Я сижу в шумном большом фойе посольства. Кондиционер не работает и многочисленная толпа, до отказа забившая помещение, страдает от жары. Воздух полон запахами пота, еды и гулом нескончаемых разговоров на неизвестном мне языке.
Служащие посольства с трудом протискиваются между людей. Темпераментные, смуглые мужчины, тихие незаметные женщины, закутанные до глаз в традиционные одежды, многочисленные дети.
Несмотря на нехватку места, возле меня пустое пространство. Я слишком отличаюсь от всех. В этом огромном фойе я единственный человек так называемого "европейского" типа.
Все вокруг поглядывают на меня. Мужчины недоверчиво, женщины с презрением, а дети с любопытством. Ведь я женщина, я сижу с открытым лицом, и я пришла сюда одна.
У меня нет выбора. Несколько дней я пытаюсь поговорить с послом, но не сумела дойти даже до его секретаря. Поэтому сижу в забитой людьми приемной и терпеливо потею уже несколько часов.
Это последний шанс. Я чувствую, как Это приближается. Оно настолько сильно, что заглушает все остальное. Остается всего несколько дней.
Дети будут играть в самодельный мяч на пыльном школьном дворе. Потом учитель позовет их в класс.
Мужчины будут степенно пить кофе, а женщины работать. В этот солнечный, обычный день никто не обратит внимание на поведение животных.
С криком боли расколется земля и пустится в безжалостный танец. Толчки последуют один за другим. Здания развалятся, как игрушечные башни из кубиков, и погребут под собой людей. Целые пласты земли обвалятся в глубокие щели, внезапно открывающиеся на прежде ровных местах.
Глухо рокоча от бешенства, долина устроит бойню своим обитателям. Еще несколько последних толчков и земля утихнет, оставляя убитых и искалеченных.
Выжившие будут пытаться спасти погребенных в развалинах. Люди голыми руками станут раскапывать обломки школьного здания. Грязная женщина будет безразлично смотреть перед собой, монотонно раскачиваясь взад-вперед, и прижимать к себе безжизненное тело ребенка.
Вначале правительство преуменьшит размеры разрушений и заявит, что не нуждается в международной помощи. Потом, когда эта помощь все же прибудет, ее не удастся передать по назначению - дороги и аэродром окажутся разрушенными.
Из-за искореженных, смятых газовых труб разгорятся многочисленные пожары. Не будет достаточно продовольствия и воды. Заваленные обломками погибнут. Жара и не погребенные трупы вызовут болезни, которые быстро распространятся среди выживших.
Помощь придет слишком поздно и ее будет слишком мало.
- Ваша очередь, - голос сотрудника посольства выводит меня из невеселых раздумий.
Вхожу в небольшую приемную. Аккуратный стол, маленький вентилятор. Со стены на меня смотрит суровый старик в деревянной рамке.
Несмотря на удушающую жару, секретарь выглядит свежо и подтянуто.
- Чем могу Вам помочь? - в голосе лишь намек на акцент.
Это мой последний шанс. Землетрясение не остановить, но еще можно спасти людей.
Секретарь не дает закончить. Он вежливо просит уйти. Я вцепляюсь в стул и торопливо продолжаю. Секретарь теряет глянцевую спокойность, кричит и вызывает охрану.
Вырываюсь из рук стражей и падаю на колени. Обнимаю ноги секретаря и умоляю его выслушать меня. Во всех сейсмологических центрах, в которые я звонила в последнюю неделю, меня тоже отказывались выслушать.
Секретарь яростно отбивается. Завязывается свалка.
Двое охранников грубо выволакивают меня из посольства и передают с рук на руки милиционерам. Я сижу на заднем сиденье патрульной машины и тихо плачу. Слезы капают на колени. Если бы руки не были бы скованы за спиной, то бы вытерла лицо.
Меня выпускают по прошествии недели. Теперь нельзя приближаться к этому посольству ближе, чем на сто метров.
Иду в бар. По телевизору передают новости. Несколько дней назад произошло сильное землетрясение. Тысячи людей погибли, десятки тысяч остались без крова. Выжившие страдают от болезней и нехватки предметов первой необходимости .
Свежий розовощекий корреспондент со скорбным выражением лица докладывает с места происшествия. Выжившие пытаются спасти заваленных. Люди голыми руками раскапывают обломки школьного здания. Грязная женщина, безразлично смотря перед собой, монотонно раскачивается взад-вперед, и прижимая к себе безжизненное тело ребенка.
Еда и гуманитарная помощь еще не пришла, а они уже передают с места происшествия. Стервятники.
Я напиваюсь.
*** *** ***
Я стою возле здания. Там, на служебной подземной стоянке, припаркован белый "Пежо". В багажнике его тикает бомба. Закрываю глаза и четко вижу отсчет назад. Потом будет взрыв, здание осядет, перекосится и частично рухнет, погребая под собой людей. Я долго пыталась уговорить охрану здания проверить стоянку A-22.В конце концов, эти просьбы надоели стражам, и они вытолкали меня наружу, пообещав арестовать, если покажусь еще раз.
Звоню в третий раз в милицию. Подробно описываю бомбу и машину. Дежурный узнает меня и кричит, что занимаю линию. Нет времени для сумасшедших. Я умоляю хотя бы проверить, но на другом конце вешают трубку. Дура. Надо было сразу обратиться в милицию, а не врываться в здание с воплями и растрёпанными волосами. Теперь никто не поверит.
Вечером сижу в баре и собираюсь утопить вину на дне бутылки. По телевизору без конца передают снимки эвакуации погибших и раненых. Пострадало государственное учреждение. Антиправительственная ультраправая подпольная группировка взяла на себя ответственность. Господи, сколько прилагательных...
Выхожу на улицу покурить. Сильные руки неожиданно хватают меня и заталкивают в притаившуюся в темноте машину. Огонек сигареты одиноко угасает на заплеванном тротуаре.
*** *** ***
Именно так я и представляла себе комнату допросов. Полутемное небольшое помещение. Металлическая мебель - стол и стулья. Большое, на всю стену, зеркало. Один из стульев привинчен к полу. На нем сижу я.
Два молчаливых человека привели меня сюда, посадили на сиденье и приковали руки сзади к спинке.
Наконец дверь открывается и в комнату входит мужчина. Сердце незамедлительно начинает трепетать в районе желудка. Так выглядит мужчина моей мечты. Высокий, широкоплечий. Под хорошо сидящим строгим костюмом чувствуется спортивное тело. Короткая армейская стрижка. Бездонные серые глаза, в которых я немедленно тону.
Черт, волосы растрепаны, ведь тащили, как метелку, а руки связаны за спиной, и не причесаться.
Мужчина моей мечты берет стул, усаживается на нем верхом, опирается локтями о спинку.
- Где твои сообщники?
Голос его, низкий и хрипловатый, завораживает меня. Не сразу понимаю вопрос.
- Где находится явка вашей организации?
- Какой организации? - удивляюсь.
Мужчина сидит так близко, что я чувствую его запах. Запах хорошего одеколона и сигарет. Начинаю жалеть, что не умею краситься. Хотя бы глаза подвела, что ли .
Удара не вижу, но зато хорошо чувствую. Мужчина моей мечты начинает равнодушно и профессионально избивать меня, задавая вопросы между ударами.
Я очень быстро начинаю плакать.
*** *** ***
Следователь за столом рассматривает толстую картонную папку. На обложке жирным черным фломастером выведено мое имя. В этой папке находится вся моя жизнь. Можно только восхищаться оперативностью спецслужб. Им известна даже кличка собаки в детстве.
Дела плохи. Кроме меня, у следователей нет ни единой зацепки. Записи камер слежения на парковке не сохранились, зато есть удачные снимки из лобби здания и и показания дежурного о звонках в милицию за несколько часов до взрыва.
Это мое проклятие - чувствовать приближающиеся катастрофы. Это мое проклятие - каждый раз пытаться их предотвратить, и каждый раз терпеть неудачу. Я всегда остаюсь в живых, меня даже не сильно ранит.
Люди отказываются верить в подобное. Вместо этого, следователи ищут другие объяснения.
- Так ты говоришь, что можешь заранее знать?
- Да, - хлюпаю я разбитым носом.
- Не связанно ли это с катастрофой, произошедшей с твоим парнем?
Замираю. Напоминание об этом случае причиняет боль не меньше, чем кулаки следователей.
В тот вечер была последняя игра сезона. Наш универ против "технарей". Кампус гудел уже несколько недель, в этот вечер напряжение достигло предела.
Это был первый раз, когда я почувствовала надвигающуюся опасность. Тогда я еще не понимала, в чем дело, но ясно видела Сашку в темном пластиковом мешке.
С приближением часа игры беспокойство усиливалось. Попытки остановить друга не имели успеха. Мы поссорились, и он ушел, обозвав меня на прощание истеричкой.
Игроки сновали по полю. Мяч, крутясь, летел по воздуху. Все замерли. Мяч коснулся земли. Победа! Болельщики стали бесноваться.
В этот момент трибуны обвалились.
Потом я помню сирены скорой помощи. Парамедиков и пожарныx, расхаживающие по обломкам. Сашку в черном пластиковом мешке.
Почему я его не удержала? Почему?
Через несколько недель я ушла из дома.
- Твой парень пошел на игру, а ты нет,- сухой голос следователя не дает мне пощады - Когда трибуны обрушились и он погиб, ты стала испытывать угрызения совести, из-за того, что ты осталась жить, а он нет. Ты решила, что могла бы предотвратить несчастный случай и твой парень погиб из-за того, что тебе не поверили. Я прав?
- Да, - тихо отвечаю. Может, следователь готов услышать правду.
- И тогда ты стала подстраивать несчастные случаи и пытаться их предотвратить.
- Нет, - в ужасе шепчу я.
- Тогда ты бы вышла героем? Кассандра... - презрительно говорит следователь.
- Не называй меня Кассандрой! Ей не верили, а мне поверят!
- Тебе действительно никто не верил. И тогда ты решила сделать что-то глобальное, что-то такое, на что точно обратят внимание. Террористический акт!
Пытаюсь возразить.
- У нас есть данные обо всех несчастных случаях, в которых ты была замешана. Ты знаешь, сколько людей погибло из-за твоих штучек?
- Неправда, это не так!
- Мы можем обвинить тебя в смертях этих людей. Ты проведешь очень много времени за решеткой...
Mолчу.
- Но если ты выдашь нам своих сообщников, то мы можем договориться.
Tихо всхлипываю. Слезы смешиваются с кровью из разбитого носа и падают розовыми каплями на колени.
*** *** ***
Я сижу с ногами на кушетке. В камере нет окон, только узкая щель в двери, через которую иногда просовывается поднос с едой.
Три шага в ширину, пять в длину. Унитаз, раковина и кушетка, две камеры наблюдения.
Мне оставили только штаны и белую майку без рукавов. Спереди она покрыта розовыми разводами. Еще отобрали часы, сережки и другие личные вещи. В камере все время горит свет, и я не знаю, времени уже нахожусь здесь.
Раз за разом проводятся дознания. Иногда это уколы, иногда - полиграф. Чаще - просто избиения.
В последние несколько дней меня больше никуда не вызывают и даже прислали врача. Ссадины и синяки начинают заживать.
Без предупреждения лязгают замки. В камеру заходят двое охранников. Один из них швыряет на кушетку сверток одежды. Приходится переодеваться под бесстрастными взглядами стражей.
В комнате допросов мне привычно приковывают руки сзади, к спинке стула.
Сегодняшний собеседник не похож на предыдущих. Он доброжелателен, внимателен и вежлив. Спрашивает, можно ли записать беседу на диктофон. Кажется, мной интересуються в серьез, и я начинаю надеяться, что, наконец, понимание достигнуто. Может, поверят. Мы долго разговариваем.
В комнату заходит один из следователей.
- Что вы думаете, доктор?- спрашивает он.
- Это великолепно! - восклицает мой собеседник - Выражаясь понятным языком - бред, иллюзия! Но с самыми подробными деталями! Она действительно верит во все, что говорит! Я думаю это три, нет, четыре статьи в "Современной психиатрии "!
- Неправда! - кричу - Я не сумасшедшая!
*** *** ***
Приемная комиссия спрашивает, какой сегодня день. Не могу ответить, я не знаю. Последние недели были проведены в одиночке. Попытка вспомнить вождей в правильной последовательности тоже не увенчалась успехом - я всегда плохо знала историю. Еще несколько подобных вопросов, и комиссия приходит к выводу, что я нахожусь во власти иллюзий, потеряла связь с реальностью.
Меня госпитализируют.
Первое время я все еще пытаюсь убедить врачей. Пишу даты и места на листочках, с описанием еще не произошедших событий. Врачи покровительственно и добродушно подсмеиваются. С академической точки зрения, им интересна моя навязчивая идея.
Вначале пробуют психоанализ, а потом лекарства. Добродушие проходит, когда лечение не срабатывает. Дозы увеличивают.
Меня колют каким-то лекарством, от которого становится тяжело говорить и думать. Тело плохо слушается, с губ стекает вязкая струйка слюны. Я неподвижно сижу на кровати и смотрю на белую стену палаты. По стене ходят тени, иногда заглядывают солнечные зайчики. Меня кормят с ложечки.
Теперь, когда голова пуста и ничто не отвлекает внимание, я слышу приближающиеся катастрофы намного четче и громче, чем обычно.
В редкие моменты ясности я перестаю рассказывать о том, что чувствую. Говорю, что больше не слышу голосов в голове и благодарю врачей за помощь.
Они очень довольны мной, моим прогрессом, а больше всего - своей мудростью и статьями в "Современной психиатрии ".
По прошествии двух лет меня выписывают из лечебницы.
*** *** ***
Несколько недель я провожу дома, сидя в своей комнате. Она совсем не изменилась с того дня, как я ушла.
Родители жалеют меня. Они считают, что я немного тронулась после смерти Сашки. Папа жалостливо предлагает выехать на природу, или на дачу к родственникам. Мама иногда тихо плачет, когда думает, что я ее не вижу.
Первое время я ничего не делаю и пытаюсь вести нормальный, человеческой образ жизни. Аварии, пожары и крушения проходят сквозь меня. Tвержу сама себе, что все это больше не касается меня. Но ночью, в одиночестве, я плачу.
Достаточно ли, для того, чтобы быть хорошим человеком, просто не совершать плохие поступки? Останусь ли я хорошим человеком, если не помешаю совершению плохого поступка? Ведь я знаю, что, когда и как произойдет. Люди, которые погибли - пострадали из-за меня. Их можно было спасти, а вместо этого я ничего не сделала. Как я могу продолжать жить, как будто ничего не происходит?
А мне так хочется спокойствия. Вставать утром, после освежающего сна. С наслаждением пить кофе, равнодушно пролистывать газеты и не узнавать катастрофы по фотографиям. Длинными дождливыми днями сидеть по-турецки в кресле-качалке на веранде, потягивать горячий яблочный сок с палочкой корицы и шевелить от удовольствия пальцами ног в теплых шерстяных носках.
Может быть, если я спасу хотя бы одного, то мой личный кошмар закончится. Только одного...
*** *** ***
Я стою перед разъяренным главным инженером.
- Так вы являетесь специалистом в починке поездов? - язвительно спрашивает он.
- Нет, - негромко отвечаю я.
- Тогда почему вы считаете, что можете учить меня моему ремеслу?
- Я не учу, я только прошу проверить электричку номер 5872.
- Конечно, я сниму своих механиков с работы и пошлю их искать несуществующие неполадки, - саркастически говорит инженер.
- Легче проверить возможную неполадку, чем иметь дело с последствиями.
- Последствия! - возмущенно фыркает мой собеседник.
Да, последствия. Если не проверят состояние электрички номер 5872, то поезд сойдет с рельс на мосту и последний вагон, вместе с находящимися в нем пассажирами, упадет в реку.
Все это случится из-за упрямства главного инженера депо.
Несмотря на мое подробное описание проблемы, он отказывается проверить вагоны. Самый лучший способ справиться с проблемой - просто не верить в ее существование. Инженер возмущается тем, что я отвлекаю его от действительно важных дел. Под конец мужчина не выдерживает, деланная вежливость пропадает.
-Женщина! - восклицает он - ты зря тратишь мое время! Я согласился выслушать твою глупую болтовню, но всему есть предел! Я инженер с двадцатипятилетним опытом и не тебе указывать МНЕ, что делать! Да я уже был инженером, когда тебя еще в проекте не было! Ржавые гвозди! Вздор! Ты намекаешь на то, что я не содержу в порядке свои поезда? Я не сниму электричку с линии, только что бы проверить всякие домыслы!
Один из механиков подходит к нам и шепчет что-то на ухо инженеру. Оба мужчины посматривают на меня.
Инженер сладко улыбается и обещает проверить электричку. Да, он пошлет механика проверить 5872-ую. Да, если будут неисправности, то электричку снимут с линии.
Два дюжих механика провожают меня наружу. Такая резкая смена настроения. Несомненно, инженер узнал о моем "отдыхе" в лечебнице.
Ухожу, но на следующий день все еще продолжаю чувствовать приближающуюся аварию.
Бегу на станцию 5872-ого. Вот он. Стучу в окошко машиниста.
- Что сказал механик?
- Какой механик?
- Разве вчера не делали проверку этому составу?
Машинист быстро захлопывает окошко и начинает что-то говорить в рацию. Pазбираю по губам слово "милиция". Несомненно, машинист уже наслышан обо мне.
Бегу на перрон и кричу:
- Не садитесь на поезд! Он неисправен! Не садитесь!
Люди шарахаются во все стороны. Обычная реакция: кто-то смеется, кто-то крутит пальцем у виска и громко говорит, что думает обо мне, кто-то бросает огрызком яблока.
Несмотря на предостережения, поезд наполняется. Люди спешат по своим делам, у них нет времени для сумасшедших. Мне никто не верит.
Вижу приближающихся милиционеров и ныряю в предпоследний вагон. Если не удалось отпугнуть пассажиров, то, может, удастся спасти людей после крушения
Электричка отъезжает от перрона. К следующей станции она не прибудет.
Предчувствие беды нарастает с каждым стуком колес. Когда мы въезжаем на мост, крепко хватаюсь за поручень и закрываю глаза. Мне не нужно видеть, я и так знаю, что произойдет.
Ржавые болты вылетают из своих гнезд. Днище вагона начинает распадаться. Металлические детали летят под колеса. Несколько сильных толчков, оглушающий визг тормозов. Поезд сходит с рельс. Часть вагонов расцепляется и несется по мосту, кувыркаясь и сталкиваясь.Люди в ужасе кричат. Я тоже - никак не могу привыкнуть к подобным вещам. Поручень вылетает из креплений, и мы оба куда-то летим. Сильный удар в плечо и в голову временно оглушает меня.
Вагоны останавливаются, и наступившая тишина режет слух. Я пытаюсь подняться. Ноги мелко дрожат и подгибаются. По руке стекает кровь, челюсть болит, но, кажется, она все еще на месте.
Оглядываюсь. Вагон лежит на боку, как вскрытая банка сардин.
Я вижу мужчину, который в шоке смотрит на свою ногу. Она согнута в нескольких местах, ступня вывернута в неестественную сторону. Рядом с ним глухо стонет женщина, заваленная сиденьями. Парень возле стены вагона конвульсивно дергается и хрипит. Поручень копьем торчит из его груди. Некоторые тела не двигаются. Им уже не помочь. Но есть еще те, кому нужна моя помощь.
С трудом выбираюсь наружу и сразу вижу его. Последний вагон. Он пробил металлическую ограду моста и теперь обреченно балансирует на краю.
Бегу к вагону, спотыкаясь на нетвердых ногах, взбираюсь на искореженное ограждение.
Сквозь целое стекло вижу, что часть людей еще жива. Дергаю за ручку аварийного выхода. Дверь перекосило, и она не открывается.
Пытаюсь расколоть стекло, удар за ударом, сбивая руки в кровь.
- Помогите! Помогите! - кричу я.
Те, кто успел выползти из разбитой электрички, стоят в отдалении. Никто не спешит ко мне.
С сильным скрипом вагон кренится на бок. В отчаянии, я вцепляюсь в ручку двери, а другой рукой - в искореженное ограждение моста.
Конечно, вагон я не удерживаю. Меня резко дергает, когда он падает с моста. Ручка остается зажатой в ладони. Я вижу сквозь окна людей. Они что-то кричат.
Вагон кувыркается в воздухе и исчезает в мутной воде.
*** *** ***
Я неподвижно сижу, сгорбившись, на кушетке за занавеской. В моих ободранных ладонях все еще зажата ручка вагона. Вокруг слышны стоны раненых, сирены скорых, скороговорка врачей и парамедиков.
Занавеска с резким звуком отодвигается в сторону, и ко мне заходит молодой санитар. Он срезает пропитанную кровью одежду и начинает осторожно обтирать меня губкой.
- Ого! Ничего себе!- изумляется парень, когда видит мое тело. Никак не реагирую, уже привыкла. Tело покрыто разнообразными шрамами и рубцами. Я помню, как получила каждый из них.
Это мое проклятие - чувствовать приближающиеся катастрофы. Это мое проклятие - каждый раз пытаться их предотвратить, и каждый раз терпеть неудачу. Я всегда остаюсь в живых, у меня даже не бывает серьезных ранений. Только шрамы на моем теле напоминают о пережитом. Автомобильные аварии, крушения, пожары. Шрамы остаются не только на теле. Каждая неудача продолжает болеть даже после того, как тело зажило. Я не была достаточно убедительна, я не приложила нужных усилий. Я могла предотвратить, но не сумела. Смерти людей на моей совести.
Кто такой "хороший человек"? Раньше всегда считала себя такой. Я не убиваю, не ворую, даже аккуратно и честно плачу подоходный налог. Не причини зла ближнему своему. Достаточно ли мне этого? Увидеть подонков, отбирающих у старушки сумку с пенсией, и пройти мимо. Зла я не сделала. Ведь не я же украла деньги и избила жертву. Я хороший и честный человек. Так почему же совесть тихо болит? Тихо, заглушаемая голосом здравого смысла. А зачем вмешиваться? Еще и мне самой дадут по шее, а за что? Что она, родная мне, эта старушка? Лучше отвернуться и пройти мимо. Что мне вышло от всех этих попыток предотвратить? Психушка, сломанный нос... Не причини зла ближнему своему, большего и не надо.
Так почему мне так плохо?
Каждую ночь, закрывая глаза, вижу их лица. Единственное, что меня еще держит, это надежда, что в следующий раз получится. Спасти. Хотя бы одного.
*** *** ***
Темно-зеленая брезентовая сумка. Она где-то здесь, я это чувствую.
С трудом продираюсь сквозь толпу людей. Площадь забита веселыми празднующими. Громкая музыка, переносные ларьки со сладостями. Над головами парят огромные воздушные шары всех цветов и размеров. Ежегодный карнавал.
Тот, кто оставил сумку на площади, знал, что делает. Бомба, спрятанная в ней, внезапно оборвет праздник. Музыка сменится криками ужаса и боли. Воронка в брусчатой мостовой, горящие ларьки, раскиданные тела. Парамедики, перебегающие от одного человека к другому.
Кроме бомбы, сумка полна металлическими маленькими шариками. Сила взрыва разнесет их на многие метры, калеча и убивая. Но это еще не все. Шарики смазаны какой-то гадостью. Даже те, кто получит поверхностные ранения, царапины, скоро заболеют. Врачи не смогут ничего сделать, вирус убьет всех зараженных.
Я пробираюсь среди людей и чувствую, как время истекает.
Вот она! Средних размеров, потрепанная сумка, безобидно лежащая на мостовой.
Oглядываюсь. До взрыва остаются минуты.
Надо удалить отсюда людей.
- Бомба! Бомба! - кричу я.
Голос тонет в музыке и шуме. Беспомощно оглядываюсь. На меня не обращают внимания. Почти. Маленькая девочка смотрит прямо в лицо большими темными глазами.
Девочка выглядит такой чистенькой и аккуратненькой. На ней розовенькое клетчатое платьице с белыми кружевными оборочками. На груди вышиты смешные зайчики. Яркие бантики в коротких косичках. На пухлых ножках - кружевные носочки и белые лаковые туфельки. Кукольная обувка, с полукруглыми носиками и аппликацией в виде красных сердечек.
Внезапно я вспоминаю, где уже видела эти туфельки. Не белые, а испачканные грязью и кровью. Их едва видно из-за спины парамедика, упорно делающего безжизненному телу искусственное дыхание.
Я смотрю на девочку и одновременно вижу ее сейчас, стоящую рядом с мамой, и потом - лежащую на грязной мостовой.
Ох, дети. Они всегда были моим слабым местом. Столько смертей мне пришлось пережить, а память о каждом погибшем ребенке не отпускает до сих пор.
Раньше в центре площади стояла огромная статуя Великого вождя, указывающая народу путь в светлое будущее.Бронзового революционера давно снесли, но постамент остался.С одной из стенок сбит барельеф, вместо него чернеет глубокая ниша.. Как по заказу. Решительно шагаю к сумке и осторожно приподнимаю ее. Тяжелая, сволочь. Вокруг меня веселятся, поют и танцуют. Медленно и аккуратно я несу сумку в сторону бронзовой тумбы. Кто знает, вдруг бомба взорвется от движения.
Осторожно заталкиваю сумку в нишу постамента. Часть взрыва он примет на себя. Но смертоносные шарики все же вылетят в толпу с незащищенной стороны.
Опять оглядываюсь в поисках какого-нибудь щита, который сможет прикрыть сумку. Возле меня ничего нет. Ларьки остались в отдалении, не успею добежать до них и вернуться.
Вспоминаю девочку, ее большие доверчивые глаза.Черт возьми!
Я забиваюсь в нишу, пытаюсь прикрыть своим телом сумку.
До взрыва остаются несколько секунд. Я крепче вцепляюсь в края ниши и закрываю глаза.