НЛО НБ
VERTEBRATA
О
т редактора (вместо предисловия):
Настоящая рукопись обнаружена мною 24 ноября 1991 года возле трупа неизвестного мужчины, найдённого в лесистой местности на Енисее. Листы, отпечатанные на машинке и сшитые суровой ниткой, были свёрнуты трубочкой, запечатаны в целлофан и спрятаны в жестяном керосиновом бидоне с капроновой крышкой перевёртышем. Труп находился на краю большой свежей воронки неизвестного происхождения (моё сообщение о ней не заинтересовало учёных). Рядом также обнаружено: лыковое лукошко с остатками грибов, старомодные очки с выбитой правой линзой, удивительно маленькие (разве что для маленького ребёнка) (отрицательные диоптрии); лапка грызуна, то ли обоженная, то ли за-сушенная, как талисман. Ни денег ни документов найдено не было. Особо обращает на себя внимание со-поставление дат в тексте (например, Т…), которые соответствуют будущему времени. Ушлый фантазёр тут же предположит, что погибший – неудачный путешественник во времени, хотя я лично склоняюсь к мысли, что автор (если это действительно он) – неоригинальный бомж – графоман, желающий привлечь дополни-тельное внимание к своим (довольно забавным) бредням. Так или иначе – жаль. Жаль никчемной смерти. Тело осталось невостребованным из морга Красноярского ГУВД и похоронено неопознанным в захороне-нии № 5228 на левобережном (гражданском) кладбище г. Красноярска.
Н. Бодров
«..Я жив, он мёртв. О чём нам разговаривать?…»
НОВЕЛЛА № 123 (рукописный лист. Плохой почерк)
Чтобы опубликовать записи «Лаборатории точных замыслов», мне пришлось обращаться по разным ад-ресам. Не могу сказать, что меня подняли на смех или прогнали откуда-нибудь. Этого не было. Но и опуб-ликовать эти материалы, я так же нигде не смог. Возможно. Негативную роль сыграло отсутствие системно-сти материалов, их кажущаяся бессвязность (многие редакторы даже сомневались в их литературности и спрашивали меня, зачем я принёс им канцелярскую переписку), хоть я и пытался привести их в порядок.. Думаю, что в эпоху либерализации, когда портфели редакций забиты массой сногсшибательной информа-ции, мои материалы, будь они трижды интересны, попросту не привлекли бы внимания, а стало быть, не нашли бы своего читателя, и затерялись бы в пенистой печатной волне. Участь их, даже при положитель-ном решении вопроса публикации (это теперь уже) представляется мне печальной. К сожалению, из просто бы не заметили. Я, как сейчас, вижу глаза среднего читателя, затурканного делами и заботами, который едет в монокапсуле на свой родной завод и пробегает эти новеллы с угла на угол, как передовицу, в «Но-вой правде».
- Шыр-р…Шыр-р…» – шелестят страницы.
Двадцать минут. Пожатие плеч. Ноль эмоций.
Спокойно рассуждая, я прихожу к выводу, что время этих бумажек ещё не пришло. Как узнать, что из них стоящее, а что – пена? Да, наверное, и в этом случае, зёрна неотделимы от плевел. И то, и другое так схо-же, что у читателя нет желания, да, честно говоря, и возможности разбираться как, где, и почему. Ему ус-петь утолить сенсорный голод. Успеть проглотить всё, всё и всё…о многом узнать, услышать главное.. А река информации, после разрушения искусственных плотин, с каждым днём норовистее, бурней. До разде-ления ли здесь?
Впрочем, возможно, что вся информация – зёрна, а плевел и в принципе-то быть не может, хотя не исклю-чено, что это как раз наоборот….
Так или иначе, я, сейчас уже устроенный в жизни, спокойный и уверенный в себе, я сижу за дощатым сто-лом возле керосинки, и считаю, что так оно, вероятно и лучше. Я листаю эти подшитые листы с обгорелыми краями, перечитываю, вспоминаю, размышляю.
- Да, – думаю, - ещё настанут такие времена. Поутихнет шумиха. Снова этих брехунов возьмут за горло и опять будет дефицит слова. Вот тогда-то…
Кто-то из действующих и ныне живущих героев умрёт (как, например, Эмма Оттовна Шварц. Болеет. Ка-жется, на ладан дышит), кому-то всё будет до лампочки, кто-то окунётся в другую жизнь и напрочь забудет про «ЛТЗ» (Лабораторию Точных Замыслов). Мне кажется, машинистка Ирочка (ах, чёрт, забыл фамилию! Надо же, а только два года прошло!) окунётся в семейную жизнь, кто-то забудет детали или попросту не будет воспринимать ничего, связанное с лабораторией, так психически остро, как раньше (доходя до нерв-ных фолликул, депрессий, биений на ковре (как, например, Володя Пограничник. До сих пор с ужасом вспо-минаю, как, рискуя жизнью, я ночью снимал его повешенное тело с фонарного столба) и прочих неожидан-ных, немотивированных поступков. Прочитает и отложит в сторону, как самый рядовой читатель, недоумен-но пожав плечами. Наконец, я надеюсь, что с течением времени Володя – вахтёр (а мне теперь кажется, что он реально существует, даже, если не считать массовой галлюцинацией тот случай в коридоре и не отождествлять его с проделками Г.Г.) сам собой исчезнет, как монстр, ужасный фантом, плод наших боль-ных фантазий и не сумеет воплотить в жизнь свою страшную угрозу, которую послал мне вдогонку, в ночь, когда я, дрожа от страха, выкопал из снега останки текущего архива Лаборатории. Кто-то (видимо, он) стре-лял мне в голову. Близко. Метров с пяти – семи, дробью (крапинки пороха до сих пор остались в моей коже на левой щеке, а ухо, изодранное тремя свинцовыми шариками срослось в какую-то замысловатую хряще-ватую фигуру),
….Архив, как мне помнится, располагался в четырёх, соединённых крестом комнатах, на третьем этаже в том угловом здании, что находилось на улице Совместной Армии. После разгрома, конечно, было трудно его узнать. Ещё сложнее было соориентироваться внутри (многие стены оказались пробиты, повалены, вс кругом выжжено… Даже некоторые межэтажные перекрытия провалились и осели в виде карточных доми-ков. Да, что и говорить! Горько печалилось сердце того, кто сработался, сжился, можно сказать, сросся с этим зданием…) Трудно попасть внутрь помещений, поскольку центральный вход оказался сильно разру-шен и представлял собой кучу обломков, возвышающихся почти до крыши. Поговаривали, что солдатня резвилась, стреляя по окрестным дворикам из пулемёта, установленного как раз над парадными дверьми. Танкистам, штурмующим здание, пришлось бить прямой наводкой именно туда. Да, ещё не два – три раза, а раз десять, не меньше… Трудно сказать, почему мне пришла в голову мысль разыскать останки архива. Зачем? Кому они нужны? Чтобы опубликовать их? Опять же, нужно ли это? Сам Г.Г, судя по слухам, убит и, говорят, похоронен. Тоталитарный режим сокрушён. Зло наказано. Кого теперь заинтересуют эти обгоре-лые обрывки? Да, и существуют ли они в природе?…
… Короче говоря, из груды, ссыпавшихся в подвал железных ящиков, мне удалось раскрыть только один, изрядно покорёженный осколком снаряда. Ящик побывал в огне, позже внутрь попала вода, и вы можете легко представить себе то печальное зрелище, которое мне открылось, когда, ободрав до крови руку, я всё-таки подковырнул тяжёлую крышку. Пробежав взглядом пару листков, я понял, что текст, в основном, ещё можно разобрать, а если, где чего-то и не хватает – разобраться по смыслу. Так что, дорогой мой приятель, (а читателя я представляю непременно мужчиной) не удивляйся хромоте стиля. Местами записи других ав-торов (того же Бориса Никитовича) дополнены, домыслены, досказаны мною, а я, надо сказать, слабый ли-тератор и стилист, тем более…
Итак, вмёрзший в грязный лёд , полузанесённый снегом ящик, лежал на самом краю провала, и я, чувст-вуя в душе неясную тревогу, перекладывал шелушащиеся, с обгорелыми краями листы себе в рюкзак и портфель (благополучно оставленный там, впрочем, как и спортивная шерстяная шапочка, сбитая встре-лом). По закопчённым стенам гуляли световые пятна ночных прожекторов. На улице гудели далёкие мото-ры, слышались шаги и приглушённые разговоры патруля. Перепуганные наряды бесчинствовали вовсю и палили без разбора во всё движущееся, без лишних предупреждений. Что и говорить, комендантский час был в самом разгаре…
В какой-то момент…(я вообще люблю многоточия…) я почувствовал близкую опасность. Понимаешь, это трудно объяснить. Вообще-то, сейчас с нынешних нормально- материалистических позиций мне многое трудно растолковать, разъяснить. Иногда я терзаюсь мыслями – а не бред ли всё это? Не придумал ли я сам этих людей, эту лабораторию (будь она неладна!), эти события?… Может, я так и работаю всю жизнь, с самого рождения, как и теперь, клепальщиком? Может, и сами роды-то принимал где-нибудь здесь, в курил-ке, наш слесарь Егорыч? Так, с тех пор и нахожусь на штате, правда, теперь, клепальщиком третьего раз-ряда (расту!), а всю эту ахинею придумал от монотонности и скуки жизни… Не знаю. возможно и так… Я не сбрасываю эту версию со счетов, но всё же думаю, что события, о которых мне хочется рассказать, реаль-ны и на самом деле произошли со мной два года тому назад. Конечно, ухо можно покалечить и кувалдой (очень даже запросто. В кувалде – примитивные синтез-мозги. Имеется в виду, в самом ударнике. Это моз-ги с примитивной защитой (пружина) и настроены исключительно на клёпку. Это удобно и производительно. Однако поломки происходят в самом в любом , даже самом надёжном механизме. Никто не гарантирован от случайностей. Исключительно безопасные устройства могут раздробить руку, а при сотрясении синтез-мозгов, и по голове заехать. Очень даже запросто… Недавно один рабочий захотел подработать. Увели-чить производительность труда. Стал работать двумя кувалдами. Они его и затюкали. Насмерть. Мастер просто ахнул. Ни одной заклёпки за смену. День впустую… Ну, да ладно…) Бумажки эти я мог и сам нака-рябать (хотя почерк-то разный… А есть и вообще листы, отпечатанные на машинке…) Мог и действительно где-то откопать… Да, мало ли сумасшедших имеют доступ к бумаге и ручке! Может, и Г.Г., похороны кото-рого (реальный факт!) в прошедшем Декабре были искусственно примазаны мною к выдуманным событиям и на самом деле с моим воспалённым бредом никак не связаны и не имеют ничего общего. Всё может быть… Я часто (особенно вечерами после работы) думаю об этом. Давняя контузия в танке даёт знать о себе… Мало ли… И всё-таки склоняюсь к мысли, что всё это было на самом деле, что не так давно жили на свете эти люди (а некоторые живут и поныне), ходили каждый день на три часа в Лабораторию (без выход-ных, отпусков и праздников), выдумывали, искусственно бредили, вызвали галлюцинации, делая эту трек-лятую газету «Известь» для единственного читателя (Г.Г.) и потихоньку на самом деле сходили с ума. Вполне возможно, что заминированная правительством развалина на улице Совместной Армии это и есть бывшее издательство, типография и лаборатория Г.Г. (а, может, и ещё что-то…) Вероятно, что изуродован-ное выстрелом левое ухо – результат бдительности и меткого прицела Володи-вахтёра (если только он су-ществует), а вовсе не обычная производственная травма. Не исключено, что все эти листочки, наконец, - материал для «Извести», результат плодотворной деятельности донор- корреспондентов Г.Г., а вовсе не плоды безумства компании параноиков с шизиком во главе.
По городу, кстати, давно ползли слухи о стае волков – разрушителей автомобилей под предводительст-вом обнажённого Маугли – переростка (как не хочется верить! Может быть, это всё-таки слухи…) Предпола-гают, что волки частично разумны. Кстати, что же значит «частично»? когда я впервые услышал об этом, сердце замерло в груди. Бьюсь о заклад, это идея Володи – пограничника, а какие бредни он ещё навыду-мывал – бог знает… Ну, так вот… Что-то постоянно сбивает с толку, словно снова кто-то лезет своими ко-рявыми пальцами – мыслями под мою черепную коробку и расшвыривает в беспорядке мои собственные. Собранные в кучу… Итак, сижу я возле наметённого сугроба, достаю из ящика бумажки и вдруг улавливаю опасность. Знаете, как акула чует кровь, так и я ощущаю опасность. Это нечто тревожных ноток, типа моле-кул опасности, несущихся от неё самой и задевающих мои нервные окончания. Это кусочки чьих-то чужих мыслей, которые неведомый владелец старательно укрывал, утрамбовывал, прятал под своим черепом, не выпуская наружу. Однако они нашли крохотную дырочку и вылетели наружу. Сейчас я уже не гарантирую точности. Хотя, что это меняет? Важно понять суть…
Я вздрогнул от страха. Ко мне кто-то подкрадывался. Животное ли, человек - не знаю, но он хотел убить меня!
«…ть …крова… х-х-х… тс-тс… подкра… горло… тс-с-с…м-м-м…»
Это было летучее настроение, летучая эмоция, которую мне удалось уловить. Будь я нормальным – каюк. Он бы пришил меня сразу (а я грешу на Володю – вахтёра). Каким образом я спасся, до сих пор не знаю. Впрочем, в ухо он мне всё –таки влепил заряд. А, может, моя ненормальность этим только и усугубилась (разведу руки). Так. вот, что я хотел сказать…
Кажется, первой эти бродячие эмоции уловила Ирочка – машинистка. По моему, тогда было лето. Окно распахнуто настежь. Наставительно вещал репродуктор на столбе. Борис Никитович что-то увлечённо рас-сказывал Эмме Оттовне, которая разливала чай и традиционно изумлялась. Володя – пограничник сочинял стишок. Ирочка печатала, окружённая, как всегда, бело-молочной взглядонепроницаемой сферой (до сих пор не могу понять, из чего она состоит?), которая возникала всякий раз, когда начинала стучать пишущая машинка. Молочная дымка окутывала белой, идеальной формы пеленой пространство вокруг аппарата, видимо, для удобства печатающего (снижение отвлекаемости). Она была проницаема для рук, ног, пред-метов - Ирочка часто протягивала мне сквозь неё отпечатанное (выглядело это несколько дико: из гладкой поверхности торчит рука с листочками), бросала длинные, явно недокуренные бычки в угол, где, по идее, должна была стоять корзина с мусором, изредка просила подать ей что-нибудь. После прекращения работы уже секунд через пятьдесят (я специально засекал!) сфера растворялась в воздухе так же загадочно, как и возникала. Борис Никитович говорил, что раньше машинка этим свойством не обладала. А что, да как, я не знаю, но Борису Никитовичу в этих вопросах верить можно. Спросить Ирочку напрямик я не решался, да она обычно темнила, храня свою тайну.
Стук прекратился. Ирочка вышла из сферы. Руки в боки. В зубах – сигарета. Без туфель. В одних чулках. Вопросительно всех оглядела и безапелляционно спросила:
- Ну, и что, долго будем этой ерундой заниматься?!
Вопрос, тон, которым он был задан, и внешний вид не произвели на нас никакого впечатления.
- Ну, что замолчали? – повторила она. – Вовка, это ты что ли?
- Если ты опять про беременность, то нет, не я…
Плюнув в его сторону сигарету, она повторила вопрос, глядя уже на меня:
- Ты?
- А, что собственно….? – начал я.
Она фыркнула и, продолжая глядеть в мою переносицу, обратилась к нашей пожилой парочке:
- Борис Никитович, а вы способностями к телепатии не обладаете?
Потом Ирочка битых пять минут объясняла, что всё утро она ведёт борьбу чувств, умов, в буквальном смысле слова, с кем-то, кто упорно лезет своим свинячим рылом в её светлые мысли и мешает работать. Быть феноменом, заявила возмущенная секретарша, хорошо, но надо же и делом заниматься (она заявила это, переводя взгляд то на меня, то на Володю- пограничника).
- А сейчас? – спросил Борис Никитович и перекрестился.
- Ничего вроде бы не чувствую… Как будто, сейчас нет, - ответила она, подумав.
- А что хоть внушали-то? – продолжил Борис Никитович.
- Ну, вообще-то… разное… какую-то дрянь типа: «Брось… порви… разломай машинку… Дура… Удавись… если сдашь материалы в печать – удушу в коридоре….»… Другие угрозы… Мат… И через слово: «Г.Г. – говно»…, - она покосилась на телекамеры под потолком, - так это не вы?…
Борис Никитович отхлебнул чай и выдал своё резюме:
- Знаете, Ирочка, по- моему, здесь был только что Володя – вахтёр собственной персоной… Думаю, он об-ладает такими способностями. А что вы на меня так глядите?! Так смотреть нельзя…
- Но ведь мы вчера ещё выяснили, что всё это вымысел, страшилка, которого выдумали те, кто здесь был до нас…
- Сидор Петушевич, если точнее, - сказал Борис Никитович, - ныне покойный.
Повисла неловкая пауза, после которой, так и не дождавшись вопросов, Борис Никитович закончил свою мысль:
-…Возможно, нам придётся пересмотреть наши взгляды. Даже великий Гали…
НОВЕЛЛА № 126 (2) (Рукописный лист. Нижние углы обгоревшие. Середина размазана. Мелко)
При входе.
Жизнь представлялась ему непрерывной цепью событий, словно кинолентой, прокручиваемой перед гла-зами и возбуждающей в мозгу резонансные картинки. Длинная кинолента. Очень длинная. Затем несколько пустых квадратиков с крестиками, звёздочками, указанием формата, и снова, снова, снова бесконечный, странный, но в целом приятный фильм. Каждая серия – жизнь. И новые съёмки продолжаются, хотя и ста-рые ещё не успели прокрутить. Жизнь течёт. Она пульсирует в нервных клетках, как влага в сосуде и до тех пор пока продолжаются эти пульсации, пока существует этот резонанс – он жив. Всходили и заходили звёз-ды, чередой марионеток мелькали люди. Древние, настоящие, будущие. Отступало море, обнажая гигант-ские валуны… и снова приближалось… Тряслась земля, разрываясь там, где не хватало материи на её крутых мышцах, и вспучиваясь горами там, где скальных пород было слишком много. Всё это живо волно-вало его, интересовало, влияло на него и он, по мере своих слабых сил, влиял на всё это.. В этом и заклю-чался процесс, смысл, суть жизни откликаться, отзываться на то, что происходит вокруг и добиваться от всего окружающего отклика на собственные реакции. Его собственная и система окружающего космоса должны соприкасаться, раздражать друг друга и балансировать без остановки, непрерывно находясь в про-цессе, постоянно находясь в движении, в жизни…
Иначе – смерть.
- Смерть, - думал он, - это остановка взаимодействия, прекращение влияния систем. Обрыв киноленты. А если не искушать судьбу? Если ленту зациклить? Связать штук десять эпизодов, склеить финал с началом и запустить навечно? Перпетуум Мобиле. Наркомания. Бред. Вечное движение в сообщающихся сосудах. Да, и течение, как таковое, дозированное, кусковое, корпускулярное, чего в природе не должно быть прин-ципиально… Как сделать время дискретным? Зачем гадать – утопичность сооружения идёт от фундамента. Фундамент – утопия и всё остальное тоже.. А если эти пассы невозможны, то возникает вопрос: как уловить ту грань, единственную секунду между жизнью и смертью и что собой представляет человек в тот момент, когда он уже не здесь, в этом мире, но ещё и не там7 Мир Смерти – реальность. Мир жизни –тоже. А третий мир? Есть ли он? Что это за мир? Как там течёт время? Что и кто там живёт? Сколько длится этот мир, эта неуловимая секунда? Кто знает… Но нельзя же утверждать, что он не существует… но где он? И где тот человек, который находится там? Может, за эту секунду, когда мы скорбно стоим у ложа, им прожито с де-сяток жизней в других мирах, в иных телах и событиях? Никого не спросишь… Жуткий баланс: «до» – жизнь, «после» – смерть.
- Ясное дело, бормотал он почти вслух, я умру для себя в один, далеко не прекрасный день, когда переста-ну реагировать на изменения внешней среды. Она будет двигаться, шевелиться – ноль эмоций. А если на-оборот, значит труп сама среда, а я жив (хотя тут вообще уместен вопрос: «По отношению к кому?»). Но насколько я могу считать себя живым, если мне не с кем будет взаимодействовать? Эй, послушай, я! Ведь уже будучи трупом, я всё ещё буду помехой, раздражителем… И даже, если меня закопают по традиции в землю, забудут о моём существовании…
Он живо представил покосившийся крест, ржавые решётки, безнадзорную могилу, развалившийся в толще суглинка гроб, могильных червей, пронизывающих истлевшее тело… Безрадостная картина.
- …Так буду ли жив я, если отсоединиться система? Если она исчезнет и ни на что не будет влиять? Не мо-гу же я один трепыхаться в темноте ни для кого… Робинзон хоть знал, что где-то там… Знал и надеялся… Даже для себя. Кто будет знать о моём существовании, а если никто, то снова: «живу ли я?» А вдруг моя система совсем не простая? Если и я сам состою из десятков, сотен, тысяч других систем? Если я сам -мир? Неведомый и громадный. Если я буду взаимодействовать со своими составными частями – с систе-мами из которых состою? Я… Один. Вокруг чернота. Но я живу. Функционирую. Отвечаю чувствами на свои же эмоции. Развиваюсь, совершенствуюсь. Старею, умираю, снова рождаюсь. Но живу ли я? А может и сам я – часть мира, составная единица системы.. Один из миров, составляющих большой грандиозный микрокосм, который и сам состоит… Матрёшка… Бесконечная матрёшка…
Он представил себе незнакомого сердитого мужика, одиноко парящего в космосе и себя в нём, скажем, долькой печени или мизинцем, или ещё чем-нибудь… пусть даже этим, о чём вы подумали.
- Мужи-ик, - позвал он незнакомца, но тот даже не подумал отзываться.
- Так это, наверное, я и есть! – осенило его, - а , может и нет… Возможно, это кто-то во мне и я сам состою из таких вот мужиков…. Какой смысл орать? Погоди – погоди, а общество? Всё наше общество? Вся наша жалкая , склочная планета может только и есть – кирпич в чьей-то стене? Вероятно, мы, и я, и моя жена, и дети, и Василь Васильевич, и соседи, и тёща, и начальник, и продавцы в магазине – все, если отойти на большое –пребольшое расстояние, составляем не какую-то бесформенную кучу, а этого самого сердитого мужика, одиноко висящего в космосе и не знающего – жив ли он или мёртв. Представляю себя на его месте. А, может, и на своём, только… Только в это трудно поверить. На это просто не хватит поверхности мозга и глубины глаза. Все наши противоречия – его физиология. Все наши процессы – его жизнедеятельность. Представляешь, идёт демонстрация. Выкрики, лозунги, флаги, микрофоны, и т.д. и т.п.…. Идёт эта масса народа по улицам на Красную (ну, пусть, на Красную) площадь. А глянь издала – да это просто мужик кот-лету несвежую сожрал и она идёт по пищеводу. Спускается… А уж куда она опустится и во что превратится по пути кто знает. Жена с мужем поругалась – раковая клетка. Две, три – уже опухоль. А он ведь тоже че-ловек, ему жить хочется. Или, например, едет этот самый мужик в трамвае и вдруг сердце закололо (ну, пусть, он уже не в космосе). А прильнуть поближе – глядь, так это, скажем АБВ-нцы ракету на Марс запус-тили, ну, или тот же Тюльбукский радиотелескоп просторы Вселенной обшаривает. Звезданёт печёнка по селезёнке, а того не понимает, что система-то замкнутая. Вот и корчится мужик, вот и мучается. Да, мало ли… Конечно, может быть, это и бред собачий, но чем собака - не человек? Так умно смотрят… Именно собаки. Будто бы знают, что они – целый мир, а мы – молекулы шерсти у них под хвостом… Но и это………………………………………………… ……………………………………………………………………………………………………………………………….. …..ду что-то поглощать, что-то выделять, но анализировать это смогу только я сам, так как попросту боль-ше никого не будет. Не значит ли это, что система нарушена и один из двух компонентов, даже полностью исправный, никогда не сможет создать то, что мы называем «жизнь»? С другой стороны, мёртвая мате-рия… Можно ли восстановить её связь с миром, то есть оживить? Каза…………………….. ………………………………………………………………………………………………………………………………. ….ак ёжик в тумане. А, может, все мы и есть этот самый ёжик в тумане? А вдруг только лист на спине у крохотно-го иглокожего?
…Многие умирают в страшном горе, именно от того, что жизнь заканчивается и они уверены, что никогда жить не будут. Глупыши! Жизнь это обязанность, это адский труд. Она бесконечна и безначальна. Жизнь – это не индивидуально, это коллективно. И избавиться от неё в наших масштабах невозможно. А те, кто умирает… У них слишком большое самомнение, самоосознание своего «я». Успокойтесь, вы никогда не умрёте, как, впрочем, и никогда и не рождались. Вас никогда не было на свете и вы были всегда. Правда, для этого необходимо понять и пожертвовать вашим пониманием того, что в глобальном масштабе вашего собственного «я» никогда и не существовало. Вы – ёжик. Вы – одна из его клеток. Вы – это он и есть.. Вы – это я, вы – это моя жена, дети, вы – это Василий Васильевич и соседи, и тёща, начальник и продавцы в ма-газине. Вы – всё наше общество. Вы – ёжик в тумане. Дымка непроницаема, и иглокожий бессмертен… Так, что умирайте (если умираете) с улыбкой. Жизнь продолжается! Жизнь это та же смерть, то же се…………… ……………………………………………………………………………………………………………………………………… ……….ть! Вперёд, а там ра…………………..
НОВЕЛЛА №117 «Б» (полных два листа)
Человеку для счастья нужно сравнение. Положительное соотнесение (иначе это уже не счастье, а совсем наоборот). Сравнение себя и других. Крупицы своего на общем фоне. Или своего фона на основе прочих крупиц. Если человек посчитает, что он живёт лучше (обывательски – богаче), значит, он счастлив. В самом деле, кому нужны несметные богатства на необитаемом острове? Фона нет - и счастья нет. Видимое мате-риальное благополучие - субстанция не абсолютная, а относительная. Кстати, это и есть одно из многих отличий человека от животных. Мне кажется, что разумные животные (я имею в виду мохнокрылых страу-ми) понимают материальное благополучие, как категорию абсолютную, и потому-то все они, кто высидел больше двух яиц, поголовно счастливы. Иные же наоборот. Жерар говорил, что на Сириусе V разумом при-вивали бегонию обыкновенную (ну, разовая серия… Помните, тогда ещё был резонанс в печати против вы-рубок, как формы геноцида?) Так вот… Там, говорят, понятие счастья даже выделило два новых биологи-ческих вида этих самых бегоний. Контрольный контингент Бета Сириуса. Подпространственная планета Зэ, третья по счёту от своего светила (Будтодар – серия). Так вот, бегонии на нём, так и остались обыкновен-ными растениями. На остатках суши распостранилась же так называемая «Бегония сапиенс», причём как вида А, так и в Б. Последний отличается стабильностью привития разума (лабораторно у всех тестируемых особей выделены компоненты счастья. Чем не доказательство?). Интенсивная приживаемость. Хорошая корневая система (гены доразумных предков), нетрансформируемая на протяжении всего хода экспери-мента. Упругий стебель (новое благоприобретённое качество), характерный доминантный признак – нали-чие двадцати четырёх листьев. Прекрасно поддаётся разведению в домашних условиях. Тяготеет к почво-ванию и гидрации. Горшковен. Коэффициент разумности – 0,6 G независимо от флуктуаций. Неагрессивен. В нормальных условиях образует шестиглазковые 24-молекульные накопительные сбарклубни, различи-мые под скреперным микроскопом. Смешанное водочно – селёдочное питание. Зачатки нервозной и жел-чеглоточной систем. Привнесение вида А нокаутационнного эффекта не даёт. Кстати любые особи вида А, привнесённые в среду вида Б, проявляют тенденцию к хорошей приживаемости, задатки лидерства, пре-красную приспособляемость и явное повышение основных характеристик жизненного тонуса.
…Это ещё что! Жерар, конечно, остряк, но иногда (как сейчас, например) я ему склонен верить. Так вот, вид А (а биологи говорят, что его уже можно выделить в особый вид) даёт совершенно иные показатели. Привитие разума даёт непостоянный результат (а что вы так смотрите? Разум так же отторгаем и не всегда желателен для живой материи… Вообще, так глядеть на собеседника неприлично… Видели бы вы своё лицо в зеркале….) …Так вот, разум – вещь неоднозначная. Большинство особей после трёхнедельного ка-рантина возвращается в исходное доразумное состояние, с отрицательными последствиями, вплоть до усыхания без видимых причин. Компоненты счастья выделяются в исключительных случаях и, как правило, только у 26-листовых особей с повышенным тонусом. Зафиксирован факт образования подпочвенных ступ-ней (клубней) с тенденцией выпираемости из почвы псевдоколенных суставов у 27-листковой четырёхлет-ней бегонии вида А. Упругий хрящеподобный позво (зачёркнуто) стебель. Почвуется, но появляются при-знаки уксусной пищеварительности. Двадцатишестилистковые бегонии вида А горшкуются без применения насилия. Двадцатисемилистковые виды, вероятно, способны автономизироваться и расценивают горшок, как некую точку отсчёта, либо необходимое обиталище. Коэффициент разумности доходит до 0,7 G. Растёт по мере увеличения флуктуаций. Попадаются элементы агрессивности. Двадцатисемилистковые бегонии вида А – «Сапиенс» оказывают гуманитарное подавляющее влияние на все остальные растения, за исклю-чением «Бегонии натуралес», которую приручают и проявляют склонность к культивации. При дополни-тельном привнесении двух или нескольких двадцатисемилистковых особей появляются характерные при-знаки борьбы за лидерство. Сберклубни начисто отсутствуют. Бесплодны. Вид воспроизводится –исключительно лабораторным путём.
….Жерар, помнится, плохо кончил. Вернувшись с Будтодара, он получил обещанный пансион от государ-ства и ограничение в предпринимательской деятельности от своего идеологического настваника. Вскоре впал в депрессию и замкнулся. Отчего-то стал разводить рыбок, а позже, казалось, совсем потерял интерес к жизни. И в результате, как многие сосунки его склада, сдался. Приобрёл простейший бытовой кульмина-тор и стал доэволюционнировать. Последние разумные слова, которые я слышал от этого существа, ус-певшего уже порядком оволосеть, была фраза: «…Может, счастье и благополучие, и в самом деле, различ-ные понятия? И в таком случае, наша погоня за чем бы то ни было, попростуне имеет смысла?… Поскольку благополучие полностью относительно, а мы абсолютно разумны…»
Он пробормотал эти фразы (как я узнал впоследствии) в телефонную трубку, поднесённую к его рту за-ботливой сиделкой... Тоже мне гер-рой Дальнего Космоса!! Нервотик, слабак...
НОВЕЛЛА № 132 (лист совершенно не пострадал от огня. Рукописно. Разорван пополам без ущерба для текста. Чувствуется рука Володи-пограничника).
* * *
«ПОМОГИ».
Зацикливаясь на слове «одиночество»
Пишу, макая кончиком пера в сквозную рану
Под названием «Боль»,
И слово «Крик», вцепившееся в грудь
Корявыми когтями не…
Не…. Не выпускает слово «Здравствуй».
И вместо умного, тоскливо – умного письма
На белый лист, исхватанный горящими руками
Ложится надпись кровью: «Помоги!»…
НОВЕЛЛА № 133 (лист нестандартного формата. Текст отпечатан. Часто попадаются ошибки)
…Борис Никитович, если говорить честно, был нашим лидером. Настолько, что все замолкали, чтобы дать ему досказать любую, даже самую длинную мысль. А Эмма Оттовна, так та, вообще, ему в рот глядела, записывая услышанные афоризмы в свой потёртый блокнотик. Борис Никитович не очень-то стеснялся те-лекамер и микрофонов Г.Г. (а может быть, только вид делал), понатыканных повсюду в нашей комнатушке и говорил то, что думал, гораздо откровеннее всех нас. Его злобные подначки (а они именно такими и были) терпеливо выслушивались самим Г.Г., хотя частенько старик говорил о вещах довольно щекотливых с та-ким негодованием… Впрочем, и Борис Никитович знал свой потолок и его смелость была не беспредельна. Он тоже придерживался определённых рамок и понапрасну не клевал ни Г.Г., ни «Известь», ни систему.
Каждое утро (часов в 11) Борис Никитович заявлялся в ЛТЗ, где Эмма Оттовна уже готовила к его прихо-ду душистый лесной чай, ручку и блокнот.
- …Тут мои соображения насчёт приоритета жёлтой расы в оппозиции к Марсу и, в принципе, я на сегодня свободен, - он клал несколько мелко исписанных листков на стол Ирочке и, справившись насчёт чая, зада-вал один и тот же вопрос: - Ну, так чем мне занять на три часа свой воспалённый мозг, Эмма Оттовна?
- А вы помогите мне с заключением насчёт Тунгусского извержения 1912 и 1992 годов, - говорила она и про-тягивала алюминиевую кружку, наполненную благоухающей душистой влагой (кстати, пили чай они обычно вдвоём, не привлекая к этому делу других. Конечно, если попросить как следует…Но ведь у нас тоже есть своя гордость…)
- Конечно. конечно, - бубнил Борис Никитович, погружаясь в собственные мысли, в разработку своих идей. Будущих передовиц, которые (есть такое мнение) всегда так нравились Г.Г.
Какое отталкивающее свойство! Меня оно всегда так бесит! Мне кажется, если человек даёт согласие, он берёт на себя определённые обязательства перед тем, кому он обещал помочь. Борис Никитович никогда этим не тяготился. Он говорил: «Да, да», «Конечно, конечно», или ещё что-нибудь в этом духе, но чужие идеи никогда не волновали, не вдохновляли и не занимали его. Он постоянно рассказывал Эмме Оттовне что-нибудь своё. Она раскрывала рот и слушала его, забыв про свои собственные дела, за что её потом всегда отчитывал и «бомбил» вездесущий Г.Г…Сердито выговаривал, но почему-то терпел. Отдача от неё была мизерной и её псевдобредовые идеи «славились» тривиальностью воплощения и неимоверно сухим и скучным языком. Но слушать она умела, что и говорить. Поэтому Борис Никитович увлекался и мог, если его не остановить, рассказывать и пять, и семь часов кряду, пока хватало сил. Свой тезис о том, что Володя – вахтёр – не миф, а реально существующий эмоционально энергетический слепок (то есть гуманитарная копия, флюиды реального, но уже умершего человека) он объяснял, наверное, часов восемь – десять. Мы, не выдержав, один за другим уходили домой, а он всё петушился перед Эммой, брызжа слюной на линзы объективов скрытых камер. Когда через несколько часов мы возвращались обратно, чайник был всё ещё тёплый…
- Вот, скажите мне, только сперва хорошо – хорошо подумайте, Эмма Оттовна, как может жить человек без ответа на вопрос «Зачем я живу?» Ведь, если вдуматься, это первейший вопрос, который должен возникать перед любой мыслящей субстанцией ещё до начала периода её существования, развития. Ответил, поста-вил - цель существуй. Потребляй, выделяй, влияй, плодись, совершенствуйся и т.д. Не ответил – думай, ищи ответ. Но до этого момента – в жизнь не ногой!… Ни шагу! Зачем? Нельзя. А между прочим, нормаль-ного, в целом удовлетворительного ответа на этот вопрос за всю историю человечества так и нет. Нельзя же считать достаточным ответ: «Живу для того, чтобы жить» или «живу ради детей»! В первом случае за подразумевающейся мудростью и оригинальностью кроется банальная пустышка – бессилие найти нужную, важную, грандиозную цель для оправдания собственного существования. Жить для того, чтобы жить, нель-зя – это нелепица. Необходимо жить для чего-то другого. Ведь не будете вы работать только ради работы (даже примитивная мартышка надеется на банан). Работать же для того, чтобы заработать, трудиться ради признания тебя обществом, или хотя бы с целью накачать мускулы это да, другое дело! Абсурд также - пить ради того, чтобы пить. У любого, пусть даже самого беспробудного пьяницы нет такой цели, как потребле-ние алкоголя. Одним нужно таким образом выразить свой протест, другим получить определённое ком-фортное состояние, третьим надо просто чем-то заняться, четвёртым не выглядеть хуже других и так да-лее. Но никто не пьёт ради того, чтобы пить – это нелепица. Ответ на вышеозначенный вопрос в том духе, что, мол, живу ради детей либо родителей это по сути, обычное бегство от ответственности, трусость, бо-язнь, перекладывание тяжести на плечи других поколений. Это приблизительно то же самое, как, к приме-ру, в 1994 году, жители планеты передавали решение экологической проблемы нашим детям. В самом де-ле, с каждым годом положение становилось всё хуже. И хотя можно всё исправить, пусть даже со временем это становилось труднее и сложнее, но мы старательно откладывали, терпели, мирились с загрязнением окружающей среды. А ведь им, нашим детям будет намного хуже, чем нам. Да и своих проблем у них будет не меньше. Мы просто- напросто уклоняемся от всего, что трудно, в душе принимая слова «после нас хоть потоп». А ведь этот финал всё ближе с каждым столетием. Он обязательно будет. Мы забираем нефть, уголь, простодушно надеясь, что наши потомки будут умнее нас и уж обязательно что-нибудь придумают. Так, наверное, считали и наши собственные предки, думая, что без мамонтятины мы никак не останемся, хотя и в то время исполинов было мало.
А поистине издевательское наплевательское отношение к нашим улицам? Да, ко всему, нас окружаю-щему… Ведь ещё десять лет назад… Э-э, да, что говорить… Мы деградируем. Живём, словно амёбы, а Вселенская лужа-то пересыхает. «Ерунда, - говорим мы, - на наш век хватит…» И ведь в самом деле, на наш век хватает. Но, по сути… какие мы всё-таки свиньи… Мы обрекаем своих детей на вымирание, на крысиную грызню за глоток кислорода, луч солнца и пальцем не пошевелим, что помочь им чем-то заранее, лет за пятьдесят – семьдесят. Наперёд. Авансом. И зачем только люди придумали притчу про старика, са-жающего смоквы для потомков? Ведь и наши предки не делали добра. Нам, вероятно, не следовало бы в этом уподобляться нашим дедам. Они…
Впрочем, мы говорили, Эмма Оттовна, с вами о том, что, мол, зачем это живёт человек? Я думаю, что от-вета на этот вопрос пока никто так и не дал. Не значит ли это, что мы живём впустую, без особой идеи и смысла? Послушайте, Эмма Оттовна, а что, если представить, что мы – грунт? Ну. та самая почва из кото-рой должно вырасти что-то грандиозное? А? Что, если мы – колба с неведомым раствором, который кипит, вот уже более миллиона лет, и должен рано или поздно породить нечто в самом себе?… Что-то особенное. Кристалл. Великий ум, который будет знать истинные цели своего пришествия в этот мир. Тогда, по логике, должен быть некто, кто терпеливо наблюдает за этим опытом, тот, кто, в конце концов, должен увидеть ре-зультат, ахнуть и записать в исследовательском журнале неведомой лаборатории фразу: «Ничего себе! Он всё-таки вырос…» Кто же этот таинственный некто? Не является ли он частицей другой питательной среды, готовой выдвинуть своего гения? Ах, чёрт! Обидно ощущать себя средой! Ступенькой в чьём-то восхожде-нии, каплей, которая не переполняет сосуд и тонет в общем море миллионов таких, как ты. Таких же, какие были до тебя, и точно таких же, какие будут после тебя в течении ещё мно-огих лет. В то время, когда смысл бытия (кипения) растягивается до бесконечности (подготовки к восшествию), тогда значение одного фрагмента, крохотной крапинки на нескончаемой ленте, стремится к минимуму, то есть, можно сказать, что дифференциал отдельно взятой человеческой жизни равен нулю. Стало быть, в каждый конкретный мо-мент моё бытие не имеет смысла. А, следовательно, моё существование бессмысленно и ненужно. Необ-ходимо лишь существование тысяч поколений, чтобы оправдать свою обособленность от неживого, не мыслящего мира. И это всё при том условии, что человечество рано или поздно породит конечный продукт, своеобразный итог жизнедеятельности всего общества. Это – грандиозное сияющее Нечто. Но встаёт опять же вопрос: а сможет ли оно, это грандиозное Нечто, какое бы оно ни было, оправдать своим появлением муки, страдания и гибель этих тысяч? Достойно ли оно будет затраченным усилиям? Разве сможет что-нибудь в мире, пусть даже и самое Великое, оправдать убийство? Да, да! Смерть этих людей, если она яв-лялась средством на пути к достижению какой-либо цели, перестаёт быть фактом естественного заверше-ния жизни. Ведь только бессмысленная смерть может называться естественной. А всё прочее - обыкновен-ное рядовое убийство! Мечты, любовь, боль, радость, надежды и страдания миллионов – всё прахом! Как, в этом случае, мы должны называть таинственного лаборанта? Он бился и достиг своей цели. Ему необхо-дима была эта победа. Стипендия в сорок рублей. Да, не дай бог, он ещё и женат. Да и супруга с пузом. Живут в общаге. …Ему просто необходим этот успех. Нужен, как воздух. Но то Нечто потребовало для сво-его создания слишком много исходного материала – человеческих жизней. Кто же он теперь? Убийца. Маньяк. Существо, которому нет прощения. Нет и оправдания… Каков выбор? Либо прекрати эксперимент, или сейчас уже одари нас тем, что ты хочешь получить. Ведь и для тебя люди кипятили растворы челове-ческих душ… Не сможешь? То-то… Обидно.
…Да, нет, Эмма Оттовна, не то обидно, что лет через пятнадцать я превращусь в развалину, выжившую из ума, а через двадцать пять загнусь совсем… И даже не то, что мне не суждено увидеть этого грандиоз-ного Нечто. Обидно ощущать себя материалом, досадно понимать свою ненужность и никчёмность. Увы, грандиозность опыта для меня так же неохватна, как для мизерной песчинки грандиозность всей Вселен… да что там!…обычной кучи с мусором. А чем мы, как и все предыдущие поколения, отличаемся от кусочков неживой материи, от молекул, безвольно участвующих в непрерывном процессе круговорота веществ в природе? Ничем! Понимаете, Эмма Оттовна, ответив на вопрос «зачем?», мы обособляемся, выделяемся из тупого, бессмысленного и неодушевлённого мира. И это возвышает нас в своих собственных глазах. Именно ответив на данный вопрос, вы сможете чувствовать себя гораздо лучше. Вам будет легче жить. Ве-селее, комфортнее, что ли… Легче будет смоделировать, рационализировать жизнь, подчинив её найден-ному ответу. Вы даже дышать-то станете по другому, уверяю вас, Эмма Оттовна. Вы, лично вы, сможете наконец-то поумнеть, похудеть и помолодеть сразу. Уверяю вас – вы займётесь бегом и не будете психо-вать по пустякам. Истинная правда! Ведь какие это, право, мелочи по сравнению с тем, до чего вы ещё до-думаетесь! Какие милые чудачества, которые никто и не ожидает от вас, вы сможете выкинуть!… Вас будут любить и стремиться к вашему обществу….И вы, со своей стороны, будете любить людей и лечить их ис-хлёстанные одиночеством и бессмыслицей души. Впрочем, это, Эмма Оттовна, всё – лирика…. Э-эх! Гляньте в окно… Да, да, в это… Да, ладно, не обязательно приподниматься… Просто поглядите вокруг: все, кого вы видите, пока ещё не знают ответа на этот жизненный вопрос. Вы только приглядитесь! Все мы – безмозглые говорящие сгустки белка. Выть хочется от осознания собственной незначительности. Больно за нас и обидно. Ведь мать, отец, наши дети братья, тёщи и свекрови, девери и золовки, не говоря уже о племянниках, внуках и правнуках… Язык просто не поворачивается… Ну, а я сам…
НОВЕЛЛА №96 (два стихотворения на одном листочке, одно краткое. Оно уместилось полностью, другое оборвано и последние строки дописаны мною по своему усмотрению. Я помню даже тот день, когда Володя –пограничник за три часа пыхтения выдал «на гора» эти вирши).
«МЫ».
Мы встретимся ещё.
В иных мирах
В иных обличьях и души, и тела,
И отряхнём наш прах с колен
Потом…
Но разве в этом дело?
Мы упустили что-то именно сейчас
Но что?!
Быть может, вздох,
Быть может, плач,
Быть может, свет из глаз…
«О ЗВЕЗДЕ»
Мы с сентимитальностью не в ладу,
Просто людям кажется иногда
- Нужно только верить в свою звезду,
Хоть совсем не ясно, что за звезда.
В пьяных миражах прогремит гроза,
Жизнь в очередях – стаях саранчи,
Только иногда нам слепят глаза
Из-за потных лысин её лучи.
Нужно только верить в свою звезду
Так, как нищий верит в колбасный дух,
Так, как верит ветер листве в саду,
Так, как верит повар жужжанью мух.
Нужно только верить, а там хоть в гроб,
Даже если в небе дерьмом – дерьмо,
Слаще будет бич и смешнее горб
Легче будет жить и тащить ярмо.
Мы её увидим в пустом окне,
Даже, если шторы наперехлёст,
Даже, если спишь ты лицом к стене,
Даже, если в небе не видно звёзд.
Слушай, может, лучшее впереди?
Может, твой напильник ещё не нож?
Может, нам не нужно за ней следить
Ведь она появится всё равно…
Мы с сентиментальностью не в ладу,
Только просыпаясь среди ночи,
Пыльными глазами ищу звезду,
Кожей ощущая её лучи…. (грачи? Ключи? Рычи?)
Vertebrata – 1) позвоночные (биол.), 2) – хождение по прямой
НОВЕЛЛА № 124 (какой-то образец)
Мы, взрослые, как-нибудь переможемся… А ребёнок пусть спит. Не будите! Итак, третий месяц на ногах. Пусть вздремнёт хоть пару недель. Не шевелите этот рюкзак. В нём…
НОВЕЛЛА № 191 (лист почему-то зелёного цвета. У нас таких сроду не было, может, случайный? Отпеча-тано, в середине что-то густо замарано шариковой ручкой. Маразм.)
ГЛАВА 2
- Уж сколько вместе-то прожито, - сказала Авдотья, - и чего ты окочурился? Жил бы да жил. Кому ты меша-ешь….
Струганный, необитый материей гроб скорбно возвышался на столе посреди хаты. Зеркало завешено платком. Жёлтая лампочка горела вполнакала, тускло освещая какую-то громадную фигуру в углу. То ли зверь какой, то ли кто-то тулуп надел мехом наружу… Фигура тяжело вздыхала и косилась на образа, что в другом углу. Шевелилась. Иногда поскуливала наподобие собаки, нагоняя на Авдотью тоску. Впрочем, бабка привыкла и занималась своим делом, озабоченно бубня что-то в щель под крышкой домовины.
- С-старый хрыч, …дун чёртов! Не оживёшь, ужо погоди, я тя за бороду-то оттаскаю. И на том свете доста-ну, нехристь трухлявая… Ишь чо надумал… Мало ты мне кровушки-то попил… Оживай…
-…….
- Ну, оживи. Степанушко…
В гробу что-то пошевелилось. Раздался звук, похожий на тяжёлый выдох. Стол дёрнулся, словно мертвец и в самом деле перевернулся с боку на бок. Авдотья прошептала что-то ещё. Уже тихо и ласково, точно жи-вому….
- Ну, уж нет, - глухо раздалось из гроба. – Достала ты меня, бабка, шибко достала. Говорю, ступай на почту, шли сыновьям телеграммы. Сегодня к вечеру и помру…
Авдотья глянула на ходики, облегчённо выдохнула, перекрестилась и хитро улыбнулась.
- Окстись, хряк комолый, утро уж давно! Корова не кормлена, не доена, утки не выпущены, - взвизгнула она…. – а я сижу – его, видишь ли, уговариваю… Ты в щелочку-то глянь на ставни… Солнышко вовсю на дворе! Неужто охота?
Мертвец (даже как-то странно) помолчал немного, точно взвешивая все «за» и «против», потом опять по-дал голос:
- Не люблю я тебя… Давно уж… Ты же сама всё прекрасно знаешь… Не по сердцу…. Иди на почту.
- Да, прекрати ты! – уже не на шутку рассердилась хозяйка. – Дурость какая! Ты у меня всю жисть был с за-скоками. Никуда я не пойду! Да, и ты… А, ну! – она снова взвизгнула. – А, ну, геть из гробу! Така жара! Про-тухнешь за день! Приспичило, так полезай в подпол, а то и вовсе в погреб… Нет, улёгся он тут…
Существо в углу заворочалось и сердито, шумно вздохнуло, словно бык в хлеву.
- А картошку хто вечером поливать будет? Опять я?!
- Ты хоть заорись, дура, - с достоинством ответил дедок и стал ёрзать в гробу, устраиваясь поудобней. – А только видеть твою харю я боле не могу. Сколь лет уж терпел, хватит! Ты там пой, что хошь, а только я своё сказал…
Он немного помолчал, затем, как бы нехотя, поинтересовался: -…Крохоборы-то уехали?
- Ну… - обиженно ответила Авдотья.
- А этот всё сидит…?
- Сидит…
- А сколь дала?
- Восемьдесят, - и хозяйка враждебно поглядела в угол.
- Ах, чтоб тебя…
Существо в углу снова тяжело вздохнуло и вдруг сипло и протяжно завыло, точно собака…
… Машина «Скорая помощь» между тем удалялось от Хохловки. Молодая фельдшерица, слюнявя паль-цы, пересчитывала купюры. Врач, раскрыв на коленке справочник, переносил признаки летального исхода на бланк.. Рука его дрожала и он уже подумывал о том, чтобы отложить это малоприятное занятие на по-том. Сонный водитель тупо давил на газ. Машина мчалась по просёлку, разбрасывая в стороны, хрустя-щую под гусеничными траками, гальку. Большие валуны, испуганно тараща глаза, расползались по кюве-там. Придавленная мелочь предсмертно корёжилась в мокрых колеях. Старый трубопровод гигантским червём выгнулся на поверхности, пытаясь захлестнуть промелькнувшую машину. Но он был слишком мед-лителен, а потому не опасен…
- Заколеба….., - шипели вслед разбуженные кряжи пней. Хоте…
НОВЕЛЛА № 192 (похоже, просто выдранный лист из какой-то книги, типографский шрифт, номер страницы (кстати, № 67) и т.д.)
- Вы ненормально на меня смотрите. Так не положено, - сказала девушка и отвернулась.
Поначалу я просто-напросто опешил. Никак не ожидал этого. В поликапсулах у нас почти не разговарива-ют. А если и беседуют (ну, нормально, по душам), то только друзья –знакомые, которые вместе вошли в салон, вместе и вышли. А другие же либо Горбенко ругают (высокие цены, растущее насилие, трудности жизни), либо молча абонементики на компостер передают.
- Передайте, пожалуйста…
- …. Шлёп!
- Спасибо!
- …….
Вот и весь разговор. В основном же все молчат. Ну, ладно бы ещё читали что-нибудь или думали про что. Нет. Уверяю вас, ничего подобного. Глаза оловянные. Рот полуоткрыт. Из него чуть ли слюна не капает. Потрясающее состояние! Входят и тут же впадают в транс. Почему? До сих пор не знаю. Представьте себе зрелище (ну, для вас-то, на Клейне, экзотика!) Поликапсула. Забита битком. Жара. Все дышат. Потеют. Все зле. Везут, как правило, медленно. Двадцать минут на одной ноге простояли. Потом ещё столько же на дру-гой. А у наших женщин по две сумки в руках. В левой – с продуктами, в правой – с косметикой. Водитель то и дело проверкой абонементов пугает, а остановки не объявляет. Давка. Духота. Мука. И…гробовое …молчание. Ну, ни слова, ни звука! Точно все боятся, что их растерзают за одно только словечко (это у вас, там, на Клейне могут запросто сказать: «О-о! Вы неплохо сегодня выглядите, мадам», разговор завязать, познакомиться. Ну, а когда пьяный ввалится в салон, в порядке вещей критиковать его целым вагоном. Просто улыбнуться хорошенькой женщине, даже без слов – всё это считается у вас нормальным, поскольку люди продолжают жить в транспорте. Они общаются. Попутно с передвижением они делают ещё какие-то нехитрые дела. У вас ценится общение).
Здесь же поездка – дело, цель, работа. Она слишком существенна. За её выполнением выпускается из виду самое главное –тот факт, что все мы - люди и продолжаем жить, а не отключаемся от жизни, находясь в поликапсулах. Тут, даже в бок локтём пихают остервенело, со злобой, но так же молча… Да-с! Так вот…
…Девушка бросила мне эту фразу и замолчала. Половина вагона обернулась на эти слова, и посмотрела на неё осуждающе. И опять тишина, словно мрак. Тупое выражение лиц. Молчание…
- А что? – говорю я эдак, с вызовом.
Она молчит.
- Нет, девушка, вы уж мне ответьте, коли начали… Попрекнули человека, чего уж…
Мужчина в куртке сдёрнул респиратор, хотел было что-то сказать, но лишь покраснел от возмущения и вышел на ближайшей остановке (сейчас я подозреваю, что он мог быть просто немым).
Невольная собеседница обернулась и гордо оглядела напрягшиеся спины вокруг нас.
- А что!… А вот и скажу! Чего мне бояться? И не думала вовсе… Так и скажу… Плохо ты смотришь на жен-щину. Нельзя так делать…
- Да, как это я смотрю-то?! – возмутился я, и на ближайшей остановке из выгона вышли ещё человек де-сять. Остальные продолжали делать вид, что ничего не происходит.
- А так! – сказала девушка. -…Пошло ты смотришь, вульгарно и подло, как последний циник…
- Ну, р-р-р… - пробурчал ещё один тип, какой-то старичок – лесовичок, и стал яростно жать кнопку, требуя остановки вне расписания. Поликапсула дёрнулась и застыла. Вместе сс старичком вышло ещё человек двадцать.
- Да, ничего подобного! – заорал я ему вслед и сам поразился собственной мнительности. – Да, и не смот-рел я так вовсе…!
- Трус! – отрезала девушка. – Кому ты уши-то трёшь?! Честные люди после таких взглядов женятся…
- Ну, ничего себе! Да, кому ты…! – возмутился я её наглости.
- Ой-ой-ой! Какие мы! Да, я ещё на остановке обратила внимание, как ты разглядывал мои ноги. У всех вас одно на уме… А толку – чуть!
- А-а! – одной даме стало дурно, и её подхватили под руки, настойчиво продолжая молчать.
Вообще, вагон заметно опустел. Люди без единого слова выходили, выносили упавших в обморок, выво-дили шокированных. Последних молча встряхивали. Упавших в обморок колотили по щекам (всё-таки люди не так черствы…)
Я хотел было замолчать. Люди на работу едут всё-таки. Спешат… А мы тут со своим разговором… Но что-то словно взорвалось внутри меня…
- Ну, ты даёшь, кривоногая!… Да, на сапоги я глядел… Нужны мне твои ходули сто лет!…
Тут моя собеседница дала такую пощёчину, что последние из оставшихся пассажиров (вот, нервы!) рва-нули изо всех сил к дверям. Я видел, как их коробила наша распущенность. Вы и представить себе не мо-жете вдохновенно – злобное выражение лиц двух старушек, последними покидавшими вагон… Оглянув-шись, я увидел что в поликапсуле осталась всего лишь одна пассажирка. Она даже кулаками в воздухе по-трясала, словно проклиная нас. Но по-прежнему не произносила ни слова!…
Я схватился за щеку и а минуту потерял дар речи.
- Ну и что? Что в этом плохого? – донеслось с передних кресел. – Девушка должна гордиться, что на неё так смотрят мужчины. Уверяю, что лет в сто сорок вы сильно пожалеете, что на вас уже не бросают подоб-ные взгляды. Женщине свойственно желание понравиться! Это мужчины обычно твёрдолобы и горды. Уп-рямы. А женщина – существо мягкое, слабое, нежное. Верно, да?
- Да, - ответил я и поразился красоте той ослепительной блондинки, подошедшей к нам. Странно, что я не заметил её раньше…
- Любовь, девочка….
НОВЕЛЛА № 106 (лист исписан от руки, наклон почерка влево. Странно, чей это? Ирочки?)
Сумерки в степи ложились неровно и медленно, словно бы нехотя. Какими-то объёмными клочьями, по-хожими на вату. Приближалась ночь, и нехорошее чувство овладело Дмитрием. Темнота. Одиночество. Неясная тревога. Димский (а в редакции все звали его именно так, по приятельски, ещё со времён селько-ства – Димский) обошёл свою «Ниву» и со злостью пнул заднее колесо. Машина сломалась окончательно и ничто не предвещало скорого продолжения поездки. Автомобиль стал кучей железа, и нечего было даже и мечтать о том, чтобы к ночи (или позже) попасть в этот заброшенный зерносовхоз.
- Чёрт меня дёрнул гнать сюда свою машину! – подумал Димский. Он сел за руль и стал соображать, как быть дальше. Идти в «Зарю» пешком (он прикинул расстояние по спидометру – получилось километров тридцать, да ещё по незнакомой дороге.. Заблудиться – раз плюнуть…) и бросить машину на произвол судьбы не хотелось. Угораздило их стать передовиками в такой глухомани! Или, может быть, стоит остать-ся и ночевать здесь, а поутру ещё раз покопаться в моторе?! …Всё равно ни черта не выкопаешь!… А что, если попробовать посигналить, да помигать дальним светом фар. Вдруг кто услышит или заметит?
Особо не веря в успех этой затеи, он принялся клаксонить на всю округу короткими и длинными призыв-ными гудками.
- Па –папа – Па-а-а папа…
Помигал фарами, напряжённо всматриваясь в клочья темноты, сгущающуюся в ложбине. Подождал, по-сигналил ещё… Потом ещё… Гудел он таким образом минут пятнадцать, но, как и ожидалось, безрезуль-татно. Ночь. Ни живой души.
И вдруг он заметил впереди какое-то движение. Что-то серое. Светлое пятно на тёмном фоне метнулось (а точнее, быстро переместилось) в стороне ложбины от одного слабо различимого куста до другого. Дим-ский вылез из машины, не захлопывая дверцу, и стал глядеть несколько в сторону от того места, где поме-рещилось движение. Странное наблюдение: в полутьме лучше смотреть боковым зрением, причём не столько боковым, а просто не совсем прямым, как бы краем зрачка. Прямой взгляд инерционен. Часто он не улавливает движение, не различает детали. Попробуйте в темноте смотреть как бы наискосок от интере-сующего вас предмета, рядом с ним – и вы увидите, что результат будет лучше.
Что-то серое перебежало ещё раз. И ещё… Хотя, нет… Это было уже что-то другое серое, ещё одно…
- Собаки или волки, - подобрал наиболее реальное объяснение Димский, и вернувшись в салон, сунул руку под сиденье. Пистолет (так, на всякий случай) был на месте. По…………………………………………………… …………………………………………………………………………………………………………………………………………лки суетились вокруг машины, то подбегая к самым колёсам, то вновь отбегая в темноту, словно совету-ясь с самым крупным из них, очевидно, вожаком. Зверь переминался с ноги на ногу несколько поодаль. Конечно, хищники были не прочь напасть, но человека взять не так-то просто (когда всё только началось, Димский быстро захлопнул дверцу и поднял стёкла). Волки грызлись между собой, тявкали, словно собаки, изредка, бросались к машине, будто пугая, скалились и вновь исчезали в темноте.
- Исто-ория…, - нахмурился Димский, - и что кликал? Для чего гудел?…
Нет, волки были не голодны. Когда зверь сыт – это видно. Но намерения их не вызывали сомнений. Они хотели добыть человечину. И последняя была рядом: внутри железной со стёклами коробки….
- Странно, - снова мрачно подумал Димский. – И чего это они? Зверья им, что ли, мало? Или лошадей всех совхозных поели? Одно точно знаю – не должны они летом нападать на человека… Тем более, в укры-тии… Что за наваждение?… Да, и смотрят они как-то странно, не так, как все… С ухмылочкой что ли… Буд-то соображают, раздумывают…
В напряжённом ожидании прошло ещё минут двадцать. Димский понимал, что проникнуть к нему в запер-тую кабину волки никак не смогут. Однако на душе было неспокойно. Наконец вожак сдвинулся с места Он вспрыгнул на капот, повернулся, обнюхивая крышу, и, после этого низко пригнув голову, стал смотреть на Димского, словно бы исподлобья, и в то же время изучающе, ,. Человеку, запертому в кабине, ничего не оставалось, как внимательно глядеть в глаза хищника.
- Вы ненормально смотрите… Так нельзя…, - чуть было не сорвалось у него с языка, но остановился, во-время поймав себя на мысли, что относится к волку, как к равному существу.
- Бог мой! – подумал Димский. - …От перенапряжения, быть может, всё это? Я ведь чуть не назвал его на «вы»… Да, что это со мной?!
Журналист отвёл глаза в сторону и тут же услышал, как когтистая лапа увесисто стукнула по лобовому стеклу. Димский вздрогнул. … Нет, конечно, стекло прочное и вряд ли стоило опасаться, что зверь разо-бьёт его…. Однако видеть всё это, сидя запертым в железном нутре «Нивы», было жутковато. Неприятно…
Волк постучал по прозрачной поверхности ещё несколько раз и, наконец прекратил свои попытки. Трево-жило то, что сделал он это, не по-звериному, а как-то осмысленно.. И всё это время он продолжал смотреть прямо в глаза Димскому с таким выражением!… Немигающим внимательным и долгим взглядом. Димский готов был поклясться, что так может глядеть только человек. Сам не зная почему, журналист достал писто-лет и показал зверю. В ответ волк протяжно завыл.
- И-у-у-ы-ы…
- Он понял! Без всякого сомнения, он понял…, - оторопел Димский. Волк не прекращал своего жуткого воя. Похоже, что он знал, что, находясь в положении человека, стрелять через стекло станет только самоубий-ца. Зверь был разумен!
- Чушь какая! – Димский схватился за голову. – Да, что со мной? Неужели от страха я совсем сошёл с ума?… Нет, нет! Быть этого не может! Я не трушу… Я знаю, что не боюсь, но и волк не может быть разу-мен… Разумные волки – бред! Наваждение… Вся эта фантасмагория только от нервов… Значит, надо ус-покоиться, взять себя в руки… Надо, надо…
И тут Димский вздрогнул. Думая, что обманулся, прильнул к стеклу… Так и есть. Волки вели по степи (именно, вели стаей – конвоировали) голого, тощего и, кажется, слепого (он характерно нелепо вертел го-ловой и постоянно спотыкался) человека с камнем в руках! Стая окружала его, но не нападала, а только изредка хватала за ляжки, направляя в нужную сторону. Чувствовалось, что это их человек, их пленник, их прирученец, их помощник. И вели они его именно сюда, к Димкиной «Ниве». Вожак коротко тявкнул и Дим-ский почувствовал, как ужас заполняет душу. Затрясся подбородок, лоб моментально покрылся холодной испариной, вспотели ладони и пистолет камнем выскользнул из руки, больно ударив по ноге. …Стрелять в волка и стрелять в человека – разные вещи. Не каждый это сможет, даже спасая свою собственную жизнь.
- Бред! Бред! – отчаянно заорал Димский внутри машины, словно ещё надеясь, что весь этот кошмарный сон исчезнет от его крика, уступив место обычной унылой яви: подушка, кровать, коричневые засаленные в некоторых местах обои… К чертям такие приключения!! Однако после крика и даже отчаянного шлёпанья по щекам сон никуда не исчез. Вожак на капоте облизнулся длинным розовым языком и хищно оскалился. Улыбнулся? Теперь это стало ясно наверняка… Так ухмыляются злые люди, предчувствуя собственный успех.
Ключ зажига…
НОВЕЛЛА № 98 (ничем непримечательный листок, почерк похож на мой, но после воздействия влаги неко-торые места всё равно не разберёшь… Чёрт его знает, когда я это писал…)
- …Слава богу, уже пятнадцатое, - сказала Эмма Оттовна и отхлебнула глоток чая.
- Извините, уважаемая, а не бывает ли у вас такого состояния, когда, не думая о безвозвратно ушедшем, жизнь ваша идёт размеренно, нормально, разумно и чётко – самому нравится?… Я имею в виду вовремя ненаписанную статью, несовершённый поступок, невоззданое добро и так далее)… Если вы этого не сде-лали, пусть даже и в суете, чувствуете себя хорошо…. Но как только совершили это, вам начинает казаться – «ах, как мало я выполнил, чтобы оставить о себе добрую память…» Тут же начинаешь спешить, суетить-ся. Выбиваешься из колеи и жить становиться тяжело. Кажется, коли совершаешь хорошие дела, то это уже хорошо, ан нет! Отсутствует какая-то удовлетворённость. Постоянно терзает мысль – «сколько не успел, сколько не совершил!»… А час «Ч» всё приближается. Неумолимо. С каждым днём всё яснее понимаешь, как много времени упущено по пустякам. Жизнь не в радость…
Эмма Оттовна записала последнюю фразу и вопросительно подняла глаза, но Борис Никитович не произ-нёс больше ни слова. Он уставился в дверной проём. Там стоял Володя –пограничник с каким-то нелепым пугачом в руках.
- Привет! – сказал Володя и, не выслушивая наших разнобойных «привет, заходи», «здравствуйте, Влади-мир Павлович», деловито прошёл к окну и распахнул створки настежь.
- Простудишь сейчас нас всех! Закрой немедленно! – завопила Ирочка из своей сферы и даже выдвинула голову из недр своего молочного шара (здорово смотрится со стороны!).
Никто не проронил ни слова. Все лишь следили за Володей – пограничником, занимающегося своим де-лом.
- Кстати, - произнёс он. – Я только что разговаривал с Володей –вахтёром… Это реальный, живой и тёплый человек, а вовсе никакие флюиды и не сбежавший слепок маньяка –убийцы, как тут кто-то хотел это пред-ставить… Он живёт где-то среди лестниц около центрального входа, курит…
- Во-во, поищите…., - буркнул Борис Никитович.
- Это обычный живой человек.
- Позвольте, я только выдвигал гипотезу, - ещё более недовольно проворчал наш уязвлённый мэтр, - а чего уж там…
Между тем, Володя – пограничник зарядил винтовку (это оказалась именно она, а не стандартный армей-ский бластер «Стаб –8», которым он обычно похвалялся, и который, по его словам, был спрятан в саду под кустом кирпичника. Хотя лично я этому не верю – допотопная винтовка – ещё туда – сюда, но настоящее современное оружие… Кто же позволил бы ему безнаказанно украсть столь дорогостоящую вещь?) Володя просунул ствол меж прутьями оконной решётки.
- Что вы собираетесь делать? – спросила в свою очередь Эмма Оттовна, и положила в рот ломтик выжато-го лимона, который извлекла из чайной чашки.
- Знаете что – не мешайте! Если вам любопытно, смотрите, запоминайте… Возможно, на суде вы будете выступать в качестве свидетеля….
- …Погодите- погодите, Володя! Вы, что, и в самом деле, собираетесь открыть стрельбу пулями…? – под-держал свою коллегу Борис Никитович. – В кого вы собираетесь стрелять? Куда намереваетесь попасть? А охрана?
Володя прищурил глаз, прицеливаясь, но потом, словно что-то вспомнив, встал и вернулся к выходу, что-бы запереть дверь.
- Да, кстати, если кто-то хотел посмотреть на Володю – вахтёра, глядите – вон, он курит…
…В коридоре, в парусах дыма, повернувшись к нам спиной, сидел на отопительном радиаторе маленький невзрачный человек в потёртой униформе охранника и продолжительными затяжками докуривал «Беломо-рину»
- Чё надо? – грубо заорал он на нас, когда все мы гурьбой высыпали в приёмную и молча уставились на него. – Что надо? Занимайтесь своими делами!
И чуть слышно добавил: - Каз –злы…
- Нет, - сказал Борис Никитович тихо, но так, чтобы все это могли расслышать. – Это не он. Тот был повыше и поплотнее, что ли… Да, и кричать так, он бы себе никогда не позволил. Вежливый был. Почтительный. Эх, если бы не тот злосчастный выговор! Зря всё таки его Г.Г. премии лишил! Зря… Задело парня за жи…
Он не договорил, замолчав на полуслове. Все посмотрели по направлению его взгляда и лично я (не знаю, как другие) чуть на пол не грохнулся от неожиданности.
- Это он, - сказал потрясённо кто-то рядом (наверняка, Б.Н).
Описать то, что мы увидели, довольно сложно. И не только потому, что не хватит слов, а потому, что это казалось таким невероятным, что воспринять это в полных красках с обычного листа рукописи невозможно. Это надо было видеть!
Когда я повернул голову, моим глазам предстала следующая картина (до сих пор оторопь берёт): солнеч-ные лучи, радиатор отопления, струи табачного дыма, которых вязнут эти самые лучи и человек на его чу-гунной поверхности. Существо, распадающееся на потоки, испаряющееся в них, и, уплывающее вдаль по коридору с этими завихрениями. Все мы застыли от удивления, а Эмма Оттовна окаменела настолько, что даже не задала свой привычный вопрос «смотрите, смотрите, Борис Никитович, что это?», традиционно тыча пальцем в загадочный объект. Впрочем, я не смотрел на Э.О., я глядел на человека.
Его тело ещё оставалось на радиаторе, правая нога продолжала выстукивать в такт мелодии, ведомой лишь ей одной, а голова, уже в виде гигантских водорослей, мутным парящим потоком (иначе не скажешь!) медленно поднялась на уровень оконных форточек и поплыла по коридору, удаляясь от нас. Вскоре начали испаряться и плечи. Сквозняком эти загадочные клубы несло не в открытое Володей – пограничником окно, а в противоположную сторону. «Бог мой, - подумал я, - он может управлять сквозняками в нашем здании!,,,» Когда я ущипнул себя за бедро, стараясь отрешиться от наваждения, Володя- вахтёр уже испарился до по-ловины. Осталась как раз та часть, которая находилась ниже брючного ремня, и которая продолжала си-деть и, я чуть было не сказал, курить. Верхняя половина растянулась же по коридору метров на восемь – десять и постепенно растворялась в воздухе. Таяли плоские, мутные, словно пьяные глаза, исчезал нос, покрытый шелушащейся кожей. Отдельно, чуть в стороне от основной струи, парило и растворялось, про-должая глотать сизый табачный дым, горло с острым кадыком. Рука с удлинившимися до метра уже про-зрачными пальцами плыла куда-то в общем направлении, и эти миражи продолжали вертеть то. что оста-лось от папиросы невероятных размеров. Медленно, пару раз сверкнув в лучах солнца, поднимались к по-толку непривычно большие форменные пуговицы, таял выцветший ВОХРовский значок. Впереди всего это-го чудовищного нагромождения я заметил гигантскую (теперь уже трудно узнаваемую) фуражку – струю и…
- Ну, хватит, - сказал Володя – пограничник. – Пусть катится ко всем чертям!
С этими словами он стал вталкивать нас, оторопевших от увиденного и поэтому медленно приходящих в себя, в нашу рабочую комнатушку. При этом он ругался и чертыхался по поводу любой мелочи.
Мы разошлись по своим рабочим местам. Что касается меня, так я просто плюхнулся в своё кресло и от избытка чувств скомкал какую-то бумажку. Как потом оказалось, это были Ирочкины здравицы для Г.Г. в честь Первого Мая. Ну, она и психовала! Кстати, до сих пор не понимаю, как они оказались на моём столе?!
А Володя – пограничник, всё же заперев дверь, сунул ключ в карман и стал снова пристраиваться у окна. На этот раз он придвинул вплотную кресло, уселся в него, положил ноги на подоконник (предварительно убрав горшок с любимой бегонией Эммы Оттовны), просунул ствол винтовки между прутьев оконной решёт-ки и принялся целиться.
- Ах, Борис Никитович, что же это было? – наконец-то опомнилась Эмма Оттовна и ткнула пальцем в сторо-ну двери, даже не обращая внимания на небрежно отодвинутое на пол и несколько смятое растение. Обычно она убеждала всех в том, что бегонию ей подарил, вернувшись с Будтотара, некий француз, кото-рый впоследствии плохо кончил. То ли кульминировал, то ли повесился. Сама Эмма (я уж знаю точно) в душе считала бегонию разумной и берегла растение, как зеницу ока. Даже, если считать, что все эти бред-ни, в которые так верила женщина, про 26- листие и в самом деле правда, то к нашему фикусу это не имело никакого отношения. Я сам лично пересчитывал листики – их было всего лишь 23…
- А, ну-ка, помолчите, Эмма Оттовна, а то я пристрелю вас, как старую дворняжку! – грубо отрезал Володя- пограничник.
Что и говорить, это было, безусловно, хамство с его стороны, но зачем же говорить, каркать под руку, когда человек занимается делом? Всегда можно всё испортить.
Эмма Оттовна сперва побледнела, потом покраснела и совсем уж было поднялась для гневного отпора, но Володя – пограничник и в самом деле выстрелил. Пуля выбила фонтан штукатурки на стене и женщина, не сказав ни слова, испуганно плюхнулась обратно в кресло. Не время, конечно, обращать внимание на такие мелочи в столь напряжённый момент, но я просто ужаснулся про себя, услышав, как пронзительно оно скрипнуло. За нашей, относительно новой, мебелью я раньше такого не замечал. А кресло всегда вы-силось посреди комнаты молчаливой мягкой глыбой, и никогда не нарушало тишину таким визгливым обра-зом, а обычно принимало телеса садящегося в плюшевые объятия бесшумно и нежно.
- И вы, ребята, - обернулся Володя к нам, - помолчите-ка минут пять…. Вот увидите, шикарное будет зре-лище! Итак, стрельба по фонарю…
…Первая пуля попала прямо в ладонь лейтенанту –караульщику. Он дёрнулся, как от удара током, и, не искушая судьбу дальнейшим пребыванием на посту, метнулся в караулку. Остальные, кто в это время на-ходились рядом, попадали за бордюры, камни, скаты машин и прочие возвышения и принялись дружно вы-ставлять свои шляпы –пельмени, пытаясь таким образом определить, откуда стреляют. Понимаю их недо-умение – стрельба кинетическим оружием давно уже вышла из моды. Растерзаторы предпочитают лучевое (тот же трофейный СТАБ – 8), или , на худой конец, психострелы какие-нибудь самодельные. А армия, сла-ву богу, вооружена неплохо – те же «СТАБ – 8», которые ещё не захватили эти… и прочее современное вооружение…
Иногда стрельбой из пулевых винтовок балуются. Ничего не скажу – порой бывает. Как начнут палить из М-16, или этого раритета, как его… АКМ, только берегись… Впрочем, мы отвлеклись…
…Мне сверху было отлично видно, как стрелковые визиры заметались, заползали по кустам, по окру-жающим домам, ближайшим лимузинам с затемнёнными стёклами. Растерзаторов выискивают. Ну, народ, ясное дело, действует по инструкции «лицом к стене, руки за голову, не шевелиться». Кто, где бежал, тот там-то и упал. Глаза зажмурил, ждёт. Опасается, как бы не задело. А наш Володя –пограничник, знай себе стреляет: «Бах-х!»
Какая-то посуда у них в караулке на столе стояла – вдребезги. На пол кто-то свалился, но пулей никого, конечно, не задело. Точно говорю – сам видел. А Володя в это время почти что очередью по капсолану, по автостоянке. Вот это зрелище! Баллоны спускают, какие-то пружины в воздух взлетают, стёкла водопадом. Одна из капсул вспыхнула, словно спичка. Уж не знаю почему , да и гореть-то особенно там нечему – сло-новая кость, немного самшита, серебро… Быть может, внутри что было…
Вот тут-то и засекли нашего стрелка. Я сам испугался, что ответный огонь откроют по нашей шарашке. Уф, как не люблю горелое мясо, раскроенные черепа, выжженное брюхо, да ещё и когда происходит это на твоих собственных глазах!…
- Стой! – заорал Борис Никитович. – Не шевелись! Брось винтовку! – зелёный крестик лазерного прицела уже плясал на лбу у Володи- пограничника. Этим, я думаю, Борис Никитович спас незадачливому стрелку жизнь, поскольку все остальные в этот момент оторопели и не могли произнести ни слова. А Б.Н. дело зна-ет, стоило только Вовке дёрнуться на граммулечку, снайпер, который его на прицел взял, незамедлительно бы выстрелил. – Ме-едленно поднимай руки, - продолжал наш мэтр. Медленно, я сказал! Ты - на мушке, дурак. Эмма Оттовна, пш-ш-ш… Ладони! Поверни к нему ладони, чтобы он (кивок в сторону двора) там ви-дел, что у тебя ничего нет…
Молодой солдат внизу (я теперь ясно его видел) дрожал от страха и волнения. Видимо, он не хотел уби-вать нашего Вовку и опасался, что его это заставят сделать.
- Стреляй! Стреляй, скотина! – надрывался в дверях караулки раненый лейтенант, зажав под мышкой про-стреленную руку. – Убью-у! Стреляй!
Солдатик щурился в визир и палец его дрожал от напряжения на спусковом крючке. Пятнышко прицела смешно прыгало по лбу горе-террориста. Вовка осипшим голосом прошипел (мгновен….
НОВЕЛЛА № 145 (опять стихи, отпечатаны на машинке, огромный интервал, два листочка).
«Дневник пенсионера».
Одинокий больной старикашка
Восемь старых толстенных тетрадей
После смерти оставил в наследство.
Восемь книг –размышлений о жизни.
Аккуратный убористый почерк
Очень умно, но всё же чем дальше,
Тем всё чаще встречается фраза,
От которой сжимается сердце:
«Прожит ещё один день…»
«Б.Н.Н.»
Человек меняется. Очень
Каждый месяц – свой шрам на лице.
Голубь выглядит птицею ловчей.
Недотёпа сидит во дворце.
Время – фокусник, злобный проказник
Но пенять на него ни к чему
Маскарад! Бутафория! Праздник!
…И факир одевает чалму.
НОВЕЛЛА № 218 (экстренный доклад Б.Н. на отчётно-перевыборном собрании 9.08.15)
- Товарищи! (такая нудь! Но выговор за стрельбу нашему пограничнику всё же вкатили.)
НОВЕЛЛА № 219 (печатный оттиск).
«…Ты не вейся, чёрный ворон…»
Народная песня
И почему эта птица выбрала именно мой балкон? И не блажь ли всё то, что я о ней думаю? Она даже не чёрная была, а тёмно-серая какая-то. Да и не сказать, что уж очень умный взгляд. Обычный. Птичий. Оце-нивающий, невнимательный, жадный . Быть может, вызывающий. Но уже в первый её прилёт я понял – это знак. Она прилетела за мной. И уж если она появилась, тогда точно заберёт. Хотя с чего это я взял? Мало ли этих грязных недоголубей мотается по чужим балконам… Первый раз… Впервые, когда она прилетела, разбилась наша кошка Жанна. Тут-то я и понял – это сигнал мне, угроза что ли… Жанна была ласковым и ленивым зверем, взращенным на свежей рыбе, рыночной говядине и сардельках. Мирное животное, со-держание жизни которого была исключительно только еда, последующая апатия и сон. Здоровый сытый сон существа, которое знает, что такое счастье, и уверено, что оно будет вечным. Кошачье счастье. Может быть, самое рациональное на свете.
Жанна бросилась на неё из форточки. Ленивый образ жизни, видимо, притупил кошачьи охотничьи ин-стинкты. Она промахнулась. Или попросту не достала до добычи. Грустный финал. Девятый этаж, внизу железная решётка. С тяжёлым сердцем я закапывал в палисаднике бренные останки домашнего животного.
…В другой раз, когда прилетела эта птица, в стае таких же, как и она, грязных сизарей (а я сразу узнал её!) попал в больницу наш сосед Николай. Добрый увалень и балагур. Диагноз – раковая опухоль головного мозга. Николая ещё не привозили домой из больницы, но все вокруг уже знали зачем и на сколько….
..Вероятно, мне следовало убить эту птицу ещё в самом начале (если мои подозрения - это всё таки правда). Ну, в самом деле, почему когда другие пернатые клюют сало, эта выхаживает между них и зыркает по сторонам?! Ну, клюнет для виду. Но без суеты, как прочие, словно бы для отвода глаз…
Она явно вызывала меня куда-то из квартиры. Вспорхнёт. Отлетит метра на три. Побьётся на ветру и снова приземлится в кучу. Все клюют, толкаются. А она сидит… Может быть, стоило выйти по её желанию, узнать, куда это она звала, но я сваливал всё на собственную мнительность, совпадения и никуда не шёл.
В тот день, когда я увидел её среди прочих, резвящихся в прозрачном небе, сразу понял, что это именно она. Остался дома и ни шагу не сделал из квартиры, хотя телефон на столе надрывался и верещал по мою душу до самого вечера. Чувство тревоги не покидало меня. Казалось, что стоит только покинуть своё убе-жище, как случится что-то страшное… Я проклинал себя за эти бредни, ужасался возможным последствиям по работе (стопроцентный прогул!), но так никуда и не вышел. А ближе к заходу солнца прямо напротив нашего подъезда грузовик сбил парня- студента.
…Она прилетала ещё раз неделю назад, и я (какая подлость всё таки!) струсил, даже побоявшись не то, чтобы выйти, а даже приблизиться к стеклу… Я спрятался за шкафом и трусовато оттуда слушал, как пти-чьи коготки гремят по карнизу, а клюв постукивает об окно.
В ту ночь умерла бабушка….
Последний раз она прилетела позавчера в среду. Я знаю, что кто-то выбрал из густой толпы именно ме-ня, хочет меня видеть, зовёт, чтобы использовать для чего-то жуткого…и…и я знаю – он своего добьётся. Почему?! Очень просто. У меня выросли клыки. За два дня они подросли настолько, что в нормальном со-стоянии слегка стали видны из-под верхней губы. Страшно об этом писать, но я впервые почувствовал жа-жду крови, жажду убийства и насыщения человеческой жизнью, чья бы она ни была. Приближающееся ды-хание смерти затуманивает мой мозг. Это чувство всё сильнее и тяжелее.. Всё бесполезнее моё внутрен-нее сопротивление этому. Я стал трусом. «Моё» вытесняется из собственной души чем-то чёрным, страш-ным и гадким. Пока что я сильнее, но чувствую, как растёт это чужое внутри меня и усиливается. Кто-то хо-чет меня видеть…. Лопатки заострились и я уже знаю, что будет потом на их месте – крылья, словно у ле-тучей мыши. Через несколько дней я стану чудовищем наподобие химер на соборе Парижской богоматери, кошмаром для своей семьи, дома, района, для людей, которых люблю и к которым пока ещё принадлежу сам… Пока…
Вот почему я решил застрелиться. Я обращаюсь к тем, кто прочтёт эти строки после моей кончины. Прошу похоронить меня, как человека, поскольку свой долг перед вам я выполню до конца. Слышите – как человека, несмотря на мой внешний вид! И хоть мне и хочется жить, но тот, кто связывает со мной свои кровавые планы, пусть останется ни с чем… Я так… О, боже! Опять эта птица… Стучит клювом в окно… Птица… Птичка… Странно… Зачем?… Слушай, а почему это я должен стреляться? Моя душа… Где писто-лет? Скорее!!… Почему я должен стр…
НОВЕЛЛА № 230 (опять зелёный лист. Что это может быть такое? Рукописный…)
- Ты понимаешь, - говорил мой попутчик, запивая всю эту гадость хлоркой, - по конверсии наш бластерный завод должен был перейти на выпуск выжигателей для детского творчества. И ведь мы и перешли… Но ты понимаешь, до чего народ сволочной пошёл! Народные умельцы, мать их! В домашних условиях делают обратное… Деконверсию что ли… Или как там ещё? Из этих же выжигателей опять бластеры ляпать ста-ли… И что ты думаешь? Растерзаторы пополняют арсенал. Конечно, лучше было бы нас вообще закрыть, а оборудование под пресс… А какие-то умники вопят: «Ширпотреб! Ширпотреб!» Вот тебе и ширпотреб, правда, по ряду характеристик…
НОВЕЛЛА № 62 (пропущено листов десять со стихами. Такие пошлые, скабрезные стишочки… Даже не-удобно такие показывать рядовому читателю, а шестьдесят вторая новелла написана мелко – мелко на промокашке. Последние четыре предложения перечёркнуты, но я привожу их здесь дословно).
(из дискуссии после собрания партактива Г.Г.)
…Медицину необходимо запретить. Она – наиглавнейший враг человечества. Да, да, да! Вы посмотрите, в кого мы превратились! Слабые, больные, немощные. Тянем, вытаскиваем с того света людей, которым давно уже положено там быть. Лечим слабаков, дохляков… А народ-то вырождается, мельчает… А вспом-ните-ка хотя бы Спарту. Элементарная биология. Дарвин. Происхождение видов. Естественный выбор. Прогресс. А человек разумный, тип Vertebrata этот прогресс превратил в регресс. Ведь всё же наоборот. В какой вид выродимся мы поколений через десять – двенадцать, если наши больные (полубольные, относи-тельно здоровые и практически здоровые) женщины рожают от больных отцов нездоровых детей, которые затем живут в гибельной атмосфере – экология, нервы. Неправильны образ жизни. Полная деградация! Надо запретить медицину! Согласен – это жестоко… Но пусть те, кому положено, умрут.. те, кто останется, будут здоровее. Всякий другой путь приведёт нас к пропасти, а, запретив медицину, мы тем самым решим массу проблем (хотя появится немало новых, и неизвестно ещё каких будет больше!). Например…
Какому-то поколению всё равно придётся сделать этот выбор и остановить медицинскую вакханалию. Так зачем же перекладывать тяжкую ношу на плечи наших потомков, детей, внуков. Ведь чем дальше в лес, тем… Положение усугубляется и выйти из кризиса с каждым веком всё труднее. Так давайте решимся на-конец сами……….
…………………………………… А плодить интернаты человечно?
НОВЕЛЛА № 117 (продолжение того же листка…)
Эмма Оттовна появилась в лаборатории позже обычного. Она была одета в великолепную, желтую с чер-ным, шелковую блузку и гофрированную юбку. В её годы всё это, конечно, выглядело довольно таки вызы-вающе, но впечатление на мужчин произвело. Поначалу мы оторопели. Старая канцелярская кры…( нет, пусть будет лучше «мышь») мышь превратилась в кокетку среднего возраста, у которой, судя по первому впечатлению, всё ещё может быть.
- Ехала в монокапсуле, проглядывала «Новую Правду», по диагонали, как обычно. Двадцать минут езды всё таки. Ну, и наткнулась случайно на статью «Вахтеризм – домыслы или сенсация?». Ссылки на нашу «Известь». Я чего-то, наверное, недопонимаю. Или Г. Г. сам в журналистику ударился, или утечка инфор-мации… Как же это могло произойти?
- Ну, во первых, Эмма Оттовна, я, как начальник отдела (а, надо сказать, Борис Никитович целое утро бе-сился без крепкого чая) должен сделать вам замечание за опоздание на работу, но я не делаю его, а, на-оборот, говорю «Ништяк выглядите, Эмма Оттовна, и ставьте чайник побыстрей», - сказал Борис Никито-вич.
- Обалдеть! - (или что-то подобное в этом духе) выдал я.
- У нас на заставе за такое сержанты морду били, - по обыкновению грубо и цинично выразил своё одобре-ние Володя – пограничник.
- О-ля-ля! – восторженно пропела Ирочка и стала заправлять лист в машинку, по-прежнему уважительно поглядывая в сторону своей старшей коллеги.
- Так, вот, я говорю – утечка, Борис Никитович! – продолжала свою мысль Эмма Оттовна, ополаскивая чай-ник. При этом она ужасно боялась, что вода попадёт на её обновку и поэтому держала фарфоровый сосуд на вытянутых руках, немилосердно брызгая на стены.
- Этого не может быть, Эмма Оттовна.! Я слишком хорошо знаю Г.Г. (Борис Никитович мимолётно посмот-рел на объективы), чтобы поверить в то, что он мог заниматься такими глупостями. Он прежде всего дело-вой человек и ерундой заниматься не станет. Ну, а что касается утечки…. У меня есть подозрение на одно-го человека, который вполне мог обидеться на лишение премии (Володя – пограничник только презритель-но фыркнул в ответ). Помнится, позорное явление вахтеризма возникло в нашем учреждении именно после данного события, так что я не исключаю возможности….
- Да, я-то тут причём! Пострелял - получил выговор. За дело, - возразил Вовка. – …Это, наверное, Гаври-ла…
Он тайно ревновал меня к Ирине, хотя я был тут совершенно не причём – подобные дамы совсем не в мо-ём вкусе. Это выражалось время от времени в такой явной форме, что не заметить попросту было невоз-можно. Даже для ненаблюдательной Эммы Оттовны…
- В принципе, это легко проверить. В редакции «Новой Правды» работают серьёзные люди. Я знаю и само-го Копылова, ну а уж людей он подбирать умеет… Кроме того, все материалы обязательно регистрируются. Ничего анонимного попросту быть не может. И если в этом проявили себя наши доблестные пограничники, то им грозит снятие с работы. Если не хуже… Но считаю, что Володя не врёт. А коли так, это, вероятно, сам Г.Г. («сам себе противоречит!» – подумал я). Следовательно, если это Г.Г. своей собственной персоной, значит, это ему нужно и он хочет добиться чего-то данной публикацией. Уверяю вас, Эмма Оттовна, что наш шеф – далеко не дурак…
Наша беседа зашла слишком далеко, и Ирочке порой приходилось нас одёргивать, поскольку мы, кажет-ся, посягали на устои. Надо сказать, эта девушка была самой осторожной среди нас и часто сдерживала самых ретивых (читай: Володю –пограничника и меня). Наивно было бы считать, что она боялась за нас. Просто Ирочка понимала, что из-за какой-нибудь одной нашей неосторожной фразы всю контору могут по-просту разогнать, а заодно выгнать с работы и её… Ну, а лишиться такой синекуры она не хотела.
- Это дьявол! И мы делаем для него нашу газету! Мы продали ему свои души за мелкие подачки, - негром-ко, но внятно и с нажимом произнёс Володя –пограничник и телекамеры со всех сторон повернули к нему синие монокли объективов. – А на……..ть я хотел на его камеры! Пусть видит! У меня теперь такая фило-софия: ничего не надо бояться! А то живём, как тараканы, за жизнь свою трясёмся. На кой чёрт мне такая жизнь? Отойди, Ирка, не лезь, пусть слышит… Я уже трижды себя хоронил и мне ничего не страшно…Пусть меня боятся! Да-да! …Г.Г. – это и есть Трое в одном лице…
- Что вы имеете в виду? – поинтересовался Б.Н. – По вашему, Г.Г. – это Диавол?
- Да! И вы это прекрасно знаете, Борис Никитович, просто притворяетесь… Я согласен, что так жить удоб-ней. Давайте, все будем делать вид, что ничего не происходит. А не то себе дороже… Вы, Борис Никито-вич, этакий дурашливый пенсионер – старичок…. Да, вы на этом кресле уже не один десяток лет штаны протираете. Вы всё-о знаете! Всё и про всех. Вам-то уж точно известно, кто такой Г.Г. и откуда он взялся? Вы ведь ещё до мятежа готовили для него газету. Уже тогда он платил вам за идеи. Что, разве неправда?!
- Да, что ты себе позволяешь, сосунок! – возмутился Б.Н. – Журналистика, если хочешь знать, это смысл моей жизни, признание. Ну, а то, что платят мне за неё, так это, извините, работа. Да-с!
- Да-с, - Вовка ехидно передразнил его, - а то, что эти деньги от Диавола, вы тоже не знали, Борис Никито-вич?! А то, что Володя – вахтёр это тоже он, но в другом обличии, знали? …Безусловно, удачная идея. Хва-лю. Ваша идея, кстати. Это ведь именно из «Извести» Г.Г. вынес новое развлечение.
- А, собственно…
- Собственно, вам-то что, хотите сказать?… Да, вам глубоко наплевать на это. Лишь бы хорошо платили! Правда? Диавол куражится – ну и пусть, лишь бы меня не трогал… Правильно я говорю?… А ты, Гаврила, на ус мотай! Да, да… ты ведь той же масти. Подпевала. Той же дорогою пойдёшь, что и шеф наш… (При этих словах Эмма Оттовна всплеснула руками, всё таки облив чаем и новую блузку и юбку-гофрэ)… Только по трупам эта дорога, Гаврилка-а, по трупам. Не думай, что останешься чистеньким (я хотел ему возразить, но он остановил меня жестом)… Понимаешь, приехал когда-то в Железногорск сельский паренёк Володя Кузин. Так, Борис Никитович?… (Б.Н. в это время глотал какую-то таблетку, запивая её стаканом кипячён-ной воды)… Страшно. Голодно. Патрули. Работы нет. Подвернулось «в сторожа» – пошёл в сторожа. Года три назад это было. Ещё до мятежа.
- …Великой Февральской…, - начала было Эмма Оттовна, но Володя – пограничник перебил её, повысив голос: