Пекинес – не собака. Это пекинес. В самом деле, что в нем собачьего? Внешность? Но разве можно назвать собакой это существо, похожее не то на тальянку, не то на помпон?
Голос? Да, лает. Но разве этого достаточно? Я тоже могу сымитировать собачий лай, но это не причина считать меня собакой. Да что там – я знаю кота, который умеет лаять. Но о лающем коте в другой раз, а теперь давайте поговорим о пекинесах.
Характер? Нет, и характер у него не собачий, и повадки не те. Смотрите, как чинно выступает это маленькое существо на своих коротких лапках. Как важно оно выставляет свой согнутый ложкой язык! Если же пекинес бежит, так, что трясутся кончики ушей, можно не сомневаться: он спешит по очень важному делу. Волей-неволей веришь китайской легенде, веришь, что пекинес произошел от смелого льва и мудрой обезьяны. Скептики, возможно, сделают оговорку: пекинес – не волшебное существо, а всего лишь ошибка селекции.
Какая у них шерсть – прямая, густая, длинная. Как хочется погладить это мохнатое существо! Но не тут-то было: ты подходишь к пекинесу, ласково воркуешь, нагибаешься, протягиваешь руку… Он удивленно поднимает глаза, настораживается, хмурит бровки, морщит и без того морщинистый нос, делает шаг назад, а его темные выпуклые глаза говорят: «Не подходи. Не люблю, когда меня трогают». И не настаивай: это существо гневно залает, но в его голосе не будет страха. Чего ему бояться? Кто сможет подступиться к нему?
А какой только окраски не бывают эти удивительные существа – рыжие, палевые, черные. Но редко встретишь такого красивого медно-рыжего пекинеса, какого я знала в детстве.
Его звали Тукас. Он жил в Литве, в дедушкином подъезде. Обычно пекинесы очень маленькие, но этот, казалось, продолжал расти всю жизнь и к старости достиг довольно крупных – для этой породы – размеров. По утрам с пятого этажа доносился звонкий лай. Хлопала дверь: это выпускали Тукаса (на улице он обычно гулял один, я почти не видела его вместе с хозяевами). Затем слышалось частое приближающееся «цыки-цыки» - пекинес несся вниз по лестнице. То ли из-за центробежной силы, то ли по каким-то своим соображениям он проносился не вдоль перил, а вплотную к стене. По нижней части стен в подъезде тянулась грязная полоса: это не кто иной как Тукас вытирал о них свои бока.
Внизу он с разбегу открывал дверь лапами и, оказавшись на улице, преображался. Задор исчезал. Теперь Тукас неторопливо спускался с крыльца. Подходил к краю тротуара, смотрел в одну сторону, в другую, прислушивался, не едет ли машина, и только после этого переходил дорогу. А дорогу-то эту и дорогой назвать нельзя – всего лишь проезжая часть во дворе, где и машины проезжали редко. «Ну и что? – должно быть, рассуждал Тукас. – Осторожность никогда не бывает лишней».
Зато за кошками он гонялся с видимым удовольствием, оглашая лаем окрестности, но это была единственная типичная собачья черта в его характере. Неизвестно, чем заканчивались эти погони: скрывшись за углом дома или в кустах, пекинес исчезал надолго.
Он считал своим долгом охранять подъезд. Стоило чужому свернуть с дорожки к нашему крыльцу, как Тукас вставал (он часто лежал на верхней ступеньке) и строго лаял на незваного гостя. Но не кусался, считая это ниже своего достоинства. Когда мы, приехав с вокзала с чемоданами, подходили к дому, пекинес с лаем бежал навстречу. Подбежав ближе, умолкал, смущенно останавливался и, чихнув, как будто извинялся: «Не узнал. Не сердитесь на меня».
Тукас не мог открыть входную дверь снаружи. Он подходил к двери, нюхал ее, оборачивался и, глядя на любого, кто был на крыльце – пожилого соседа с палочкой, детей – слегка шевелил хвостом. Все понимали: надо открыть дверь. С опущенной головой – кланяется, благодарит! – Тукас юркал в подъезд. Быть может, именно в благодарность за помощь он разрешал некоторым гладить себя.
В очередной приезд мы уже не застали Тукаса на привычном месте – на крыльце. Он просто перестал бегать по утрам по лестнице, перестал лаять на чужих, перестал выходить на прогулку. Тукас исчез. От хозяев мы узнали, что он умер.
Мы знали его уже много лет, так много, что не помнили точно сколько, но было как-то странно узнать, что Тукас умер от старости. До самого конца он оставался бодрым. Теперь некому охранять наш подъезд.
На московской улице я встречаю пекинеса. У него палевая шерсть и темная мордочка. Он обнюхивает мои брюки и даже не лает, а размеренно произносит:
- Гав! Гав!
- Ну что, ну что ты ругаешься? – с укоризной качает головой хозяин. Пекинес и впрямь чем-то недоволен.
Я протягиваю руку погладить его.
- Не бойся, он уже старый, у него зубов нет, он не укусит.
Глядя ему вслед, я вспоминаю Тукаса.
Если бы я завела собаку, это непременно был бы пекинес.