IV
Когда я вышел из кафе, оказалось, что прошел дождь. Видно, он был коротким, но сильным, потому что лужи были довольно внушительными, а небо ясным. Я взглянул на часы. Судя по времени, «совещание» изрядно затянулось, что мне и придется объяснять девице, как можно убедительней. Да ладно, найду, что сказать. Я решил немного прогуляться, и поэтому вышел за несколько остановок до моего дома. Дождь прибил всю пыль к земле, в воздухе было довольно свежо, начинало темнеть и уже зажглись фонари. Свет от них, кругами расходился по мокрому асфальту, подобно кругам на воде, если кинуть в ее гладь камень. При движении, когда расфокусируешь зрение, и будешь глядеть, как бы сквозь асфальт, он начинает двигаться, и ты не идешь как-будто по дороге, а она сама несет тебя к новым, неизведанным пределам. Вот такие взаимоотношения с дорогой сложились у меня в процессе прогулки и, чтобы расфокусировать зрение, мне не приходилось даже предпринимать усилий, так как «Рижский бальзам» еще не совсем выветрился у меня из крови. Было поразительно тихо, как бывает в летние вечера, после того, как разнузданная стихия, в данном случае дождь, взмахнув крылом пролетает, и оставляет после себя воспоминания о своем буйстве. Машины не проезжали мимо, ветер не шумел в кронах придорожных деревьев, казалось, даже птицы замолчали, поуютней устраиваясь в гнездах, для отхода к своим, птичьим снам. Я брел домой среди всего этого безмолвия и думал о том, как хорошо никуда не торопиться, а воздух был наполнен ароматом мокрой пыли и каких то цветов, которые пахли чем-то горьковатым, и будили воспоминания о детстве и ночах, которые я проводил, гуляя по соседским садам.
Неожиданно я услышал звук, который нельзя было спутать ни с чем. Раньше, когда промышленность, в том числе и игрушечная, не перешла в фазу капиталистического способа производства, продавались дешевые, резиновые мячи. Они, при ударе о землю, издавали очень характерный гулкий звук, а, при ударе по нему рукой, высокий, звонкий. Тим-там, тим-там, ТИМ-ТАМ. Звук приближался, и я напряженно вглядывался в темноту улицы, стараясь разглядеть источник этого звука, который, как будто, дополнял мои детские воспоминания. Причем весьма гармонично дополнял. Наконец из-за ближайшего поворота выбежала девочка, та самая девочка. На ней было коротенькое розовое платьице, большой розовый бант, каким-то образом крепился к ее голове. Она бежала вслед за средних размеров, мячиком, которым с упоением стучала об землю правой рукой. При этом она что-то напевала, и обрывки какой-то детской песенки, слов которой я не мог разобрать, долетали до меня между ударами мяча о землю. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!!
Мои чувства внезапно, как-то сами собой обострились. Запахи и звуки устремились мне в ноздри и уши с удвоенной силой, подошвами, я стал ощущать неровности асфальта, а образы, стали четче и воспринимались, как фотоснимок, застывший и динамичный одновременно. Девочка напевала, и теперь я мог слышать, что она пела. Пела она по-английски, что меня, помнится, удивило. Мне трудно будет воспроизвести это, но песня, насколько, я со своим знанием языка, мог судить, была далека по смыслу от обычной детской белиберды. Что-то вроде:
…I sip the blood-red wine,
my thoughts weigh heavy with the burden of time,
from knowledge drunk from the fontain of life,
from Chaos born out of love and the skythe,
the forest beckons with her nocturnal call,
to pull me close amid the baying of wolves,
where the bindings of Сhrist are down-trodden with scorn,
in the dank, adiferous earth.
Мотивчик, надо сказать, был жутковатый. Это ощущение усиливало то, что пелся он, голосом пятилетней девочки. Меня начинала понемногу бить дрожь, несмотря на то, что вечер был теплый. Я был взвинчен, а, может, алкоголь понемногу выветривался. Чувства обострились еще больше, хотя на мой взгляд дальше было некуда. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! We embrace like two lovers at death. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! A monument to the trapping of breath. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! As restriction is bled from the veins in my neck. ТИМ-ТАМ! ТИМ-ТАМ!! ТИМ-ТАМ!!! To drop roses on my marbled breast…Она выбежала на середину дороги и, подпрыгивая при каждом ударе, поскакала прочь, по залитой фонарным светом безмолвной улице. Подошвы ее туфелек с легким шорохом перемещались по разделительной полосе дороги.
Вдруг, где-то, на пороге слышимости, я ощутил нечто, что напрочь выпадало из безмятежной тишины вечера. Вначале я не то, чтобы услышал, а скорей почувствовал, как вибрируют стекла в домах. Их дрожь резонировала с моей внутренней дрожью, и я почувствовал неприятные перемещения где-то в животе, причем по часовой стрелке. Затем, я услышал низкий, дрожащий гул, который стремительно приближался и, наконец перерос в практически нестерпимый, для моего обостренного слуха, рев. Я обернулся и увидел, несущийся по пустой улице, среди безмолвия этого вечера, грузовик. Это был, покрашенный в синее ЗИЛ, с крытым кузовом, на котором было написано «Почта». Девочка, несомненно, тоже его слышала, но к моему ужасу не обращала ни малейшего внимания на транспортное средство. Я помню, что застыл, как вкопанный, ноги у меня не имели сил двинуться вперед, а по спине побежала струйка пота, куда то вглубь моих брюк. Во рту, помню, появился неприятный металлический привкус. А дальше не уверен, что мои воспоминания носят достоверный характер. Грузовик с ревом промчался мимо, прямо по середине улицы. Сзади я видел, как между колес промелькнуло что-то похожее на детские ноги, грузовик слегка подбросило, и колеса скрыли от меня измочаленное протекторами тело. Затем раздался визг тормозов. Грузовик занесло, он как-то боком поехал по улице, приближаясь к бордюру, а затем, съехав с дороги, врезался в столб, что стоял позади бордюра.
Я не знаток автомобилей, и объяснить причин дальнейшего, не смогу. Наверное, внутри грузовика от столкновения что-то поломалось. Или нет, не знаю, но он, постояв немного в безмолвии вечера, загорелся. Причем загорелся как-то сразу весь и практически бесшумно, или это, только так казалось? Сквозь ровное гудение пламени раздался вопль. Дверца со стороны шофера открылась, и на асфальт вывалилось полыхающее, как факел, тело, которое истошно орало. Оно проползло метра два и, догорая, затихло. Возможно, читать об этом долго, но в реальности, это заняло не более полутора или двух минут. Я стоял и наблюдал все это, как-будто со стороны. Что-то часто в последнее время у меня такое ощущение. Тело шофера горело вдалеке, и я подумал, что надо бы пойти поискать труп девочки, а то, что труп, в этом я был уверен на все сто. Мимо меня, как в замедленном кино, прокатился, куда-то назад, резиновый мячик. С шумом обрушилась крыша кузова с надписью «Почта», которая еще читалась на крашеной фанере.
ТИМ-ТАМ!!! ТИМ-ТАМ!!! ТИМ-ТАМ!!! Это доносилось откуда то у меня из-за спины, оттуда, куда укатился мячик. Я с такой скоростью еще никогда не поворачивался вокруг своей оси. Передо мной стояла девочка и долбила мячиком об землю. Ее платье было разорвано, волосы спутались и бант съехал на бок. Она стояла и сверлила меня своими черными глазами, совсем как тогда, когда я задремал возле дурдома. ТИМ-ТАМ! Я посмотрел ниже. Из-под разорванной юбки на землю возле правой ноги капала кровь, скапливаясь лужицей возле ступни. Там, где юбка на ней разорвалась, я увидел, что от середины бедра, нога странно изломана и из рваной раны на ней, торчит, белеющий в темноте, обломок бедренной кости. Девочка перехватила мой взгляд, оперлась рукой на обломок кости и вдавила его обратно с выражением лица, настолько спокойным, как-будто она давила на оконном стекле большую зеленую муху. Затем она вновь подняла на меня взгляд. Глаза у нее были и вправду угольно-черными. Значит, сон у дурдома не обманывал. Она растянула искалеченный рот в улыбке и, откинув голову назад, захохотала безумным, наполняющим душу ужасом, смехом. Затем развернулась и, несколько нелепо, подпрыгивая, побежала прочь, стукая мячиком об землю, и продолжая прерванное пение с того же самого места, где по смыслу остановилась. ТИМ-ТАМ, Тим-там, тим-там. Я думал, стоя на мокром асфальте, насколько у меня идиотский вид – отвисшая челюсть гармонировала с выпученными глазами. Сразу вспомнилось выражение ужаса на мертвых лицах тех пяти девочек. Может, надо завязывать пропускать бесконечные стаканчики в течение дня? Но грузовик, вместе с шофером, все еще чадили в безоблачное небо этого вечера. И запах горелой резины вперемешку с запахом горелого мяса, были вполне реальными. Значит не «белка». Слава Богу!
Я пошел дальше, вниз по улице, вслед ушедшей девочке. Интересно, а не попрыгала ли она ко мне домой? После того, что случилось, я не сомневался, что она знает, где я живу. К тому же, я не сомневался в определении моей новой знакомой понятия чуждости и потусторонности. Эта девочка была не отсюда. Она не могла, кабы была отсюда, вылезти из-под грузовика с открытым переломом бедра и, весело резвясь с мячиком, ускакать прочь. Что же такое «не отсюда» было в мертвых девочках из кафе? Надо съездить в морг и посмотреть на них всех, вместе взятых.
Возле дома, я зашел в магазин и купил пива. Надо было немного унять дрожь в конечностях – я вытянул вперед руку и растопырил пальцы. Пальцы дрожали, как у больного паркинсонизмом. В памяти стояли ее глаза, угольно-черные, таких у людей не бывает. Ладно, - сказал я себе, - так и свихнуться недолго. Я попытался внушить себе, что это была иллюзия. Замечательная, масштабная иллюзия, вызванная приемом алкоголя и насыщенным трудовым днем. Хорошо бы, это было так!
Звеня ключами, я вошел домой. Девица смотрела на меня укоризненно, но молчала. Я пожелал ей доброго вечера. Мне пожелали того же. Спросили, как прошло совещание. Я, не вдаваясь в подробности, ответил, что неплохо и, что разноса я не получил, поскольку, я в отпуске. Меня спросили, буду ли я ужинать, и я ответил утвердительно. Открыл себе пива и, прикурив сигарету, принялся вспоминать о произошедшем за день. Из череды исторических экскурсов меня вывела девица. Она тихо подошла сзади и обняла меня за шею. Спросила, что случилось. Я ответил, что устал.
-А что, был тяжелый день, - спросила она.
-Да, пожалуй, тяжелый.
-Но, ведь ты мог бы не брать эту работу, ты же в отпуске.
-Надо было взять тебя с собой, чтобы ты еще раз объяснила это шефу.
-А что, он ни в какую?
-Точно. Ты как нельзя лучше охарактеризовала ситуацию.
-Ну, почему ты такой?
-Какой?
-Вредный, что ли. Никогда из тебя ничего не вытянешь. Молчишь, молчишь. Я устала от
этой постоянной тишины. В нее погружен весь этот дом. Ты приходишь, ешь, спишь со мной, снова уходишь. Я даже не знаю куда! – на глаза ей принялись наворачиваться слезы.
-Ну почему все эти разговоры нужно заводить именно тогда, когда я пришел с работы,
черт знает во-сколько, после весьма напряженного дня, и…
-А, когда я тебя вижу? Я могу говорить с тобой только по вечерам! Да и по вечерам ты, в
основном, молчишь. Уходишь с утра, и весь день меня окружает эта чертова тишина! Она давит на меня, так же, как давят эти стены, потолки! Я больше не могу выносить этого! Понимаешь! Не могу! Мы живем уже пять месяцев вместе, а я не знаю, где территориально находится твоя работа! – она уже плакала; орала на меня и плакала. А вот девочка с открытым переломом бедра не плакала, даже смеялась. Вот как.
Она убежала в спальню, и я услышал ее приглушенные рыдания. Наверное плакала в подушку, - машинально подумал я. Неужели мне настолько все равно, что с ней происходит. Ее выволочка была, в случае со мной, гласом вопиющей в пустыне. Нет, наверное не все равно. Во мне шевелилось не то, чтобы раскаяние, но жалость к ней – это точно. Я счел своим долгом пойти вслед за ней и пожелать ей спокойной ночи. Разумеется, прежде я допил пиво.
-Ну ладно, ладно, - миролюбиво сказал я, - Дорогая, а как же предложенный тобой ужин?
-Иди в задницу. Жри, что найдешь на плите и в холодильнике.
-А, разве ты, милая не составишь мне компанию? – я попытался придать своему голосу максимум, разжигающей страсть, игривости.
-Отвали от меня. Иди работай, или занимайся тем, чем ты там обычно занимаешься.
-А чем я занимаюсь? – я зарылся лицом в ее волосы и коснулся губами затылка.
-А, хрен тебя знает. Ты же молчишь!
-Хорошо, дорогая, завтра я скажу тебе, где территориально находится место моей работы.
-Да зачем мне это знать? Я сказала это, например, что я даже этого не знаю.
-Ну, раз не надо, то завтра с утра я тебя не буду будить, чтобы сказать это.
-Иди к черту, ты, псих ненормальный, - она уже улыбалась сквозь слезы, а это признак
того, что я не буду один ужинать.
-Если я спрашиваю, что случилось, а ты говоришь, что ничего – я буду вести себя так, как- будто ничего не случилось.
-Иди уже. Поставь котлеты в микроволновку. Для нас обоих, слышишь?
Я уже шел на кухню с легким сердцем, открыл себе бутылку пива, сделал порядочный глоток и поставил котлеты в микроволновку.