Жил когда-то давно, привратник, каждое утро он одевал малиновую, расшитую золотом ливрею и шел на работу, где целый день, открывал и закрывал тяжелые городские ворота, пропуская в веселый праздничный город, нарядные повозки, торжественные экипажи и роскошные золотые кареты. Город играл и веселился, в беззаботном вечном празднике, и смех, и музыка, и огни, и танцы, в пестром хороводе балов и маскарадов. Кареты и экипажи вихрем проносились, унося в этот праздник нарядных красавиц с их статными кавалерами и грациозные лошади высекая звонкими подковами искры из мостовой, пролетали мимо, и только легкие ароматы изысканных духов и табачный дым благородных сигар еще некоторое время витали в воздухе, но и они, вскоре уносились проч. Ни кто не помнил что бы хоть на миг, какая-нибудь из карет сбавила ход, или какой-нибудь экипаж притормозил, или повозка задержалась - привратник знал свое дело и, тяжелые ворота, нехотя, тяжело и со скрипом, крехтя и вздыхая открывались и затворялись всегда вовримя, не задерживая гостей и жителей города. Так было всегда.
Привратник трудился честно, и горожане уважая его труд, искрене были ему благодарны. При встрече, почтенные господа приподнимали свои шляпы приветствуя его, их пышные дамы здоровались легким поклоном ангельских головок, а модные молодые кавалеры с веселыми нарядными барышнями любезно улыбались ему. Когда в городе были торжества или праздники жители угощали трудолюбивого привратника домашним вином, фруктами и вкусной выпечкой, а на Рождество на его столе всегда был жирный гусь от мерии городка и бутыль "Монастырского вина" от местной церкви.
Но годы шли, работа для Привратника становилась все тяжелее, силы постепенно уходили и, недуги с хворями все чаще навещали его. Уже не молодой привратник трудился не обращая внимания на усталости и день за днем, шел к городским воротам и делал свою нужную работу - отворялл и затворял ворота города, и в дождь, и в снег, и в жару, и в холод.
Вечером усталый он шел домой, в крохотную каморку в старой угловой башне, аккуратно вешал на одинокий гвоздь малиновую ливрею, зажигал лучину и растапливал крохотный очаг, потом выпив кружку яблочного вина и закусив ломтем ржаного хлеба с куском желтоватой брынзы, долго молча сидел на краешке стула и глядя на огонь, что-то вспоминая или размышляя о чем-то. Когда хворост прогорал, и пламя медленно затухало, он ложился на выцветший соломенный тюфяк, накрывался старым шерстяным одеялом и тихо засыпал до утра, что бы на следующий день все повторить снова.
Время шло и старость обкрадывая старика брала все больше и больше. Сил оставалось все меньше, и вот однажды их осталось как мало, что он не смог сдвинуть створ кованных ворот, и тогда Старик-привратник заплакал, от того что,в один миг он вдруг стал никому ненужен. А экипажи все проносились, и городской праздник все гремел, и музыканты играли, и скамарохи шутили, и народ веселился, но старику в малиновой расшитой золотом ливрее уже хотелось только одного - покоя.
Когда привратник умер, его похоронили на городском кладбище. Похороны были скромными, и народу было немного - родственников у привратника не было, а друзья покинули этот мир раньше него. Все кто пришли попрощаться, тихо сморкались в платки и искренне утирали слезы, по тому, что человеком привратник был честным, скромным и добрым. Похоронили его, как и положено городскому привратнику, в сосновом гробу и в малиновой с золотом ливрее, за счет мерии и церкви отслужили панехиду. Могилу вырыли недалеко от кладбищенского входа, у ограды, в тени старой разлапистой ивы, так что и после смерти, он оставался на своем посту, только теперь у ворот кладбищенских.
Иногда ветер, утомленный шумом городских улиц залетая отдыхнуть от суеты среди тишины могил, задевал железные ворота церковного погоста и они отзывались тихим скрипом, так похожим на старческим стон, напоминая нечаянному прохожему о неминуемом конце земного пути.
Спустя некоторое время, городские ворота сняли и увезли, чтобы они не мешали проезду, а еще по тому, что открывать и закрывать их теперь, было некому.