Поздний осенний вечер тихо опускался на город. Я стояла у окна, прижавшись к холодному стеклу, и всматривалась в призрачную игру уличных теней. Взгляд мой упал на уютную пятиэтажку на противоположной стороне квартала, торец которой грозно взывал «Берегите спички от детей». Испуганное лицо девочки с коротко стриженой челкой и огромными глазами на цветном мозаичном плакате всегда притягивало взгляд прохожих. За эти двадцать лет рисунок заметно выцвел. Едва просматривался несоизмеримо с лицом девочки большой спичечный коробок на переднем плане. Зато пламя, рожденное спичкой, все так же алело ярким пятном на почти выгоревшем панно. В комнате стало прохладно. И вдруг тишину нарушила воющая сирена промчавшейся мимо пожарной машины. Я напряглась. Сердце мое забилось чаще. Я приоткрыла окно и высунулась из него, провожая исчезающего в глубине улицы, спешащего кому-то на помощь, красного гиганта. В эту минуту я почему-то вспомнила, что когда-то в детстве мечтала выйти замуж за пожарника, сильного и смелого. Я улыбнулась и оглянулась назад. Трехлетняя дочка мирно посапывала в кроватке. Подул свежий ветерок. Нахмуренный вечер решил совсем испортить мне и так невеселое настроение, гулко забарабанив тяжелыми каплями по старому карнизу. Я плотно закрыла окно и прошла на кухню. Рука машинально потянулась к чайнику. «Что ж, горячий кипяток сейчас очень кстати», - подумала я и чиркнула спичкой. Та никак не желала зажигаться: ломалась надвое, обломком обжигала пальцы, передавала эстафетой свое противление следующей. Спички, одна за другой, никак не хотели мне подчиниться: намокали, теряли свои темно-коричневые головки. Они резко отлетали и черным бисером беспорядочно выкладывались на белой плите, гордо и независимо, как бы насмехаясь надо мной. Когда я была почти готова сдаться, потеряв терпение, последняя спичка потертого коробка, погнутого, с жутко-исшарканными боками, решила сжалиться надо мной. Она с шумом и радостью энергично вспыхнула ярко-желтым пламенем. Из правого ящика стола я достала новенький пахнущий коробок со спичками и положила его на стол, на смену старому, отправившемуся в мусорное ведро. В том же ящике стола рука моя нащупала толстую парафиновую свечу. В детстве мне всегда так хотелось попробовать ее на зуб. Она манила меня своим непонятным сказочным содержимым. Я погладила ее, как в детстве, лизнула игриво, убедившись, что за мной никто не наблюдает, поставила на стол в фарфоровую сольницу и зажгла. Свеча горела красно-желтым пламенем, дружелюбно потрескивая и замысловато играя тенями на стене. Я села рядом, завороженная ее сердцевидным огнем. Потеплело. Капли воска медленно стекали вниз, причудливо сворачиваясь фигурками, узорами по всему ее гладкому основанию. Я занесла над язычком пламени ладонь. Огонь щипнул ее. Растерявшись, я на секунду отпрянула. Потом молниеносно затушила горящий фитиль, зажав его между двумя пальцами. Расплавленный, горячий, липкий воск хотел, было, склеить их, но передумал. Для надежности я переставила свечу в подсвечник, который не сразу нашла в заставленном посудой шкафу, и заново зажгла обиженную проделанным свечу.
За окном дождь развязно разошелся, зашлепал по лужам, взбивая пузыри, но вскоре угомонился и затих. Напуганная девочка смотрела на меня с противоположной стены дома. Заныло где-то в груди. И мне вспомнился тот солнечно-искристый день детства…
Как всегда утром мама пошла на работу. Сегодня ей пришлось оставить меня одну. Детсад закрыли на карантин. Я долгими часами бродила по заставленной цветами квартире, не зная чем себя занять. Сначала я поиграла с потрепанной временем и многими руками матерчатой, с резиновой головой, куклой Наташкой, доставшейся мне по наследству от мамы. Я полечила ее почти отпавший левый глаз, коричневого цвета. Половина века правого глаза, подкрашенного синим фломастером, осталась без ресничек. После я прокралась в мамину пухленькую бархатную косметичку и высыпала на пол все ее содержимое. Я забавлялась помадами разными по цвету, форме и вкусу. Все они пахли ванильным сиропом, сладкими взбитыми сливками. Их аромат дурманил и манил, пока я, в конце концов, не съела одну из них до основания. Потом я покружилась у зеркала, изображая знаменитую то ли артистку, то ли певицу. Но время тянулось так медленно. И вскоре я уже маялась от безделья. В комнате мне стало неинтересно, и я прошла на кухню. Мой взгляд пробежался по полкам в поисках новой игры, и, не ухватив ничего интересного, остановился на коробке спичек. Я взяла его, покрутила в руках, не зная, что с ним делать. Потрясла его над головой, изображая африканского вождя, но спичечные музыкальные «там-тамы» не были похожи на барабанную дробь и не произвели на меня должного впечатления. Я потыкала коробок, ожидая новой идеи. Вдруг спички водопадом хлынули вниз. Я ахнула и присела на корточки. Деревянные тонюсенькие палочки сложились в диковинный узор. Боясь нарушить причудливую конструкцию, я, не меняя позы, завертела головой, выискивая все новые и новые сюжеты из созданной хаосом картины. За этим нехитрым делом я просидела часок, а то и больше. Потом я решила сама поработать над строительством. Я выкладывала спички-бревнышки на полу, выстраивая домики. Непослушные спички рассыпались, не выдерживая заданных мною форм, и я решила их выложить на разделочную доску ровным рядом. Они выстроились, как солдатики на параде. Я любовалась воображаемым маршем. Потом я решила, что им скучно без девушек. Сорвала несколько желтых хризантем, распустившихся вчера в цветочном горшке на подоконнике, вставила несколько спичек в их соцветия, представив, что это юные принцессы в желтых бальных платьях. Вскоре и это мне наскучило. Я решила сложить обратно в коробок всех принцесс и солдатиков. Они упрямо не хотели пролезать в коробок. Тут я вспомнила, как мама зажигала спички, когда хотела подогреть мне суп. Мне всегда хотелось проделать то же самое. Я чиркнула о коробок. Раз, другой, третий. Вдруг пальцам стало очень горячо. Я испугалась и скинула загоревшуюся так внезапно спичку. Она отлетела на покосившееся, дряхлое кресло, и… ворсистый плед, брошенный сюда мамой второпях, вмиг загорелся. Языки пламени прожорливо поползли дальше, сливаясь в рваный желто-красный силуэт, поглощая сложенные в углу старые газеты, подкрадываясь к столу, табуреткам. Леденящий душу страх проник внутрь меня и не отпускал. Огонь потихоньку продвинулся к шторам. И тут они неистово вспыхнули. Я кинулась в комнату, забралась под кровать, ища там спасение. Огненный дракон уже победно шествовал в зал. Дым, густой и жесткий, резал глаза, не давал дышать. От захватившего меня ужаса я не могла сдвинуться с места и лишь тихонечко подвывала. Когда огонь накрыл мою Наташку, недвижимую и беспомощную, я потеряла сознание.
Очнулась я от свежего воздуха в крепких руках у сильного мужчины в каске. Его голубые глаза улыбались и журили одновременно. «Ну, что, дуреха, очнулась?»
«Ты – Бог?» - неуверенно спросила я, где-то в глубине души понимая, что железная каска Богу была бы ни к чему.
«Нет. Я – пожарник!»
«Пожа-а-а-рник…» - повторила я и прижалась к его измазанной сажей щеке.
Пожарник передал меня из рук в руки заплаканной маме и сказал: «Примите в целости и сохранности». А я подумала: «Если и был бы на свете Бог, то он обязательно работал бы пожарником. Ведь не зря ему говорят «Спаси и сохрани»».
Свеча почти догорела. Ночь навалилась грудью на опустевший город. Я прижалась к холодному оконному стеклу. Одинокий фонарь, согнувшись, застыл на противоположной стороне улицы, тускло освещая призрачную стену старой пятиэтажки. Я отошла от окна и направилась в комнату. Мой взгляд выхватил в кухонном пространстве спичечный коробок на столе. Я взяла его в руки; улыбаясь, потрясла над головой, как тогда, в детстве, и спрятала в верхний ящик антресоли. Трехлетняя Наташка мирно посапывала в кроватке. «Моя принцесса» - прошептала я ей.
Напуганная девочка с коротко стриженой челкой и огромными глазами смотрела на меня с цветного плаката мозаичной стены старой пятиэтажки…