(почти правдивая история без морали)
Моему другу,
который всегда плывёт по течению, придумал непонятное название этой истории, любит ездить в переполненных троллейбусах; который наконец-то вернулся в Питер и работает там продавцом книг, что, как ни странно, ему очень подходит.
Я перепутал друзей и конвой
Я перепутал рожденье с игрой
И прав ты, пожалуй, оставшись глухой
Я никогда не стану иной
- Ответь мне, сын, что дальше? Как ты собираешься дальше жить? О чём ты думаешь? Ты, вообще, думаешь о будущем? – отец даже покраснел после очереди вопросов.
- Мне надо идти, - он всё это понимал, но терпеть каждодневные проповеди не мог.
- Куда?
- В гости.
- Зачем тебе в гостях твоя сумка с вещами?
- Я там надолго. … я позвоню.
* * *
- Мама, я не хочу быть военным. Я даже в армии служить не хочу, а тем более офицером! Всю жизнь по струнке! Я так не могу!
- Не надо так, сынок. Папа всё устроит, у него там знакомые. Он звонил, сказал, что всё уже договорено. Ты ведь знаешь, у нас нет денег на учёбу в институте.
Из училища его дважды пытались выгнать за пьянку, но так и не смогли. Отец всеми правдами и неправдами этого не допустил, но он сам особо не переживал по этому поводу. Пять лет военного училища пролетели, как пять минут и он увидел погоны у себя на плечах. Вот тут то и начались настоящие недетские проблемы. И первым потрясением было распределение офицера, окончившего училище по специальности морской в войска, которые к морю имеют общее лишь в названии. Знакомые относились по-разному, когда узнавали, где он теперь служит, но поражены были все. А он сам говорил очень просто: «служу в морской пехоте». В этом много странного.
При разделе Черноморского флота морскую пехоту планировалось сделать чуть ли не частью национальной гвардии Президента, и составлять её должны были исключительно украинцы, а он таким совсем не был. Морской пехотинец в стандартном представлении должен быть высоким, сильным, хорошо драться и стрелять. Он же был среднего роста, далеко не колоссальной физической силы и, что самое смешное, у него было настолько плохое зрение, что людей он узнавал либо по силуэтам, либо по характерным им признакам. Факт этот он всячески скрывал и медкомиссии старался избегать, то, напрашиваясь в командировки, то на учения, то в наряды. Очки он старался не носить.
Любимым развлечением стала стрельба по бутылкам на занятиях по огневой, в которые он практически не попадал одиночными выстрелами, а по сему стрелял очередями и много. После первого вождения БТРа, зампотех батальона напрочь запретил ему это повторять. Ему нравилось служить, нравилось до смерти уставать на службе. Приходя домой, он мог по пол часа сидеть, смотря в одну точку, и только хозяйка квартиры, Зоя Михайловна выводила его из транса, зовя на свой вкусный ужин.
Служить бы ему и служить, но однажды встал вопрос о том, что офицер вовсе не гражданин этой державы, а значит, он не может занимать чьё-то место в рядах элитных подразделений. «Капитана» он так и не получил. И опять все знакомые были поражены, но ему от этого легче не было. Практически все военные внутри консервативны и любые перемены они воспринимают отрицательно, но тут даже не перемены – жизнь иная. Нет военного, который бы хоть однажды не мечтал стать гражданским, но далеко не все, кто оказывается таковым по воле судьбы, испытывают удовлетворение от нового образа жизни. У людей разные профессии, а он даже в училище толком то не учился, так - получал образование. Диплом потом потерял.
Сегодня ему приснился сон: «Он сидит на совещании у комбата. Встаёт, докладывает. Смотрит за спину комбату – там карта России. На карте больше нет его родного города – там белое пятно. Как же так? Так не может быть – это не правильно».
Шёл почти год как он устроился работать на стройку, и у него давно нет никакого командира. Он сам себе командир в новой жизни. Каждый день он шёл одной и той же дорогой в стройуправление, - уже год.
Когда он проходил мимо дома №13 спившаяся женщина со второго этажа, увидев его, поднимала одноразовый стаканчик с водкой, и он кивал ей в ответ, поднимая бутылку минеральной воды. Он не знал, что в стаканчике, не было видно, но почему-то был абсолютно уверен, что это водка. Независимо от времени года он, по дороге на работу, покупал минеральную воду. Водка – это потом, а с утра минеральная вода.
У частного гаража, он останавливался. На него за забором бросался ротвейлер, и он смотрел, перепрыгнет псина, наконец, этот забор или нет. Собака злилась по-настоящему, не для вида кидалась на него, и если бы не этот забор… Она смотрела на него, текла слюна, поднималась шерсть – ей мешал забор. Он знал это, но останавливался, чтобы посмотреть ей в глаза, разозлить эти глаза. Таких глаз он никогда раньше не видел и больше не увидит.
Сейчас их бригада занималась ремонтом больницы, а до этого он даже успел поучаствовать в строительстве «президентского» дома, на которое согнали рабочих со всей страны. Именно согнали. Оказавшись в атмосфере совсем отличной от воинской он быстро адаптировался, – пили здесь даже круче, чем в пехоте. На стройке «президентского» дома было тяжело, – темпы были высокие, часто отходящие от технологий строительства. Президент требовал дом сдать как можно быстрее, показать северному соседу, что мы, мол, тоже можем престиж страны держать, поэтому работали там круглосуточно.
На церемонии открытия творилось вообще нечто помпезно невообразимое. Играл оркестр, дети с цветами для начальства, начальство с ключами для будущих жильцов, – всё в лучших традициях. Никто, правда, не догадался в тот момент заглянуть в гаражи под домом, куда бульдозерами завернули весь строительный мусор со двора, – спешили. Квартиры в доме шикарные, и он с пониманием относился к тому, что начальники специально разводились с женами, чтобы получить в этом доме жильё. За годы службы в пехоте он к таким вещам привык и кто его знает, как бы сам поступил, если бы у него хоть какая-нибудь подобная возможность была. А если нет возможности и денег на взятку, то остаётся заигрывать с медсестрой из травматологии, и пить водку с крановщиком, который в Афгане ещё служил и на бис разбивал бутылки себе об голову. Да ещё ждать, когда же придут всякие там бюрократические документы, что бы он мог свалить к себе на родину.
Он уже давно понимал украинскую речь, в разговорах иногда говорил «мы», подразумевая, украинцы, и даже обижался в душе, когда по российскому телевидению незаслуженно похабили незалежну. Конечно, лучше быть лицом без гражданства, чем лицом кавказской национальности, но он даже не был лицом без гражданства, – он вообще никем не был.
Регистрация в городе закончилась, продлевать её, - сроки вышли. На работе узнают, – выгонят. А одиннадцать лет назад он хотел быть психологом. Фрейда в школе читал, на курсы ходил. Не вышло.
Он не выражался «меня бесит», он говорил «меня расстраивает». И в собутыльнике его расстраивало очень многое, начиная с того, что на чёрную вельветовую рубашку он мог повязать красный шёлковый галстук, и, заканчивая тем, что в кабине крана он читал Библию. Откуда у него такой галстук?
Крановщик пил жёстко, то есть много и часто. Вот и сейчас опрокинул стакан, даже не моргнул, он очередной раз рассказывал, как они поймали в Афгане снайпера англичанку и всем взводом насиловали, а потом повесили вниз головой на дереве. Он не знал, правда это, или нет, да и кто смог бы это подтвердить или опровергнуть. Но люди любой национальности есть и жестокие и нет, а посему такая ситуация ему представлялась вполне возможной. А то, что крановщик действительно был на той войне - сомнений не было, видел он его фотографию в форме лейтенанта с орденом красной звезды и уже седым. За что крановщик вылетел из армии, он его не спрашивал, и был благодарен крановщику за то, что и тот у него ничего не спрашивает. Их тандем собутыльников на том и сложился,– надо было что-то говорить, но говорить ни о чём. Ещё он знал, что у крановщика где-то есть семья. Дочь выгнала его из дому, как и армия из своих рядов. А больше он о крановщике ничего и не знал.
- Давай, кореш, выпьем за самую страшную в мире женщину – за армию! – и они выпили за армию.
- …!
- А, теперь, кореш, давай выпьем за самую многострадальную в …
- …в мире женщину – за нашу Родину!
- Ну, да, - они оба знали, за что будет следующий тост, а потом за …, и так далее. Патриоты.
- Линзы на комиссию оденешь. У тебя же есть, я видел. Ты, почему их не носишь, кстати?
- Если их носить, то пить нельзя.
Если бы курил, то затянулся бы и прищурил один глаз, чтобы придать лицу выражение рождения мысли. Не курю, били в детстве, чтобы не курил. Вот и не курю.
Не учи меня уму-разуму
Всё равно я пойду на конфликт.
Дождь. Сегодня целый день шёл дождь. То сильный, то не очень. В Африке месяцами может идти дождь – не представляю, как это может выдержать нормальный человек. Наверно только местные жители и могут, я бы не смог – с ума бы сошёл. Дождь не вызывает ничего таинственного и пугающего, как, например, туман. Страха нет перед дождём, так неприязнь от сырости.
Человек идёт по рельсам навстречу поезду. В последний момент он сойдёт с дороги под разрывающийся гудок и мат машиниста, но ведь может и поскользнуться. Дождь ведь.
Железная дорога, как жизнь. Рельсы – этапы пути. Поезд – судьба, всё одно столкнёшься, и не повернуться спиной – лучше навстречу, хоть и не проще. В каждом этапе ты ставишь цель и хочешь её достичь, потом достигаешь, опять ставишь, снова достигаешь. Рельсы летят, этапы ведут в тупик.
Сесть бы на краю берега перед холодным океаном и тихо мечтать о том и о сём. Но даже тихо мечтать скоро надоест, потому что надо будет есть. И пойдёшь ягоды собирать или траву какую, и совсем не будешь думать ни о чём кроме брюха. Может всё-таки поскользнуться перед поездом?
Друзей не бывает. Если друзья, люди с силой воли, как и ты сам, то интересы рано или поздно пересекутся, и таранят друг друга. А если же сильный дружит со слабым, то это не дружба, а покровительство или использование.
Рядом с вывеской на ресторане «Калифорния» красовались два национальных украинских флага, а охрана состояла из крымских татар. Именно из-за вывески с флагами он взорвал бы эту фирму.
Америку, как страну и как образ существования, он ненавидел до глубины души. Страна, которая не имеет традиций, которая состоит только из сброда со всего мира и, в которой, только один идеал – деньги. Даже фальшивый патриотизм под звёзднополосатым флагом на каждой рекламной картинке – это не более, чем деньги. Они сломали нашу жизнь, нашу культуру и быт – он ненавидел Америку и американцев, жующих хотдоги на улицах и попкорн в кинотеатрах. Ёще в школе он пробил дыркой монету в двадцать пять центов и повесил её себе на шею. Монета была 1974 года выпуска – год его рождения, дырка была под орлом и с другой стороны пробивала голову президента, а висела, соответственно, вниз головой птицы. По-детски он тогда выразил своё отношение, но носил монету и сейчас.
В доме были похороны, - хоронили спившуюся женщину со второго этажа. Спилась таки.
Нарисуй мне то, что я хочу
Потому что остальное мне не надо
Он уехал в Россию спустя год.