Глава 1
Грузовик надсадно ревет, перебираясь через очередной снежный занос. Впрочем, назвать снегом это темное нечто, скрипящее под колесами моего "ЗИЛа" - значит сильно приукрасить этот затянувшийся ночной кошмар. Быть может, даже превратить его в сказку... Сумрак вокруг меня кажется живым, обволакивающим мою машину, и даже мощные фары не способны заставить его отступить. А ведь по часам чуть больше полудня.... Мне не привыкать - вечная ночь давно стала для меня обычным явлением, а вот мой юный спутник, проведший, наверное, большую часть своей жизни в ярко освещенном бункере, со страхом выглядывает из окна.
Никогда не поверю, что он ни разу не выбирался на поверхность. Не поверю, что он не знал, в какой цвет окрасила война когда-то голубое небо. Не поверю и все тут - даже в подземные "муравейники" доходят вести о том, каково живется здесь, на поверхности.
Но, Боже мой, до чего он испуган.
- Парень, - окликаю его я, чтобы хоть как-то развеять молчание, - Сколько тебе лет?
Кажется, он даже не сразу понимает вопрос - на его лице смесь страха и любопытства, однако, первого все же больше.
- Что вы спросили? - говорит, он, наконец.
- Сколько тебе лет? - повторяю я свой вопрос.
- Двадцать. - немного подумав говорит он. Гадает, зачем я спрашиваю его, или и в самом деле с трудом вспоминает, сколько зим прошло с его рождения. Календарных зим, разумеется. Этой черной зиме не видно конца и края.
- И ты умеешь делать бомбы?
- Умею. - с гордостью говорит он, и лицо его светлеет. - Я был лучшим в классе.
- Ты знаешь, что тебя ждет? - неподходящая тема для невинного разговора, но я не могу не спросить. В самом деле, интересно, осознают ли оружейники, с чем им предстоит столкнуться? Понимают ли, что вся их оставшаяся жизнь пройдет близ ядерных бомб и, как следствие, при повышенном радиационном фоне. Отдают ли себе отчет в том, что сотворит с ними радиация?
- Догадываюсь. - говорит он, мрачнея, но тут же вновь улыбается. - А вдруг я окажусь бегуном, как и вы?
Мне хочется рассмеяться от его нелепой надежды, но смех, почему-то застревает в горле. Грех смеяться над больными людьми.
- Нас мало. - говорю я. - Очень мало. Я сама знаю в городе лишь четверых бегунов.
- А в других городах? - спрашивает он.
- Не знаю. Не была. Иногда мне кажется, что мы - последний город в этом мире.
- Я так не думаю. - говорит он, одной этой фразой тут же выдавая себя как "подземного" интеллигента. - Должны же быть и другие. Ведь кто-то же продолжает воевать.
- Я знаю только одно. - решительно говорю я, - Американцы продолжают нас бомбить, а мы продолжаем бомбить их. Все! На этом мои знания о мире обрываются, да и твои, мне кажется, тоже. Связи нет - кругом магнитные поля. Отправиться в другой город могли бы, пожалуй, лишь безумцы, да бегуны, среди которых, между прочим, безумцев нет. Поэтому мы и сидим здесь, продолжая отстреливаться в меру своих сил и отбивать их ракетные атаки. Для нас другого мира нет! Кстати, если бы тыл бегуном, то уже ощутил бы это. Здесь, в машине, радиационный фон уже гораздо выше, чем под землей.
Он умолкает, и я понимаю, что сболтнула лишнего. Зря. Парень неглупый - по морде его вижу, и может далеко пойти. Кто знает, быть может, именно он изобретет что-то, что поможет пробить их противоракетную оборону. Быть может, именно он положит конец войне...
Перемахнув через очередной снежный холм, скрывающий под собой развалины какого-то здания, я признаюсь себе, что в окончание войны я верю даже меньше, чем в том, что однажды мы установим связь с другим городом, так же продолжающим воевать.
Небо над нами, вдруг словно раскалывается пополам от сильного грохота, заставив моего спутника вздрогнуть и покрепче вцепиться потными руками в дверную ручку.
- Что это? - спрашивает он, - Бомба?
- Всего лишь гром. - говорю я. - Не вглядывайся в тучи, молний ты все равно не увидишь, слишком толстый слой пыли. Но грозы сейчас бывают очень часто. Ты что, никогда не слышал?
- Вы же знаете, я жил в бункере. Там с трудом слышен взрыв, не говоря уже о простой грозе.
- Знаю. - я вздыхаю, вспоминая о сыне, живущем в таких же подземных катакомбах, как и этот парнишка. И он словно угадывает мои мысли.
- У вас есть дети?
- Да. - с неохотой отвечаю я, - Сын. Коля. Живет в восьмом бункере.
- Где это?
- Там. - я неопределенно машу рукой куда-то на юго-запад, и парнишка понимает меня, не смотря на то, что мой голос тонет в громогласном рокоте неба.
Какое-то время мы едем молча. Оба понимаем, что невольно задели чувства друг друга, и напряженно думаем, о чем бы поговорить еще. Точнее, думает он, а я - лишь наблюдаю за дорогой. То есть, за пространством перед капотом моего грузовика, так как от дорог не осталось и следа еще в первый год войны, когда и были построены бункеры.
С неба начинает сыпать снег. Настоящий, белый снег, а не та черная труха, к которой я успела привыкнуть. Пожалуй, впервые за последние два месяца я вижу белый снег... Логично, ведь вот уже неделю, как над нами не рвались бомбы. Пыль и гарь осела, и вот вам результат. Белый снег... И если для меня он просто редкое явление, то для моего спутника и вовсе вселенское чудо.
- Смотрите! - радостно кричит он, указывая вперед за невозможностью охватить взмахом руки в тесной кабине все пространство вокруг, одарившее нас, пусть на короткий миг, настоящим снегом. Таким, какой был до войны. - Снег! Снег! Настоящий снег!
- Как на картинках, да? - спрашиваю я, ощущая гордость за то, что я живу на поверхности, а не отсиживаюсь в стальных бункерах, ожидая окончания войны. Ну, если быть точнее, то живу я, все же, в заводском бункере, а на поверхности работаю, но... Все равно, этот черный мир - мой, а его - спрятан глубоко под землей, под толщей бетона и свинцовых листов.
- Не издевайтесь. - парень, вдруг, становится серьезным. - Я еще помню снег. Я много раз играл в снежки, еще когда ходил в школу. Давно... До Дня Первой Атаки.
- И не думала даже. - честно отвечаю я. - Я отнюдь не считаю тебя зеленым юнцом, который знает довоенную жизнь лишь по своим учебникам.
Он умолкает, потупив взгляд в пол. И вновь молчание, нарушаемое лишь шорохом "дворников" по лобовому стеклу. Он думает, я слежу за дорогой.
Впереди, на границе черной земли и белого воздуха, пропитанного снегом, мелькает едва различимая белая точка. Нет, не белая, серебристая, иначе свет фар так не заиграл бы на ней. Чисто инстинктивно я выпрямлюсь в водительском кресле, готовясь к худшему - что-то неизведанное, посреди "черного безмолвия", вполне может оказаться опасным. В радиоактивном мире возможно все.
Мы приближаемся, и точка увеличивается в размерах. Переводя свои глаза на инфракрасное зрение я вижу, что это человек. Человек в защитном костюме, стоящий на моем пути и терпеливо ожидающий чего-то. Или кого-то? Быть может, меня?
Мародеры? Скорее всего, хоть и трудно поверить в то, что они пасли меня от самого бункера. Прикидывая все "За" и "Против" я прихожу к выводу, что я им, в принципе, не нужна. Мой фургон пуст, и даже в кабине нет ни грамма продовольствия или лекарств, за которыми, обычно, охотятся эти одичавшие люди. Вот только они об этом не знают, и, следуя принципу Наполеона, "Ввязаться в бой, а ж потом думать, что делать дальше", наверняка сначала убьют нас, а уж затем станут осматривать машину в поисках добычи.
- Там человек? - спрашивает меня парнишка, словно никогда не видел людей.
- Да, - отвечаю я.
- Это плохо?
- Возможно.
Кратко и лаконично. К чему ему знать о том, сколько наших, заводских, погибли от рук таких, вот, медленно дичающих существ, некогда бывших людьми. Не стану же я рассказывать ему, как год назад на завод не вернулась колонна, отправившаяся в леса за черноземом, наткнувшись на хорошо вооруженную банду мародеров. Или о том, как пал третий бункер, взятый отрядом из полутора сотен человек. Эти мрази сумели каким-то образом приручить свору диких собак, большинство из которых родились уже после начала войны и, потому, имевших страшные мутации. Приручили, и содержали их, словно сами не испытывали перебоев с едой, а затем, осадив бункер, отказавшийся принять эту банду, подорвали вход и впустили свою голодную свору внутрь.
Сумевший выбраться из бункера гонец прибыл к нам за сутки до финального сражения у "тройки". Мы спешно собрали крупный отряд, и, не смотря на то, что практически оставили завод без защиты, на полном ходу полетели к бункеру. На полном ходу... На той максимальной скорости, которая возможна, когда пробираешься по снегу на грузовиках с обмотанными цепями колесами, и нескольких вездеходах - ядерная ракета, рухнувшая на ближайшую к нам воинскую часть, не пощадила ни одного находившегося там танка, а в более отдаленные части мы, тогда, вырваться не рискнули. На дорогу ушло около шести часов, и когда мы, вконец измотанные долгим броском, добрались до "тройки", спасать уже было некого.
Впрочем, командующий завода и так хвалил нас за ту операцию - мы потеряли всего десятерых из нашей сотни, зато подчистую выкосили всех мародеров. Отбили бункер, оставшийся практически нетронутым - они и не собирались его грабить, как раз наоборот, планировали закрепиться в нем. Вот только не спасли никого - погибли все жители "тройки", челюсти голодных псов-мутантов не пощадили даже пятерых грудничков.... Совсем маленьких детей, у двоих из которых даже не было отклонений - большая редкость в Черном Безмолвии, как мы зовем теперь этот радиоактивный заснеженный мир.
Я не помню, скольких в тот день убила я, совершенно забыв об обязанностях командира своей десятки. Увидев у входа в "тройку" собак, завершающих свое кровавое пиршество, я рванулась из кабины, не взяв с собой даже огнестрельного оружия.... Я ворвалась в бункер первой, рубя и круша все вокруг, думая лишь о том, что эти твари могли атаковать не "тройку", а "восьмерку", в которой жил мой Коля. А когда почувствовала, что слабею, то просто выбежала наверх, скользя по залитому кровью полу, и раздевшись догола, натерлась колючим радиоактивным снегом...
А дальше - вновь багровая темнота ярости и жажды смерти. Должно быть, другие испытывали примерно те же чувства, что и я, потому что не ушел никто. Ни одна собака, и ни один человек, между которыми мы, собственно говоря, и не делали разницы.
Человек впереди поднял руки кверху, и замахал ими, видимо предлагая мне остановиться и поговорить. Предлагая... Выбора у меня все равно нет - если это мародеры, то уйти от них на моем "ЗИЛу" мне вряд ли удастся. На такой дороге нас можно догнать и пешком, на снегоступах, а у них наверняка есть и снегоходы.
У них... Где же остальные. Не может же он быть один! Должно быть, скрываются где-то, поодаль. Черт возьми, в этой сумрачной пурге я не вижу ничего дальше пары сотен метров.
Я останавливаюсь в десятке метров от фигуры в скафандре и, не выключая передачи, начинаю рыться в бардачке. Если со мной что и случится, пусть парень уберется отсюда. Пусть спасется хотя бы он. Быть может, ему удастся добраться до завода и сообщить нашим о том, что в этом районе работает крупная банда мародеров. Именно крупная! Если их мало и они плохо подготовлены к бою, то им просто не взять меня - одинокий бегун на открытом пространстве, ставящий перед собой одну единственную цель - выжить в Черном Безмолвии, куда опаснее целого отряда солдат.
- Бомбодел, - обращаюсь я к своему спутнику, - Как тебя зовут?
- Антон. - отвечает он.
- Красивое имя. - я ободряюще улыбаюсь ему, - Но Бомбодел мне нравится больше. Тебе подходит это прозвище.
- Зовите меня как угодно. - отвечает он. - Хоть горшком, лишь бы не в печку.
Мой Бомбодел оказался начитанным - эти слова из какой-то сказки, вот только не помню, из какой именно. Это хорошо, быть может, искусство и литература все же выживут, когда умрут все воины и закончится эта чертова война.
- Хорошо. Слушай меня очень внимательно. Во-первых, - я кладу ему на колени заряженный "Макарыч", вытащенного из бардачка, - Вот тебе оружие. Если со мной что-нибудь случится... В общем, ты меня понял. Во-вторых, опять таки, если начнется заварушка, то просто срывайся отсюда с места в галоп. Я задержу их, а ты - уходи, бомбоделы нам нужны, да и вообще, нет смысла погибать вдвоем. Завод там, - я машу рукой вперед, - Примерно в двух часах ходу начнутся внешние посты, да и патрули не дремлют, так что, мимо не проедешь. Ты, кстати, машину-то водить умеешь?
Он отрицательно мотает головой, а затем, подумав, все же кивает.
- Я видел, как вы это делаете. Справлюсь.
Умный бомбодел, черт его дери.
- Молодец. Ну, я пошла.
- А оружие? - спрашивает он, хватая меня за рукав, - Вам, ведь, нужно оружие! И защитный костюм! Там, ведь, рентген пятнадцать!
Я смеюсь, абсолютно искренне и радостно. Он слышал лишь легенды о бегунах, но абсолютно не представляет, какие они в реальности.
- Костюм, милый мой, это для тебя! - говорю я, кивая назад, где за сиденьями скрывается увесистый мешок, - На всякий случай. А мне он даже вреден. А оружие... тебе оно нужнее, чем мне, а второго пистолета у меня нет. Ничего, добуду снаружи, если этот тип окажется не один, или рискнет напасть.
Я рывком распахиваю дверь, и в кабину тут же врывается волна холодного воздуха, приносящая с собой рой маленьких снежинок. Совершенно некстати мне вспоминается, как в детстве я радовалась первому снегу... Как ловила на свою маленькую ладошку невесомые снежинки, и слизывала их, ощущая приятный холодок на языке. Тридцать пять лет назад... В годы, когда я считала, что дедушка Ленин жил, жив и будет жить, что Советский Союз так и останется единым и нерушимым, и что ядерное оружие, в избытке "ковавшееся" на наших заводах - всего лишь сдерживающий фактор, и что оно никогда не будет использовано. Впрочем, в детстве я и знать не знала таких слов, как "сдерживающий фактор", и все мысли, что мелькают сейчас в моей голове, укладывались во всего одну строчку из песенки. "Пусть всегда будет солнце..."
Уже много позже, лет через пятнадцать после тех памятных снежинок на моем языке, я узнала и другую песенку:
В глубокой шахте, который год,
Таится чудище - змей!
Стальные нервы, стальная плоть,
Стальная хватка когтей.
Он копит силы, лениво ждет,
Направив в небо радар.
Одна ошибка, случайный взлет,
И неизбежен удар!
А еще десять лет спустя я узнала, что удар и в самом деле неизбежен. Был ли взлет первой ядерной ракеты случайным - я не знаю, но песня сбылась на все сто...
Все, во что ты навеки влюблен
Уничтожит разом,
Тысячеглавый убийца-дракон.
Должен быть повержен он...
Я встряхиваю головой, отгоняя навязчивые строки и воспоминания из детства. Что со мной? Уж не вздумала ли вся жизнь промелькнуть перед моими глазами, словно перед... Нет, не стоит упоминать ее имя, не то накличешь беду. В конце концов, быть может это всего лишь заблудившийся человек, отбившийся от своей колонны, или пришедший из бункера. Да и вообще, не из таких передряг выбиралась. Вспомнить, хотя бы, ту же бойню в "тройке", или то, как в лесу, на охоте, на меня напала стая волков.... Справимся.
Поддавшись внезапному порыву я вытягиваю вперед руку и, поймав на нее несколько снежинок, отправляю их в рот, наслаждаясь легким холодком, поселившимся на языке.
Оборачиваю, чтобы последний раз взглянуть на моего Бомбодела. Моя задача - доставить его на завод, и я сделаю это, даже если придется лечь здесь костьми. И пускай Сырецкий сколько его душе угодно уверяет меня, что жизнь бегуна бесценна, и я не имею права рисковать собой. Жизнь - моя, и мне решать, что с ней делать. Сейчас я хочу спасти этого паренька. Спасти любой ценой. А вдруг правда он будет тем, или одним из тех, кто прекратит войну? Или вдруг он сумеет пережить ее, и настрогает пяток маленьких, здоровеньких детей, без третьего глаза и пятой конечности? Для меня дети - это что-то из области фантастики. У меня есть Коля, и слава Богу, что я родила его до войны. Теперь с полной уверенностью можно говорить, что родить нормального ребенка мне не светит.... Пусть радиация и не убивает нас, бегунов, по крайней мере так, как обычных людей, но все же оказывает определенное действие на организм. И мутаций в нашем роду будет несравненно больше, чем в роду обычного человека. В тысячи раз больше!
- Удачи, Антон. - говорю я. - И да поможет тебе Бог.
- И да поможет вам Бог. - словно эхо откликается он. Вера - вот единственное, что у нас осталось.
Я спрыгиваю на снег, захлопнув за собой обитую свинцом дверь грузовика, и тут же начинаю отчетливо ощущать, как в меня вонзаются сотни тысяч мельчайших гамма квантов. Радиация... То, что убивает меня, но в то же время дает мне силу. Я ощущаю, как мои шаги по неглубоким сугробам, наметенных на прочном насте, становятся все более легкими и воздушными. Я едва касаюсь ногами черного снега с белой россыпью свежих снежинок, направляюсь к одинокой фигуре в защитном костюме, больше напоминающем скафандр астронавта. Мои чувства обостряются, откликаясь на свежую порцию энергии, влитой в меня вездесущей радиацией. Я на секунду останавливаюсь, чтобы прислушаться к тишине Черного Безмолвия...
Тишина не полная. Где-то вдалеке рокочет гром - гроза ушла к северу, прочь от развалин моего города, когда-то бывшего столицей Сибири. На юге испускает свой боевой клич сокол-мутант - мы, жители поверхности, без труда отличаем крик здорового сокола от крика мутировавшего - у последнего он более хриплый и каркающий. Должно быть, сказывается строение клюва, в котором пробиваются зубы. Впрочем, обычных соколов я не слышала уже давно - должно быть повымерли все.
Я прислушиваюсь еще глубже - так глубоко, чтобы расслышать дыхание стоящего в паре метров от меня человека. Я не могу видеть его лица за отражающим свет фар стеклом шлема, поэтому не могу ничего сказать о нем - бегают ли в испуге его глаза, или, быть может, его губы сложились в холодную улыбку.... Но я слышу его дыхание. Неглубокое и частое. Просто устал, или боится меня? Волнуется? Скорее всего.
Я ухожу в мир слухового восприятия еще глубже, пытаясь различить дыхание других. Тех, кто возможно залег рядом с ним в снегу, в засаде. Ничего. Вернее никого.
Я делаю еще пару шагов к нему, и поднимаю руку, приветствуя его. Он повторяет мой жест.
- Кто вы? - говорю я.
- Капитан Арсентьев, взвод охраны "пятерки".
Пятый бункер. Расположен несколько севернее завода, почти на самой окраине того, что когда-то было городом. От завода всего километра четыре, поэтому "пятерка" всегда считала себя в наибольшей безопасности, чем все остальные. Хотя, безопасность "пятерки" была весьма сомнительной. Да, в любой момент мы могли защитить их от мародеров, или помочь чем-то еще, но и им же, больше других доставалось от постоянных ракетных атак Штатов. И вообще, бомбили то нас, завод, поэтому когда однажды наша система ПРО не пристреляется вовремя, и пропустит ракету, "пятерка". Скорее всего, канет в небытие вместе с нами.
- Ирина Печерская. Отряд снабжения завода. - представилась я. Все уже давно привыкли употреблять вместо "Завода Ядерного оружия" просто "Завод". Все равно других заводов поблизости не было. Не было вообще. - Можно просто Ира, капитан. И мне было бы проще, если бы знала ваше имя.
- Виктор. - он кивает, словно бы в знак благодарности за то, что мы с ним можем обойтись без излишнего официоза. Однако, в его по-прежнему сбитом дыхании я не улавливаю ноток спокойствия. Он напряжен. Волнуется... Жаль, я не вижу его лица.
- Как вы тут очутились. - спрашиваю я.
- Быть может, продолжим в машине? - предлагает он, неуклюже кивая своим стеклянным шлемом на мой грузовик. - Вы, ведь, не одеты.
Разумеется, он беспокоится не о том, что я могу замерзнуть на холодном ветру в своей легкой джинсовой куртке и десяток раз перештопанных кроссовках на босу ногу. По меркам нынешнего мира это мелочь. А вот то, что я стою в снегопад без антирадиационного костюма - может взволновать кого угодно. Двадцать минут на открытом воздухе, без защиты обитой свинцом кабины грузовика, и легкая форма лучевой болезни обеспечена... Сегодня, хоть снег чистый - я ощущаю это на том же уровне, на каком слышу дыхание моего собеседника. А вот попадешь под черный снегопад сразу после ракетной атаки - за час есть все шансы словить дозу под пятьсот-шестьсот рентген. Смертельную дозу для обычного человека... Бегуны могут восстановиться даже после трех-четырех тысяч рентген - пара килограмм сырого мяса, или молока - и действие радиации проходи само, нанося лишь незначительный вред. Остаточную активность организма мы выводим спиртом. Древесным, слабой очистки.... Пожалуй, единственный плюс войны в том, что русские прекратили пить! Нет пшеницы, нет подобающего оборудования, так что завод может гнать лишь дешевый технический спирт, от которого косеют на третьем глотке самые ядреные алкоголики. Должно быть, спирт чем-то схож с радиацией, раз не причиняет вреда бегунам. Правда, и прилива сил от него не наступает, зато похмелье вполне реальное...
- Не стоит беспокоится обо мне, - говорю я, широко улыбаясь. - Здесь не такой уж высокий фон. Так что, я предпочитаю вдумчиво побеседовать с вами, дабы узнать, кто вы такой, и либо подбросить вас до завода, куда я держу путь, либо убить здесь на месте. Еще раз повторюсь, фон здесь не такой уж высокий, поэтому если есть желание, то можете снять скафандр и немного позагорать.
Его дрожь я слышу даже через защитный костюм. Он напуган гораздо больше оставшегося в кабине Антона-Бомбодела, который вообще впервые выбрался на поверхность. Кажется, он соотнес, наконец, мою напускную беспечность с угрозой убить его, и мою белозубую улыбку с бронзовым загаром на лице. Ядерным загаром. Я еще не видела ни одного человека с таким загаром, сохранившем себе зубы... Почему-то радиация первым делом действует именно на десны, заставляя зубы самостоятельно покидать рот...
- Пожалуйста, не убивайте меня! - испуганно шепчет он, поворачиваясь, наконец, таким образом, чтобы свет фар не бил ему в лицо, и я могла его рассмотреть. - Выслушайте нас!
Ого! Он определенно понял, с кем имеет дело. Бледен, словно фотонный отражатель "Першинга" - в сравнении с его лицом даже снег кажется сероватым. Хотя, быть может, так оно и есть. А вот кого это "ИХ" я должна выслушать? Дожидаться подкрепления я не собираюсь.
Он медленно достает что-то из нагрудного кармана. Обычно в нем носят оружие... Его рука трясется от страха, поэтому получается у него достаточно паршивенько. Я неторопливо кладу руку на рукоять ножа, висящего на поясе. Его пистолет против моего охотничьего ножа... Силы не равны - у него просто нет шансов.
- Пожалуйста, не убивайте меня! - повторяет он, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. Боже мой, до чего он боится!
- Не стану, если вы немедленно передадите мне ваше оружие, и сложив руки за голову прошагаете под моим конвоем к машине, где нас встретит мой напарник.
Его взгляд, на миг, избавляется от всеобъемлющего, почти священного страха передо мной. В нем появляется заинтересованность.
- Он тоже бегун? - говорит он.
- Нет. - коротко отвечаю я, жалея, что вообще заикнулась о Бомбоделе.
- Жаль. - говорит он, и в этот миг, видимо, принимает решение. Должно быть, самое важное в его жизни, и уж точно самое последнее.
Его рука резко вырывается из нагрудного кармана, но в ней зажат не пистолет, пользоваться которым в толстых свинцовых перчатках, кстати, практически невозможно. В его руке зажата сигнальная ракетница, и он, как и следовало ожидать, направляет ее не на меня, а вверх...
За долю секунды, которая уходит у него на то, чтобы щелкнуть курком, я понимаю, как облажалась, и что уже поздно пытаться что-то менять. Вот, кто он... Не боец, не диверсант, и уж точно никакой не капитан из "пятерки". Фуражир, разведчик, которым не жаль пожертвовать. Аллигатор-альбинос, которого приносят в жертву, чтобы всем скопом накрыть крупную добычу. Его задача лишь подать сигнал о том, что в грузовике именно тот, кто нужен им, и готовиться к смерти. Интересно, он хотя бы будет сопротивляться?..
Зеленая ракета разрезает небо пополам, взмывая ввысь. Ее видно издалека, даже в такой снегопад. Быть может, даже на заводе увидят эту вспышку и пошлют мобильный отряд на разведку. Вот только, пока они дойдут, все будет уже кончено. Или я их, или они меня. Иного не дано.
Ошалевшая от свободы ракета с радостным шипением уходит ввысь. Перпендикулярно ей по белой россыпи на черном насте, тоже шипя, но не от радости, а от ярости, бросаюсь вперед я, и не смотря на то, то все мои органы чувств нацелены сейчас на противника, а не на саму себя, что-то подсказывает мне, что я лечу быстрее ракеты.
Отработанным до автоматизма движением я вырываю нож из ножен. Чуть искривленный охотничий нож, с которым мой отец ходил в леса задолго до войны. Нож, помнящий кровь волков, у которых еще не появились копыта, и мех белок, еще не ставших опаснее рыси.
Я бросаюсь на Виктора, и проскальзываю у него под рукой, успев полоснуть ножом по тонкой свинцовой ткани кажущегося таким прочным защитного костюма. Раздается треск, совсем как от раздираемой сильными руками обычной ткани, а затем испуганный свистящий выдох, когда нож вспарывает моему противнику бок.
Я торможу почти мгновенно, разворачиваюсь на месте, и с силой отталкиваюсь от наста, вновь бросаясь в атаку. На мгновение его взгляд встречается с моим, и в его глазах я читаю ужас и мольбу о пощаде. Пощады не будет! Не знаю, кого ты позвал сюда, но я порешу их всех вот этим самым ножом. За "тройку", за погибших друзей, за весь этот рухнувший мир!
Удар обманка в грудь, и он покупается на него, как подросток на школьной тренировке карате. Открывает голову, пропуская нацеленный в нее удар. И я бью, но не лезвием - со всего маху я врезаюсь в стекло шлема рукоятью ножа, кроша стекло на сотни мелких осколков, тут же впивающихся в его лицо.
Он кричит от боли и падает на колени, пытаясь закрыть окровавленное лицо руками. Бормочет что-то бессвязное... Что ж, теперь я готова его выслушать. У него есть время на то, чтобы рассказать мне все, как есть - кому он подал сигнал, и что им нужно от меня.
Я замираю с ножом в руке в полуметре от него, занеся нож для удара. Даже будь у него оружие, в чем я, лично, сомневаюсь, он не усеет сделать и одного выстрела. Моя реакция сейчас быстрее пули...
- Сколько их? - спрашиваю я, глядя на него сверху вниз.
Он не понимает моего вопроса - лишь елозит по изуродованному лицу окровавленными руками.
- Не убивайте меня... - бормочет он. - Не убивайте! Я не хотел! Мне приказали!
- Сколько их? - я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более сурово и безучастно, но мне это удается с трудом. Я уже слышу рев двигателей нескольких снегоходов в паре километров отсюда. Они будут здесь меньше, чем через десять минут. Сколько снегоходов может быть у отряда мародеров? Два? Три? Пять? Десять?
- Много! - выкрикивает Виктор, если его, конечно, в действительности зовут именно так. - Я не знаю точно!
- Что им нужно от меня?! - в том, что именно от меня, я больше не сомневаюсь. Слишком явной была реакция этого ничтожества на то, что я бегун. А как он заинтересовался моим спутником, думая, что и он не обычный человек...
- Я не знаю!
Я бросаюсь вперед, срывая с него защитный костюм. Пусть подышит радиоактивным воздухом перед смертью. Пусть ощутит, как гамма кванты впиваются в его тело. Ловко орудую ножом, разрезая свинцовую ткань. Впрочем, видимо недостаточно ловко, так как кое-где, вместе с костюмом, цепляю и его тело.
Он воет от боли и страха, и неуклюже размахивает руками, пытаясь отбиться от меня. Один раз ему все же удается задеть своей грязной рукой мне по лицу, и тогда я выворачиваю его локоть под прямым углом в обратную сторону. Вой становится громче, переходя в отчаянный визг.
Обшариваю костюм. Так и есть, оружия ему с собой не дали. Зачем снабжать фуражира пистолетом, если ему все равно предстоит умереть, а оружие достанется мне. Логично, мать ихнюю.
Из кабины "ЗИЛа" высовывается Бомбодел. Я вижу в его глазах вопрос, и не даю ему сказать ни слова.
- У нас проблемы! - кричу я, перекрывая рокот работающего на холостом ходу грузовика. - Им нужна я, но и тебе они не дадут уйти. Когда они появятся и увидят меня, о тебе они, скорее всего забудут - им будет не до того. Так что уезжай! Понял меня?!
Он несколько раз кивает, демонстрируя мне, что осознал все в лучшем виде, и захлопывает дверцу. Жаль, но скорее всего ему не дадут уйти. Впрочем, я сделаю все от меня зависящее. Мне сказали доставить Бомбодела на завод, и я сделаю это.
Рокот снегоходов становится ближе. Теперь за ним я различаю и шум двигателей нескольких грузовиков, или джипов. За мной идет целая армия! Снегоходы будут первыми, и будь я проклята, если к моменту появления грузовиков с основной массой бойцов, здесь останется кто-то живой.
- Что им от меня нужно! - говорю, обращаясь к Виктору, пытающемуся устоять на четвереньках.
- Я не знаю! - воет он в ответ. - Им нужен бегун, это все, что мне известно!
Со всей силы я пинаю его ногой в лицо, чувствуя, как поддаются под моим ударом его зубы.
- Откуда вы узнали мой маршрут?
Он хнычет, закрывая рот ладонью, и я пинаю его снова. Удар приходится точно в правый глаз, превращая его в глубокую впадину.
- Откуда вы узнали мой маршрут?!
Теперь он может лишь завывать. Что ж, большего от него явно не добиться, да и, по большому счету, я знаю, все, что мне нужно. Где-то в высших эшелонах завода завелся предатель. Он-то и выдал мародерам, каким маршрутом двинусь я, забирая Бомбодела. Они хотят захватить бегуна, и, видимо, заставить его, работать на них... Зачем - другой вопрос. Интересно еще, как они собираются заставить меня примкнуть к ним? К черту! Все равно этому не бывать!
Виктор падает на снег бесформенной кучей. Информации с него больше не добиться, но это и не нужно. Он послужит для другой цели...
Те, кто считает, что радиация не убивает бегунов, сильно ошибаются. Мы тоже подвластны губительному гамма-излучению, вот только, несколько иначе, чем другие. Даже у обычного человека при воздействии мощного радиационного поля, на короткий промежуток времени резко поднимается тонус. Его мышцы уже отслаиваются от кости, желудок уже переваривает поджелудочную железу, но человек не ощущает этого, находясь словно под действием наркотика. Энергия бьет из него через край... Все просто, под действием радиации, ионизирующей клетки живого существа, начинается массовое отторжение тканей. Организм не признает ионизированные клетки за свои, и начинает лихорадочно уничтожать их, впитывая в себя их энергию - отсюда и подъем сил. Вот только, расплата за это слишком жестока...
Бегуны менее восприимчивы к радиации. Наш организм тоже начинает отторгать сам себя, но гораздо медленнее, чем у обычного человека, и усвоение выделенной энергии идет достаточно быстро и полно. И главное - мы можем восстановиться после смертельной дозы всего за несколько часов - нужно лишь полноценное питание. Сырое мясо, или молоко, клетки которого, словно строительный материал, "цементируют" наши собственные. Полезно мясо и во время действия гамма-квантов... В этом случае первыми страдают чужеродные клетки пищи, распадаясь и выделяя колоссальную энергию.
Молоко, или мясо... Молока я не видела уже года три, хотя первые два года войны многие ухитрялись держать в бункерах уцелевших коров, которых, впрочем, скоро стало попросту нечем кормить. А вот в мясе никогда не было недостатка, тем более, что мой организм, пораженный радиацией, требует любого мяса! Главное, чтобы оно было сырым, и свежим! Именно поэтому о бегунах ходят легенды, одна страшнее другой.... И именно поэтому мой сын живет в "восьмерке", а не со мной...
Нож врезается в шею Виктора, разрезая артерии. Фонтан крови бьет верх, и бардовые потеки тут же начинают расплываться на белом снегу. Еще слыша предсмертный хрип человека, я прижимаю его руки к земле, чтобы он, в конвульсиях, не закрыл ими разрезанное горло, и прикладываюсь губами к красному фонтану. Издалека, словно из другого мира, я слышу полный ужаса и отвращения вопль Бомбодела, которому в свете фар отчетливо видно, что я делаю. Ну и пусть! Всего несколько минут назад этот парень мечтал оказаться бегуном, как и я, воспринимая эту генетическую аномалию, как спасение от радиации. Как возможность выживать в этом черном мире. Пусть знает!
Иногда, возвращаясь на завод, мы слишком сильно поражены гамма-излучением. Нам нужно восстановиться, но мясо, даже самое жесткое - волчье, или медвежье, всегда было дефицитом как в бункерах, так и у нас. И тогда мы вновь уходим за пределы внешних постов. Уходим на охоту, чтобы добыть себе свежего мяса, или, как это называем мы, клеточного материала. Иногда им становятся животные, иногда, гораздо реже, люди... Но мы никогда не едим своих! Иногда, когда я думаю о нас, бегунах, о нашем способе выживания в Черном Безмолвии, мне приходят на ум слова Пятницы из "Робинзона Крузо" Дефо... Пятница зовет Робинзона с собой, на свой остров, в мир дикарей и каннибалов, говоря, что ему там не причинят вреда. Робинзон сомневается, и тогда, желая оправдать каннибализм своих сородичей, Пятница на своем ломаном английском говорит: "Наши люди едят только... война". Только врагов, побежденных в бою.
Не проходит и минуты, как фонтан затихает. Я втягиваю последние капли, которые могу высосать из страшной раны, и отрываюсь, наконец, от поверженного противника. Звучит до жути шаблонно - какой он, к черту, противник? Так, мелкое ничтожество.
Бомбодел рывком трогается с места, видимо не в силах больше видеть меня, высасывающую кровь человека, словно обычный кетчуп из горлышка бутылки. Пусть едет, я прикрою его. Сейчас, насытившись, я чувствую, что смогу справиться хоть с ротой вооруженных людей. Рев снегоходов приближается - ничего, пусть подойдут поближе. Мне это на руку.
Я вновь опускаюсь на колени возле тела Виктора, и, вспоров ножом его живот, запускаю обе руки в зияющий, словно расщелина, разрез. Мне нужна печень...
Отчетливо помню, как мне первый раз пришлось отведать человечины... Это было в первый год войны, и ни бункеров, ни завода, тогда еще не было и в помине. Люди выживали небольшими стаями, делая набеги в поисках съестного друг на друга, и на уцелевшие магазины, которые еще не успело занести черным снегом. К тому моменту я уже знала, что представляю из себя, хотя слова "бегун" в ту пору еще никто не произносил. В бегунах не было нужды, поскольку еще не требовались курьеры, способные добраться по Черному Безмолвию куда угодно, не рассыпавшись в прах под действием радиации.
Коле было тогда всего шесть лет. Мы жили вдвоем, передвигаясь в грузовике, который я самолично обила свинцовыми пластинами, и я, время от времени, делала вылазки за едой. Чаще всего - на охоту, в то время вокруг в изобилии водилась дичающая и быстро мутирующая живность, вроде уцелевших в первые, самые страшные атаки, коз, свиней, и прочей домашней скотины.
В тот день мне суждено было превратиться из охотника в дичь, ибо меня гнали пятеро крепких парней на снегоходах, как волки гонят лесного оленя. С воплями и радостным улюлюканьем, они мчались за мной по лесу, паля из всех стволов, совершенно не заботясь об экономии горючего, или патронов. Должно быть, эта банда жила разбоем, убивая всех, кто попадался им на пути. Прообраз будущей касты мародеров - черных душ Черного Безмолвия, для которых нет ничего святого, зато есть одна цель - выжить любой ценой.
Я выбилась из сил, несясь по тонкому насту и по гребням снежных дюн, едва касаясь их ногами в своем стремительном беге. Я, бегун, дитя радиоактивного мира, не могла уйти от погони, состоявшей из обычных людей! Я, мать, стремящаяся только к одному, спасти своего сына, убегала все дальше от него, не в силах ничего предпринять. Я не знала, зачем они гнались за мной - из пустой ли шалости хотели убить меня, или тренировались в искусстве охоты. Когда первая пуля оцарапала мне плечо, чуть повыше ключицы, я поняла, вдруг, что пора и мне потренироваться в охоте на бегущую цель.
Я замерла за широким стволом сосны, и эти пятеро по инерции пролетели мимо. Они заметили мой маневр, но не успели развернуть свои снегоходы, давая мне секундную фору во времени. Лучше бы больше, но мне хватило и этого.
Я взвилась в воздух и сбила ехавшего последнего со снегохода. Парень был облачен в тяжелый противорадиационный костюм, поэтому, даже обладай он моей силой и реакцией, уклониться от столь стремительного броска он бы не успел.
Прижав его к земле я сорвала шлем с его головы и приставила нож к его горлу, подняв глаза на остальных, вставших полукругом неподалеку.
- Оружие на землю! - срывающимся голосом крикнула я, чувствуя, как мои легкие горят огнем. То ли от быстрого бега, то ли под действием радиации. - Отойти от снегоходов и не двигаться!
Они не спешили выполнять мои требования, и я, поняв, что дальше ждать бессмысленно, одним быстрым движением перерезала парню глотку. Остальные четверо даже не успели вскинуть ружья, когда я метнулась к ним, всаживая нож в живот одному и, одновременно, вбивая стекло шлема в лицо другому.
Третий успел поднять ружье, но прицелиться я ему не дала, ударив по стволу снизу вверх. Грянул выстрел, эхом прокатившийся по черному лесу, и заряд ушел вверх. Выбив ружье из его рук я двинула прикладом ему по голове, отсылая в глубокий нокаут.
- Стоять, тварь! - рявкнул на меня последний оставшийся на ногах. Я обернулась и увидела, что он стоит в десятке метров от меня, целясь мне в голову из "Макарова". Я буквально ощущала, как линия ствола заканчивается у меня между глаз... Промахнуться с такого расстояния не смог бы и ребенок, а в том состоянии, в котором я находилась сейчас, изнуренная погоней, я не смогла бы увернуться и от медленно ползущего грузовика, не говоря уже о пуле. Я должна была восстановить силы...
- Стою. - сухо ответила я, и нагнулась, вынимая нож из живота убитого мной охотника. Несколькими рывками я сорвала с него защитный костюм и, еще раз полоснув ножом, запустила руку в кровоточащую рану.
- Что ты делаешь?! - испуганно заорал тот, и я улыбнулась, услышав в его голосе страх. Кажется, он только сейчас осознал, какой большой ошибкой было погнаться за мной.
- Обедаю! - ответила я, вынимая из раны печень, и сжимая на ней зубы. По телу мгновенно разлилось облегчение, а следом за ним пришло осознание того, что я становлюсь сильнее за считанные секунды. Мясо действует на бегуна подобно здоровому сну на обычного человека...
Он выстрелил, не целясь и, вскочив на свой снегоход, помчался прочь. Я даже не оглянулась. Зачем? Ведь я слышала, как дрожали его руки, и как отчаянно билось сердце при виде того, как я жадно пожирала куски его умершего товарища. Он все равно не попал бы...
Когда рев удаляющегося снегохода стал практически неразличим для уха обычного человека я, углубив порог восприятия, оторвалась от остывающего тела и помчалась следом, чувствуя внутри себя уже не обжигающий огонь, а теплое пламя домашнего очага. Теперь радиация была моей союзницей, дававшей мне силы, а Черное Безмолвие - ареной моей мести.
Я догнала его спустя двадцать минут, бесшумно пронеслась мимо, лишь слегка задев его окровавленной рукой по лицу. Он закричал, поворачивая снегоход в сторону и влетая в дерево на полном ходу... Когда я подошла к нему, практически неразличимая в темноте, он лежал на спине, отчаянно молотя воздух руками. Он молил о пощаде, просил меня оставить его в покое, дать вернуться к его жене и ребенку.
- А о моем сыне ты думал, когда гнал меня по лесу, словно дикую лань? - спросила я его, и он умолк, смирившись со своей участью. Но я не убила его, нет... Всего лишь раздела догола и, натерев его тело черным снегом, отпустила восвояси. Не знаю, далеко ли было до его лагеря, но даже если его пощадил мороз, и он добрался туда живым - вернулся он все равно не тем, кем был раньше. Радиация действует быстро...
Встряхнув головой я отгоняю от себя воспоминания и встаю на ноги, поудобнее перекидывая нож в ладони. Бомбодел уже достаточно далеко, и я боюсь, как бы мародеры не погнались за ним, не заметив меня. Если это случится, то у него не будет шанса спастись. И я бросаюсь вперед, до предела углубив порог восприятия. Я слышу, как хрустит каждая снежинка под моими ногами, чувствую слабину наста и, интуитивно выбирая самые надежные места, не бегу - лечу над землей.
Снегоходы совсем рядом - свет фар бьет мне в лицо, и я физически ощущаю его тепло... Мародеры тоже видят меня и криками подбадривают друг друга. Охота... Совсем как тогда. Вот только теперь я умею убивать не только заблудших свиней. Впрочем, большой науки в том, чтобы убить человека нет, особенно когда понимаешь, что за человек перед тобой. Если мелкий и склизкий - раздавить, словно муху. Если сильный и свирепый - застрелить, словно тигра или гепарда...
Я взмываю в воздух в гигантском прыжке, по инерции проносясь над самыми головами идущих первыми, и сбиваю со снегохода одного из мужчин почти в самом центре отряда. Их много, человек тридцать. Почти у каждого свой снегоход, и лишь некоторые сидят по двое. И все, вероятно, вооружены до зубов. Они тоже шли не на оленя охотиться - на опасную дичь. Даже не на тигра - на бегуна.
Еще падая на землю, увлекая за собой человека, я всаживаю ему нож под ребра, и тут же отпускаю обмякшее тело. Секунда, и я снова на ногах, окруженная плотным кольцом снегоходов. Бежать поздно, да я и не собираюсь - философия боя: или я, или они. Нож - оружие, безусловно действенное, особенно в руках бегуна, но нужно что-то помощнее...
Вокруг затрещали выстрелы. Краем уха улавливая свист пуль я отслеживаю линию огня. Бьют по ногам, значит я нужна им живой.... Бьют кучно, но бесталанно - все выстрелы уходят мимо. Да и вообще, глупое это занятие, стрелять по бегуну, затесавшемуся в кучу своих. Куда больше шансов попасть в своих парней, нежели в меня.
Так и есть - раздаются несколько испуганных и удивленных возгласов, когда пули, выпущенные в меня, достигают цели. Пули-то они, ведь, не люди - им все равно, в чью плоть вонзаться. Следом я слышу тихий щелчок, почти заглушаемый общей свалкой, а за ним - мощный рев в два голоса. Один из них - ревущий голос огня, это вспыхнул бензин из пробитого бензобака одного из снегоходов. Второй - голос человека, вовлеченного в смертельную пляску с пламенем. Рев боли...
- Не стрелять! - орет кто-то. Мне остается лишь гадать, почему отдан этот приказ. Потому, что можно покалечить своих, или потому, что я нужна им живой, а в такой свалке трудно толком прицелиться.
Меня обдает жаром от пылающего снегохода и я, метнувшись в сторону, одним ударом ножа облегчаю страдания пылающей человеческой фигуры. Пусть умрет быстро, не мучаясь в пламени.
Кто-то пытается ударить меня прикладом "Калаша", и я, пригибаясь, всаживаю нож в пах противнику. Он беззвучно падает на колени, выпуская из рук автомат, который я тут же перехватываю за дуло. Ох, и в самом деле ребята не знали, на кого шли. Это на тигра нужно идти с ружьями и винтовками, а на бегуна - уж не обессудьте - с ножом, или вообще с голыми руками. Бегуна можно задавить только массой, а любое оружие он легко повернет против своих противников. Так, как сейчас это делаю я.
Автомат дрожит в руках, выплевывая пулю за пулей, пока рожок не оказывается пуст. Быть может, у моей жертвы, держащейся за окровавленную промежность, есть запасной? Некогда искать, равно как некогда и подчитывать выкошенных моей беглой очередью. С последним, правда, все более-менее ясно - полегло минимум пол отряда. С размаху врезав рукоятью автомата по стеклу шлема его бывшего обладателя, я бросаюсь вперед, на уцелевших, двигаясь зигзагами и постоянно пригибаясь. Теперь, когда их ряды значительно поредели, стрелять в меня им будет значительно проще.
Пылают снегоходы, стонут раненные люди, кричат от боли катающиеся по черному снегу горящие человеческие фигуры, человеческого в которых остается все меньше и меньше. Залегшие при моих первых выстрелах поднимаются с земли, выискивая меня взглядами.
Один, похоже, увидел меня среди ярких отблесков пожара, правда, слишком поздно. Удар ноги вбивает осколки стекла в его раскрытый от удивления рот, а лезвие ножа довершает начатое. Парень падает, как подкошенный, и я наклоняюсь над ним, чтобы вынуть нож из его головы. Что поделаешь, у всех нас есть слабости. Моя слабость - этот нож, с которым я прошла всю войну. Крови на нем - не меряно...
Как оказывается, зря я в пылу боя слегка притормозилась из-за ножа. Слава Богу, что хоть уровень восприятия у меня по-прежнему много глубже обычного, и я успеваю услышать сухой щелчок пистолета. На грохот выстрела, растягивающийся для меня в ревущую мелодию, я уже не обращаю внимания, мгновенно обернувшись и отыскивая взглядом линию ствола. Природное чутье не подводит - я практически осязаю направление полета пули, хотя сама она еще не вырвалась из своей темницы. Я уклоняюсь чуть в сторону, совсем чуть-чуть, на несколько сантиметров - больше не успеть даже мне, с моей реакцией бегуна. Но этих нескольких сантиметров оказывается достаточно, чтобы спасти мне жизнь. Пуля со свистом проносится возле моего правого уха, обдав мое лицо жаром разогретого трением воздуха.
Все, дорогой мой, второго шанса у тебя уже не будет.
Так и не достав нож я титаническим рывком оказываюсь возле стрелявшего в меня раньше, чем он успевает понять, что промахнулся. Логики тебе не хватает, приятель. Если бы ты попал, меня бы отбросило назад, и уж никак не вперед, не к тебе. Логики, и, естественно, реакции. Куда тебе тягаться с бегуном в его родной стихии, в Черном Безмолвии.
В последний миг он понимает, что происходит, и неуклюже выставляет вперед руку, пытаясь подставить блок. В тот миг, когда мой удар ломает его руку словно сухую ветку, мне становится даже смешно - ставить блок от удара бегуна - все равно, что защищаться фанерной стеной от бегущего на тебя носорога. Радиация здорово поднимает наш мышечный тонус...
Он прижимает руку к груди, а я успеваю оглянуться. Окинуть поле боя взглядом, оценить положение. Опасности нет - в огненной суматохе меня пока просто не могут найти. Тогда так.... Не торопясь.
Первым ударом я пробиваю его грудную клетку, ломая ребра и вонзая их острые края в его легкие. Вторым ударом выбиваю стекло шлема. Боже мой, неужели никто не понимает, насколько опасно это стекло в рукопашной схватке? Да, защищает от радиации, но сойдясь с кем-то в бою нужно думать не о ней, а о противнике! Снимай свой шлем, бросай его к чертям, и дерись!
Парень дергается, тянет руки к лицу, словно пытаясь его защитить. Поздно пить боржоми, когда почка отвалилась! Следующим ударом я ломаю ему трахею, и перехватив его руку, бросаю лицом в снег. Прощай!
Я оборачиваюсь, и сталкиваюсь лицом к лицу с высоким бородатым мужчиной в спортивном костюме. Без шлема, и даже без защитного костюма! Хоть кто-то здесь понимает, что такое настоящий бой... Его рука поднята над головой, и в ней он держит крепко зажатую РГДшку. Черт! Это тебе не автомат, который можно выбить из рук противника, и направить на него же. Это граната, и траектория полета ее осколков, в отличие от траектории полета пули, непредсказуема абсолютно.
Я до предела углубляю порог восприятия, вслушиваясь в биение его сердца. Боится ли он? Какие мысли сейчас роятся в его голове? Готов ли он умереть вместе со мной? Сердце бьется чуть быстрее, чем у человека в спокойном состоянии, но мое сейчас вообще готово выскочить из груди. Я не паникую, не волнуюсь, просто сказывается бешеный галоп навстречу отряду и разгоряченность боя. А его сердце лишь чуть-чуть выбивается из обычного ритма...
Я замираю, готовая в любой момент броситься на него, или от него, и он, глядя на мою растерянность, улыбается. Не злорадной, а вполне доброй улыбкой.
- Не боись, - посмеиваясь в бороду говорит он, и кивает головой на гранату в своей руке, - Не рванет. Кольца в ней, правда, уже нет, но я держу крепко.
- Не сомневаюсь. - говорю я, глядя ему прямо в глаза. Суровые такие глаза, без тени чувств, но не пустые. Вот только что же в них, какое чувство? Какие намерения? Не могу понять - вижу лишь отблески огня.
- Поговорим? - говорит он.
- Поговорим. - соглашаюсь я. Черт возьми, как же он сумел так близко ко мне подобраться? Заметь я его несколько секунд назад, у меня был бы шанс, и даже очень неплохой. Выбила бы гранату из его руки, швырнув в него чем-нибудь, бросилась бы бежать, на худой конец... А теперь мне и остается только разговаривать с ним, тянуть время.
Хотя нет, время, похоже, тянет он. Уцелевшие от моего обстрела поднимаются на ноги, и начинают понемногу вновь понимать, что происходит и где они находятся. Высокую фигуру своего командира, а в том, что главный здесь он, я не сомневаюсь, они замечают без труда даже во всеобщей панике и среди столбов огня. Подтягиваются к нему, окружая нас неплотным кольцом... Человек десять, не больше. Больше половины отряда я уложила, но на подходе джипы, а за ними и грузовики с большим числом бойцов. Я отчетливо слышу приближающийся рокот моторов.
- Зачем ты напала? - спрашивает он.
- Я защищалась.
- Но ты напала первой. Я хотел лишь поговорить.
- И потому вы устроили засаду на моем пути?
- А как еще ты предлагаешь остановить бегуна?
- Не стоило даже пытаться меня останавливать. Себе дороже.
Не знаю, кого я пытаюсь убедить в том, что ситуация у меня под контролем. Его, или себя?
- Ты убила многих моих людей, но я прощаю тебе даже это. - говорит он, и в глазах его мелькает тлеющий огонек презрения. - Естественный отбор. Те, кто погиб сейчас, должен был умереть. Выживает сильнейший.
Я не знаю, что ответить ему. Что каждый человек достоин права жить? Что в Писании сказано "Не убий", и даже я, по мере своих сил, стараюсь соблюдать эту заповедь, не смотря на то, что получается у меня довольно паршиво? Не знаю.
- Простить это имеет право только Господь. - отвечаю я, с вызовом глядя в его зеленые глаза, - Или ты хочешь взять на себя его роль?
Несколько секунд он молчит, обводя взглядом столпившихся вокруг нас людей, словно любуясь бликами огня на их стеклянных шлемах, а затем произносит, делая ударение на каждом слове:
- Я хочу остановить войну.
Я слышу, как по рядам его бойцов проносится восхищенный вздох. Нет, он не просто главный среди этих мародеров, он не командир - он вождь. Мощный харизматический лидер, подчинивший себе их волю.
- Как? - помимо своего желания спрашиваю я. Я не верю ни одному его слову, но все же, как приятно хоть секунду помечтать о том, что война кончится. Что прекратятся регулярные ракетные атаки, что нам не нужно будет больше прятаться в бункерах, ожидая ядерного взрыва у нас над головами...
- Нужно уничтожить Штаты подобно тому, как мы прошлись по Китаю.
Я смеюсь ему в лицо, давая выход скопившимся эмоциям. Уничтожить Штаты?! Ха! Мы пытаемся сделать это вот уже пять лет, регулярно отсылая по ним начиненные ураном и водородом ракеты. И они вот уже пять лет пытаются уничтожить нас, засыпая нас своими проклятыми "Першингами"! Без толку! Ядерная война зависла подобно маломощному компьютеру, затормозившись в своей срединной точке. Она уничтожила прежнюю жизнь, заставила ее мутировать и видоизменяться, но не смогла искоренить жизнь вообще. Сила действия оказалась, как всегда, равна силе противодействия - мощь крылатых ракет минус мощь противоракетной системы обороны равно нулю! Они не могут подорвать нас, так как ни одна из их ракет вот уже пять лет не может коснуться земли, а мы не можем подорвать их. Пат! И война идет, не давая нам высунуться из бункеров.
- Уничтожить Штаты? - восклицаю я, - Всего-то? Подумаешь, мелочь - пробить их систему ПРО и грохнуть термоядерной бомбой по Вашингтону, если он, конечно, до сих пор существует! Запросто, как нефиг делать! Я служу в отряде снабжения завода, но это не значит, что я не знаю, что происходит в других службах и не понимаю хода войны. В ней нельзя победить, и лишь ты, обросший бородищей лесной мародер, можешь этого не понимать! Мы даже не знаем точно, кто бомбардирует нас, и потому, наугад, отсылаем ракеты на Денвер, который, как нам кажется, отвечает нам тем же. Быть может, Денвера больше нет. Быть может, его ПРО давно сгнила в подземных катакомбах, и город разворотила первая же ракета, выпущенная нами еще пять лет назад! А, быть может, Денвер жив, и продолжает отстреливаться, но не по нам, а, скажем, по Москве, думая, что это оттуда прилетают русские ракеты. Быть может, по нам бьет Омаха или Вашингтон, а, быть может, эти города давно лежат в руинах. А как тебе такой вариант, в котором живы ВСЕ города штатов, зато нет больше ни одной боевой точки по всей России, кроме нас? Вариант, в котором Новосибирск остался один против всей Америки? Вариант, в котором зализавшая раны Китайская армия, поредевшая на пару сотен миллионов, уже подбирается к нам с юга?
Пройтись по Штатам также, как мы прошлись по Китаю пять лет назад? Тоже запросто! Вот только соберем армию, миллионов так в тридцать, починим все развалившиеся танки, выкопаем из под пятиметрового слоя снега "Катюши", пройдем по Черному Безмолвию до побережья Тихого океана... Или, быть может, Атлантика тебе больше по душе? Ну а дальше - совсем просто: переплываем океан, высаживаемся в Северной Америке, и не оставляем от Штатов камня на камне. Правильно мыслю, да? Улавливаю ход твоих рассуждений?
- Да.
Он ответил просто и буднично, словно бы я не вылила на него ушат грязи, а высказала свое мнение по поводу недавно вышедшего фильма. Он даже не изменился в лице, выслушав мой монолог. Железная выдержка, черт его подери!
- Примерно так. - продолжал он, упиваясь воцарившимся вокруг нас благоговейным молчанием. - Вот только, нам не нужны танки и "Катюши", и Китай был сломлен не этим! И еще одно, ты - заводской снабженец, а я - солдат. Я был в Китае, и могу тебе сказать, что война там велась не миллионными дивизиями и не штурмом крепостей. Китая не стало потому, что по нему прошлись парадным маршем два десятка человек, перепахивая страну ее же собственным ядерным плугом.
Теперь и я смотрела на него с восхищением, которое грозило перейти в трепет, который испытывали перед ним его люди. Этот человек удивил меня уже дважды, первый раз - тем, что незаметно подобрался ко мне, второй - тем, что умеет драться и не боится радиации, а теперь еще и тем, что из его слов косвенно вытекает, что именно он в одиночку разнес по Китая, если не весь...
Стоп! Двигается быстро и бесшумно, не боится радиации, отличный боец... Мое восхищение сменилось страхом. Неужели передо мной, зажав в руке гранату без чеки, стоит подобный мне?
- Ты бегун? - спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.
- Да. - Ответил он. - Теперь ты лучше понимаешь мой замысел?
О да! Все встало на свои места. Банда мародеров, управляемая бегуном и хорошо осведомленная о моем маршруте. Он хочет остановить войну, и для этого ему нужна я... Нет, не я, а все мы. Все бегуны завода! Диверсионный отряд бегунов, который ворвется на территорию оборонных комплексов США и разнесет их в клочья! Пять - шесть бегунов стоят целого отряда "Морских котиков"... А потом Новосибирск просто ударит по беззащитному городу несколькими ракетами. И так в каждом штате. По всей стране! И войны больше нет!
Стоп, а откуда наши ракетчики узнают, когда бить?! Связи нет - магнитные поля от постоянных ядерных взрывов не позволяют работать даже рации на расстоянии в две сотни метров.
- Как мы сообщим своим, что ПРО ликвидирована? - спросила я, и тут же прикусила язык. Ляпнула, черт возьми! И кто меня за язык тянул произнести это "Мы"?! А ему мои слова, естественно, понравились.... Словно бы я уже согласилась с его планом и предложила свои услуги в качестве диверсанта!
- В этом основная сложность. Связаться с Россией у нас не будет никакой возможности. Остается лишь распланировать операцию с точностью до дня, или, даже лучше, часа. Определиться, что за Н дней мы доберемся до США и в такой-то день ликвидируем ПРО, скажем, горячо любимого нами Денвера.
Скользкий план, вилами на воде писанный. Я это вижу, а значит, должен видеть и он. Сколько нужно на восстановление системы? Если есть люди и материалы, то не больше суток. А если нет ни того, ни другого, но жить очень сильно хочется? Тоже не больше суток. Задержит нас на сутки шторм в океане, и придем мы как раз к тому моменту, когда наша ракета, призванная испепелить город, рванет над ним, подбитая Денверовской системой ПРО... Хотя, с другой стороны, пусть наши бомбоделы соберут побольше ракет, а ракетчики придержат их до поры - до времени. И оговорить тогда нужно не день, а неделю, в течении которой американцам на головы будут сыпаться подарки. Что не день, то ракета. Уж с точностью до недели-то мы можем прогнозировать, когда доберемся до Денвера? Правда, времени на отход у нас уже не останется. Так и накроют нас наши же, нашей же ракетой...
- Ты со мной? - прямо спросил он, видя мои размышления.
- Дай мне несколько дней на раздумье...
Его рот скривился в ухмылке, на этот раз - по-настоящему злорадной.
- У тебя есть минута, бегунья.
- Ты хочешь принудить меня силой? - удивлению моему не было предела. Принудить к чему-то бегуна - это уже само по себе фантастика, даже если сделать это попытается другой бегун. Но заставить бегуна совершить невозможное, угрожая ему... Да, я тоже мечтаю об окончании войны. О том, что ядерная ночь развеется, словно дым, что мы с Колей, как и раньше, до первой ракеты, будем сидеть на лесной полянке, любуясь звездами. Мечтаю хотя бы о том, чтобы снова увидеть эти звезды, скрытые сейчас за тяжелыми черными тучами...
- И много тебе будет толку от лазутчика, ненавидящего своего командира.
- Мне плевать, как будешь относиться ко мне ты, или все остальные, кто пойдет со мной. Мы пойдем туда, и уничтожим Штаты!
Я вновь взглянула ему в глаза, и теперь уже испугалась по-настоящему. Ощутила в груди тот страх, который впервые испытала в тот день, когда раздела догола того парня, что вместе с компанией дружков гнал меня по лесу, словно дичь. Вот только, тогда я испугалась не своих преследователей, а самой себя. Ненависти, проснувшейся во мне в тот миг, когда я впервые ощутила во рту вкус чужой крови. Испугалась зла и ненависти, долго таившихся в моей душе и вырвавшихся в то мгновение на свободу. Должно быть, этот страх, вперемешку с ненавистью, и увидел в моих глазах Коля, поэтому и не отрекся от меня, не смотря на то, что попросил поселить его в бункер. Отдельно от меня... И сейчас, находясь в плотном кольце врагов, слыша, как спрыгивают с подъезжающих грузовиков все новые и новые люди, я вновь боялась. Не смерти, не боли, а ненависти. Теперь уже не своей - ее я привыкла контролировать, выпуская на охоту, словно злую гончую собаку лишь время от времени. Меня испугала ненависть, светившаяся в глазах этого человека, и то, что к ней не примешивался страх.
- Уничтожим, чтобы остановить войну? - спросила я, все так же глядя в его глаза, и заранее зная ответ. Он не сможет соврать. Не сможет запутать меня псевдофилософской демагогией, чтобы скрыть от меня свои истинные мысли. Не сможет врать, когда тет-а-тет с ним, глаза в глаза, говорит равный ему, другой бегун. Не сможет, потому что не захочет. Я никогда не встречала подобных людей, но почему-то я уверена в том, что знаю, как он мыслит и о чем думает сейчас.
- Да! - говорит он, а затем, выдержав театральную паузу, добавляет, - Чтобы остановить войну и взять власть в свои руки.
Толпа вокруг радостно гудит, видимо ощущая висящее в воздухе напряжение.
- В твои руки? - не то спрашиваю, не то поправляю его я.
- Да. - соглашается он. - Мира больше нет, и его нужно построить заново. Построить, избежав прошлых ошибок...
Краем уха я услышала какой-то посторонний звук, шедший издалека, со стороны завода. Во время разговора с бегуном я инстинктивно уменьшали порог восприятия, чтобы сосредоточиться на нем, а не на всем, что происходит вокруг. Теперь же, напряженно вслушиваясь в Черное Безмолвие, я отрешилась от его голоса, до предела углубившись в мир звуков и шорохов. Сквозь биение почти полутора сотен сердец, сквозь дыхание врагов, треск пламени и рокот не заглушенных моторов, я отчетливо услышала вой сирены воздушной тревоги...
Вот и порадовались мы с Бомбоделом белому снегу. Все, больше его не видать - вой сирены мог означать только одно, наши ПРОшники засекли приближающуюся ракету и готовят к старту свою, ракету-перехватчик. Сейчас жизнь замирает и на заводе, и во всех бункерах, в которые по телеграфу передается сообщение о воздушной тревоге. Люди убирают подальше острые и легко бьющиеся предметы, закрепляют дорогое оборудование, прижимают к себе детей... Кто-то сейчас, наверное, успокаивает моего Колю, мол, не бойся, перехватчик собьет ракету на подлете, и термоядерный взрыв прогремит в воздухе. Хотя, его-то как раз успокаивать не стоит - он этих взрывов навидался больше, чем испытатели на Новой Земле сорок-пятьдесят лет назад.
План действий начал оформляться в моей голове спустя секунду после того, как я поняла, что слышу сирену. Мой собеседник, увлеченный описанием преимуществ своего правления на всей планете, похоже, пока еще не понял, что спустя несколько минут нас накроет атмосферным взрывом, но, безусловно поймет, когда увидит стартующий перехватчик. А увидит он обязательно - завод не так уж далеко, и огненная струя из сопла смотрится весьма впечатляюще на фоне черного неба, особенно в ИК-диапазоне, доступном бегунам. Впрочем, когда перехватчик стартует, будет уже поздно прятаться по укрытиям. Не добежать даже нам.
План прост донельзя - когда небо над нами превратится в громадный пылающий костер, перебить всех, кого смогу, и броситься бежать к заводу. Единственная проблема - это бегун-командир, значит, придется посостязаться с ним в ловкости и силе. Женщина-снабженец против мужчины-воина. Кажется, силы не равны, но выбора нет.
- Твой выбор?! - театрально вскинув голову спрашивает меня бегун, - Ты со мной?!
Краем глаза я замечаю стартовавший перехватчик. Ракета взмывает в небо, оставляя за собой сияющий след, и прочертив плавную дугу, заворачивает к нам - ее цель, естественно, приближается с запада. Делаю вид, что ничего не вижу и не слышу, что ужасно занята обдумыванием ответа на вопрос моего собеседника. Все еще надеюсь, что перехватчик ускользнет от его взгляда. Его люди не могут видеть струй огня, вырывающихся из дюз ракеты - плотные тучи и слой пыли в воздухе почти полностью гасят весь видимый диапазон уже через сотню метров. Видимый, но не инфракрасный...
Он устремляет взгляд в небо, отслеживая путь ракеты. Поздно, увидел, теперь счет пошел на секунды. Он вслушивается в Черное Безмолвие и, наверняка, улавливает отзвуки сирены воздушной тревоги завода. На его лице играет снисходительная улыбка... истинный вождь народов. Мало нам Гитлера, Сталина и Уоллеса, развязавшего эту чертову войну.
- Твой ответ, Ира?! - рявкает он, и мое сердце сжимается от предчувствия беды. Он знает мое имя! Что еще рассказал ему предатель внутри завода, выдавший мой маршрут?
С запада приближается сияющая огненная точка - вражеская ракета. Идет высоко, почти теряясь в черных облаках, но уже начинает снижаться, при чем все сильнее и сильнее. Без сомнения, направлена на нас... Навстречу ей несется перехватчик.
- Мой ответ... - я медлю, видя, что люди вокруг нас зашевелились и зашептались. Они боятся... Оно понятно, ведь они не бегуны. Их убьет повышенный радиационный фон после взрыва, но это при условии, что они переживут сам взрыв, который раскатает нас всех по Черному Безмолвию. Можно, конечно, согласиться с ним, сказать, что за таким, как он, я пойду в огонь и в воду. Соврать, чтобы подождать более удобного момента для побега, но что-то подсказывает мне, что этот человек прочтет мою ложь в моих глазах. Услышит ее в каждом вздохе, в каждом ударе сердца. Он бегун, но, в отличие от меня ему помогали раскрыть свои способности.
- Мой ответ - нет. - провозглашаю я, глядя в его глаза и стараясь заставить себя презрительно улыбнуться. - Я хочу остановить войну, но твой план просто притянут за уши!
- Он сработает! - восклицает бегун. Кажется, он начинает злиться...
- А если и сработает, то я не хочу, чтобы миром правил новый Уоллес.
- Уоллес был кретином!
- Ты не лучше.
Он бросает последний взгляд на черное небо, в котором стремительно сближаются две точки, и вновь переводит взгляд на меня.
- Всем отступать. - четко, по военному, произносит он, и я даже сразу не понимаю, к кому он обращается. Однако, его бойцы понимают все с первого слова. Давно ожидавшие этого приказа люди срываются со своих мест и несутся к машинам и снегоходам, подгоняемые страхом перед приближающейся ракетой. Атмосферный термоядерный взрыв, мегатонн, этак в семьдесят - есть чего испугаться.
- Ты не передумаешь?! - грозно спрашивает он.
- Не дождешься.
- Ты передумаешь. - утвердительно заявляет он. - Очень скоро.
Мое сердце вновь сжимается от предчувствия беды. Что еще наболтал обо мне его информатор? Какой козырь он прячет в рукаве? Впрочем, мое сердце угадывает его слова за секунду до того, как он произносит их.
- Встретимся в "восьмерке".
"Восьмерка". Бункер, в котором живет мой сын... Ублюдок! Вот, значит, как ты собирался управлять мной, согласись я примкнуть к твоему отряду?! Угрозами и шантажом, используя против меня моего же сына?! Да, получается, что не так уж неуязвимы и бегуны, я, по крайней мере. У этого-то мерзавца, наверняка нет ни родных, ни близких, ни любимых. Идеальный вождь нации!
Я нахожу в себе силы, чтобы удержаться на ногах после этого удара, и холодно, стараясь голосом не выдать своего волнения и страха, отвечаю ему:
- Встретимся.
Две ракеты прошли в нескольких сотнях метров друг от друга - видать наши зенитчики все же плохо навелись на цель. Ничего, это еще не конец. Перехватчик ловит в объектив своей головки самонаведения тепловое излучение сопла ракеты и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, мчится за ней, наращивая скорость. Запас топлива в перехватчике куда меньше, чем в громадной крылатой ракете, но ему и Атлантику не пересекать, так что, разогнаться он может себе позволить. Второй перехватчик взмывает над заводом, и мчится к ракете - зенитчики решили не рисковать и все же пустить второй, на случай, если первый промахнется. Маловероятно, но все же... Нельзя позволить ракете коснуться земли, иначе - все! Мегатонный взрыв вызовет землетрясение, которое разнесет все подземные бункеры в радиусе полусотни километров. А так, двадцатью килотоннами в воздухе больше, или меньше - особой роли не играет. Атмосферный взрыв не повредит подземным сооружениям.
Бегун тоже переводит взгляд на взлетевшую ракету и, на долю секунды, забывает обо мне. Спасибо тебе, Господи! Мне этого достаточно. Я подбрасываю себя в воздух и в прыжке бью ногой по руке бегуна, сжимающей гранату. В цель! Она вылетает из его раскрывшегося от боли кулака и, кувыркаясь в воздухе, падает за его спиной.
Я уклоняюсь от несущегося мне в лицо кулака и отпрыгиваю в сторону, опасаясь нового удара. Еще секунда и рванет РГДшка... Мой противник припадает к земле, вслушиваясь в окружающие нас звуки. Одновременно мы слышим тихий щелчок внутри гранаты, а затем он тонет в рокоте взрыва, разворачивающегося для обычных людей подобно вспышке, и для нас - подобно облаку дыма.
Нет, это гораздо глубже моего порога восприятия. Уследить за осколками гранаты не могу даже я. Интересно, насколько глубок порог восприятия того бегуна, ведь он тренировал его много дольше моего... Я успеваю заметить, как граната, разрываемая изнутри взрывом, разваливается на куски, и как стартуют во все стороны осколки, набирающие скорость с каждой секундой, а затем облако сливается в мешанину даже для меня. Я припадаю к земле, слыша, как над моей головой проносятся куски металла, и перекатываюсь в сторону, уходя с примерной траектории их полета. С примерной траектории... Осколок пролетает у меня над левым ухом, другой больно впивается в плечо к счастью, не задев кости. Кажется все - хотя бы основной дождь сколков я пережила, мало-мальски правильно вычислив, в какую сторону он понесется. Интересно, а как там мой противник?
Я поднимаюсь с земли с намерением оглядеться по сторонам и надеждой увидеть его искореженное взрывом тело, но нет! Он уже стоит рядом со мной, и я едва успеваю уклониться от его ноги, просвистевшей по воздуху прямо перед моим лицом. Отпрыгиваю назад, уклоняясь от новой возможно атаки, но он словно читает мои мысли и, делая, резкий выпад вперед, бьет меня кулаком в раненное плечо. Чуть не потеряв равновесия я блокирую его следующий удар, направленный в лицо, от чего все мои кости гудят словно от столкновения с грузовиком, и бью сама, целясь в горло.
Это напоминает боксерский поединок с тенью - там, где он только что стоял, мой кулак разрывает лишь холодный воздух Черного Безмолвия. Эта сволочь слишком быстра даже для меня. Где же он? Черт! За моей спиной! Быстро, ничего не скажешь.
Удар, пришедшийся по позвоночнику бросает меня на снег лицом вперед, заставив изогнуться в немыслимую дугу. Я перекатываюсь на спину, чувствуя, как по всему телу разливается острая, режущая боль, и успеваю заметить, как бегун темной молнией обрушивается на меня, целя локтем в солнечное сплетение. Такой удар прошибет насквозь и крепкого мужчину, особенно, если его нанесет бегун... Сволочь, а ведь ты сказал, что мы с тобой встретимся возле "восьмерки". Видать, решил не ждать - добить прямо тут.
Я уклоняюсь, и он всем корпусом врезается в черный снег, проламывая крепкий наст. Выигрыш в долю секунды, но спасибо и на этом - он слишком быстр для меня.
Подскакиваю с земли и в тот момент, когда он уже готов подняться на ноги таким же резким броском, я со всей силы бью его ногой по ребрам. Бью так, что, кажется, сворачиваю на бок мысок своего кроссовка, а нога вспыхивает адской болью. Удар отбрасывает его сторону и вновь швыряет на землю - получил, урод?! Не все тебе бить беззащитную женщину.
И в этот момент небо над нами раскалывается, освещая Черное Безмолвие невообразимо ярким, слепящим светом. Не знаю, какой из перехватчиков первым настиг ракету, но это и не важно - работу нашей ядерной ПРО я наблюдала не раз. Принцип действия очень прост - воздушный ядерный взрыв не нанесет вреда подземным объектам, поэтому нужно подорвать ракету еще в воздухе. Как взорвать ядерную ракету? Ее заряд не взрывается от удара и нагрева - уран и водород - это вам не порох или динамит. Единственный способ - это детонировать ее другим ядерным взрывом, происходящим в непосредственной близости от нее. И вот, перехватчик настигает ракету и взрывает свой двадцатикилотонный заряд. Огненный шар взрыва, температурой в десятки тысяч градусов, накрывает боеголовку вражеской ракеты... Цепная реакция перекидывается и на нее, и не важно, урановая ракета перед нами, или водородная. Близкий ядерный взрыв способен запустить и термоядерную цепную реакцию, не зря же во всех водородных бомбах используются урановые запалы.
Огненный шар от ядерного взрыва... или уже термоядерного, не важно, разрастается с поразительной скоростью. Я прикидываю расстояние от нас до места взрыва - по крайней мере самим шаром нас не накроет, хотя уже через пару секунд начнет припекать основательно.
Ныряю в черный снег, стараясь зарыться в него с головой, уже напрочь забыв о своем противнике. Ему сейчас тоже не до меня, наверняка он сейчас занят тем же, - мечтает скрыться куда-нибудь от испепеляющего света.
Накрыло! Даже сквозь снег я чувствую страшный жар взрыва. Кажется, одежда на мне уже горит, но пламя тут же заливает талой водой. Когда вода вновь замерзнет, это место на несколько дней, до выпадения нового снега, превратится в громадный радиоактивный каток.
Спина покрывается волдырями, заливающая меня вода разогревается градусов до шестидесяти, и теперь обжигает мои голые руки. Перекатываюсь на спину, отчасти, чтобы сбить пламя, которое, возможно, гуляет у меня на спине, а отчасти для того, чтобы оценить размер пылающего шара на небе.
Нормально, он уже достиг своего максимального размера и начинает уменьшаться в объеме. Утихает и жар, достигающий земли. Теперь на подходе кое что пострашнее - взрывная волна, которая почти не ослабевает на таком расстоянии. Я уже слышу рокот несущегося на меня воздуха....
Оглядываюсь по сторонам, выискивая взглядом своего противника. Вот он, катается по мокрому снегу, сбивая пламя со спины и волос. Видимо, не успел достаточно глубоко зарыться в снег. Не повезло.
Ударная волна совсем рядом. Одним прыжком я подлетаю к парню, в голове которого торчит мой охотничий нож, и, ухватившись за рукоятку, резко дергаю вверх. Нож теплый - то ли позаимствовал тепло остывающего тела, то ли нагрелся от излучения взрыва. Теперь я могу даже различить слой более плотного воздуха, с бешеной скоростью несущийся на меня. Обычный человек не успел бы даже понять, что происходит, но мы, бегуны, отчетливо видим разницу в плотности воздуха. Эх, мне бы так и остаться оптиком, градиентные среды на глазок рассчитывать, так нет же, война...
Когда ударная волна подкатывается ко мне почти вплотную, я резко подпрыгиваю вверх и группируюсь в прыжке, притягивая колени к голове. Лучше пусть меня шмякнет о землю и покатит дальше, ломая ребра и позвонки, чем размажет ударом по черному снегу, не дав даже шанса подняться. Противостоять ядерному взрыву невозможно... такой удар сворачивает на бок кабины автомобилей и разносит в клочья прочнейшие дома. Единственный шанс уцелеть - это превратится в перекати-поле, которым ударная волна может играть сколько угодно... Пока не ослабнет окончательно.
Накатило! Время прыжка я рассчитала правильно, и свернуться в клубок успела секунда в секунду. Впрочем, нет, здесь счет идет отнюдь не на секунды а на десятые, или сотые их доли. Взрывная волна подхватывает меня и швыряет о землю под небольшим углом...
Снова повезло - меня бьет о землю не головой, а спиной, которая, правда, и так ужасно болит после драки с бегуном. Не помогло ни расслабление мышц, ни поза эмбриона - удар настолько силен, что я слышу, как хрустят мои шейные позвонки... Впрочем, по крайней мере, по первым ощущениям, ничего серьезного.
Меня влечет, катит, волочит по мокрому черному снегу с бешеной скоростью, я даже не могу определить направление, в котором меня швырнуло взрывом. Надеюсь только, что того бегуна отшвырнуло прочь от меня - не хотелось бы, когда сила взрыва сойдет на нет, подняться с земли только для того, чтобы получить удар ножом в сердце.
Со всего маху я налетаю поджатыми коленями на дерево, чудом устоявшее при взрыве. Все, на этом мой полет, видимо, закончен. Я обхватываю дерево руками, чувствуя, как сила, протащившая меня несколько сотен метров, проносится мимо. С запозданием приходит звуковая волна - страшный грохот раскалывает небо и мою голову... Не понимаю, как Бомбодел мог принять раскаты грома за этот чудовищный звук?...
Поднимаюсь на ноги, ощупывая себя на предмет ранений. Несколько крупных ссадин и царапин, в основном, на спине, коленях и локтях. Широкая рваная рана на правой руке - должно быть, меня зацепило о камень во время этого сумасшедшего полета. Можно сказать, что легко отделалась. Это мой третий раз в эпицентре взрыва - кажется, привыкаю помаленьку - в последний раз, когда я год назад оказалась застигнута воздушной атакой на охоте, меня швырнуло о сосну, сломав пять ребер и проломив череп в двух местах. До сих пор поражаюсь, как я тогда сумела доковылять до завода, и как выкарабкаться после операции на мозге, проводимой, мягко говоря, не в лучших условиях. Но врачи все же вытащили меня с того света... В самом деле, чудеса бывают - и тот, и сегодняшний случай, тому подтверждения.
Снова грохот, только на этот раз куда слабее. Волна сжатия - это увлеченный взрывной волной воздух откатился обратно. Вот этот грохот и в самом деле сравним с громовым раскатом и по силе и по тональности.
Слева от меня, в нескольких километрах, в небе зияет дыра в облаках, разогнанных взрывом... И сквозь нее на Черное Безмолвие льется солнечный свет! Боже мой, до чего величественное зрелище! Ради такого стоило пережить пяток подобных полетов с приземлениями мордой в сосну... Прошлые два пережитых мной взрыва заставали меня ночью, поэтому никаких особенных изменений на небе я и не заметила - что черные облака, что черная ночь - не все ли равно? И вот, теперь, сквозь медленно затягивающуюся рваную рану облаков на землю проливается малая толика того солнечного света, что положен нам по замыслу матушки природы. Того света, под которым мы могли бы загорать, валяясь на пляже, как когда-то давно, до войны, если бы три ядерные сверхдержавы практически одновременно не подняли бы в воздух своих ядерных "птичек".
Меня одолевает жуткое чувство, что спустя несколько минут эта рана в облаках вновь затянется черным, а на меня так и не упало ни капли солнечного света... Я слишком далеко от места взрыва, и ни один лучик не долетает до меня! Я делаю пару шагов по направлению к лежащему вдалеке пятну света, но тут же одергиваю себя. Глупо. Безнадежно глупо и опасно нестись туда, словно угорелая, только ради того, чтобы на несколько минут искупнуться в солнечных лучах. Довольно и того, что меня озарил свет термоядерного взрыва - я, как бывший оптик, должна понимать, что по составу они практически равнозначны. Но Боже мой, до чего же хочется хоть минуту понежиться в настоящих солнечных лучах!
Впрочем, рана в черных облаках и в самом деле затянется через пару минут. Исчезающая в ней громадина грибообразного облака взрыва уже начинает расползаться, и скоро затянет эту дыру в небе. Жаль... Позагорать под солнечными лучами мне не светит в ближайший десяток лет даже при условии, что этот взрыв будет последним в мире. Но нет, война не закончится ни сегодня, ни завтра и, по-видимому, вообще никогда. Пробить систему ядерной ПРО невозможно, а значит враждующие страны так и продолжат перестреливаться ядерными ракетами в надежде, что противника доконает ядерная ночь. Что расплодившиеся волки-мутанты прорвутся в заводские бункеры и перегрызут горло бомбоделам-ядерщикам....
Ладно, к черту философские рассуждения об окончании войны. Все равно ни мне, ни даже Коле не светит жить в другом мире. Только Черное Безмолвие, воцарившееся повсеместно, на всей планете! Так что, пока буду гордиться тем, что я - одна из немногих, кто может похвастаться бронзовым загаром, пусть и не солнечным, а ядерным.
Я несколько раз сгибаю и разгибаю колени, проверяя подвижность суставов. Ничего не сломано, ничего не вывихнуто. Повезло... Говорят, Бог хранит дураков и пьяниц, интересно, к кому из них он относит меня, позволив выбраться живой из этой передряги? Хотя, может я еще и не выбралась - нужно еще суметь добраться до завода живой.
Оглядываюсь, выбирая направление. Кажется, восток - приблизительно там... И кажется, что завод приблизительно на востоке... Местность не узнать - голые стволы деревьев, когда-то служившие мне ориентиром, вырваны с корнем или просто сломаны, словно щепки. Видела я такие мертвые леса, и не раз, но вот чтобы взрыв сотворил его на моих глазах - такого еще не было.
Срываюсь с места и бегу в выбранном направлении. Бегу легко, но по-человечески, ступая на снег всей ногой, а не касаясь его лишь кончиками пальцев. По-человечески, не по-бегуньи. Не углубляю больше порог восприятия, позволяя своему уху слышать лишь то, что доступно обычному человеку... ну, быть может, чуть-чуть побольше. Берегу силы. Боюсь, что не хватит меня на то, чтобы добежать до завода, под защиту прочных антирадиационных бункеров. Уровень радиации высок - это я чувствую даже не используя свой потенциал. Что-то около сотни рентген в час... Правда, создается он за счет альфа частиц, обильно бомбардирующих Черное Безмолвие после взрыва, которые распадутся в течение ближайшего часа. Правда, тогда на смену им придет гамма излучение, куда менее интенсивное, всего под 30-50 рентген, зато и гораздо более опасное. Человек способен выдержать здесь не более трех часов, при чем уже по истечении первого из них он ощутит все прелести острой лучевой болезни. Ощутит, как отслаиваются от костей его мышцы, как наполняется собственной кровью желудок, как выпадают зубы из кровоточащих десен.
Мне все это тоже светит, но значительно позже, часов через шесть, и развиваться лучевая болезнь будет гораздо медленнее. Сначала радиация пожрет свежее мясо, съеденное мною недавно, превратит его в чистую энергию, которую я смогу использовать. Потом примется за мою собственную кровь, разлагая и ее. Медленно, но верно.... И вот тогда нужно будет срочно дезактивироваться - остановить действие радиации спиртом, или наполнить желудок новым мясом, которое примет на себя удар гамма частиц. Добраться бы до завода - там мне помогут. А сейчас, в этой выжженной взрывом черной пустыне, невозможно даже охотиться - дичь либо погибла, либо попряталась.
Я бегу, экономя силы - они мне еще потребуются в борьбе с радиацией. Бегу, как обычный человек, делая не более, чем десять - двенадцать километров в час. Ну, или почти как обычный человек, так как мне практически неведома усталость. Разве что, если радиация истощит подаренный ею же запас сил....
Бегу, держа направление на завод, не озираясь по сторонам и не оглядываясь. Сейчас бы поохотиться, догнать отряд мародеров, но нет, нельзя. С ними бегун, и если он не погиб, а в чудеса я не верю, то выстоять в схватке с ним я не в состоянии. Бежать к заводу, собрать отряд и выступить к "восьмерке". Спасать сына...
Свой грузовик я заметила примерно через час бега по Черному Безмолвию, растаявший снег которого начал, понемногу, подмерзать, вновь обращаясь в лед, так что, я уже не бежала а, скорее, летела по гладкой поверхности этого гигантского катка. Бомбоделу, видимо, тоже приходилось не сладко - вести машину по этой жути сумеет далеко не каждый а, учитывая что он еще и первый раз за рулем - эта поездочка с ее взрывами, гололедом, да еще и мной, поедающей человечину, наверняка показалась ему кромешным адом.
Ускорившись, и углубив порог, чтобы легче было нестись по льду, улавливая его малейшие неровности и дуновения попутного ветра, я бегу за грузовиком, уже предвкушая дальнейшее комфортное путешествие к заводу. Металлическая кабина худо-бедно но защитит от радиации, да и пронизывающий холод не будет больше хватать за верхушки легких. Конечно, бегуну холод не помеха, но для поддержания температуры тела на нужном уровне тоже требуется энергия, а это - вновь слабина перед надвигающейся лучевой болезнью.
Грузовику досталось основательно - краска обгорела, фургон покорежен и погнут, особенно сверху, куда, видимо, и пришелся основной удар взрывной волны. Однако, стекла каким-то чудом уцелели, хотя, отсюда я не вижу, в каком состоянии лобовое. Но ведь цел, зараза, цел! Движок рычит, колеса крутятся - пережил мой "ЗИЛок" ядерную катавасию, а значит, защитил и Антона, спас от смерти!
В общем-то, Бомбоделом я могла бы гордиться - шел он плавно и аккуратно, правда, уж больно медленно, да и не замечал ничего, что творилось у него за спиной. Я нагоняю грузовик и, без труда затаившись вне поля обзора боковых зеркал (в которые он, наверняка и не смотрит), некоторое время скольжу, прицепившись к "ЗИЛу" позади его, а затем, убедившись в том, что Бомбодел смотрит лишь на дорогу перед собой, цепляясь за выступы фургона, приближаюсь к водительской двери. Детство в одном месте играет, черт меня дери! Пошутить решила...
Я рывком открываю дверь и впрыгиваю в кабину с громогласным воплем "А-а-а-а, Бля!" Бомбодел дергается сначала ко мне, видимо намереваясь ударить меня чем-нибудь - отбиться, выкинуть меня из машины, но затем, бросив на меня один лишь взгляд, отшатывается назад, выпуская из рук руль. Мои рефлексы срабатывают безотказно - я хватаюсь за руль, выравнивая грузовик на скользком ледовом поле, и лишь затем в голову приходит мысль о том, как же жутко выглядит мой подопечный. Нос разбит, верхняя губа рассечена - видимо его здорово тряхнуло взрывной волной, и шибануло то ли об руль, то ли еще обо что.
- Это вы... - с трудом выдавливает он из себя, сползая с ручки переключения скоростей на пассажирское сиденье. - Вы меня напугали...
- Ясен пень, напугала! - бодро отвечаю я, стараясь напустить на себя веселый вид, - Так и было задумано.
Одновременно до меня доходит и тот факт, что он ТОЛЬКО ЧТО понял, что перед ним я, а перед этим, ведь, сначала пытался сбить меня подножки, а потом отскочил в сторону. Если он тогда еще не знал, что я - это я, то почему же не ударил?
- Я вас не узнал. - отвечает он на мой незаданный вопрос, - Смотрю, в кабину ко мне лезет нечто - чуть не обделалася со страху.
Видимо, шок от пережитого добавил ему смелости. Раньше он не то, что выразиться при мне не решался - вообще боялся открыть рот. А теперь, вот...
Я ловлю свое отражение в зеркале заднего вида и, сначала, тоже не узнаю себя, затем, на секунду, пугаюсь, и лишь потом приходит облегчение, вместе с приступом гомерического хохота. Бомбодел с опаской косится на петляющий в моих руках руль, и вообще, видимо, решает для себя, что взрывом мне окончательно стряхнуло мозги. Его реакция, в общем-то, понятна - когда на ходу в твой автомобиль впрыгивает окровавленное нечто, лицо, (или морда?) которого перемазано сажей вперемешку с запекшейся кровью - трудно узнать в этом существе твою недавнюю спутницу, с которой ты и знаком-то всего пару часов.
- С вами все нормально? - спрашивает он, наконец, чем окончательно добивает меня, и я вынуждена нажать на тормоз, чтобы не загнать грузовик в яму, сугроб, или какую-нибудь скалу.
- Нормально. - отвечаю, наконец, я - Просто уж больно смешно мы с тобой выглядим. Тебя тоже вон как разукрасило! Что с тобой приключилось то, пока меня рядом не было?
Он, кажется, даже не обиделся на этот покровительственный тон, или признал, что годится мне в сыновья не столько по возрасту, сколько по знанию этого мира.
- Ну, я, в общем, ехал, как вы сказали, а потом шарахнуло.
Коротко, но ясно. Вот только, шарахнуло - это мягко сказано.
- ...Меня повело влево и впечатало в какую-то скалу. Я, видимо, стукнулся обо что-то головой и, потому, потерял сознание. Не знаю, через сколько очнулся, но хоть очнулся - и на этом уже спасибо.
Точно подмечено, парень. Спасибо, что жив остался. Немногие могут похвастаться тем, что оказались в эпицентре ядерного взрыва, пусть и под защитой грузовика, и выбрались живыми.
- ...Ну, прикинул направление и поехал туда, куда, как мне казалось, вы указывали. А потом... Потом вы ко мне вломились!
При воспоминании о том, как я "вломилась", меня снова пробивает смех.
- Молодец. - говорю я, - Направление выбрал верное... Я, ведь, тебя догнала, идя к заводу, если, конечно, сама с пути не сбилась, а это просто нереально.
Я снова трогаюсь с места, набирая куда большую скорость, чем та, с которой ехал Бомбодел. Он опасливо смотрит на спидометр, показывающий сто двадцать километров в час, а затем переводит взгляд на меня. Мол, не разобьемся? Я сбрасываю скорость, демонстративно указывая ему на спидометр - картина та же, стрелка намертво зависла на ста двадцати. На деле мы не делаем и шестидесяти. Антон тяжело вздыхает, но успокаивается.
Впереди мелькает что-то необычное, и я вновь углубляю порог, всматриваясь в темноту. Точно, пост завода! Почти приехали.
Глава 2
Едва узнав меня в лицо, что было, надо сказать, весьма затруднительно, при том слое грязи, что лежал на мне, трое постовых засуетились, побросав все свои дела. Все втроем, сбивчиво объясняя что-то насчет слабого напора воды, они отвели нас умыться, затем один полез в гараж готовить к выходу снегоход, другой тут же сообразил нам горячего синтетического чаю, который тут же отогрел моего Бомбодела. Я косо взглянула на дымящуюся чашку, а затем перевела укоризненный взгляд на принесшего его постового.
- Не мог водочки сообразить?! - недовольно бурчу я, изобразив на своем лице не то, что недовольство, а просто слепую ярость, вызванную тем, что мне, герою, пережившему ядерный взрыв, прогремевший практически надо мной, отказываются поднести чарку водки.
- У нас только технический, - испуганно бормочет постовой, - Оптику протирать! Откуда у нас пшеничный?!
- Ясен пень, ниоткуда! - кажется, я разошлась уже и безо всякого спиртного. Давно забытый юношеский азарт, вызванный, вероятно, удачной шуткой над Бомбоделом (который от нее, правда, чуть копыта не отбросил), буквально бушует в крови. Теперь хочется поглумиться еще и над этими ребятами, которые хоть и живут на поверхности, но все равно не знают жизни. Впрочем, куда до меня даже десантникам из мобильного отряда? Никто не знает Черное Безмолвие лучше бегунов, и никого Черное Безмолвие не знает лучше, чем нас. Как там говорил Ницше?... "Если долго всматриваешься в Бездну, то Бездна начинает всматриваться в тебя"... Так, или примерно так.
- Кто ж вам, остолопам, даст протирать приборы пшеничным спиртом?! Технический свой неси. Тяпнем по маленькой?!
Парень быстрым шагом несется к лестнице в "схоронку". Как сами постовые называют свой минибункер, в котором они пережидают такие, вот, воздушные атаки, как сегодняшняя.
- Он у тебя хоть этиловый?! - спрашиваю я его, когда он появляется на поверхности вновь, неся в руках... Екарный бабай! - девятнадцатилитровую стеклянную бутыль спирта! Вот уж воистину была бы катастрофа, шарахни та ракета по поверхности земли - землетрясением наверняка разнесло бы это сокровище.
- Этиловый! - испуганно отвечает он.
Я кошусь на Бомбодела. Интересно, он понимает, что вся моя злость - напускная, или думает, что я всерьез могу порешить постовых из-за того, что пне не предложили выпить? Нет, сидит и спокойно попивает чай. О чем он там думает - черт его знает, но вроде бы особо плохих мыслей ему в голову не лезет. Странно. Мне бы обязательно лезли, находись я в компании с каннибалом.
- Хорошо. - умиротворенно отвечаю я, всем своим видом демонстрируя, "Не боись, не съем", и с удовольствием опрокидываю стопку технического спирта, в котором, если присмотреться, плавает легкая взвесь опилок.
Тут же начинаю ощущать, как отпускает меня напряжение последних часов. Как уходит из тела предательская радиация, одновременно дарующая силы и убивающая изнутри. Как я вновь становлюсь обычным человеком... или почти обычным - даже легкое превышение уровня радиации над предельно допустимым, вызывает во мне прилив сил, которыми надо лишь суметь воспользоваться. Но в сравнении с бесшабашным бегом по Черному Безмолвию, с поединком с другим бегуном или ударом взрывной волны, которого не вынесло бы ни одно живое существо на свете, сейчас я и в самом деле больше не была бегуном. Перевязанные раны практически не давали о себе знать, по телу разливалось приятное тепло, дарованное спиртом.
- Два алкоголика водку лакали... - декламирую, вдруг, я, - В ней оказался цианистый калий. Пьяные были, не поняли шутки - у алкашей из железа желудки.
Антон не реагирует на шутку практически никак - даже не улыбнулся. Как сидел, так и продолжает сидеть, попивая чай.
- Снегоход готов. - это врывается в каморку постовой в защитном костюме. - Заправлен и ждет вас. Для Антона Сергеевича подготовили защитный костюм, если хотите - можем найти и еще один для вас?
Ух ты, ешкин кот, мой Бомбодел быстро успел стать для них уважаемой фигурой. Впрочем, бомбоделов я и сама очень уважаю, а этого - в особенности.
- Спасибо. Вот только я поеду без защиты. - абсолютно искренне говорю я, уже не пытаясь подзуживать приютивших нас постовых. - Дайте нам еще десять минут, и мы выезжаем. Хорошо?
Парень кивает и спешит ретироваться - для них я не просто авторитет а, что-то вроде архангела. Правой руки Бога. Нет, лучше левой, ведь я - жестокий архангел. Наверное, ангел смерти. Забавные мысли лезут в голову, если у человека по праву руку - Бог, а по левую - Дьявол, то кто же стоит по левую руку у самого Бога? Или нет там никого?
Однако, прежде, чем рвануть на двухкилометровый заезд до завода, не лишним будет побеседовать с Бомбоделом с глазу на глаз. Успокоить его, что ли, после того, что он видел... Не хочется, что-то, чтобы за моей спиной сидел человек, считающий меня чудовищем и жестоким убийцей. Даже если таковой я и являюсь на самом деле. Не хочется....
- Антон, ты в Бога веришь? - издалека начинаю я.
Он неохотно отрывается от созерцания дымящейся чашки чая, но все же отвечает.
- Да.
- А в Высшую Справедливость? В то, что каждому воздастся и на Земле, и на Небе, по его заслугам? Веришь в то, что все, что не делается - все к лучшему?
Он немного ошарашен таким обстрелом вопросами, но все же отвечает, немного подумав:
- Верю. Верю в то, что неисповедимы пути Господни, вот только, что все к лучшему - не совсем. Я бы сказал, что все, что ни делается - все не зря. Все так задумано Там, Наверху, и нам об этом не стоит и задумываться, ведь Божий промысел понять мы все равно не сможем.
- Хорошо сказано. - соглашаюсь я. - Значит, ты веришь и в то, что я убивала сегодня не по тому, что мне так захотелось, а по тому, что Господь хотел, чтобы я убивала?
Его зрачки сужаются не то от злости, не то от испуга. Не ожидал он такого поворота беседы... Ой, не ожидал...
- Я верю в то, - холодно отвечает он, - Что вы убивали, чтобы спасти свою шкуру, ну и мою, конечно, за компанию.
Идиот! Будь я одна, я бы не стала ввязываться в драку. Им не догнать бегуна в его Доме - Черном Безмолвии, а уж если бы и догнали - быстро пожалели бы об этом. Но устраивать побоище я бы не стала, это точно.
- Верю в то, - продолжает Бомбодел, - Что все убитые вами, погибли не зря, что так было надо. Но знаете во что я не могу поверить при всем моем желании? В то, что Бог создал вас по образу и подобию своему. Людей - да, но не бегунов. Он не допустил бы существования на Земле людей, питающихся себе подобными!
- Значит, бегуны - от Дьявола?
- Если он существует, то да.
- А если нет?
- Если нет, то... То тогда существование бегунов говорит о том, что Бог отвернулся от нас, забыл о своих детях. Он не позволил бы бегунам быть такими, какие они есть.
Теперь уже я злюсь по-настоящему. Он не понимает! Не хочет понять, что и мне не доставляет особого удовольствия жить с клеймом "каннибал" на лбу, что и я не хочу убивать ради того, чтобы жить самой, не хочу жить по Закону Джунглей! Впрочем, джунглей теперь нет, и Закон Джунглей теперь именуется Законом Черного Безмолвия. И у меня нет выбора - жить так, или никак, а я ненавижу, когда кто-то, пусть даже и сам Бог, решает за меня, что мне делать и как жить дальше. Ненавижу! И ведь еще совсем недавно он сам мечтал о том, чтобы оказаться бегуном! Вот оно, как все повернулось в его душе, едва он увидел отрицательные стороны нашей жизни.
- А если бегуны - последний шанс человечества? Новая ветвь эволюции, позволяющая жить в Черном Безмолвии? Ведь когда отступили моря, рыбы вышли на сушу, когда пришли ледники - мамонты обросли шерстью. - говорю я.
- А если вы - кара, наложенная на нас Богом? Господь обещал не судить больше Землю водой, и устроил нам суд огнем - ядерной войной. А тех, кто выживет, уничтожат бегуны! Может вы и не порождения Ада, а Божьи твари, как и все мы, но ведь все в этом мире служит Богу, и не все из этого мне нравится.
- Я спасла тебе жизнь?! - выкрикиваю я, поднимаясь из-за стола, и тут же сажусь обратно, поняв, что своими словами он сам завел себя в тупик. - То есть, как бы ни были чудовищны на твой взгляд бегуны, мы все равно Божьи твари? Все, что не делается, все не зря?!
- Да. - он сникает. - Все не зря.... Но не все к лучшему!
- Вставай, поехали. - говорю я, чуть улыбнувшись ему. В самом деле, что бы он там ни думал, я, ведь, не чудовище. Да и вообще, если Господь и создал бегунов за тем, чтобы они стали орудием его Суда, то нам об этом думать все равно не стоит. Бесполезно! Нам не понять Божий промысел.
Я выхожу на мороз, и Бомбодел, на ходу натягивая громоздкий антирадиационный костюм, пытается попасть ногами в штанины из свинцовой ткани. Сажусь на снегоход и поворачиваю ключ зажигания, не считая нужным даже попрощаться с пригревшими нас постовыми. В конце концов, это часть их службы. И мы, и они, солдаты, пусть у меня и нет воинского звания, и вообще я числюсь не в боевом отряде, а в отряде снабжения. Бомбодел садится позади меня, держа в руках шлем, и прежде чем одеть его, трогает меня за плечо.
- Что?! - перекрикивая рокот снегохода, рычу я, обернувшись.
- Ира, знаете... - я почувствовала легкий укол в сердце - первый раз он назвал меня по имени. - Вы не подумайте, я не забуду о том, что вы спасли мне жизнь. Никогда...
- Ты доверяешь мне? - смягчившись спрашиваю я.
- Я боюсь вас. - отвечает он, но чуть подумав, добавляет, - Но доверяю.
Это-то мне и нужно. Не любовь, не дружба - доверие.
- Поехали! - кричу я, рывком трогаясь с места, и, заломив крутой вираж даже машу рукой двум вышедшим на мороз постовым, на радостях... - Эй, ребята! Наша служба и опасна и трудна?!..
Один из них робко машет мне в ответ. То ли боятся меня, то ли просто не поняли шутки. Но главное - и они доверяют мне. Боятся так, что никогда не рискнут даже пожать мне руку - вдруг вопьюсь в нее зубами, но если я прикажу - пойдут за мной в огонь и в воду. Впрочем, в огне они уже побывали, прямо сегодня.
Глава 3
Летим! Снегоход несется по Черному Безмолвию, едва касаясь его своими гусеницами - совсем как я всего пару часов назад. Грузовик оставили постовым - через несколько часов придет новая смена, а старая отгонит его на завод, в ремонт, а нам нужно как можно быстрее добраться в заводской бункер, повидаться с Сырецким, директором завода. Когда-то, до войны, быть директором завода, означало воровать, заниматься переговорами с партнерами, да отдавать распоряжения: того уволить, а тому - дать премию. Теперь же Петр Михайлович, согласившись занять это место, фактически принял на себя не только завод, а весь город целиком. Нет, города, конечно, давно нет, от него осталось одно название, да одиннадцать бункеров с населением под тысячу человек максимум каждый. Он отвечает и за жизнедеятельность завода, и за обороноспособность города как от заморской опасности в виде воздушных атак, так и от опасности местной, в виде мародеров, к которым теперь примкнул и один бегун.
Нужно уговорить Сырецкого отправить мобильный отряд на защиту "восьмерки". Телеграмму с поста я уже дала - короткую и сжатую: "востриков антон со мной тчк столкнулась с крупным отрядом мародеров тчк с ними обученный бегун тчк по моим сведениям возможно нападение на восьмерку тчк". Эта телеграмма уже наверняка у него на столе, и он уже сейчас думает, что теперь делать, Сырецкий вообще мужик толковый - с ним приятно иметь дело. Думает быстро, решения принимает кардинальные и, как правило, верные... Ему бы дар бегуна - цены бы ему не было.
Кстати о бегунах... Слова моего Бомбодела крепко запали мне в душу, и сейчас, когда мы с каждой секундой все ближе к заводу, к дому, когда голова не занята единственно важной проблемой Черного Безмолвия - как выжить, я думаю о том, прав ли он?
Новый шаг эволюции? Нет, вряд ли. Генетическое отклонение, появившееся на почве повышенного радиационного фона. Мой отец, например, работал в Семипалатинске снабженцем, как и я здесь и сейчас. Вот только, в те времена задачи снабженцев были несколько иными... Но и его не миновало облучение, вызвавшее, видимо, какие-то отклонения в ДНК. Но все это - лишь мои домыслы, не более того. Серьезных исследований бегунов никто и никогда не проводил - просто некогда было. О нас узнали (или мы узнали о себе) уже после начала войны, когда мир вокруг обратился в Безмолвие и мы, однажды выйдя на охоту, обнаружили, что можем бежать быстрее волка и видеть лучше сокола. Хотя нет, раз бегун-мародер воевал в Китае, значит о его существовании узнали до войны. Возможно... Быть может, он открыл в себе дар в тот миг, когда по нам шарахнула первая атомная бомба, и тут же записался добровольцем на китайский фронт. Все может быть, и быть все может, и лишь того не может быть, чего, быть может, быть не может... Все остальное может быть. Довоенная присказка, идеально подходящая под описание моего нового не очень хорошего знакомца. Кто он, и откуда взялся? Неизвестно. Чего добивается? Ну, это приблизительно понятно. А вот что с ним делать?... ладно, разберемся.
Но, вновь к нашим баранам, в смысле, бегунам. Почему мы такие, какие мы есть - не знает никто. Большинство связывает наше появление с радиоактивным фоном, но при этом никто не имеет ни малейшего понятия, как действует радиация. Нет, азбучные истины учебника физика знают все, или почти все. Гамма частица или нейтрон, пролетая сквозь живую ткань, ионизирует молекулы воды в клетке, в результате чего организм отторгает видоизмененные клетки, разом перестав считать их своими. Это и есть лучевая болезнь, признаки которой всем очень хорошо известны. Выпадение волос, зубов, разложение тканей... В общем, организм превращается в некое подобие цитоплазмы, расползаясь на глазах. А вот более тонкие аспекты действия радиации? Почему легкое облучение может вызвать рак, при том, что уже назревшую раковую опухоль нередко выжигают все той же радиацией - лучевой терапией? Она лечит, или все же калечит? Или тут знаменитый принцип "Клин клином", или его обрусевший вариант: "Против лома нет приема, окромя другого лома"? Почему на ранних стадиях сильной лучевой болезни у человека происходит общий подъем тонуса, в определенном приближении сравнимый с углублением порога чувствительности у бегуна? Выброс энергии, спровоцированный тем, что организм разлагает сам себя? "Пойду собаке хвост отрежу, чтобы было, что ей на ужин дать"? Может и так. По крайней мере, углубленный порог бегунов все объясняют именно так, да и я придерживаюсь этого мнения. Но точно не знает никто.
Действие радиации вызывает у нас, в первую очередь, углубление порога чувствительности. Улучшается координация, быстрее аккомодируют глаза, даже мозг, кажется, быстрее принимает решения, хотя это, наверное, уже следствие, а не симптом. Даже физические силы - и те увеличиваются, правда, не столь значительно, как все остальное, так что, скорость действия бегуна все же не поспевает за скоростью его реакции. При высоком облучении мы можем отследить полет пули, но вот увернуться от нее - уже нет. Другое дело - еще до того, как она вылетит из оружия, определить, найти, ощутить линию ствола, и просто уйти с ее дороги. На это нашей скорости хватает с лихвой, но это, по сути, состязание с реакцией человека, а не со скоростью пули.
Возрастает и выносливость - мы можем пробегать невероятно длинные дистанции, практически не чувствуя усталости. Расплата приходит потом, когда организм изматывает себя до предела, расходуя абсолютно все ресурсы. В этом действие радиации для нас сходно с действием обезболивающего - боль не уходит, она по прежнему терзает тело, но ее импульсы больше не могут пробиться к коре головного мозга... За это нас и зовут бегунами, и потому мы работаем именно снабженцами, хотя солдаты из нас так же отменные. Мы идеальные курьеры, готовые пробегать, проноситься по Черному Безмолвию сотни километров, не обращая внимания на холод и радиацию....
Каменные стены периметра завода, неподвластные даже для ядерного взрыва, вырастают перед нами словно из-под земли. Я сбавляю ход и, полуобернувшись, подмигиваю Антону, мол, не боись, почти дома. Западные ворота медленно открываются перед нами, и вместо громадных створок перед нами появляется первый внутренний пост охраны - десяток солдат, хорошо вооруженных и обученных.
- Пропуск! - гаркает рослый детинушка десятник, и я, остановившись возле него, залезаю рукой во внутренний карман. Десятник мгновенно напрягается, готовый к любой неожиданности - вдруг я достану из кармана пистолет... Он, безусловно, узнал меня - слишком часто я проезжаю через эти ворота, да и вообще, слишком уж заметная я личность, но ведет себя так, как будто перед ним случайный путник. Такова уж служба на внутренних постах, служить гранью, на которой заканчивается Черное Безмолвие, как бы ему не хотелось пробиться на территорию завода.
- Ирина Печерская, снабженец. - представляюсь я улыбаясь, но без иронии в голосе. Меня отнюдь не смешит его излишняя предосторожность. Собственно, мне она и не кажется излишней - как человек, часто бывающий в Безмолвии, я понимаю, что ОТТУДА может придти все, что угодно. Начиная от свирепых мародеров, и заканчивая такой живностью, что и в кошмарном сне не приснится. Моя улыбка - лишь дань уважения ему и его ребятам, да и просто попытка передать хоть частичку своего хорошего настроения.
Он берет мой пропуск и вдумчиво сравнивает мою фотографию на нем с моим реальным профилем. Неужели встречался с аморфами Безмолвия? Если и да, то должен знать, что они хоть и в состоянии придать себе абсолютно любую форму, то делают это непроизвольно, принимая внешний облик объекта своей охоты, да и вообще, аморфы неразумны, что, впрочем, не делает их менее опасными.
- Проезжайте. - десятник берет под козырек. На его лице не отражается и тени эмоций. В самом деле, отличный солдат....
- Так точно! - в тон ему отвечаю я, трогая снегоход.
Мы въезжаем в завод...
Я не вижу лица Бомбодела, но чувствуя, как его руки сильнее сжимаются на моих плечах, догадываюсь, как он должен сейчас выглядеть. Лично меня величие завода уже давно не впечатляет - будучи охотником и, практически, обитая в Безмолвии, я видела пейзажи, гораздо сильнее потрясающие воображение. Громадный карьер, созданный термоядерной бомбой, достигшей земли в самом начале боевых действий, и даже гигантское поселение термитоподобных тараканов, высотой под пять - шесть метров - все это производит на меня гораздо большее впечатление, нежели творение человеческих рук - бункер завода с вздымающимися в небо бурнусами пара от ядерного реактора.
На площади около двадцати квадратных километров, окруженной неприступными каменными стенами, воздвигнутыми пять лет назад, в самом начале войны, раскинулись громадной сетью ангары с автомобилями, комнаты дезактивации и хлипкие метеорологические башни, сметаемые едва ли не каждой ядерной атакой врага. Повсюду сновали люди, от чего завод приобретал сходство с растревоженным муравейником - восстанавливали постройки, уничтоженные пронесшейся над заводом ударной волной. Большинство башен метеорологов валялись на земле, сложенные, словно карточные домики - аппаратуру с них снимали загодя, при первых звуках сирены, поэтому о вышках никто, собственно, и не беспокоился, так как установить эти пластиковые дуры заново было делом не более чем пары часов.
"МАЗ", размахивая стрелой подъемного крана, ворочал тяжелые каменные глыбы, видимо сорвавшиеся с западной стены при взрыве. Два из пяти имевшихся у завода "БЕЛАЗа" спешили к стене с полными кузовами глины, укрепляя внутреннюю насыпь. Работа шла вовсю...
Все еще дымились ракетные шахты в центре укреплений - именно оттуда стартовали ракеты-перехватчики, обдав пламенем из дюз и без того выжженную почву вокруг.
В принципе, я понимаю восторг, охвативший Антона при виде этого людского муравейника - он не видел ничего, крупнее своего бункера, в котором ютится от силы семьсот - восемьсот человек, в то время, как здесь обитают около семи тысяч. При этом, в бункере все лишь живут, а здесь же буквально каждый выполняет определенную работу, отсюда и впечатление, что абсолютно каждый человек завода ежесекундно мчится куда-то, выполняя что-то неимоверно важно и жизненно необходимое для выживания всего города.
То ли еще будет с ним, когда он окажется под землей, где и находятся основные постройки - жилой комплекс завода, громадина ядерного реактора, цеха сборки боеголовок и ракет... Все это, большей частью созданное еще до войны, уходит под землю на глубину более пятнадцати метров, образуя многоуровневую систему ходов.... Черт, ну почему при мысли о заводе так упорно напрашивается аналогия с муравейником? Видимо, сходство и в самом деле есть.
- Вы... Вы давно здесь? - с трудом сдерживая свой юношеский, почти детский восторг, спрашивает Бомбодел.
- Да. - отвечаю я. - Что-то около трех с половиной лет. Юбилеи не отмечала, да и новоселья не праздновала, так что точно не скажу.
- Здесь всегда было так... Так здорово?!
- Нет, не всегда. Стены возвели года три назад, после того, как на завод сквозь его хлипкие ограждения, проникла стая волков. Тогда погибли шесть человек, среди которых был и один из ведущих ядерщиков тех лет. После этого завод и стал отрезанной от мира крепостью... Ну и, естественно, все эти ангары тоже не сразу строились. Прежние наземные постройки, те, что были до войны, разметало первым же взрывом, да и многие подземные пострадали при первой атаке...
- Я видел первую атаку, - говорит Антон, мрачнея, - Я хорошо помню ее. Мне тогда было четырнадцать... Я решил, что это - конец света.
- Так и было. - отвечаю я. - Конец света, начало Черного Безмолвия.
- Века бегунов...
Да что ж тебе приелись бегуны то, а? Прямо как мне сравнение завода с мурашейником... Век бегунов... Век Безмолвия, и все тут! Бегунов слишком мало, чтобы нас можно было считать силой. Будет больше - вот тогда и поговорим, вот только, меня к тому времени в живых уже не будет.
- Оставь бегунов в покое. - как можно мягче отвечаю я, - Как-нибудь еще встретимся с тобой, поговорим на эту тему. А пока - тебе в отдел кадров... Прямо, и за восемнадцатым ангаром - налево, табличка во всю дверь с этой надписью.
- А что такое отдел кадров? - спрашивает он. Нет, не смеется, не издевается, правда не знает.
- Дань уважения прошлому. Одно название, не более того. Место, где тебе встретят и типа примут на работу. Определят, в какой отдел ты лучше всего годишься, пропишут в жилом секторе... В общем, на месте разберешься. А мне пора на аудиенцию к Сырецкому. Поживешь с мое, быть может, тоже станешь у него званым гостем.
Он делает пару шагов в указанном мною направлении. Я стаю на месте, провожая его взглядом. Жду, когда же он обернется, и он оборачивается.
- Спасибо. - говорит он.
- За что?
- За все. За то, что спасли мне жизнь, за то, что показали Безмолвие. За то, что развеяли мою мечту стать бегуном...
Ах ты маленький засранец! Мечту я его, видите ли, развеяла. А тебе что, кто-то говорил, что быть бегуном - это сплошная сказка? Неуязвимость, скорость и свобода? Интересно, что же ты понял, встретив на своем пути меня?! Мне хочется высказать ему все это, но я молчу...
- ...И за то, что показали мне, что чудовища тоже бывают милыми.
Вот те раз! Муж, конечно, именовал меня "моя милая сволочь", за что не раз получал от меня подушкой по физиономии, но вот "милое чудовище" - это даже для меня что-то новенькое.
Антон поворачивается, чтобы уйти, и я говорю ему в след:
- Ты еще не видел аморфов и медведей! Вот это - чудовища.
- Я уверен, таких красивых как вы, мне больше не увидеть. - отвечает он, не оборачиваясь.
Интересно, был ли это комплимент? Ладно, не последний раз видимся, я на тебе еще отыграюсь за сравнение меня с аморфами.... Однако, с тех пор как мне стукнуло тридцать пять, я могу перечесть по пальцам, когда меня называли красивой. Или дело не во мне, а в войне?... Припоминаю фразу из Белянина: "Ну, если выбирать между ней и ядерной войной".... Нашим мужчинам выбирать не приходится.
Бодро вышагав двадцать два лестничных пролета я оказываюсь возле крепкой стальной двери - кабинет Сырецкого располагался в глубочайшем подвале, повредить которому могло бы разве что точечное попадание термоядерной ракеты в бункер завода (хотя разве можно упоминать рядом два термина: "термоядерный взрыв" и "точечный удар"?). И эта дверь - еще не вход в его кабинет, она ведет лишь в прихожую, в которой постоянно дежурят четверо охранников. Бывшие десантники, за предвоенные годы прошли столько горячих точек, что только диву даешься - где они столько локальных конфликтов надыбали... Серьезные ребята. Я приветливо улыбаюсь им, и они кивают мне в ответ. Здесь пропуска не спрашивают, по крайней мере, у меня. Хорошо еще, что меня теперь можно узнать - лицо не покрывает слой запекшейся крови и грязи, одежду я, конечно, ухайдокала, как могла, катясь кубарем по Черному Безмолвию, но все равно, похожа на человека, а не на заблудшего аморфа с лицевым тиком.
Охранник, стоящий у двери в дальнем углу прихожей, даже берет под козырек, когда я подхожу к нему.
- Петр Михайлович ждет вас. Просил проводить к нему, как только вы появитесь.
- Спасибо за заботу. - отвечаю я. Проводить меня, как только я появлюсь?! Посмотрела бы я на то, как ты, хваленый спецназовец умершего мира, остановишь бегунью, сыну которой грозит опасность! Не пришло еще то время, когда начальство будет заставлять бегунов ждать в приемной.
Входу. В кабинете, возможно, последнем рабочем кабинете в городе, меня уже ждут четверо. О том, что именно ЖДУТ, можно догадаться по их лицам, обращенным ко мне. На всех них отчетливо читается: "Ну, наконец-то".
Сырецкий восседает за столом, поправляя очки, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Трое бегунов поднимаются со стульев, приветствуя меня молчаливым кивком головы. В этом кивке не только шаблонное "Добрый день, коллега", но и понятное только нам: "С возвращением, Ира. Могла, ведь, и не вернуться. Молодец!" Уважение... Вот, что читаю я в их взглядах.
Катя Таранова, липовый снабженец, но неплохой курьер - боится даже взять в руки оружие. Однажды я спасла ее от нападения медведя - бедняжку просто парализовало от страха, когда это шестилапое чудовище, неожиданно возникшее перед ее грузовиком, разнесло стекло кабины, пытаясь добраться до пищи, то есть, до нее. Я едва успела разрядить свой дробовик в голову этому монстру... Катя же даже и не подумала о том, чтобы подхватить с пассажирского сиденья "Калашников". Люблю ее, как человека, но вот как бегуна, как снабженца... Нет. С такой фамилией быть всего лишь трусоватой девчушкой - угораздило же.
Толя Сотников - совсем еще юнец, всего двадцать три года, но уже успел стать настоящим жителем Черного Безмолвия. Вот уж на кого я бы положилась полностью. Молодость, в сочетании с немалым опытом, приобретенным на охоте в Безмолвии, делают его отменным охотником и бойцом.
Марат Юдусов - некогда житель Казахстана, успевший перебраться в Новосибирск буквально за неделю до войны. Открыв в себе способности бегуна, примкнул к банде мародеров, долгое время терроризировавшей разрушенный город. Однако, когда с подачи Сырецкого, стали разворачивать строительство бункеров, когда были созданы мобильные отряды и десятки охранных патрулей - Марат, видимо, смекнувший, что восстанавливающийся правопорядок (или его подобие), может добраться и до него, быстренько сдал нам всю шайку, в которой уже успел достичь некоторых высот, и переметнулся к Сырецкому, в снабженцы. Научиться уважать его, как человека, я так и не смогла. Раскаявшийся преступник... Раскаявшийся ли? Без него мы еще долго ловили бы банду порознь, так - покончили со всеми разом... Предатель, сдавший своих, пусть они и были не более, чем грабителями и убийцами. Не люблю людей, готовых так резко сменить линию поведения, если не линию жизни. На серьезной охоте, или на задании, мне куда спокойнее будет все-таки с Катей, нежели с ним. Она, конечно, не в состоянии прикрыть тылы, наоборот, за ней самой нужно постоянно приглядывать, чтобы не полезла "целоваться " с аморфом, но, по крайней мере, сама она никогда не нанесет удара в спину.
Пятого бегуна завода, Сереги Никитина, почему-то нет... Видимо, на охоте, или еще где. Вот уж кого я бы хотела сейчас увидеть, так это его! Но, видимо, не судьба.
- Здравствуй, Ирочка. - улыбается мне Сырецкий, но в его улыбке сквозит напряженность. - Мы получили твою депешу. Теперь присядь и, будь добра, расскажи нам обо всем более подробно.
Он кивает Толе, и тот, поняв шефа с полувзгляда, уступает мне свой стул, отойдя в сторонку за новым для себя. Я сажусь, наслаждаясь мгновениями покоя, когда не нужно никуда торопиться и нестись, спасаясь от погони, или преследуя добычу.
- Сначала вы ответьте мне на один вопрос, - говорю я, - Петр Михайлович, кто знал о том, куда и зачем я еду? Другими словами, кто знал мой маршрут? Кто знал, что я направляюсь в "четверку" за Антоном?
Сырецкий мрачнеет, он всегда все схватывает на лету...
- Ты думаешь, что кто-то сдал твои координаты мародерам?
- Я не думаю, я знаю. Тот бегун знал обо мне все - кто я, как меня зовут, что я ела на завтрак, и в каком бункере живет мой сын!
- Поэтому ты предполагаешь нападение на "восьмерку"?
- Не совсем так. Я не предполагаю - он сам сказал мне "Увидимся в "восьмерке", или что-то в этом роде. Так кто знал маршрут моего передвижения?!
Я вглядываюсь в лица бегунов, уж они то все знали точно. Кто сдал меня мародерам? Подлец Марат решил взяться за старое? Катя сболтнула кому-то во время сексуальных утех? Толя... Нет, Толя не мог точно.
Все они насторожены, все озадачены, но никто не испуган. Никого не страшит разоблачение. По крайней мере, мне так кажется - я лишь бегун, который улавливает изменения в дыхании или биении сердца лучше любого детектора лжи. Лишь бегун, не Бог... Да и слаба я сейчас - уровень радиации здесь близок к нормальному, так что, мой порог чувствительности лишь чуть выше, чем порог обычного человека. Непривычно и страшно... Может, поэтому мы предпочитаем Черное Безмолвие?
- Все мы. - Сырецкий обводит нас широким жестом, - Шеф "четверки" знал лишь то, что мы послали человека за его инженером....
- Человека, или бегуна? - уточняю я, - Он знал, кто придет за Антоном? Мародеры ждали именно бегуна, хотя полной уверенности у них не было.
- Человека. - ответил он, на мгновение задумавшись. - В телеграмме я не вдавался в подробности. Я просто сообщил, что за Востриковым приедет мой человек.
- Ясно. Еще?
- Все сотники - они вообще в курсе всех дел завода.
- Сколько?
- Их семеро. Знали все. Быть может, они могли передать карту с проложенным маршрутом кому-то из десятников. Так, на всякий случай, если тебя придется искать.
- Меня однажды уже искали. - зло отвечаю я. - Помогло?
- Тогда мы не знали даже примерного района поиска но, если помнишь, отрядили чуть ли не всех боеспособных людей.
- Ага, а я, еле живая, сама доползла до внешнего поста!
- Ира?! - повышает голос Сырецкий, - Мы будем ругаться, или работать? Будем вспоминать, как тебе тогда не повезло, как ты едва не погибла после накрывшего тебя взрыва, или подумаем о том, что делать с новым противником?
- Второе, Петр Михайлович. - недовольно бурчу я. - Простите, я просто очень устала.
- Чувствуется. - вставляет слово Катя, разряжая сгустившуюся атмосферу.
- В общем, пол завода. - подвожу итог я, - И еще значительная часть людей в "четверке". Так?
- Получается, что так. Может, перед тем, как искать предателя, ты поделишься нами тем, что с тобой произошло?
И так всегда. Почему-то, разваривая с Сырецким, я всегда чувствую себя не всемогущим бегуном, а нашкодившим ребенком. Однажды я задала этот вопрос Сереге Никитину, так он, гад, ответил, что вполне логично предположить, что это оттого, что я и в самом деле нашкодивший ребенок. Мне без копеек сорок, а я - ребенок?!
Успокоившись и отдышавшись, ближайшие тридцать минут я рассказываю в деталях о происшедшем, начиная с того момента, как мы обнаружили засаду на нашем пути. Когда я, наконец, умолкаю, все четверо, кажется, смотрят в одну точку, силясь постичь методику мышления коллективного разума. Не могу быть уверена в том, что мысли всех их бегут в одном направлении, но думают они точно об одном - извечный русский вопрос, коснувшийся теперь даже казахстанца Марата. "Что делать?" Я решаю высказаться первой.
- Петр Михайлович, - говорю я, - Не стоит ли выслать мобильный отряд к "восьмерке"? Возможно, мародеры уже оправились от взрыва, и движутся туда. Включим в отряд двух, нет, лучше трех бегунов. Меня, Толю и Сергея...
- Сергей в Безмолвии. Восстанавливает связь с "пятеркой" и, попутно, охотится.
- Разрыв проводов после взрыва?
Все, почему-то, молчат. Вообще, такое бывало редко - телеграфные провода, соединяющие "пятерку" и завод, проложены под землей, и на моей памяти всего трижды взрывы прерывали связь.
- Нет, Ира, - нарушает тишину Марат, - Обрыв связи обнаружили примерно четыре часа назад. Сергей отправился в Безмолвие почти сразу.
- То есть, он был снаружи во время взрыва?!
Снова молчание. К черту слова, все ясно и так.
- И до сих пор не вернулся?
Молчание. Лишь Сырецкий чуть склонил голову.
- Нужно отправляться искать его! Сейчас же!
- В свете рассказанного тобой... - начинает Сырецкий, - В общем, я предполагаю, что цель твоих мародеров, вовсе не "восьмерка". ...Или не только она.
- Им нужны бегуны. - говорю я, и тут же осекаюсь. - Сергей?!
- Возможно. Возможно и то, что "пятерки" больше нет.
Все снова молчат, сочувственно глядя на меня. Идиотское чувство, когда все вокруг знают хоть ненамного, но больше тебя...
Что делать? Разделить мобильный отряд на две части, и половину отправить на поиски Сереги и на разведку, что случилось с "пятеркой", а половину - к "восьмерке", встретить врагов, если они еще не там? Кажется, логично. Остается убедить в этом Сырецкого.
- Петр Михайлович, - начинаю я, - А что, если разделить мобильный отряд и...
- Ира, - перебивает меня Сырецкий, - Какова численность мародеров?
- Меня атаковали человек сто - сто пятьдесят. Я вывела из строя как минимум пятнадцать, да еще и взрыв.... Они были в самом пекле, пусть и под защитой грузовиков. Я думаю, их не больше сотни. Опасность представляет, разве что, их командир - он стоит еще сотни людей.
- Ира, ты меня не поняла. - терпеливо, словно ребенку, объясняет он, - Ты знаешь, сколько ВООБЩЕ было мародеров?
Теперь я понимаю, о чем он.
- Не знаю. - признаю я. - Но вы правы, вряд ли он бросил на меня все свои силы. Тогда тем более нужно срочно выдвигаться к "восьмерке"!
- Нет. Нельзя! Что, если все это - лишь отвлекающий маневр? Чего он хочет?!
- Перетянуть на свою сторону несколько бегунов.
- Бери глобальнее, Ира! Чего он хочет?!
- Остановить войну. Уничтожить Америку. Стать новым повелителем мира!
- Браво! И что ему для этого нужно? Не бегуны, Ира, что еще?
- Ракеты. - убитым голосом шепчу я. - Термоядерные боеголовки, координаты целей, обслуживающий персонал... Завод...
Помоги нам, Господи! Ядерный потенциал завода в руках психа с непомерными амбициями. В руках ненормального бегуна!
Сырецкий поднимается из-за стола, и отходит в угол, прижав к уху телефонную трубку.
- Объявить всеобщую мобилизацию... Возможность нападения на завод... Возможность диверсионной операции... Подготовить мобильный отряд к выступлению, предупредить все внешние посты...
А что, если мародеры и в самом деле шли за мной по пятам? Если они уже здесь, готовятся штурмовать стены завода?
- Толя... - шепчу я ему на ухо, - Пойдем, поищем Сергея.
- Всеобщая мобилизация... - не то размышляет, не то отнекивается он. - Мы нужны здесь, на заводе. Но, с другой стороны...
- Если бы ты потерялся в Безмолвии, мы с Серегой плюнули бы и на завод, и на всех мародеров Безмолвия. Пошли.
Он кивает и поднимается из-за стола. Вслед за ним встает Марат.
- Я с вами.
Мы с Толей переглядываемся. Кажется, он разделяет мои опасения относительно него - кому еще оказаться информатором мародеров, как не бывшему преступнику?
- Нет. - веско говорит Толя. - Останешься здесь. На Катю надежды мало, а во время боя может потребоваться помощь бегуна.
Марат открывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. Кивает, соглашаясь. Катя вообще молчит в сторонке, тихая, словно мышь. Напугана и растеряна - когда была захвачена "тройка", она так и не решилась примкнуть к мобильному отряду, выехавшему на помощь осажденному бункеру.
- Через тридцать минут у северных ворот. - бросает мне Толя, неуловимым движением исчезая в дверном проеме. Я хочу последовать за ним, но меня останавливает гневный окрик Сырецкого.
- Куда собрались?! - яростно кричит он, - В "пятерку"?
- Если потребуется. - спокойно отвечаю я. - Но мы надеемся, что связь прервалась по естественным причинам, напавший на меня отряд мародеров был малочислен, а Никитин лишь контужен взрывом и лежит сейчас где-то в Безмолвии, как когда-то лежала я.
- Я, кажется, вас не отпускал. - уже тише говорит он, но в его глазах я вижу понимание того, что мы с Толей правы.
- Так отпустите. - неожиданно встревает в нашу полусерьезную перебранку Катя. - Если Сергей жив, мы должны спасти его. Узнать, что случилось в бункере.
Сырецкий тяжело вздыхает. Так, словно не отпускает на задание бегуна, а отправляет на войну своего единственного сына.
- Хорошо... Ира, возьми с инструменты - по пути восстановите связь. Если есть с кем связываться, конечно.
Он не был с нами в "тройке", но видел фотографии побоища, устроенного там мародерами и кровавого пиршества собак. Он знает, с чем мы столкнулись в захваченном бункере, и прекрасно понимает, что подобная картина может ждать нас и в "пятерке".
Я киваю и выхожу из кабинета, направляясь в "оружейку" - за инструментами и оружием. Одно плохо - после этого сумасшедшего дня мне даже не дали отдохнуть. Не то, чтобы силы на исходе - бегунам это вообще не грозит, если, как говорил Винни-Пух, "вовремя не подкрепиться", просто устала голова. Мозгу, ведь, тоже требуется отдых, даже если этим отдыхом будет полный кошмаров сон, а другого у меня, надо сказать, не было уже пять лет...