Когда Любовью сердце зажжено,
Она царит, а сердце - в подчиненье,
И верный кров Любви даёт оно
На долгий срок иль краткое мгновенье.
Данте Алигьери. Кн. «Новая жизнь»
XXI/VIII
Сегодня получил письмо от Веры. Точнее черканула пару строчек и прикрепила фотографии. Она с сыном. С моим внуком. Пишет, что его первые слова – английские. Они с мужем боятся говорить на русском при сыне. Он всё сейчас лопочет вслух, и не дай бог ему, американцу, выучить ненужный язык деда. А Вера была отличницей и меня переполняла гордость за дочь, когда, вернувшись из пионерского лагеря, она цитировала Онегина! За лето выучить весь роман по собственной воле… А теперь другие вести – Нику (Никита по-нашему) нужно быть настоящим американцем с пелёнок! Конечно, девочка умная, реализовала себя успешно. Замуж и заграницу. По профессии работает– хореографом (опять успех), после родов быстро восстановилась и места не потеряла. Молодец, хваткая. Когда поздравляла, слышно, акцент уже. 3 года не шутка…
Работа идёт по-прежнему, без сбоев. К октябрю планирую выставиться в ЦДХ, но аренда дери её! Хотя из Союза обещали спонсорство. А там кто знает?
Веточка в ударе, вся работе отдаётся. Вот и славн
21.08 Нет праздника сегодня. Очень жарко. +28. Будет нелегко сидеть с апельсинами на коленях. Уже успела купить рыжую связку на рынке. Столько ос! Чем жарче, тем их больше. И сейчас, пока я еду в троллейбусе, полосатая парочка зудит в салоне и приближается к моему месту. Как вязко в городе! Кажется, кто-то разлил сироп или добротный клейстер. И вот теперь все прилипают. Прилипают пешеходы к нагревшимся асфальтированным улицам, липко сцепились голуби и воробьи в слако-сиропной голубизне небесной и мы, наконец, целым троллейбусом надёжно прилеплены к проводам. Навечно, кажется… Напротив сидит мальчик и, хитро косясь на меня, слизывает потёкшее мороженое. Убиваю осу, легкомысленно замершую на шероховатой апельсиновой корке – искусство требует жертв (как и красота, ну а красота – это великое искусство!) и иногда кровавых. Троллейбус, разомлев до изнеможения, утомлённо подъехал к Смоленке; подхватываюсь и выскальзываю на площадь. Здесь не стоит задерживаться, тем более уже 5 вечера, а Мастер не любит, когда задерживаюсь. До его дома уже рукой подать – он живёт и работает на Арбате. Ему сейчас уже к 60-ти, и только 6 лет назад он переехал сюда – исполнилась давняя мечта… Чудак.
Когда он раскурил трубку и солнце стало тлеть над истёкшими облаками, она вошла в дом. Он увидел её издали, в самом начале улицы. Усмехнулся и покачал головой.
Летний сарафан пронизывали насквозь вечерние лучи, и она шла, позолоченная и светящаяся. Заметив его на балконе, заторопилась, легкой лодочкой заскользила среди толпы к своему пристанищу.
- Достала апельсины? Ну, умница… Я только сегодня заметил, что прошлые уже съела. Чего задержалась? Опять пробки?
- Нет. Но на рынке народу полно, еле-еле выбралась. Да ещё и черные со своим: «Дэвюшка, адин минют!»
- Они подружиться хотели! Ты вон как нарядилась, вся видна. К чему вообще сарафан тебе?
Она досадливо отмахнулась, снимая вторую босоножку. Через узенький коридор виднелась рабочая комната. Он пошёл готовиться и не заметил, с каким любопытством смотрела она вслед, пытаясь различить что-то на холсте, завешенном синей тряпицей. В очередной раз ничего не разобрала и, вздохнув, выключила свет.
Он не спеша и уверенно задрапировал её, положил на колени оранжевые цитрусы, один - под ноги. Проверил свет софита, отключил сотовые и принялся за работу. Она попросила не закрывать окно, и сейчас всё течение вечернего города, вся жизнь сочилась в мастерскую.
Стук каблуков – мерным шорохом гальки прибрежной станет. Вянет пара пионов торговки и запах их слышен сладчайший. Там, под палубой нашей на скрипке играют плакучей, летящие пальцы смычком волны музыки кружат. В лоне огненных стружек лежат сувениры приезжим. И гадалка влечёт Одиссея, сладкозвучной сиреной представши. Слышен тополь уставший, вещающий тихо молитву. Тонкой бритвой лезвийной украдкою сумки пронзают прохожим. И заросший рекламой фонарь ровным светом мерцает что звезда, прилетевшая с высей молочных. Слышен смех дев порочных у новой кофейни раскинувших сети соблазна. Одиноко луна вызревает над крышей, спелым колосом острым трубу поддевая. За соседним окном он её раздевает, возжаждав желаньем извечным.
Так незаметно наступили сумерки, и Мастер завершил очередной сеанс. Панфея настолько замечталась и заслушалась улицей, что некоторое время сидела притихшая, недвижимая. Как маленький зверёк, прислушивалась к доносившемуся шуму и запоминала, казалось, все возгласы, мелодии и шелесты вечернего мегаполиса. Так дети внимательно слушают ещё незнакомую речь, посредством которой им предстоит объясняться всю жизнь.
После кропотливой работы заслезились глаза и, скрывая досаду на возраст, он попросил закапать лекарство. Они вышли на балкон. Мастер сел в качалку, откинулся назад и подставил уставшее лицо её рукам. Ей нравилось, что ему, маститому художнику, так же, как и обычному человеку, требуется помощь. Как любит она прикасаться к заросшим скулам, легким движением повелевая поднять голову ещё выше! А если наклониться, слышен запах мягкого табака c можжевельником, столь почитаемый Мастером.
В эти моменты он чувствовал себя мальчишкой, балансировал на какой-то незримой грани, ощущая близкое тепло её тела; но, как и в прошлый раз, не потерял равновесия, сдержался.
Панфея не собиралась уходить сегодня. Последнее лето они часто подолгу разговаривали после работы. Вот и сейчас, глядя на неё, задумчиво разламывающую апельсинные дольки, ему не сложно было догадаться – опять неудача омрачает её мысли. Говорили они аллюзиями, немного отстраняясь от реальной жизни.
- Ну и что же твоя знакомая? Ты уговорила её вернуться и простить мужа? Они помирились сейчас?
-Я старалась объяснить ей: необходимо научиться прощать, но она не захотела слушать! Ей до сих пор кажется, что он не любит всем сердцем и всё ещё встречается с той, другой женщиной из Китайского дворика.
Мастер затягивается, заглядывает в кофейное небо остывающее, сощурившись, и осторожно говорит:
- Но ведь и я, и ты – мы же с тобой знаем: иногда, ради своей любви приходится учиться жертвовать… Даже курить многие бросают постепенно. Смотри: положим, сегодня я выкурю 6 трубок, на завтра одной меньше, ну а через неделю ты больше не увидишь эту игрушку в зубах!
- Вы сейчас зарекаетесь не курить? – она вскакивает с плетёного стульчика и роняет сочащиеся дольки на кафельную плитку.
- Нет, конечно! Мы же только строим гипотезу. Я имею в виду следующее: подруге не стоит переживать и взращивать плоды от древа ревности. Они горьки и вяжут на вкус. Она должна довериться своему мужчине. Сегодня он найдёт её, вернувшись из Китайского дворика, радостной и неомрачённой, в его душе появится изумление – от чего жена так расцвела? Что он пропустил и не успел разглядеть в ней? Интерес и любопытство – качества, стоящие на женской половине, понимаешь, Вета? Они крепче искуснейшего силка притянут любимого к женщине. И пропадёт та китаянка, усыпанная дешёвой рисовой пудрой! Но все-таки своему искусству успеет научить, и подругу приятно удивят любовные новшества. На то и есть учителя, чтобы помочь нам на пути совершенствования.
-А если он ничего, кроме той не видит?- чуть слышно вздохнула девочка.
Сейчас она повернулась спиной и водит пальцами по оконному стеклу, скользя по отражённой спине Мастера. Панфее кажется, если бы набраться смелости и сказать ему прямо: муж уходит от меня к другой и уже почти не скрывает свои измены,- то Мастер скажет нечто иное, спасительное и надёжное. Он в силах избавить её от боли…
Становится прохладнее, они закрывают балкон. За окнами комнаты забрезжил свет – мастер стелет ей в кабинете, а она ушла на маленькую кухоньку. Сейчас будет небольшой ужин и… спать, крепко спать, завернувшись в персидское покрывало, забыться от обид и мужниной лжи!
I / IX
До сих пор не могу привыкнуть, когда уступают место. В метро утром женщина встала: «Садитесь, пожалуйста!» Господи, как быстро всё летит. Ещё недавно сам вроде места уступал бабушкам и дедушкам, а теперь стал незаметно таким вот …дедом.
Нет, всё совершенно иначе! Девушки, те краснеют, когда я на них, бедняжек смотрю. А моя золотая девочка – нет, наверно, спала и не знала, как я, дурак, просидел у неё до утра. Что же с ней случилось? У неё первый опыт измены, сердечко болит. Но как же повзрослела моя Панфея! Сейчас приходит ко мне женщиной мудрой и сильной. Так и не сознается, что песенка-то о ней поётся! А разве я ей нужен? Да что за чертовщина! Ей только 20.
Она спит и не слышит своего ровного дыхания, не видит себя – невесомую и хрупкую на моём кожаном диване. О, этот редко скрипнет, сам боится потревожить нашу гостью и держит на руках, не веря своему счастью. Два старых кретина! У него артрит, пружины заржавились, а я слепну. Да, и значит конец всему. Мои глаза – моя работа, мой смысл жизни. Кто я без них? Ноль. Nullius. Nemo… Зеро, банкрот! Но есть ещё время, я допишу мою Панфею. Никуда она от меня не исчезнет, не пропадёт!
Моя золотая девочка, ты спишь, и нога твоя соскользнула с простыни; луна играет с тобой и осторожно наматывает серебряное лассо вокруг щиколотки, дрожит мерцающей кисточкой на твоих веках, скользит жадной змейкой к сомкнутым губам и пьёт дыхание так часто! Она, белесая ведьма, как и я, знает, что только раз в столетие рождается истинная Женщина. И ты родилась вместе с нашей Панфеей на холсте!
Мы любим тебя с последней силой, и нет пути назад, от тебя! Луч скользит по руке полусжатой, и я, вслед за ним вожу губами по линиям годов твоих будущих. Целую и плачу в теплую ладонь, Панфея! Ты вздрагиваешь во снах и отталкиваешь меня. Правильно делаешь, девочка милая! Гони старого полуслепого прочь от себя, иначе я не сдержусь такой ночью, и познаешь мужчину сильного и любящего только тебя! Люби-----------
09.09. Он ушёл три дня назад. Прямо в дождь ушёл без зонта. Я разбила стекло и закричала с мокрого подоконника ему вслед. «Идиотка, я всё равно не вернусь!!!» - это сказал мой любимый, минуя детскую площадку. Он даже не обернулся. Я хотела прыгнуть, но соседский Володя с таким любопытством смотрел оттуда, снизу: «Здравствуйте, тётя Света». Мне стало стыдно. Как нелепо стоять в оконном проёме под тёплым дождём бабьего лета на скользком подоконнике в осколках. Здесь нет моего счастья, значит это не мой дом! Пусть ветер, дождь и кленовые листья воруют всё, что тут осталось.
Медленно, не помня себя, спустилась она с подоконника. Внимательно, будто впервые здесь оказалась, прошлась взглядом по всей комнате. У самых ног - разбитые черепки от глиняного горшка. Среди комьев земли хрупко белели тонко раскинутые беспомощные корни сломанного растения. Нет, не было распахнутого шкафа и бёчевок, обрывков упаковочной бумаги с другим выездным мусором. Он уже давно, загодя перевёз свои вещи. В соседней комнате работал телевизор, и кто-то пел оцифрованным, мёртво идеальным голосом. Она села на корточки и принялась машинально убирать осколки и черепки. В голове эхом отражались бессмысленные непонятные слова песни…
Платье промокло, да и не чувствовала она дождевые капли, моросящие по согнутой спине.
Когда я позвонил, то после её торопливого: «Да, слушаю», муж швырнул трубку и пошли частые гудки.
Когда я увидел в окне зияющую дыру с деревянным раменным перекрестьем, мне стало плохо.
Когда я увидел её, скорчившуюся на коленях, то потерял ощущение времени. За ней трепыхались мокрые занавески, словно тяжёлые тюлевые крылья. Вся промокла до нитки и не видит ничего вокруг. Пальцами перебирает землю и стёкла. Почему–то в голове неуместное сейчас воспоминание о мальчике, силящемся сложить изо льда слово «счастье».
Я поднял её и прижался к ней. Она смотрела через меня в пустоту, а из глаз лились слёзы. Ветер расхлестал прядки влажных волос и с них тоже текли слезинки. Я почувствовал, как её тело дрожит, и слышал хриплое, порывистое дыхание загнанного зверька. Она была где-то далеко сейчас и ничего не понимала.
Когда я обнял и согрел её, когда я целовал дрожащие, кривящиеся губы, то понял, наконец, самое важное - Люблю.
Мастер закрыл входную дверь от сквозняка. В ванной он стянул холодное платьишко и только тогда увидел пораненные колени и иссеченные руки Панфеи. Она сидела тихая и маленькая на деревянной доске, а он, стиснув зубы от бессильного приступа бешенства, промывал ранки. Когда начал растирать водкой, она пришла в себя. Дёрнулась от острой боли и уронила махровое полотенце с плеч.
- У подруги ничего не получилось, да? – ласково, как только мог ласково, спросил Мастер.- Муж оказался глупым и потерял сегодня самое ценное сокровище своё! Свою хрупкую звёздочку маленькую… А она не сумела удержаться одна на высоком небосклоне и собралась падать, в дребезги разбиться, глупая звёздочка!
В нос ударил крепкий, иссушающий дух спирта и она захлебнулась вдохом, закашлялась. Мастер немного отстранился и дал время отдышаться.
- А я и не помню, как ты пришёл.
- Дверь не заперта снаружи. Я так…- отвернулся и закрутил пробку. Голос дрожал, не мог он говорить спокойно. Сейчас, в этой маленькой ванной комнате, оживляя её, он был счастлив и несчастен одновременно.
Лилась вода, и она не расслышала слов. Ей казалось, что, наконец, настал тот момент, которого долго дожидалась. Не о покинувшем думала она, а ждала слов Мастера. Он пришёл к ней и спас. С этой секунды всё должно измениться.
Панфея провела мокрым пальцем по его плечу, поднялась до шеи и прижалась к спине. Он вздрогнул от неожиданности. Она делала это не раз - там, на арбатском балконе скользила пальцами по отражению. Но сейчас она целовала его затылок, зарываясь носом в поседевшие волосы и вдыхая давно полюбившийся запах тлеющего табака с можжевельником. Мастер стиснул в оцепенении горлышко, и бутылка мягко хрустнула, впиваясь в сильную ладонь. Развернулся, не в силах сдержаться более, крепко схватил стан, прижал к себе и распахнул нежные губы Панфеи. Целовал и ласкал замёрзшие маленькие груди, хрупкую шею и мягкую кожу скул. Она гибкими руками привлекла его и освободила плечи от льняного плена рубашки. Ткань тихо треснула на нём и рванулась хрустящей полоской враскось. Она потянулась к нему навстречу и обняла мёртвой хваткой ног.
На них лилась вода, пахло кровью и водкой, ей было 20, а ему 58, от неё час назад ушёл муж, а он 5 лет как овдовел, но всё это не имело смысла.
21.10. Когда я просыпаюсь, то, кажется, весь мир приходит в нашу спальню поприветствовать нас. Сочное осеннее солнце янтарём лучится сквозь коричневые шторы. Через узкую щёлочку до дивана пробегает острый лучик и начинает щекотать его кожаные бока. Старый ворчун не выдерживает и начинает спросонок поскрипывать проржавленными пружинами. За окном слышен нарастающий прибой морской – просыпается Арбат и начинается новый день. Поёживаясь от холода, я пробираюсь на кухню. Но мой Возлюбленный встаёт раньше меня. Сонная, целую его и тянусь за чашкой чая, которую он прячет за спиной. Он намного выше меня, поэтому я встаю к нему на тапочки и тыкаюсь в подбородок. Так начинается мой день. «Панфея с тремя апельсинами» дописана и ждёт своего выставочного дебюта. Прошлое отступило от нас и больше не властно над нами. Сейчас мы так необычно счаст----------------------
XXII/X. Папа, привет. У нас всё хорошо. Ники определили приличную гувернантку. По бизнесу у меня и мужа есть продвижения. Ты писал о своей новой protg. Ты взрослый и самостоятельный человек. Устраивать свою жизнь необходимо. Я тебя понимаю. Мы рады за твой успех, несмотря на возраст (прости).
Сколько планируешь заработать на новой выставке? Судя по твоему письму, она должна принести хорошую сумму. К сожалению, времени в обрез. Успеха, целуем.
P/S. Где она прописана? Ты же ведь не потеряешь голову и не женишься на молодой девчонке? Да, совсем забыла. Ты пригласил меня опять, но пойми (да ты всё это понимаешь и так) у нас очень много дел, всё время расписано до New Year. Прости, не сможем. Вера.
2006-06-12 (светлой памяти моего единственного Мастера Егора Николаевича).