АФГАНИСТАН
***
Я никогда не думала, что мне будет близок Афганистан. То есть как близок – я вынуждена была здесь находиться и особого удовольствия не испытывала. Зимы были очень трудными – все эти проблемы с электричеством, водой, стрельбой, политической обстановкой. Весной все расцветало- та скудная растительность, что была еще не съедена овцами и не пущена на растопку домов. Розы, птички, школьницы в черных платьях и белых шарфах. «Башиш, башиш, мадам - башиш», - толпа нищих, калек, попрошаек, облепляющая каждого чужестранца в надежде перехватить подачку судьбы у доброго интернационального контингента. Последний раз я себе обещала, что я больше сюда не вернусь.... И вот снова- самолет плавно кочует над выженными ветрами горами.
Километры желтых скал и камней, редкие кустики, серо-коричневая масса изрезнная рельефом на котором казалось никак не может поселиться человек. Не должны люди жить здесь- нет, нет, нет! Это место для ссылки или для тренировки армейского контингента в тяжелых условиях! Серо-желтые каменные скалы были почерканы в некоторых местах синими штрихами горных речек, где-то были видны высохшие русла. Мне это напоминало огромную абстрактную картину – ритмично-одинаковую до горизонта, в которой преобладали два цвета - голубой и серо-коричневый. Цвета пыли и неба. Это и был Афганистан. Странный, переворачивающий все в тебе, обращающийся к твоей самом глубинной струне : «Сможешь или нет принять меня?» Зигзаги речек отражающих небо, рельеф изъеденный ветром и тектоническими передвижениями местности, страна на краю света, куда птица не долетит и зверь не добежит. Сиреневая страна. Джеллаладин Руми был афганцем. Страна поэтов. Край людской долготерпения – мне вдруг становилось не по себе, так как в России мы привыкли думать, что нам из покон веков живется хуже всех. И вдруг я встретила на своем пути место, где казалось не было никаких предпосылок для выживания. Я ловила несколько раз себя на мысли, что подо мной идеальный марсианский пейзаж из тех голливудских фильмов, когда осваиватели новых планет вдруг оказываются волею судьбы или благодаря сломанному двигателю в каких-то пустынно-каменных и лишенных признаков жизни условиях. Наверное подобные пейзажи – это инстинктивная картинка той реальности, которая противоположна нашему представлению о цветочно-луговом счастье и комфорте. Ад? Чистилище? Странно было и необъяснимо, как может приспособиться к нечеловеческим условиям человеческое существо.
Первый раз я сюда приехала поздней осенью. Несколько лет назад. Переборов испуг и первое мгновенное желание запрыгнуть обратно в тот же самый самолет, на котором я прилетела, я решила все-таки остаться и понять, как можно полюбить все это. Воздух стоял черный от пыли и копоти миллионов маленьких портативных генераторов, которые каждая семья и каждая лавочка жгли во дворе для того, чтобы обеспечить себя электричеством и водой. Грязь была по колено- жидкая глина, которую месили тысячи ног, обутых в летные шлепанцы –вьетнамки. Солнце еле проглядывающее через тучи смока и пыли. Белеющие вершинами на горизонте пики гор. Сидащие на корточках вдоль дорог на глиняных кучах и пьюшие чай пожилые афганцы, обернутые во что-то наподобие пледа с чалмой на голове, разделанные туши баранов, висящие на улицах на продажу, стада грязных овец бредущие прямо посереди улиц наряду с джипами последней марки и военными бронемашинами, голубые бурки-паранджи - все это было как кошмарный сон. «Она с ума сошла», - такова была реакция почти всех, кто был оповещен, что я собираюсь в Кабул. Особенно удивлялись просвященные интеллигенты, которым казалось, что ехать нужно в противоположном направлении – в сторону Евросоюза. Лишь один из наших друзей мечтательно перебрав в памяти воспоминания двадцатилетноей давности сказал мне: «Завидую тебе – я провел в Афганистане самое счастливое время в моей жизни». Он открывал в Мазари-Шерифе Политехнический Институт и преподавал афганцам математику. Русские вообще многое сделали для Афганистана перед тем, как ввязаться в войну. До сих пор живы люди, которые вспоминают русских шурави, которые построили им аэропорт, «хрущевки», или скорее «брежневки», школы, институты, заводы ЖБИ. Один из таких заводов был впоследствии превращен афганцами в гостиницу. Такое же все однотипное, как и по всему бывшему Советскому Союзу. Наверное поэтому я чувствовала себя комфортно здесь - мне этот афганский хаос напоминал родину. Как только я выходила из самолета и видела все это вокруг – криво заасфальтированную привокзальную площадь, с покрашенными известью бордюрами, клумбы с розами, аскетичные сосны, улыбающихся бородатых афганцев, до боли знакомое стандартное мраморное фойе маленького аэропорта с надписью на английском с ошибками : «Добро пожловать в Афганистан» - меня пронизывало смутное понимание, что Родина где-то рядом. Родина, где говорят по-русски и носят скромную неприхотливую одежду. Где размышляют о смысле жизни и благодарны тому малому что имеют. Где тебя любят.
Меня здесь не любили. Да я и не навязывалась.
Много раз, находясь в Кабуле и видя бесконечные и безрезультатные попытки американцев и ООН организовать здесь «второй Дубай», я молчаливо улыбалась с ехидцей, так как единственное построенное здесь «для народа» было возведено нашими строителями и архитекторами двадцать лет назад. Уродливое, но выстоявшее многочисленные землятресения и войны. «Микрорайан ту» и «Микрорайан уан» были до сих пор самым престижным местами жительства, так как остальные, не очень удачливые афганцы, жили в глинобитных мазанках среди бесконечных желто-серых пыльных улиц-лабиринтов. Железобетонные «брежневки», побитые снарядами, зачастую насквозь, с картонными коробками вместо стекол и веревками для сушки белья между домами, с системой канализации, не работающей уже как 20 лет и буржуйками с дымовыми трубами, выходившими прямо на улицу были свидетельствами того, что «когда-то у них была жизнь как у всех». Новая жизнь изменила пока только то, что почти каждая из квартир имела спутниковую тарелку. Вспомнят ли они когда нас, северных не то просветителей, не то поработителей, добрым словом? Принесли ли мы им что-то, кроме войны и многолетней разрухи?
В аэропорту на меня накинулись носильщики. Один из них был самый ретивый – маленького рота смуглый зеленоглазый крепыш. Среди афганцев действительно встречается большое количество красивых лиц. Голубоглазые, зеленоглазые, они смотрят на тебя огромными взмахивающими грустными ресницами ангельскими глазами и так наивно требуют: «Мани, гив ми мани» или «Гив ми олл ю клос» («дай мне денег» или «дай мне всю твою одежду»). После первого шока (нас ведь учили родители не попрошайничать, не воровать, не делать то и это- десять заповедей ко всему прочему есть) начинаешь понимать, что может сделать с людьми несколько поколений войны, когда понятия что такое хооршо и что такое плохо просто стерты и не существуют. «Хорошо» - это еда и тепло, «плохо» - это умереть. Вот и все Евангелие.....
Носильщик старался изо всех сил- он был добрый малый. Искал мои сумки, помогал везти до машины, улыбался.
- Гив ми мани мадам, - он вымолвил коронную фразу . Я попросила Рушада и водителя заплатить ему. Они расплатились с ним в местной валюте – в афгани. Носильщик был возмущен до нельзя – афгани это не деньги, доллары- деньги. Гив ми долларс! Тен долларс! Дверь захлопнулась, я закрываю стекло. Носильщик, пока мы разворачиваемся, еще долго оглядывается и что-то про себя возмущенно злопыхает мне вслед. «Факинг американа», - я слышу последнее и мне весело. Знал бы он, что мы с ним одной крови где-то в глубине памяти. Я такая же как и ты, носильщик. Просто притворяюсь, что из другого мира....
В Афганистан я все время возвращалась. Как в какое-то свое альтер-эго, забытое, затоптанное и то, о котором я не желала помнить. Хотя моя память то и дело выхватывала серость и грязь улиц Петербурга, когда ты месишь снег и потом сушишь ботинки возле батареи, и в четыре часа дня уже темно, а зима все длиться и длиться. И ты благодарен этому прекрасному миру и ненавидешь его. Редкие фрукты на лотках, которые казались уделом тех, других. Первый шок, когда вдруг оказываешься в западном аэропорту, где светло, красиво и много магазинов. Роскошь культуры и образования, книжных магазинов и фильмов мы готовы были променять на один день в супермаркете. И мы меняли «то» на «это» как изголодавшиеся по собственной нормальности арестанты. Мне тоже до бесконечности нужно было быть равной им – французам, испанцам, американцам – которые меня окружали. Они об этом даже не подозревали – о том, что внутри меня до сих пор сидел комплекс человека, для которого их мусор был роскошью однажды...
«Толчки» или вещевые рынки, так спешно всеми позабытые и встреченные мною здесь – в Кабуле. Пластиковые сумки в клеточку, кастрюли и отвертки на продажу, пирожки на разносах, растворимое кофе в подарок, благоговение при виде батончика «Сникерс» – афганская реальность, которая только что была в нашей жизни. Той, где мы были недочеловеками и той, которую мы все так хотим забыть и выбросить.
06.2006