Яна быстро забежала в комнату, резко захлопнула дверь за спиной и повернулась ко мне. Серые глаза ее блестели негодованием, я испуганно встала из-за стола.
- Ты видела нас? – вдруг шепотом спросила она.
- Да, - отрицать было бесполезно.
- Зачем, Инна?
- Сядь, сядь, пожалуйста, и успокойся. Этого больше не повторится, я обещаю тебе.
- Как я могу тебе верить? – она все же присела на край стула, потом вновь встала. – Ты можешь доказать?
- Но как?
- Да, все козыри в твоих руках.
Через полчаса я зашла на кухню – Яна сидела у окна, словно бы ждала его. Но он не приходил. Он избегал моего присутствия, я же стремилась увидеть его хоть мельком. Я случайно задела полуоткрытый ящик, она повернулась, очнувшись от мыслей, и уже спокойно произнесла:
- Я не хотела обижать тебя.
- Брось, Яна, я не обиделась, - я села подле нее и тоже посмотрела в окно.
- Яблони распускаются, - задумчиво сказала она.
- Ты ждешь его, но напрасно. Он не придет.
- Я знаю. Я знаю, что нет.
- Зачем тогда ты ждешь его?
- Я не жду! Ты выдумываешь!
- Почему ты скрываешь это от меня?
- Инна, - вдруг серьезно произнесла она, - мне скрывать нечего.
Вечером я не ждала ее, но Яна все же пришла. Она не стала проходить, и стоя на пороге, вдруг наклонилась и прошептала:
- Ты мне обещала.
- Ты идешь к нему? – в голос спросила я.
Она не ответила, зло захлопнула за собой дверь и ушла к нему. Двадцать минут тянулись несоизмеримо долго. Я сидела словно бы спокойной, но сердце стучало бешено, и взгляд тянулся к часам. Двадцать минут. Почти бесконечность. В восемь пятнадцать я осторожно протянула руку к лежащему шарфу и дотронулась шелковой ткани. Потом вновь бросила взгляд на часы. Если бы можно было ускорить время, я бы сделала это. Но как я хотела убыстрить его ход, так же отчаянно я хотела его остановить. В тот самый момент, когда они еще не были знакомы – и избежать их знакомства. Я решилась, повязала шарф вокруг шеи, накинула куртку. Но, уже у двери, я остановилась и обернулась. Они уже встретились, должно быть, и теперь он берет ее за руку. Я отдала бы все, если бы ее рука была моей.
Вечер окрасил аллеи темным цветом, и они были пустынны. Оттого каждый шаг отзвуком ложился на тропинку, словно бы отражаясь от деревьев. Ощущение тревоги смешивалось с враждебностью, придавая знакомым фигурам парка устрашающие черты. Я шла вперед и вперед, не зная, что ждет меня за углом и стараясь всмотреться в черноту, чтобы успеть защитить себя от предстоящей опасности. Мнимыми врагами моими были они – Яна и Игорь. Но настоящим врагом была я сама. Вдруг впереди я услышала шорох – прислонилась, стараясь не дышать, к спинке скамейки. Они медленно шли по той же тропинке, на которой стояла я, но они не замечали меня. Он держал ее руку – я отвернулась на секунду. Потом он вдруг остановился, притянул ее к себе и поцеловал ее губы. Единственный фонарь безмолвно освещал их. Я в оцепенении опустилась на скамью. В глазах потемнело. Невыносимо было смотреть их свидание, невыносимо терпеть молчаливо. Прочь, прочь, прочь от ужасной картины.
Зайдя в дом, я в полной темноте опустилась у двери на пол. Но стоило мне закрыть глаза, как его предательство вновь яркими красками пылало передо мной. Я не могла простить, как легко и быстро он словно отрекся от меня, как грубо расчертил границы – и я была за ними. Я стояла за полосой света, в который он пустил всех, кроме меня. Резкий звонок разразил тишину. Я отскочила от двери, словно за ней стояло сущее зло. Звонок повторился. Дрожащими пальцами я дотронулась ручки – дверь скрипнула и легко отперлась, освобождая вход. Игорь резко зажег свет, так что я на секунду прищурилась, и так же резко спросил:
- Где мама?
- Что ты делаешь здесь? – шепотом спросила я, привыкая к свету. Его лицо, такое знакомое и родное, было теперь так близко, что стоило мне протянуть руку, и я могла бы коснуться его.
- Это ведь и мой дом, - так же зло произнес он. Потом прошел дальше в комнату и сел на кресло.
- Ее нет, они уехали еще вчера.
- Ты не сказала.
- Ты не спросил, - я остановилась позади него, так и не решившись подойти.
- Как ты? – он вдруг повернулся, и посмотрел на меня. Потом, не отрывая взгляда, встал и оказался слишком близко. Я отвернулась, стараясь побороть воспоминания и чувства, связанные с ними, и с трудом выговорила:
- Хорошо.
- Мы давно не виделись, и я беспокоюсь за тебя, - он легко повернул меня за руку. Я задрожала и испуганно подняла глаза:
- Не нужно этого делать.
- Да, прости, - он убрал руку и отвернулся. Потом тяжело вздохнул: - Я пойду.
- Игорь! – испугавшись, что он уйдет сейчас, и возможно, еще долгие два года я не увижу его, я решилась. Хуже уже не могло быть, и пусть он осудит, пусть не поймет, но я не могла молчать. – Я скучаю.
- Я тоже, - повернулся он.
Уступив своим желаниям, я поднялась на цыпочки, и легко коснулась его губ. Он не отстранился, только удивленно посмотрел на меня. Я подняла руки, обняв его шею, и приближая к себе, не желая сдерживаться. Он смотрел, не отрываясь, и потом вдруг приподнял меня, окружив руками, и сильно прижал мои губы. Я обняла его крепче, и лишь безумней целовала. Вдруг он опомнился и резко разомкнул объятия.
- Что ты хочешь? И что ты мучаешь нас? – воскликнула я в отчаянии.
- Ты сама все прекрасно знаешь. И не говори мне, что не можешь сдержаться, - он провел рукой по волосам, и все еще прерывисто дыша, продолжил: - Ты можешь остаться равнодушной, ты должна. Я прошу тебя.
- Но, пожалуйста, не пропадай опять, - взмолилась я.
- Инна, мы должны быть наказаны. И это наказание – разлука.
Он умел наказывать. Это была первая встреча за два года – я не встречалась с ним, не слышала его голоса, и лишь иногда удостаивалась возможности издалека посмотреть на него. Я безумно скучала, и мне порой казалось, если я не буду следить за ним, то окончательно сойду с ума. Он встречался с Яной почти каждый день – и так же часто я наблюдала за ним. Когда два года назад он вдруг уехал, ничего не сказав, как преступник, осенней ночью, я одна понимала все. Мне казалось тогда, что он просто боится собственных чувств, и пройдет немного времени, он вновь вернется, и мы станем такими же, как прежде. Но он не возвращался – втайне от меня он встречался с родителями, звонил им, когда меня не было дома, и лишь иногда спрашивал их обо мне. Игорь умел наказывать.
- Ты снова следила за нами? – без приветствий спросила Яна следующим днем, когда мы встретились с ней в городе. Я промолчала. – Я пытаюсь понять тебя, но не могу.
- Знаю, - не глядя на нее, произнесла я. Она вдруг обошла меня, преграждая дальнейший путь:
- Инна, мне очень жаль.
Ее слова еще долго звучали внутри, словно кто-то нашептывал их мне, не давая забыть. Знала ли она о нашей вчерашней встречи, о том, что он сам пришел ко мне? И, если бы знала, она не стала бы так говорить. Значит, он не сказал ей. Значит, у нас с ним появилась общая тайна. Осознание этого и ранило, и в то же время приносило какое-то непонятное чувство гордости, смутного удовлетворения, и мне было стыдно за это. Я корила себя за то, что не сдержалась – как не сдерживалась, впрочем, никогда. Я не умела владеть своими эмоциями, и в этом мы с ним были похожи. Но еще сильней я винила Ее – ту, которая разрушила мой хрупкий мир своим появлением, ту, что внесла неясность и сумбур в наши с ним отношения, ту, которой я завидовала. Ей даже не пришлось прикладывать усилий – все получилось само собой. И я ненавидела ее за это. За то, как естественно она держалась, как искренне горевала за мои муки, как по-настоящему сердилась и тут же просила прощения, как легко целовала его, чуть смущаясь, как нежно смотрела, как долго ждала, как не понимала моего состояния. И Яна действительно не понимала – она лишь качала головой, сочувствуя мне, и мне не в чем было ее упрекнуть. Но, как это всегда бывает, мы совершаем ужасные поступки и виним в этом тех, кто менее всего к ним причастен. И я винила ее. В том, что я скучала по нему, в том, что прогнала его в тот вечер, в том, что соблазняла его, что следила за ними, что лгала ей. Я хотела бы думать, что корю себя – но лишь для самой себя я прикрывала тайные желания. Я хотела, чтобы она исчезла – растворилась, не появилась никогда, и он никогда не знал бы ее, не знал моей соперницы.
Теперь я была уверена – он не придет. Игорь всегда был сдерживаем какими-то мне непонятными условностями, но лишь теперь они окончательно взяли над ним верх. Тогда все было иначе. Тогда мы жили вместе, и, казалось, никто и ничто не могло нас разлучить. Он был первым, кого я помнила всегда, после матери, кого любила и ждала сильней, кого обожала. Он был старше всего на три года – но, сколько я себя помню, он всегда заботился обо мне, и приходил на помощь. Мы росли так дружно, что все лишь удивлялись – как мы понимали друг друга. Он был моим братом, он был моим другом, он был моим любовником. Не знаю, понимали ли мы, что делаем, но мы и не пытались оправдать этого. И запретная любовь явилась нам во всем своем ужасающем великолепии. Мораль и традиции, устои и грехи – все обрушилось на нас мгновенно. И лишь сильней повлекло за собой. Риск сводил с ума, но был оправдан – оправдан любовью. И было уже поздно что-то исправлять, и все было предначертано. Так думала я тогда. Я верила в судьбу, но судьба решала за меня.
Игорь долго ходил по комнате, пытаясь сосредоточиться, и словно не замечая меня. Но я знала, что все это лишь очередная маска – одна из тех сотен, которые он носил с детства, с тех самых пор, когда говорил матери, что рад, а сам проклинал все на свете. С тех пор, как холодно здоровался с теми ребятами, которых хотел растерзать. С тех пор, как дружески улыбался мне с утра, после ночных страстных поцелуев. Я знала его наизусть, изучив каждую деталь его характера.
- Значит, ты не сказала ей? – излишне громко произнес он. Я вздрогнула от неожиданности и посмотрела на него:
- Зачем мне это делать?
- Хорошо, что ты все понимаешь, - он помедлил. - Это больше не повторится, Инна. Я тебе обещаю.
- Пообещай это ей, - я отвернулась.
- Но я хочу попросить тебя. Не знаю, как еще мне сказать тебе – я убеждал, я уговаривал, я приказывал, я угрожал. Но ты не слушаешь, - он осторожно присел на край стула. - Пожалуйста, оставь это.
- О чем ты?
- Ты знаешь, о чем я! – он вдруг резко вскочил и зашагал по комнате. – Зачем ты лжешь?
- А разве не ты только что просил меня об этом? – усмехнулась я.
- Я не могу говорить с тобой, ты обманываешь саму себя, и заставляешь меня верить этому.
- Брось, Игорь, - решимость вдруг вспыхнула во мне ярким огнем, я подошла ближе, - ты тоже лжешь. Мы с тобой похожи. И даже больше, чем ты думаешь.
- Инна, повторяю, все кончено.
- Нет, Игорь, все только начинается, - прошептала я и резко притянула его к себе. Он неожиданно уступил, и ответил на мой поцелуй.
- Хватит! – он вдруг вырвался из моих объятий, отскочил, словно от огня, и бросился прочь.
Я старалась не думать о нем, старалась заглушить боль измены – ведь он изменил мне, изменил уже тем, что так яростно вырвался, что так отчаянно сопротивлялся. И все же горечь захватила меня. Ночью, когда кошмарные сновидения посещают спящих, а тех, кто лежит в бессоннице, посещают кошмары наяву, все казалось мне враждебным. Занавеска, легко приподнимающаяся от ветра, внезапный стук дождя в окно, мерный бой настенных часов, тихое шуршание одеяла. Все было против меня, все было с ними. Ей ничего не было страшно, но если она пугалась, он мог успокоить ее. Так, как успокаивал меня, когда я была маленькой. Мне же оставалась теперь лишь зависть. И чем темнее было за окном, чем сильнее завывал сумеречный ветер, тем отчаяннее становился мой страх, и тем отчаяннее становилась моя ненависть. Просто так, безотчетно – разумом понимая, что никто ни в чем не виноват, я винила их во всем.
А она продолжала приходить ко мне, невинное дитя, и рассказывала и осекалась, и говорила вновь. Как он нежен, учтив и мил. Я терпела ее рассказы, потому что больше не могла следить за ними. Это было выше моих сил. Видеть, как любимый твой улыбается другой, целует другую, ласкает другую – и не сметь противостоять. Мне казалось, я схожу с ума, запирая себя в своем одиночестве, не отвечая на ее звонки и не желая ее видеть. Яна беспокоилась, и мне приходилось выдумывать сотни причин, чтобы отказаться от ее общества. Одна ложь всегда рождает следующую. А мы с ним лгали всем, лгали всегда. Только теперь он оставил меня наедине с этим обманом, предпочитая бегство. Мне же бежать было некуда. Постепенно горькое одиночество уговорило меня поддаться искушению – я вновь оказалась вблизи их свидания. Дыхание перехватывало, сердце колотилось, как бешеное, в глазах метались искры – но разум твердил, что так я потеряю все. Игоря, потому что он не простит мне вмешательства; подругу, потому что Яна откажется от меня, узнав о моем грехе; и саму себя, потому что, озвучив правду, приходиться ее принимать. И я сбежала. Как раненый хищник прячется в своей смрадной берлоге, так и я хотела укрыться в своем пустом доме. Но даже родной приют не успокоил меня. Стены наступали, потолок опускался вниз, и тени из темных углов пророчили страшные наказания – все обвиняло меня, все жаждало моей гибели.
Я боялась потерять его, но еще сильней я боялась, что Игорь уже отказался от меня, уже предпочел ее, и я оставалась пустым эхом прошлой жизни, не выражавшим ничего. Мне было жаль себя, но еще сильнее мне было жаль Яну – ведь она не знала моих чувств, не знала наших отношений. Мы лгали ей, как лгали и самим себе.
В тот вечер я не могла найти покоя – если раньше, утомленная, я все же обретала ненадежный приют в своих недолгих снах и самых темных углах дома, то теперь ничто не спасало меня. Какой-то отдаленный голос шептал мне, что так я наказана Богом за свои грехи и обязана терпеть муки искупления. Яна – вот ангел чистоты и невинности, который страдает из-за меня, хотя не виновен ни в чем. Всем воздастся за грехи их. Я с яростью отбросила прочь бокал с остатками вина. Хрусталь звоном обрушился о стену и мелодично опустился на пол. Несправедливым образом страдания доставались лишь мне, а Игорь, соблазнивший меня, так легко отрекся от предначертанных ему мук. Я не могла поверить этому странному голосу, а он лишь уверенней твердил мне о предстоящем наказании и искуплении вины. Но вина лежала и на нем, моем кровном брате, моем призрачном любовнике. И если Бог, при всей своей власти, не мог наказать его, то это должна была сделать я.
Я бросилась на улицу, и сырой темный воздух лишь обжигал мои разгоряченные плечи, тревожил холодом пылающие щеки, слепил глаза ледяным ветром. Но я не замечала ничего – обезумевшая, я бежала по дождливым тротуарам, ведомая единственным желанием найти его, и наказать. Запыхавшись, я остановилась перед дверью его квартиры и резко ударила по звонку.
- Инна? – тихо проговорил он, выпуская меня внутрь.
Я молчала, зачарованная его красотой и бессильная что-либо сделать. Впервые решимость и ярость покинули меня, уступив место забытым желаниям и чувствам. Я готова была поверить, что в его светлых голубых глазах по-прежнему живет любовь ко мне, что он все еще желает меня, а Яна, хоть и значила для него что-то, но выбирал он меня. И наказывать я должна была ее, а не Игоря, она, как соперница моя и разлучница, должна была понести наказание за все наши с ним грехи. Я схватила его безвольную руку, и бросилась вглубь квартиры, увлекая его за собой. В комнате я с силой, неведомой мне, почти швырнула его на кровать – Игорь недоуменно поднялся и сел, глаза его смотрели удивленно, и любопытство пересиливало разум. Вдруг неизвестный ритм подхватил меня, увлекая за собой, я отдавалась ему, уступая, и танец, непонятный и чарующий своей красотой, завладел моим существом. Мысли покинули меня, осталось лишь единственное желание – танцевать бесконечно, пока играет эта музыка в сознании, пока он внимает моему танцу, заколдованный его странной прелестью, пока стучит в сердце ритм. Я упала на колени, извиваясь в смутных позах, волосы падали на лицо, и свет тускнел в глазах. А музыка, сумасшедшая и быстрая, все играла во мне, заставляя уставшее тело поддаваться своей мелодии. Наконец, обессиленная, я упала к его ногам, а он, остающийся во власти страстного танца, казалось, не шевелился, все еще видел мои резкие движения и мои пылающие огнем глаза.
- Инна, что это значит? – спросил он, наконец. Я приподняла голову и посмотрела на него. Очарование длилось недолго, и теперь Игорь в недоумении отворачивался от моего взгляда.
- Тебе не понравилось?
- Дело не в этом, - быстро ответил он. - Это было так великолепно, так исполнено страсти. Но я не могу понять, что стало причиной.
- Зачем ты все усложняешь? – я встала и подошла к окну.
- Усложняю? – зазвенел его голос в гневе. – Разве я все усложняю? Зачем ты опять пришла, Инна? Что тебе нужно здесь?
- Ты постоянно задаешь ненужные вопросы, Игорь! – я резко повернулась. – Ведь ты сам знаешь, зачем я пришла.
- Ты сошла с ума, - горько констатировал он и вышел из комнаты.
Постепенно мне стало казаться, что он прав. Что, как не безумие, заставило меня бежать почти раздетой через кварталы, что заставило танцевать для него этот странный танец, что владело мной, когда я каждый раз целовала его, запрещая себе это? И самое страшное, самое мрачное – он знал. Знал, что я схожу с ума по одному его желанию, от одного его взгляда – как бы ни старалась я подавить эти банальные страсти. И в успокоение мне, хотя и недолгое, я знала так же, что и Игорь неспокоен, а мучим такими же горестями, как и я. Он разделял нас – как только увидел Яну, предательницу мою – он уехал из дома, сбежал, словно преступник, из нашей обители. А вместе с тем Яна – небесное дитя, милое и почти совершенное, невиновное ни в чем, но причастное ко всему – Яна не знала. Почти смертельным усилием мне приходилось сдерживать себя от раскрытия правды – как свободна была бы я, рассказав ей все. Не правда ли, что, доверяя другим страшные тайны, мы всего лишь освобождаем себя от тяжкого груза, выпускаем на волю беса, которого не знаем, как приручить? Страдала я, страдал он, и только Яна жила в прелестном своем мире, окруженная неизвестностью. Иногда мне мерещилось, что она счастлива в этом изгнании, добровольном неведении – и тогда я ненавидела ее еще больше. Порой мне казалось, что ей известно все – и раскаяние смутной тенью пробегало по моему сердцу – но она обращала ко мне свой ясный взор, и видение исчезало. Прежняя, спокойная и рассудительная Яна была передо мной. Тревога ее за меня казалась мне искренней, но бессонными ночами я искала в ее добродетели страшные тайны прошлого или будущего, какие-то мрачные стороны жизни. Я изводила себя поисками в этом совершенстве изъянов, но даже изъяны ее были совершенны.
Она не была идеальна и добра ко всем, ее часто беспокоили внутренние войны, словно сердце знало то, что разуму оставалось неизвестным. Ее плохое настроение приводило меня в бешенство – так, словно вместе с ней страдало все вокруг, и темные тучи закрывали светившее солнце. Яна могла одним словом заставить гнить мою душу – укоры, что твердила мне совесть, не шли в сравнение с теми внезапными фразами, что она бросала. Нет, она определенно не знала об Игоре. Но разве совершенству не известно все? Абсолютно все? Возможно, не догадываясь сама, она чувствовала, и эти неясные (или ясные?) чувства делали ее осторожной. Иногда я хотела уничтожить ее – именно уничтожить, не встречать никогда, оставить на необитаемом острове, заставить исчезнуть. Или повернуть время вспять: Игорь, который когда-то так любил меня, был бы вновь со мною. Яна – ангел или демон, не ведающий своих чар, превратил мой мир в жалкое подобие ада. Иногда мне было жаль ее, такую ранимую, такую несчастную, окруженную падшими душами. Я играла с огнем – каждый раз, внимательно изучая ее лицо, я сжимала губы, чтобы не выдать тайны своей, не винить себя потом, что легко сдалась.
Но была еще одна причина, почему я не хотела говорить ей истины. Я должна была как-то спрятаться от нее, хоть ненадолго, но найти успокоение в осознании важности секрета, которого Яна не знала. Или не показывала, что знала. Оградить остатки своего разрушенного мира от ее ясных серых глаз. Или заснуть среди дымящихся развалин и никогда не просыпаться, а только видеть чудные сны, когда Игорь был еще рядом, и мир не знал о ней. Иногда, однако, мне казалось, что она совершенно обыкновенна, что страсть, которую отняли у меня, застила мне глаза и приказала искать виновницу. Но мираж исчезал – и полу-ангел, полу-бес загадочно улыбался мне, не говоря ни слова. Она любила молчать, редко рассказывала об Игоре, словно заботилась о спокойствии моем – но я ведь знала, что каждый день он навещает ее.
Сумрачными апрельскими ночами я рисовала себе их свидания – так ярко, как помнила каждый его шаг навстречу ей, и каждый их шаг вместе. Он брал ее руку – как ненавидела я его привычки! – и они медленно шли по алее, легкий ветер ласкал ее волосы, она чуть наклоняла голову. Потом поправляла шарф, не выпуская его руки. Их маршрут – до пруда, на скамейки, обратно до ее подъезда, до входной двери, и томные взгляды через окно – я изучила его до деталей. И как мило кидала камушки в воду, спугивая прелестных уток – а Игорь умилялся ее непосредственности, ее непринужденности, легкости, естественности. Я пыталась сравнить себя – мы бегали на этот самый пруд, и Игорь швырял камушки в воду, поднимая водопад брызг. Я кричала – от холодных капель, от жалости к птицам, которых он не раз подбивал – и он хватал мою руку, мы бежали прочь, к аллеям. Прохожие дивились нам, нашей первой, чистой, детской любви. Запретной любви. Мы также кружились у скамеек, и я сердилась, когда он рвал тюльпаны – Яна обожала тюльпаны, и украдкой собирала себе букеты, пока Игорь восхищенно, словно бы укоряя, смотрел на нее. Но он не укорял – только мне доставались его укоры. Он любовался ей, ее милыми, невинными шалостями. Мы лазили по крышам, ходили по старому сухому мостику, бегали наперегонки и прятались от родителей – она боялась высоты, старый мост обрушился в воду, и на его месте воздвигли новый стальной переход, они ходили в кино, сидели в парке и смотрели в небо. Все было иначе, и все было похоже.
И, тем не менее, ненавидящая ее, я возвращалась к ней – никому не устоять пред совершенством. Я посещала Яну чаще, чем его – чтобы лишний раз убедиться, что она не догадывается ни о чем, но знает все. Она часто ругала его, говорила, что не верит, что они с ним похожи – как Игорь ласков, но вместе с тем чужд. Я улыбалась про себя. Бедное, совершенное дитя подсознательно так же корило себя за разрушение устоявшегося мира, но слишком боялось расставаний, чтобы что-то менять. Яна надеялась на Игоря, что если когда-нибудь он разлюбит ее – разлюбит, как горько это слово! – то непременно скажет ей, они расстанутся легко и просто, без обид и ненависти. Я хотела ответить ей, что легко расстаться невозможно, если она любит его. Она отмахивалась, как от огня, от моих простых и знакомых слов, и тогда сердце мое сжималось лишь сильней, ведь она любила его. Не признаваясь себе, я все же восхищалась ей с той же неведомой силой, как и ненавидела ее. Простая, изящная и вместе с тем такая близкая, что можно было прикоснуться. Всепрощающая и все понимающая. Резкая и мстительная.
Что оставалось мне? Лишь отблески уходящего солнца – рассказы, сетования, улыбки. И миг, когда вновь, за долгие, бесконечные, мучительные дни и недели я увидела его. Игорь прошел в комнату, не удостаивая меня и взглядом, меж тем как я – банальный мир! – следила восторженно за каждым его движением и жестом, блеском ясных глаз, полуоткрытыми губами. Стекло звенело в моих руках, оцепеневшее от тишины – а я улыбалась своему вновь возникшему любовнику. Зная все его уловки и каждую мелочь его обыкновенного поведения, я различила средь этой нарочитой отчужденности все ту же робость, и все то же смущение. Сколько бы времени не минуло, Игорь не мог стать равнодушным ко мне. Пересиливая себя, он смотрел, не отрываясь, на свою новую богиню, а Яна опускала глаза, тяжело молчала и нервно теребила край покрывала.
Я была перед ними – казалось бы, момент истины должен был наступить, должна была разыграться драма, но только тонкие струны скрипки играли в отдалении. Я пыталась соединить их – совершенство мое и любовь мою – но видела каждого в отдельности. Яна, словно поддавшись впервые нахлынувшим чувствам, вдруг резко встала, отдернув его руку.
- Хватит играть комедию, - произнес он первым, - встретимся позже.
- Игорь! – я вскочила с кресла, оказавшись между ними.
- Инна, я рад тебя видеть. Но прошло слишком мало времени.
- Сколько бы времени ни прошло, ты не сможешь меня забыть.
- Что ты говоришь? Ты не понимаешь, что говоришь!
- Ты прав, хватит играть! Я устала. Мы должны разрешить это, наконец, пока все не стало сложнее.
- Что за чушь! – отмахнулся он.
- Пожалей меня, пожалуйста.
- Не смей…
- Яна, есть некоторые вещи, - я повернулась к ней: онемевшая, она смотрела внимательно и серьезно, но глаза ее были спокойны, - которые, боюсь, ты не смогла угадать.
- Угадать? – эхом отозвалась она.
- Помнишь, ты говорила, что знаешь все наперед, и удивление предусмотрено тобой. Так скажи мне, ты знала о том, - я вдруг почувствовала всем телом жуткое, трепещущее напряжение, и повернулась к нему. Он смотрел так, как давно уже было забыто, с такой яркой, нежной мольбой, что безумное, грешное сердце мое поддалось, уступило его просьбе.
- Инна, - услышала я вдалеке ее голос, - о чем ты?
Девочка моя, так редко звавшая меня по имени, ожидающе вглядывалась в мое лицо, желая выяснить правду. Ее редкие, скупые, но трогательные и любимые мной до сумасшествия, проявление привязанности вызывали во мне забытое раскаяние. Словно пылающие костры сверкали с обеих сторон от меня, и выход, неправильный и верный, был только один – бежать. Безумно, необъяснимо, рывком в неизвестность. И если она любит его, то сейчас, пока сердце мое кровоточит, живое, я прощаю ее. Я прощаю Игоря, я желаю им счастья, как только могу. Я молила Бога услышать меня, уловить мою искренность и оградить их от меня, и бедную раненую душу мою, от их смутного счастья.
Я кидала посуду – все, что попадалось под руку, тарелки, стаканы, сувениры, хрусталь – заливая звоном дом, разбивая вдребезги зеркала, и обрушивая мебель. Ненавидела – впервые горько, люто, жестоко – ненавидела себя. И впервые в своей жизни я ощущала каждой клеточкой тела, каждой частичкой себя, что значит горе. Когда слезы сдавливают медленными, но крепкими тисками, когда одиночество подкрадывается мрачными шажками из-за угла, когда тысячи тоненьких игл пронзают сердце – не убивая, но превращая в пытку жизнь. Я готова была отдать все на свете только за то, чтобы легко умереть, или хотя бы заплакать. Но рыдания душили меня, а слез не было. Я даже смутно помнила, что совершаю: падали предметы, звенело стекло, и я сжималась невольно от летящих осколков. Но буря бушевала лишь сильней, и сердце молило о пощаде.
- Инна, - произнес он, - я боюсь за тебя.
Я вздрогнула от неожиданности и на мгновение остановила занесенную руку. Милый, родной и нежный мой, стоял в дверях, прислонившись к косяку и наблюдая мое сумасшествие. Рука невольно опустилась. Игорь спокойно прошел по комнате, осторожно переступая через развалины. Он встал прямо напротив, молчал и уверенно, нежно и вместе с тем неимоверно отчужденно смотрел на меня. Слезы, о которых я так молила Бога, вдруг резкими потоками понеслись по щекам, а я лишь яснее и ближе видела его лицо, так, словно размытое изображение проявлялось и очищалось. Игорь молчал, но даже если бы он говорил, я не услышала бы его слов, не различила бы их среди той музыки, что тихо играла вокруг. Едва узнаваемые звуки вальса нарастали, приближались, и вскоре окружили меня. Чарующая, мерная музыка гремела вокруг, словно я оказалась на балу, и вот-вот появятся танцующие пары. Игорь, стоявший от меня в двух шагах, был сейчас дальше, чем когда-либо. Все эти два года, что он прожил в двух кварталах от меня, и нашей страстной обители, он все же жил со мной, он все же любил меня. В моем сердце он трепетал в воспоминаниях, в укорах и мечтах, а теперь он словно исчезал, смывался проливным дождем. И хотя я четко видела его, отвернувшись, я не вспомнила бы его черты, не нарисовала бы его портрет. Любовь моя была растерзана его отдаленностью. И хотя я по-прежнему знала его мысли, угадывала его чувства, мне боле это не было нужно. Словно уставшее мое сердце не желало больше его редких поцелуев, и потому ограждалось от него. И Игорь, произнесший слова заботы, на самом деле желал бы не бояться за меня. Его, как и меня, держали детские чувства, юношеская любовь, первая страсть. А любви, реальной и взрослой, не было. Мы просто зависели друг от друга, и потому, несмотря на разлуку, думали друг о друге, хранили и оберегали тлеющий огонек затухающей любви. Мне было искренне жаль его, но я молчала, не в силах заглушить музыку – и он молчал, внимательно следя за мной, и ничем не выражая тревоги.
- Яна сожалеет, что все так случилось, - опять произнес он первым. Я тряхнула головой: Яна, милое дитя, сожалеет о наших загубленных жизнях. Что ж, мне жаль и Яну. В конце концов, она не виновна ни в чем, меж тем как именно она презрительно указала нам на нашу детскую любовь. Меж тем, как она любила его реально, открыто и взросло. И то, что запрещено было мне, ей опять оказалось доступно.
- Я не понимаю тебя, - продолжил он, не дождавшись моего ответа, - зачем ты хотела сказать ей?
- Я не сказала, - не глядя на него, отозвалась я.
- Но могла бы. Инна, ты должна понять, что ей это ни к чему. Все осталось в прошлом, а прошлое поминать не стоит.
- Ошибаешься, только память нам и остается.
- Спасибо тебе, - с трудом произнес он, и быстро взглянул на меня. Бедный Игорь, он не изменился! Прежняя нервозность, прежнее сожаление. И прежняя любовь.
- Не стоит лгать.
- Это правда, - он аккуратно сделал шаг навстречу, - ты сдержала слово. Поверь мне, раскрытие нашей тайны никому не принесет счастья.
- Какая мерзость! – вдруг воскликнула я в гневе. – Ты бросил меня с этим, оставил один на один с бременем прошлого! Не говори о ней! Я знать вас не хочу, слышать о вас! Я вам чужая.
- Нет! Но то, что было, не повторится.
- Ничего не повторится. Все будет иначе. Ты первый открыл новую страницу, а лишь подпишусь в конце.
- И все же, я благодарен тебе.
Тяжелая ваза со звоном обрушилась на стену, и я только успела заметить, как он молниеносно увернулся от удара. Грохот окутал всю комнату, я закрыла слух ладонями. Сил не осталось даже на ненависть.
Мы не встречались уже несколько месяцев – май, июнь, июль, август и бесконечный, дождливый сентябрь. Я каждый день, каждую ночь, каждую нелепую минуту своего существования корила себя за то, что позволила выдуманной ненависти застить мне глаза и разрушить – собственноручно – тот призрачный мост, что стал строиться между нами. Осколки поранили его лицо, но еще больше они ранили его сердце. Теперь я верила, теперь я знала, что он любит меня, как впрочем, любил всегда – только тогда я позволила себе усомниться. И сомнения мои отдалили нас друг от друга. Я плакала целыми днями, не могла найти хоть какого-то успокоения – не было ничего, что могло помочь мне забыться. Яна печалилась за меня – но у меня не было сил даже на то, чтобы ответить ей, чтобы ненавидеть за встречи с ним, за поцелуи, за объятия. Я хотела бы проклинать – но лишь жалость подкрадывалась в мое сердце: я жалела себя, что так легко поддалась злости и отомстила себе за любовь. Она старалась не говорить о нем: но там и тут его имя вновь разрывало резкими звуками пространство, мгновенно рисуя его далекий и близкий образ, и слезы жгли глаза, душили невысказанностью и убивали бесконечностью. Она не знала, что делать, как поступать, тревога металась в ее светлых глазах, она пугалась моих жарких, бесконечных слез – но словно демон звал падшего ангела посмотреть на мои муки – и она приходила вновь. Молчала, а если и говорила, то спокойный шелест ее слов не трогал ни сердца моего, ни слуха. Яна не давала советов, не жалела меня – но мне порою было так стыдно за горечь мою, отравлявшую по капельке ее светлый мир, что я слабо противилась ее появлениям – она не настаивала, исчезала, но потом я сама искала ее. Одиночество душило меня, жаждало моей гибели – и пусть враг мой будет моим спасением.
Сколько бесчисленных лет провели мы в забвении, столько теперь полагалось мук нам обоим. И я была уверена – Игорь страдал. Еще больше, чем когда осознал все наши грехи, страдал от моей разрушительной любви. Яна – я верила, я надеялась – была лишь необходимым сопутствием его отказу, и ей (ни за что, никогда) не ощутить его настоящую любовь. Неистовую, нежную, тайную. Как мы скрывались, как вздрагивали от каждого шороха, как смеялись в потемках, когда за стеной другие не знали, не догадывались о нас. Яна любила его открыто, но он – нет, не любил. Не мог, не должен был, убеждала я себя. Темными дождливыми вечерами я тешила себя мыслью, что запретная любовь вновь поманит его – пусть ненадолго, пусть ненадежно, пусть и обманом. Я готова была на все, лишь бы увидеть его – а не следить за его встречами. Но Игорь не замечал, не желал признавать, что так же любит меня, так же ищет со мною встречи: пусть неосознанно, пусть слишком медленно. И что ж, если судьба ведет нас друг к другу слишком тернистыми путями, я сокращу расстояние.
Я ждала четыре месяца, десять часов и семь минут, ждала, что он первым вырвет у капризной судьбы поводья счастья – но он не решался. Решилась я. Мне было все равно, что подумают, что заметят, я не думала о Яне, которая могла прийти, увидеть и осознать всю грешность нашей любви. Существовал только Игорь, разлука с которым повлекла мое сумасшествие. Я бежала под дождем, не пытаясь укрыться, и даже не чувствуя холодных капель на лице. Я знала, я была уверена – Игорь услышал мои мольбы, ощутил мои страдания – он придет, не слыша моего голоса, придет по зову моему. Там, за мокрым холодным камнем, под сенью раскидистых ив, мы прятались, мы любились, мы расставались. И теперь, в этот ветряный, бушующий вечер, Игорь должен был прийти, чтобы вновь ощутить те яркие, безумные чувства.
Он возник ниоткуда, ярко очерченный каплями дождя. Встал напротив, снял капюшон и тряхнул влажными волосами. Я улыбнулась – не зачарованная его красотой, не обезумевшая от долгой разлуки – но трепещущая оттого, что каждый жест его был таким знакомым и таким чужим. Казалось, мы стояли так вечность: не отрывая взгляда, не шевелясь, боясь вздохнуть и нарушить прелесть долгожданного момента. Слишком медленно тянулись года до этой встречи и слишком быстро неслись минуты свидания. Я смотрела на него, но видела не сегодняшнего Игоря, запутавшегося в паутине лжи, несмелого взрослого мальчишку – я видела храброго и честного влюбленного Ромео, вынужденного скрывать свои чувства. Таким я любила его, и таким он отвечал мне. Я понимала, что готова отдать все на свете только за возвращение прежнего моего брата, а не за сегодняшнюю его разлуку с Яной. Не она сделала его трусливым и таким ничтожным – он сделал это сам. Я пыталась найти в его влажных глазах ответ, почему он так изменился – но видела только смущение и удивление.
- Сегодня дождь льет не переставая, - раздался его шепот.
- Осень, - отозвалась я, не в силах оторвать глаз от его такого любимого, такого чужого лица.
- Ты любишь осень? – повторил он свой детский вопрос.
- Как и ты, - эхом ответила я. Он еле заметно кивнул. Я внутренне улыбнулась.
- А он все еще здесь, - сказал он скорее для себя, нежно проводя рукой по гладкой поверхности камня.
- Некоторые вещи никогда не меняются, - прошептала я, и мне вдруг стало до слез жаль всю нашу не сложившуюся жизнь. Я отвернулась.
- И эта ива – ты помнишь, - начал он и тут же осекся. Вдруг подошел, зачем-то положил руки на плечи: так забыто, так трогательно.
- Я не могу, - я разрыдалась в голос. Не осталось ни мыслей, ни уверенности в себе, ни даже чувств к нему: великое, сумасшедшее сожаление захватило все существо, и мне было почти физически больно от этого. Игорь не понял слез моих, расценил их иначе, и от его крепких его объятий стало еще больнее. Он словно думал, что сила его рук может унять силу моей боли. Я не могла пошевелиться, рыдания сдавливали горло, было тяжело дышать, я не могла вымолвить слова или хотя бы звука, чтобы вырваться из его стальных тисков. Сколько я мечтала об этих объятиях, и какими больными оказались они теперь! Эта мука продлиться вечно. Мне стало казаться, я потеряю сознание, и так и останусь навсегда в его руках.
Вдруг хватка ослабла, я глубоко вздохнула и подняла глаза: он смотрел прямо на меня, смотрел с такой жалостью, словно я была брошенной и забытой школьной любовью, вернувшейся внезапно. Он не хотел этого возвращения. Он любил ее. Я подняла упавший платок, резко повязала его на шею, утерла слезы и еще раз взглянула на Игоря. Он молчал, не уверенный как всегда ни в чем, не понимающий меня, моей уходящей, ускользающей любви, самого себя.
- Прощай, - зачем-то произнесла я. Ромео, возлюбленный мой, вернулся неожиданно, рывком схватил меня за обе руки, притянул сильно, опять до боли к себе, сжал мои плечи. Только теперь мы утешали друг друга.
- Ты вернулся, - прошептала я, прижимаясь к нему, встала на цыпочки, принялась целовать его лицо, закрыв глаза и поддавшись внезапно нахлынувшим чувствам. Он отвечал мне, целуя грубо и почти неумело, но так трогательно и влюблено. Потом вдруг отстранился, не отпуская из круга рук, и произнес, как в бреду:
- Ты же понимаешь, сестренка, мы обречены, - вдруг горько, неестественно засмеялся и вновь принялся целовать мои холодные плечи.
Он уже говорил это, когда неожиданно детьми мы поняли взрослую вину нашей любви. И тогда, в тот морозный январский вечер, опьяненный то ли осознанием греха, то ли темным вином в бокале, то ли запахом моего юного, любимого, влекущего тела, он так же целовал меня. Мои холодные, чуть ли неживые плечи.
Я должна была вырваться, должна была не заплакать опять, не поддаться этому не помнящему себя Ромео, пока он еще любит меня. Я вырвалась. Но снова и снова круговорот наших тайных, прошлых встреч вспыхивал огнем в сознании, смешивался с последним, любовным свиданием, причинял безумную боль. Я бросила Игоря там, в сыром парке, одного, еще любимого и еще влюбленного. Я испугалась. Испугалась возвращения своего брата, от которого отвыкла, который изменился и уже не был так близок. Я верила, я думала, что верю, что он все еще тот – но два с половиной года не прошли даром, мы повзрослели и сами смущались своих прежних чувств. А чувства, как оказалось, никуда не исчезли. Я знала, он думает обо мне, хоть и запрещает себе это делать, хоть и ругает себя, хоть и не помнит почти ничего. Хоть и любит Яну. Я видела тогда, знойным летним полднем, на мосту над старым, цветущим прудом; и на скамейке, у ее подъезда; и когда он смотрел на меня – он любит Яну. Нет, не так, как было со мной: резко, страстно, царапины и сдавленный смех. Не прячась и не желая ни с кем делить эту тайну. Любит открыто, готовый доказывать всему миру свои чувства. Любит трогательной, ласковой любовью, отческой заботой, любованием. Любит все ее существо, ее совершенство, не замечая его, любит ее забывчивость и сухость, ее преданность и ветреность. Я была эхом, отголоском, зовущей русалкой, и он знал, что мы оба погрузимся в омут, если он отзовется мне. Но он отозвался. Однако русалка расплакалась и оставила жертву на берегу.
Теперь мы оба оказались в западне, которую так же оба и подстроили. За всеми этими мыслями и чувствами, за этой страшной, печальной встречей нашей я забыла о Яне. Я даже думала, что простила великодушно ее любовь к Игорю, что она не виновата ни в чем. Но как только вновь увидела ее, прежние сомнения поселились в моих мыслях. Порой мне казалось, она не любит его, просто не может любить с той же неимоверной силой, как люблю его я. Порой я читала в ее мыслях переживания, тревогу о нем, возможно даже жалость не только ко мне, но и к Игорю. Но чаще я все же ее не понимала. Терзалась желанием рассказать ей все, омрачить хоть чем-то ее белоснежный мир, повергнуть вдруг в пучину лжи, греха, сумасшествия. Быть может, тогда Яна поняла бы всю тяжесть моей ноши, все низменные, да, но человеческие страсти. Какими жалкими показались бы ей тогда ее мучения, выдуманные мучения!
Мне стало казаться, что мы живем только нашим миром, огороженным семейной тайной, ложью и слегка подкрашенным светлой наивностью Яны. Я же почти не выходила из своей комнаты, запирая себя от совершенного ангела, но ангел сам прилетал ко мне. Она никогда не говорила нежных слов, никогда не признавалась в собственных чувствах, основываясь на реальности, как ей казалось. Она многого боялась, но больше всего ее пугало одиночество. Одиночество, которое так ласкало меня, утешая, этой мрачной дождливой осенью. Мы с ней были совершенно разными, и все же умещались в сердце Игоря. И в этой нашей любви к нему мы были равны. Она любила солнечные дни, яркие цвета, спокойствие и тишину. Я же обожала дожди, серость прибрежных волн, не могла снести ее молчания и сдержать свои чувства. Мне казалось, я не смирюсь никогда с ее разумностью, граничащей с равнодушием, но на самом деле я привыкла к ней такой.
Резкий звонок разнесся по комнате, я вскочила, опомнившись от мыслей своих, и рывком распахнула дверь. В глазах потемнело, голова закружилась. Яна, столь равнодушная и столь совершенная, плакала, еле сдерживая крик. Я не могла оторвать от нее глаз, следя за стекающими по лицу слезами, влажными, дрожащими руками, теребящими непрерывно ключи. Наконец я отошла к стене, освобождая ей вход. Яна тихими шагами прошла в комнату, опустилась на диван и подняла на меня глаза. Как же несчастен этот ангел! Я хотела обнять ее, но опомнилась и просто села рядом. А она вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками и повторяя только одно:
- Как же так, Инна, как же так?
Мне стало страшно. Страшно ее первых слез, ее неясного, обезоруживающего вопроса. Я боялась пошевелиться, боялась спугнуть ее чувства, ее несчастье. И не было ни гнева, ни ненависти, ни мыслей об Игоре. Я не знала, что так обидело ее, что могло так словно уничтожить ее мир. Но я не могла произнести ни слова. Я смотрела, как завороженная, на ее метания, и любовь, чистая, милосердная, сестринская любовь вдруг вспыхнула во мне. Как она может быть разрушителем? Она прекраснейшее из всех существ, несчастное создание. Это мы, мы грешные, лживые, злые – она чистый ангел, бедный ангел. Неосознанно я протянула руку и коснулась ее золотых волос. Милая, страдающая девочка – как же мне было жаль ее. Даже не нужно было слов, объяснений, объятий – все и так было ясно. Как оказалось, мне было достаточно ее слез, чтобы поверить, что она живет. Но Яна все же подняла на меня глаза, ясные, серьезные, прозрачные. Потом вдруг легла на мои колени:
- Как же такое может быть?
- Что случилось? – задала я запоздалый вопрос, продолжая гладить ее сбившиеся волосы.
- Он сказал, что любит меня, - сердце мое дрогнуло, я опустила руку. Сколько я мечтала об этих словах, но Игорь никогда не удостаивал меня ими. Я сама твердила ему о любви, он же предпочитал не брать такую ответственность. Я сердилась на него, но эта же любовь не давала мне отдалиться. Я принимала его таким, каким он был, ничего не меняя, любя все его существо. И, тем не менее, я мечтала, что когда-нибудь он скажет эти банальные слова.
- Я не могу ему ответить тем же, - продолжала Яна, словно не замечая меня, - я не понимаю, зачем все это. Неужели и так не ясно? Если я с ним, значит, он дорог мне.
- Ты любишь его?
- Инна, к чему все это? Еще так рано, так скоро я не могу. Нужно жить сегодняшним днем.
- Ты любишь его?
- Не знаю, не знаю! – вспылила она, вскочила на ноги, зашагала кругами по комнате. – Я хочу просто быть с ним, просто жить так, как сейчас. Без этих ненужных слов.
- Без любви? – я посмотрела на нее. Если бы я могла понимать ее мысли так, как понимала Игоря, все было бы проще. Или еще запутаннее.
- Я не знаю, - повторила она, и в бессилии опустилась на диван.
- Такие слова требуют ответа. Либо «да», либо «нет». Третьего не дано.
- Но я не могу, понимаешь? Ты моя подруга, пожалуйста, пойми меня, - она умоляющее сжала мою руку.
- Что ты сказала?
- Что это выше моих сил, - она отвернулась, - а он, представляешь, стал кричать на меня. Я ненавижу, когда на меня кричат.
- На любовь не обижаются.
- Он сказал, я его никогда не понимала. Сказал, что я бесчувственна, капризна, словно не живая. Что я не могу любить, - она прикусила губу, сдерживая рыдания.
- Бедная моя, - слезы вдруг полились по моим щекам, и я прижала ее к себе.
И вдруг, впервые, я поняла, что презираю Игоря. Он разрушил ее мир, оскорбил ее чувства. Как мог он не заметить ее совершенства? Как мог унизить ангела? Ее несчастье проникло в мое сердце, отогревая его от ненависти. Я поняла, как обожаю ее, насколько боготворю эту ее непосредственность, эти первые чистые слезы. И сейчас я была готова растерзать Игоря за то, что он не разглядел, не угадал ее чувств.
И как раньше я желала им разлуки, так теперь, с той же силой я просила Бога воссоединить врагов моих. Лишь бы Яна была счастлива. Она страдала ни за что, непонятая им, обвиненная в природе своей. Моя любовь, почти надуманная мной, запретная и грешная, казалась тенью истинной, бессловесной, чистой первой любви. Сомнений не осталось – Яна отвечала ему тем же. Как ни скрывала она привязанности своей, чувство все же прокралось в ее сердце, и теперь она сама удивлялась этому. Боялась любви, но как это часто бывает, любовь сама нашла ее. Слишком легко хотела она жить, и не верила мне, когда цинично я говорила о невозможности легкости во всем. Однако, как изящно она страдала! Мои мучительные одинокие ночи не шли ни в какое сравнение с ее короткими грустными днями, когда, казалось, весь мир умирает вместе с ней. Игорь пропал. Яна печалилась, винила себя во всем, пыталась разыскать его. Я молчала. Я знала тайный приют Игоря, я хотела сказать ей. Но, в конце концов, сама неведомыми путями оказалась у его двери.
- За что ты так с ней? – спросила я с порога. Без объяснений, без ненужных приветствий он понял все. Ухмыльнулся. Я испугалась. Неизвестный мне, другой Игорь стоял передо мной.
- Может, пройдешь? – обронил он как бы между делом. Словно ничего не случилось, словно по-прежнему мы жили вместе, прятались от родителей, ходили в одну школу, чтобы сбегать на переменах от учителей, словно не было Яны.
- Она очень переживает. Мне жаль ее.
- Так ты пришла ради Яны? – он наполнил бокал вином.
- Да, - выдавила я, следя за его естественными, обыденными движениями.
- Хорошо, - он подал мне бокал. Я задела его пальцы. Он улыбнулся и сел напротив. Откинулся, глотнул вина.
- Игорь, позвони ей, - стараясь не смотреть на него, прошептала я.
- Ты этого хочешь?
- Да.
- Правда?
- Не знаю.
- Тогда зачем?
- Потому что она любит тебя! – не выдержав пытки, я вскочила на ноги. Бокал выскользнул из рук, разбился вдребезги, красное пятно расползалось на полу. Я сжала кулаки, так, что ногти впивались в ладонь. Игорь подошел, аккуратно переступив осколки, взял мои руки:
- Ты ведь не хочешь, чтобы мы с ней встречались.
- Что за комедия, Игорь! – вырвалась я. – Она плакала тогда, Яна плакала! Как ты не понял ее красоты, как не различил ее совершенства!
- Я не верю.
- Ты обидел ее, но она простила. Простила все, потому что любит. Зачем тебе слова? Теперь они нужны? Ведь раньше, ведь тогда ты не придавал им значения. Я говорю тебе, Яна любит!
- Довольно о Яне! – он сбросил, наконец, маску, перестал играть выученную роль, стал прежним, родным Игорем. Стал моим братом.
- Ты познакомил ее с нашим миром.
- Что? – он посмотрел так серьезно и так удивленно, словно на сумасшедшую, мне стало жутко.
- Надеюсь, ты одумаешься, - я развернулась.
- Инна, что ты сказала? – он резко повернул меня за руку. – Я волнуюсь за тебя. Мне кажется, ты больна.
- Раз так, быть может, ты прав! – решившись идти до конца, отбросив прочь ненужные переживания, я быстро, не дав опомниться, поцеловала его. Он не разжал губ, отскочил, как ужаленный, отвернулся.
Теперь я окончательно запуталась. Нарушив все, что только начинало проясняться, я опять погрузила себя в мрачный и грешный мир. Ангел мой больше не спасал меня. Мне стало все равно, узнает ли Яна о нас, переживает ли она, думает ли Игорь о нашей последней встрече. Своим поцелуем я разрушила все, и заново воссоздать это было невозможно. Я не отвечала на ее звонки, не выходила из своей комнаты, пытаясь обнаружить у себя признаки безумия, или же наоборот, вернуть себя в реальный мир. Но казалось, все двери закрыты, и я потерялась между сном и явью, между сумасшествием и истинностью. Но враги мои не успокоились, и, желая понять меня, или еще больше запутаться, пришли оба. Пришли вместе. Я сидела у окна, не оборачивалась на них, стоящих у двери, молчала. Я ждала, что они не выдержат пытки, уйдут, исчезнут. Но Игорь не сдавался так просто. Я почувствовала его дыхание совсем близко, и медленно повернулась. Он держал ее руку, Яна тревожно вглядывалась в мое лицо. Все стало ясно.
- Ты болеешь? – спросила она ласково. Я улыбнулась ей.
- Наверное, нам лучше уйти.
- Зачем тогда мы пришли? – она обратила к нему свое милое лицо. – Мы должны ей помочь.
- Чем? – отозвался он.
- Игорь, быть может, ей что-то нужно, - объяснила она просто.
- Быть может.
- Вдруг мы можем что-то сделать, – она смотрела на меня, как на неизлечимую больную, вопрошая о предсмертном желании.
- Но тогда почему она молчит? – непонимающе спросил Игорь.
- Не знаю, - ответила Яна как обычно, - но я же вижу, что с ней что-то не так.
- И все же я думаю, следует прийти позже, - мягко указал он. Яна помолчала, потом наклонилась ко мне и тихим голосом произнесла:
- Я надеюсь, ты поправишься.
Он вдруг ласково улыбнулся:
- Выздоравливай, сестренка.
Они хлопнули дверью, и слезы хлынули по щекам.
Я болела два месяца, не видясь с ними, не слыша голосов, запертая в своем доме, одинокая и безумная. Постепенно я забывала свои чувства, постепенно желание видеть Игоря испарилось, и я решила, что моя детская болезнь наконец-то прошла. Может быть, это и было единственным правильным лечением: оставшись одна, я не мучилась своими ошибками, не терзалась присутствием ангела и желанием рассказать ей правду. У меня не было рядом возможности греха – и влечение к Игорю стало забываться. Я даже думала, что выросла из этой первой любви, и смогу скоро видеть его, и не думать о страсти. Что смогу слушать спокойно рассказы Яны, болтать с братом о повседневных проблемах, и не прятать свои переживания в самую глубь подсознания. Казалось, я стала увереннее, спокойнее, равнодушнее и теперь почти снисходительно улыбалась всем своим прежним мукам. Но оказалось, что болезнь под названием «Любовь» неизлечима. И так же неизлечимы мучения лгуньи.
Я просила их о встрече, чтобы убедиться, что все-таки поборола свою подростковую страсть. Игорь порадовался за меня, согласился. Мы увиделись в парке, он пришел один. Шел снег, мягко опускался на землю, покрывал деревья сказочным убранством, кругом резвились дети, отовсюду слышался смех, и мне хотелось, чтобы эта белоснежная зима запорошила наконец-то наши запретные, черные чувства.
Игорь молчал, смотрел почти зачарованно, я же видела в нем все свои прежние страхи, переживания и сожаления, от которых теперь остался лишь отголосок, звучащий в мелодичном, звонком веселье ребятишек.
- Ты похожа на сказочную принцессу, - произнес он. Я улыбнулась:
- Почему не пришла Яна?
- Я не видел ее с тех пор, как ты заболела, - равнодушно ответил он. И робкие, забытые чувства к нему опять легонько постучались в мое сердце. Я потерла ладони:
- Холодно сегодня.
- Чудесная зима в этом году, - светлая грусть блестела в его глазах.
- Скоро Рождество, - я обратила взгляд на играющих детей. - Мама хочет, чтобы ты пришел.
- Я уеду, - как гром прозвенели его слова. Я резко взглянула на него. Я не верила, что теперь, когда я почти успокоилась, когда болезнь моя почти прошла, я потеряю его. Сейчас, когда не нужно было скрываться, когда впервые за несколько лет мы собираемся всей семьей на волшебный праздник, Игорь опять исчезнет. И я не найду его уже так просто.
- Я говорил родителям, - продолжил он, несколько смущенный моим взглядом, - они не обижаются.
- Но что будет со мной?
- Мы сможем встречаться, - оправдывался он, - конечно не так часто, как раньше.
- А Яна? – не желая верить, вспомнила я. – Ты бросаешь ее?
- Яна, - горько усмехнулся он, - я уже ее бросил.
- Что? – мне показалось, я не расслышала.
- Время все расставило по своим местам. Ты была права, Инна, она совершенна.
- Как она теперь? – бедный мой ангел, несчастная моя девочка.
- Не знаю, - вздохнул он. - Ты ведь поможешь ей?
- А она тебя любила, и ты любил. Нет, - покачала я головой, не позволяя ему возразить, - я знаю. Знала это тогда, и знаю сейчас. Ты смотришь на меня, но хотел бы видеть ее.
- Глупенькая, - он аккуратно провел по моей щеке, вытирая холодные слезы, - вы слишком разные. И вы обе дороги мне.
- Куда ты едешь? – желая умерить слезы, спросила я.
- Туда, где другое небо, другое солнце, другой ветер. Там иные зимы и весны, там нет такого чистого снега.
- Мне очень жаль, Игорь, нашей неудавшейся судьбы, - я накрыла его руку своей. Он улыбнулся. Я уже прошла несколько шагов, как он вдруг нагнал меня, повернул к себе, и сильно, как когда-то осенью, до боли сжал в объятиях. Все было как-то неуместно, неловко, грубо – но в то же время я не хотела, чтобы он отпускал меня.
- Я буду скучать, сестренка, - прошептал он, отстраняясь. Глаза его блестели от слез. Он с силой прижал свои горячие, обжигающие губы к моим ледяным губам, потом так же резко оторвался и бросился прочь. Я еще долго стояла одна посреди парка, и слезы еще долго жгли мои замерзшие щеки. Любовь моя покинула меня, но ангел мой остался со мною.
Посвящается моей подруге, которая обязательно найдет свою любовь, потому что заслуживает этого, как любая принцесса.