Восточный базар в самом центре Каира. Озеро роскоши посреди нищего города. Арабский народ в этой части света как никакой другой похож на сказочных мудрецов: под обтрепанными одеждами нередко лежит отделанный золотом и драгоценностями кинжал, сохранившийся еще со времен Халифата, а в домах (вы видели их дома?) лежат старинные лари, доверху набитый средневековыми золотыми монетами. Здесь же, на одной из площадей этого столь неоднозначного, но прекрасного своей первобытно-показной нищетой, города, неспешность бытия обретает воистину совсем другие размеры. Несмотря на выкрики рыночных зазывал, не замолкающих ни на минуту, на торопливые движения арабских женщин в хиджабах, делающих покупки в сопровождении степенных мужей, на бормотания снующего туда-сюда профессионального нищего, Каир очень медлителен в эти послеобеденные часы.
Братья встретились в кафе на рыночной площади, и, дабы не отбиваться от вездесущего Ритма, лениво покуривают кальян. Один одет в традиционный туристический костюм: шорты до колена, бейсболку ( выгоревшую, с надписью «ЦСК» над козырьком), и в белую майку, выставляющую напоказ мускулатуру, которую можно метко охарактеризовать одним словом: достойная. Второй – в светло-серый костюм, оставшийся, видимо, еще с советских времен, и бывшую некогда белой рубашку с темным галстуком, намокшую сейчас от пота. И если первого сидящие за соседним столиком старцы осматривают с явным недоброжелательством, то второй, загоревший, с частой сединой, вызывает лишь уважительные взгляды. Похоже, его тут многие знают. После стольких лет разлуки (к слову будет сказано, они не виделись восемнадцать лет) оба не знают о чем разговаривать. Наконец, первый не выдерживает, и, сделав затяжку, говорит:
- Я ведь писал тебе.
- Я знаю.
- Знаешь. Но почему ты так и не прислал мне ни строчки?
- Хотел забыть. И не вспоминать обо все том дерьме, в котором мы плавали с детства. Пойдем лучше ко мне домой – посмотришь, чем живет твой непутевый брат.
- Подожди пока. Давай еще тут посидим. Такое необычное место.
- В Каире каждое место необычно. Если останешься у нас на пару месяцев, то поймешь.
- Это ты, типа, приглашаешь меня?
- надо же исправляться. Не смотри на нее так. В арабских странах смотреть на женщин – хорем. Сам знаешь…
Турист поспешно отвернулся.
Они докурили кальян, расплатились и вышли в полуденный зной. Кто дышал раскаленным воздухом пустыни, знает, как нелегко подниматься на холм по улице, где с трудом могут разминуться два мула, по пятидесятиградусной жаре. Даже тень не могла спасти путников. Турист едва поспевал за братом, для которого североафриканский климат стал едва ли не родным. Он смотрел на недостроенные дома, ободранных детей и коз, жадно пожирающих грязные целлофановые пакеты, и понимал, что хладнокровный убийца – Время все эти годы лишал его самой верной опоры – кровных уз. Он смотрел на спину брата, ставшего совсем чужим. В лицах редких прохожих, в грязных стенах домов, в пропитанном потом пиджаке, он пытался отыскать самого себя, потерянного между двумя войнами и такой жестокой, якобы мирной жизнью. Но – не мог.
Мчатся годы, и дед мой стар, не забыл он и не простил. Он не знает, где Пешавар, а я знаю, где Саласпилс. Здесь пустыня, а там был лес, между ними полсотни лет. Только где же ты, Красный Крест? Как и не было, так и нет.
Изломанные болью голоса сигарным дымом окутали просторную комнату. Старенькая, еще советская гитара, выдает все же выверенные аккорды. Рука, - успевшая, к слову, подержать и перо поэта и автомат Калашникова, - рука, оголенная по плечо, с гордым девизом «Мы там, где ждут победу» и символом ВДВ, еще не забыла струн. Не забыла она и первую любовь, и вязкость крови взводного, изрешеченного осколками двух гранат в Грозном.
Комната эта была совсем не арабской. Выбеленная, со старославянскими образами в красном углу, она казалась выкраденной из российской глубинки каким-нибудь сказочным арабским принцем. Впрочем, это только на первый взгляд. Во всей ее обстановке неуловимо чувствовалось, что чья-то умелая, несомненно женская рука, пыталась как бы по картинке воссоздать знакомую простому русскому мужику, военному врачу, волею богов занесенному на другой континент, обстановку. Но – как смогла, и потому напоминала она караван сарай, а отчасти и музей какой-нибудь сельской глубинки: с кучей начищенных, блестящих, но вовсе бесполезных вещей.
Старший брат – тот, что жил в Каире, был ветераном Афганистана. Его звали Сергей. Младший – Олег, успел повидать еще и Первую Чеченскую. Жизнь раскидала их, чтобы спустя столько лет заново соединить в братских объятьях. Война – вообще странная штука. Одних она возносит на вершины, других – головой об самое дно. Братьям, правда, повезло. Сергей работал при посольстве России в Каире, а Олег… Олег. О нем нельзя говорить плохо.
Они пили уже пятый час. Пили страстно, по-русски. Кое-как провезенную через таможню водку занюхивали зачерствевшей краюхой русского хлеба. Наверное, духам умерших халифов странно было смотреть на этих уже стареющих мужчин, седовласых, подтянутых, сидящих в обнимку и плакавших. Да и им самим было неловко друг перед другом за это проявление чувств, исстари принимавшееся за слабость. Им, великим бойцам, не раз бесстрашно смотрящим в глаза смерти и слезно – в глаза умирающих друзей. Водка обжигала, но в этом жжении надорванных голосов они находили исцеление, и чудная арабская ночь, укутав их в долгожданный, вымоленный у Господа холод, даровала им очищение. Они рассказывали о всех тех годах, проведенных в разлуке. И, воистину по промыслу Божьему, ощущение разлуки стиралось, как стираются очертания песочных замков, смываемых лазурью Средиземного моря. Как сами собой стираются слезы матерей, дождавшихся сыновей с войны.
Они, как и встарь, были вместе.
В детстве по ним не раз плакала тюрьма. Не раз и не два они воровали, а уж беспощадных уличных драк было и не счесть. Братья росли на улице. Кто был их отцом – неизвестно до сих пор, а мамка была, наверное, самой низкопробной девкой во всем районе. Они воровали, чтобы выжить. Но настал призыв сначала старшего, а затем и младшего. И как-то получилось, что вместо того, чтобы быть позором Руси, они стали Ее славой.
Они жили у Сергея уже две недели. С утра гуляли по улицам, этим дивным улочкам, воняющим нищетой, но вместе с тем – манящим. Нельзя понять Каир, не побывав в нем. На окраинах нет ни одной машины, и лишь выкрики старцев, погоняющих упрямых мулов, нарушают тишину этого очаровательного города. Ближе к центру, к элитным кварталам с их домами, построенными еще по советскому образцу, тишина эта перерастает в непрерывный гул старых автомобилей, снующих по улицам безо всяких правил. Магия города и в том, что гул этот, вызывающий раздражение в любых других местах, в Каире, соединяясь с каким-то особым, нигде больше не встречающимся духом, вызывал лишь приятную негу и желание бродить и бродить по улицам, бульварам и площадям. Они останавливались в каком-нибудь кафе и неспешно беседовали, покуривая кальян.
Иногда они брали такси и ехали к пирамидам. Они останавливались перед пирамидой Хеопса и молча думали каждый о своем. Стояли они и тогда, когда жестокий пустынный ветер – Хатум заставлял туристов со всего мира прятаться в свои роскошные автобусы. Миллионы потревоженных песчинок обжигали оголенные участки их тела, забивались в рты и затуманивали гордые взоры. Олег любил в эти моменты напевать про себя одну из любимых своих песен. Вот афганец задул. Пыль с песком вперемежку глотаем. Стоя под палящим солнцем и атаками песчинок братья вспоминали то, что пытались забыть все эти годы: редкие минуты воинского счастья, когда удавалось украсть пару банок тушенки или кто-то получал письмо; радость, что какой-нибудь дикий зверек выжил после артобстрела и расторопно жевал брошенный ему кем-то из ребят сухарь; и смерть своих друзей. Так они переживали и переосмысливали все заново, находя себя.
Любили они посещать и построенные специально для богатых европейцев клубы. Там они коротали ночь в компании «Джонни Уокера» и приятных дам из местного высшего общества. Женщин, давно уже маскирующих морщины, привлекала их спокойная уверенность, их не потерявшаяся со временем воинская стать, и, конечно же, так беспечность, с которой только русские могут оплачивать, не глядя, даже самые редкие в тех краях изыски.
Они и погибли, как истинно русские. В пьяном, бесшабашном угаре, они слетели в море с обрыва, когда вместе с двумя польками неслись по обезлюдевшему автобану. Машину, как и тела, не нашли до сих пор.
Но, доподлинно известно, что души так глупо погибших героев воссоединились с друзьями. И, когда Родине будет вновь грозить опасность, они праведным громом подбодрят новобранцев и могучей рукой направят их в бой. Бой жестокий, смертельный. Для кого-то и последний. Но – справедливый бой.
Где-то там, в черноте обрыва, успокаивающе плескались волны. Слезы высохли, и ушла боль. На побережье похолодало, и я закуталась в старый пиджак Олега. На коленях лежит последняя страница, размытая слезами. Я выполнила свой долг. Я почтила их память. И теперь, прижав камнями рукопись, встану, подойду к обрыву и тихонечко прошепчу: «Олежек, жди меня». О Господи, этот полет...
Они не нашли мое тело.