В коммунальной квартире дома номер семь по Малой Литейной Ардалион Григорьевич Пенкин считался жильцом основательным. Проживал один, всегда вежлив, обходителен. Не пил и не курил. Последнее особенно импонировало соседке – Изольде Мартьяновне Горельской. Об этой особе мы ничего определенного сказать не можем, да и вряд ли в этом есть необходимость. В то памятное утро она стояла у примуса, помешивая манную кашу – свой постоянный диетический завтрак. Фигуре Изольды Мартьяновны уже ничто не могло помочь, но надежды еще не оставили её.
- Доброе утро, Ардалион Григорьевич, - ласково пропела она, увидев входящего на кухню Пенкина.
- Утро доброе, Изольда Мартьяновна, - вторил ей Пенкин, направляясь в ванную комнату.
- Вас уже можно поздравить с завершением отчета?
- Еще нет. Но уже скоро, - с радостным вздохом отвечал Ардалион Григорьевич.
Пенкин служил бухгалтером в одном труднопроизносимом заведении, и годовой отчет являлся предметом его гордости.
«А Митрофан Иваныч обещал по окончании надбавку-с, - думал он, спеша на работу. - А может и по службе продвинут-с. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы».
Пребывая в счастливых мыслях, он не замечал ни пронизывающего ветра, дующего с канала, ни своего покрасневшего носа. Блуждающая улыбка озаряла его лицо.
- Гражданин, постойте! Да, постойте же, я вам говорю!
Пенкина схватили за рукав. В недоумении он увидел около себя незнакомую женщину. Она бесцеремонно повернула его направо, затем налево, восклицая при этом:
- Какой типаж! Какой нос!
«Кокой типаж? И нос обыкновенный», - тоскливо подумал Ардалион Григорьевич, тем не менее позволяя незнакомке вертеть себя.
Наконец женщина отрекомендовалась:
- Художница Смирницкая. Вы, конечно же, видели мои картины на последней выставке свободных художников.
- Н-нет..., то есть да, - выдавил он. – Но позвольте....
- Я буду вас писать, - бесцеремонно перебила Смирницкая, сунув в руку Пенкина визитную карточку.
- Но..., - начал он было снова.
- И никаких но. Сегодня в семь вечера, - оборвала художница, размашистым шагом удаляясь к центру города.
ЖОЗЕФИНА СМИРНИЦКАЯ
свободный художник
ул. Скобяная, д.3, кв. 5
- прочитал Ардалион Григорьевич.
- Господи, - только и вырвалось из его груди.
Всю свою сознательную жизнь Пенкин был поклонником искусств. Ежемесячные отчисления от зарплаты на посещение театров, концертов, музеев доходили порой до двадцати процентов. Часами простаивал он в залах выставок, но современная живопись пугала его. В нагромождении квадратов и треугольников видеть гладильщицу ум Пенкина решительно отказывался. К счастью, не все картины были написаны подобным образом, и взгляд Ардалиона Григорьевича отдыхал, созерцая морской пейзаж или портрет какой-нибудь знаменитости.
День пролетел в радужных мечтах. Пенкину представлялись толпы зевак, окруживших его портрет на выставке.
- Это, конечно же, профессор, - предполагали одни.
- Что вы! – спорили с ними другие. – У него, несомненно, взгляд художника.
Сам Ардалион Григорьевич незаметно стоял в стороне и тихо улыбался. Наконец, когда страсти накалялись, и в воздухе начинало пахнуть дракой, он с достоинством проходил мимо картины. Все, сразу же узнав его, почтительно замолкали.
Представлялся Ардалиону Григорьевичу в зале и главбух Митрофан Иваныч, но при этом по спине пробегал неприятный холодок, и он гнал видения прочь, возвращаясь к работе.
Несколько раз Пенкин пытался заговорить об утреннем происшествии с сослуживцами. Но произнося первую фразу: «А вы знаете, сегодня утром...», - почему-то стушевывался и отходил в сторону, боясь рассказом сглазить предстоящее.
Отпросившись с работы, он бросился домой. Надев чистую сорочку и выходной пиджак, Ардалион Григорьевич, стоя перед зеркалом, придавал своему лицу то нахальное, то покровительственное, то благодушное выражения. Видения вновь и вновь захватывали его воображение, и он надолго застывал в очередной позе.
В шесть часов Пенкин уже стоял у дома номер три по Скобяной улице. В окнах старинного особняка кое-где зажгли свет, и он старался угадать, в какой же квартире проживает художница. В который раз, доставая визитную карточку, он пробегал по ней глазами, и, спрятав во внутренний карман пальто, с ужасом думал, что если бы он прошел другой улицей, если бы госпо... товарищ Смирницкая не заметила его, если бы у него не было такого носа... Мучительные сомнения, что вдруг его писать передумали, или товарищ художница срочно куда-то уехала, или... одолевали Пенкина. Без двух минут семь он дернул ручку звонка квартиры номер пять.
- Вам чего? – произнесло опухшее мужское лицо, появившееся из-за двери.
От растерянности Ардалион Григорьевич сначала не мог произнести ни слова. Он поочередно смотрел то на карточку, то на номер квартиры, наконец сказав:
- Извиняюсь. Жозефина Смирницкая здесь проживают-с?
- А, к Жозе, - с сожалением произнесло лицо, исчезая за дверью. – Заходите.
Пенкин боком протиснулся в большую слабо освещенную прихожую. Не успел он снять пальто, как в нее вплыла в роскошном японском кимоно сама Жозефина Ивановна. Нежно взяв Ардалиона Григорьевича под руку и безумолку болтая, она ввела его в мастерскую. Худшие предчувствия начинали оправдываться. На стенах висели картины с пересекающимися под разными углами плоскостями и овалами, а к одной даже была привязана подушка.
- О, не беспокойтесь. Вы будете выглядеть совсем иначе, - успокоила художница, перехватив его взгляд.
Как и утром, несколько раз бесцеремонно повернув Пенкина, она бросила в соседнюю комнату:
- Николас!
Опухшее лицо появилось снова.
- Николас, хламиду и краски.
Не сказав ни слова, лицо удалилось.
- Бездарность, - с сочувствием произнесла во след Жозефина Ивановна. – Вам повезло, - продолжила она, обращаясь к Ардалиону Григорьевичу. – Когда я пишу в кимоно, мне особенно удаются портреты. Вас я изображу... мучеником пролетариата!
- Мучеником? – неуверенно переспросил Пенкин.
- Да, этакий мученик, но не сломленный. Снимите это, - художница указала на выходной пиджак.
«Не узнают! – пронеслось в голове Ардалиона Григорьевича. – В мученике не узнают. Жалость-то какая!»
Пенкин почувствовал, как Николас, бесшумно появившийся в комнате, накинул на его плечи какую-то дерюгу, вонявшую прелью. Он слабо попытался сопротивляться, но Жозефина Ивановна взяла его за руку, и, подведя к помосту, усадила на деревянный табурет в неудобной позе.
За холстом, установленным в центре мастерской, началось совещание. На эмоциональные возгласы дамы отвечало приглушенное бубнение Николаса.
- Все, буду писать в реалистической манере, - решительно подытожила Смирницкая. – И не спорь больше со мной!
Николас, еще немного побубнив, удалился в угол мастерской.
В реалистической. На сердце Ардалиона Григорьевича потеплело. Значит, узнают. И перед его взором опять появилась толпа на выставке окружившая портрет. Вот через боковой вход появляется Митрофан Иваныч. Он медленно подходит к картине и, конечно же, сразу узнает Пенкина.
«Но почему у него такое недовольное лицо? – с волнением подумал Ардалион Григорьевич. – Может быть хламида не нравится». Он провел взглядом по своему одеянию. «Но я все-таки, как его, мученик».
Недовольное лицо главбуха заняло все воображение Пенкина. «Да, господи, почему же это?» - с отчаянием думал он.
«А! Как же это я раньше-то..., - мысль Ардалиона Григорьевича начала лихорадочно работать. – Митрофан Иваныч – это же... А я кто? И характеристика у него, и нос с бородавкой, и лицо». Ему явственно представилось распространение недовольства главбуха с картины на него, затем на надбавку, продвижение. В глазах потемнело.
- Позвольте-с, - выкрикнул он. Пот выступил на лбу. – А нельзя ли того-с, вместо меня Митрофана Иваныча...
Пенкин под удивленным взглядом художницы стащил с себя хламиду, схватил пиджак и бросился в прихожую, на ходу выкрикивая:
- Митрофан Иваныч! Достойнейший человек-с... И характеристика, и бородавка...
Полностью он отошел только на улице. Поймав себя на том, что бежит, Ардалион Григорьевич перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
- Господи, что было бы, - бормотал он. – И подумать страшно... Прибавка... Место...
С тех пор, когда разговор заходил о живописи, Пенкин глубоко вздыхал и порывался что-то сказать, но, вовремя спохватившись, смущенный отходил в сторону.
На выставки он больше не ходил и со временем зачастил в оперетту.