. Ну, иди, иди... После всё, после...
***
- А-а, ты. А я вот встать не могу, приболел малость. Ну, садись, садись. Скинь, вон, со стула. Да ничего, и на полу постоит.
Опять чего-то принес. Говорю тебе, не хочется мне, а ты всё носишь. Ослаб я что-то...
Я вот думаю, за что же мне так трудно всё достается. Другие просто так берут, а мне всё с оговорками, или когда уж столько заплатишь, что и не рад ничему. Прямо-таки рок какой-то. Может всё из-за меня самого? Я вот заметил, расскажешь о чем-нибудь – обязательно не сбудется. Удержаться не мог, делился со всеми – вот и не сбывалось. Может и к лучшему. Самое главное – это душу не ранить. Все, что угодно отдай, только самим собой останься. И вот ведь, что странно. Чем дальше, тем легче поранить её можешь.
Раньше плюнешь, бывало, на что-нибудь, перешагнешь и не заметишь. А теперь не пускает... А ведь все равно переступал, и мучался потом. Вся жизнь человеческая так – грешишь и мучаешься, мучаешься и грешишь. Никакого просвета...
А все-таки хорошо, что мучаешься. Искупить чем-то хочется. Но здесь другой искус берет. Подашь нищему, и мыслишка противная тут же. Зачтется, мол, после и вернется сторицей. А ведь сам с собой торговался...
И еще порок страшный – гордость. Скольких людей зря обидел. А не обидь – сам обиженный ходишь. Вроде бы как отомстить надо. Это все больше с женщинами. А зачем спрашивается? Помнишь, у Лескова старикашка был, всем всё прощал. Так ведь до этого дойти тоже надо. Собственное «я» истоптать и выбросить далеко... А может оно и будет тогда собственным, когда в других растворится...
Ты Равиля помнишь? Того, что разорвал все и убежал. «Не могу так!» - кричал. А мы смеялись, в компаниях рассказывали... Самим-то слабо было. Нельзя висело и не на волоске, а на пол-волоске. Только чуть в сторону – сразу нельзя. А когда льзя будет – неизвестно. Я вот только года три назад все порвать смог. Гением себя считал. Заморыш этакий, тварь, а всё туда же, на пень норовил. А после подумал – с чем лезу? Пока локтями расталкиваю, сам себе опротивею. Как же дальше-то жить...
Бабка адрес мамашин спрашивает. Написать хочет. Ты не говори. Не хочу перед концом ругаться. В покое хочу... Ангел приходил, с собой звал. Я прямо тогда идти хотел, а потом вспомнил - не всё сделал ещё. Скоро всё будет...
Свечку зажги...
А иного ведь и быть не могло. Помнишь, тогда Платона читали. Там у него где-то о сфере высшей написано. Взглянешь на неё и потом всю жизнь мучаешься, ищешь везде. Опять в Наполеоны полез... Но ведь искал я её, искал, и чувство такое было, что видел однажды. Мельком совсем, так, краешек только, а память осталась. Да и не память, а смутное что-то. Равиль правильно сделал, что разорвал. Видать, быстрее нас вспомнил...
Как-то сон снился. Кругом черно всё, и только тени ещё чернее летают, и страх такой, что трясет всего. Свечку зажечь хочу, а руки ходуном ходят. А как зажег, так все и пропало, только лестница наверх, большая такая. Жаль, что проснулся рано, а то б сходил, посмотрел чего там...
Её не видел? Ну и ладно.
Ты иди, иди... Меня теперь всё в сон тянет. Только вот лестница не снится больше. Иди, иди. Не надо, не туши её. Буду, буду... Иди...
***
Прости за почерк, трудно писать лежа. Бабка говорит, что сегодня преставлюсь, а она врет редко. Я ей это письмо после велел отдать. Только вот зачем пишу, сам не пойму. Вроде обо всем с тобой переговорено, а все-таки завещание, как бы оставить хочется.
Перво-наперво забери у бабки Прасковьи сто рублей – долг мой и за продукты. Спасибо тебе и жене твоей большое. Я бабке еще три с половиной сотни отдал, на похороны. Продал всё-таки, а то неудобно как-то, да и мамаша нехорошим словом помянет. А я, знаешь, не хочу, чтоб меня нехорошо поминали.
Портреты Её стопочкой в углу стоят. С ними сделай что-нибудь, а остальное выброси. Мазня мазней.
И ещё прошу. Положите меня под деревом каким-нибудь. Оно меня корнями обнимет и, глядишь, в себя возьмет. При возможности, конечно.
А так, нечего мне больше завещать.
Этюдник сынишке отдай.
Прощай.