Грешница

 
Грех не согрешить. Особливо, ежели грешить можно с прибытком и приятностью - так Акулина рассуждала.
А по рассуждению и жила – в прелюбодействе по уши. И такая жизнь молодую вдову вполне устраивала.
Вот и нынче сидела она вечерком, чаек попивала, да сударика поджидала. Он, хоть и старикашка плюгавенький, а человек хороший – щедрый да ласковый.
 Ага, стучится! Приосанилась Акулина: грудь колесом, попку - в откляч, на лицо улыбочку, и дверь отворила. Глядь - на пороге не полюбовничек, а монах с котомкой заплечной. Вроде не старый, наоборот – молодой и даже интересный, а мина злющая: брови насуплены, глаза сверкают, губы кривятся.
Этот не любиться жаждет, - смекнула вдовушка. – Скорее, анафеме предать.
Но ее, виды видавшую, разве напужаешь?! Подбоченилась, руки в боки:
- Чего тебе, длиннорясый? Пошалить желаешь?
- Ты и есть самая большая грешница в сем городишке? – сурово вопросил он.
– Ну, уж и не знаю, - кокетливо ответила польщенная Акулина и взглянула на служителя божьего так, что тот покраснел до корней волос.
- Говорить с тобой пришел, душу твою спасать! – прогрохотал.
- Входи, раз притопал, - согласилась. – Ежели успеешь - спасай, пока дедулька мой не приковылял Как нарисуется он, уж не обессудь – вон тебя выпровожу.
- Слушай внимательно, падшая женщина! – загундосил он, буравя вдовушку взглядом. – Дабы спасти всех грешников, послал меня святейший настоятель индульгенции продавать. Купившему такую грамотку прощает церковь все грехи прошлые - по сей день включительно.
- То есть, купи я ее сейчас, так до полуночи еще хоть обгрешиться могу в свое удовольствие? – уточнила молодайка.
- Да, но не об том думай! Жизнь новую начнешь, праведную!
- И хорошо берут бумажки твои? – заинтересовалась Акулина.
- А как же?! Почти все уж раскупили! – заверил тот.
- Брешешь! – засомневалась она.
- Не оскверняю уста свои ложью! – вспылил монах.
- А че сразу кипятишься – то? Вашему брату смиренными быть положено, - осадила его бойкая бабенка. – Как зовут-то тебя, коробейник божий?
Напоминание о смирении возымело действие: взор монаха смягчился, на лице появилась вымученная всепрощающая улыбка:
- Евлампием.
- Ну и почем твой пропуск в рай, Евлапушка?
От названной суммы вдовушке сделалось дурно.
- Да что ж у бога цены такие безбожные! – всплеснула она руками. – Неужели находятся те, кто платит?
Вздохнув, монах вынул из-за пазухи туго набитый кошель и развязал тесемку: от блеска золотых у молодки перехватило дух.
- Теперь веришь? - вновь спрятал он выручку под сутану.
Тут в дверь постучали.
- Открой, ягодка! – раздался скрипучий голос запоздалого дружки.
- Ой, милочек, заболела я! – не отворяя, заныла Акулина. – Ой, соколик, занедужила! Завтра приходи.
За дверью послышалось разочарованное кряхтение, затем – удаляющееся шарканье отвергнутого соколика.
- Вот видишь - исправляюсь я, - расплылась Акулина в обворожительной улыбке. – И грамотку, пожалуй, куплю. Только, куда ж пойдешь ты на ночь глядя? Чай в столицу возвращаться надобно, а она далече.
- И то верно, - согласился тот. – А не приютишь ли меня до утра? Я тебе за то индульгенцию подешевле уступлю.
- Договорились! – засмеялась молодка, и, достав из сундучка деньги, протянула монаху. – Отпускай грехи мои!
Тот извлек из котомки индульгенцию, аккуратно вписал в нее имя вдовы и дату продажи, и с чувством выполненного долга протянул ей:
- Еще одна душа спасена!
- Это надо отметить! – развеселилась Акулина и выставила на стол угощение. – Милости прошу, святой отец.
Долго сидели они: ели, пили, разговоры разговаривали. Вернее – Евлампий говорил, а Акулина слушала. Да как слушала! С восторгом и немым обожанием. А какой мужчина устоит перед восхищенной прехорошенькой слушательницей? Особо, ежели она, растрогавшись, слезу уронит, и головку на плечо ему положит?
Отчего Евлампий вдруг распалился? От выпитого ли вина доброго, или от запаха женщины - манящего, порочного? Сам не помнит, как обнимать – целовать начал. А начав, разве ж остановишься? Не знал, не ведал он ранее, что так сладок грех!
А на утро…
Проснулся монах на широкой постели в чем мать родила, вспомнил все, и ужаснулся содеянному. Долго мрачным мыслям предавался, себя казнил. А потом спохватился: где Акулина? Где индульгенции? Где золото вырученное?
Вскочил с ложа, заметался по дому. Нашел лишь рясу…
 * * *
Годы летят, а расстрига-Евлампий, весельчак и жизнелюб, неизменным успехом у слабого пола пользуется. Иной неудачник допытывается: поделись, мол, секретом. Улыбнется Евлампий загадочно:
- Женщинам, друже, все грехи прощать надобно!