Ночь, улица, фонарь, аптека...
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века,
Всё решено, исхода нет.
Умрёшь, начнёшь опять сначала,
И повториться всё как встарь,
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь...
А. Блок
От издателя.
Как-то случилось мне приехать в город В. по своим делам. Незадолго до отъ-езда я узнал, что в В. проживает мой бывший одноклассник Л., которого я не ви-дел почти с самой школы. В юношеские годы мы были если не друзьями, то хо-рошими приятелями. Но после школы жизнь развела нас в разные стороны. Ста-рых знакомых я всех потерял из виду и был рад возможности встретиться с ним и таким образом немного вернуться в прошлое, оставившее о себе приятные воспо-минания о бурной молодости. Я разузнал адрес и решился навестить его.
На месте выяснилось, что вот уже два года как он скончался. В бывшей квар-тире его жила родственница моего друга Л., то ли племянница, то ли кузина, де-вушка ещё молодая, которой он завещал после себя всё, что имел. Мы немного сошлись с ней, и я выяснил кое-какие подробности его смерти. Оказалось, что в последние годы он сильно пил, а потом повесился вдруг, без всяких объяснений. Я упросил родственницу показать мне бумаги, которые остались после него, не знаю, что двигало мной, но я настоял. Бумаг было довольно много, большей ча-стью относящиеся к его предпринимательству, деловая переписка, несколько личных писем, но не много, одно иль два, не более. Среди прочего заметил я не-сколько разрозненных листов почтового типа, верно, наброски писем или ещё что. Но всего пара строк повергла меня в шок, и я лихорадочно стал собирать их по порядку. Вот что я прочёл.
_______
Не буду прощаться ни с кем в отдельности. Прощайте все! Родители, прости-те. Но я не могу больше жить! Прощайте!
И всё же, как трудно это сделать! Не решиться, нет, решился я хоть недавно, вдруг, но твёрдо, сделать же тяжело. Последний шаг. За ним нет ничего, поэтому и надо его совершить, быстро и решительно, именно потому, что за ним ничего нет. Ведь тяжко стоять на краю и смотреть в пропасть, в никуда, в пустоту, это бессмысленно, но... В этом, наверное, тоже есть своя прелесть.
И я настаиваю, что решиться и сделать – две разных вещи в данном случае. Уж если ты решился, так должен делать, а раз не делаешь, значит, не решился? Как бы не так! Эти два понятия не вполне мирно, но всё ж-таки живут вместе! И никакого парадокса, в отличие от всем известного то ли Сократовского, то ли Аристотелевского «если лжец говорит, что он врёт, то врёт он или говорит прав-ду?» Каково, а? Лжец не может говорить правду в силу того, что он лжец, все слова его – ложь, утверждение «я вру» из его уст должно быть ложью, а раз так, то верно обратное, что он говорит правду. Значит, его утверждение «я вру» правдиво. Но лжец не может говорить правду! Так-то вот! На самом деле меня это заботит го-раздо больше, сем то, что вы обо мне подумаете. Потому и жить невозможно, что лжец говорит правду.
Что это я? Уж страница к концу.
Верно, это оттого, что пишу я за столом сидя в удобном кресле и пока ещё жив, хотя стоило сделать это ещё вчера или даже позавчера, когда...
Нет, нет, умирать я ещё не передумал, я только лишь всячески подготавли-ваю себе уход. Хоть и надо сделать этот последний шаг, и я решился уже, но... как сладостно и немного печально то чувство, что на краю пропасти. Ведь через се-кунду меня уже не будет, что ж ему во мне делать. Вот чувство и отделилось, и стоит рядом со мной, на краю, на грани. И наши с ним спины ещё ощущают тот мир, что сзади, и наполняемся мы сладкой печалью.
Вообще ж интересна эта мысль – сладкая печаль. Большинству людей, и я это утверждаю, свойственно это чувство, раскрываемое как наслаждение собственным страданием. Что, не так? Так! Только лишь они бессознательное или лучше под-сознательное, и не все в нём отдают себе отчёт. Ведь русский народ (не знаю как другие), действительно любит, когда его жалеют. Человеку только того и надо, чтобы его пожалели, и он не утопает, он купается в этой жалости, мурлычет от удовольствия как приласканный котёнок, которому минуту назад дали пинка под хвост. Больно, да, но вот теперь хорошо, вот здесь, за ушком, но мурлыкать я громко не буду, что б вы подольше продолжали. Страдание – это способ снискать жалость. Стоило потерпеть, чтобы теперь вот раствориться и насладиться. Слад-кая печаль...
Да, нетвёрдо, нетвёрдо. Есть же страдание, настоящее, горе, которому и жа-лость не нужна, не упокоит она его. Быть может я такого не испытал, но жизнь моя – страдание, хотя мне плевать, что там есть, мне один шаг остался, один шаг до ничего.
Ба! вот и вторая к концу, за которым быть ничего не должно, однако ж, вот и третья начата. Да что, это ведь всё пустое, и впереди, и позади, так что волновать-ся нечего. Я уж давно не волнуюсь, если знать, что ничего кругом нет, то и волно-ваться не стоит, расположение духа надобно держать, да. Хотя, вчера я ужасно бе-сился, вышел весь на пар! Не помню уж из-за чего. И кончилось паром, покипел и затих. Вот и вся жизнь моя – из ничего в ничто.
Говорят, человек сам кузнец своего счастья. Не спорю, может быть. Но, видно, не вышел из меня кузнец, даже самый заурядный. Да и что счастье? На что оно, если не знаешь, для чего живёшь? Знаешь, что вокруг нет ничего, а рядом про-пасть и шаг в никуда. Не надо мне вашего счастья, не хочу я отравлять его мысля-ми о безысходности и тщете, всё равно счастлив не буду, отдайте уж лучше сосе-ду, тот пока ещё спит с открытыми глазами, пускай порадуется.
Вообще ж мне рисоваться ни перед кем неохота. Правда. Это всё от безыс-ходности и непонимания. Вот не понимаю я, для чего живу. Сколько уж лет про-шло, и искал, и делал, а не понимаю. И они не понимают, чего я всё думаю да ищу. Что, неужели они сами не думают и не ищут? А, верно, осталась-таки во мне эта юношеская черта – порисоваться. И сейчас, в почти уж седой голове, мелькают мысли, образы и представления, как после меня они всполошатся и будут жа-леть... Опять эта жалость! как, дескать, не уберегли, не разглядели. За что ж мы с ним так, ведь, верно, любил, страдал, а теперь... ту уж чуть руки тереть не начи-наешь от довольства, что они так сожалеть будут о тебе.
Интересно, как другие... другие... самоубийцы! Да ведь я тоже, выходит, са-моубийца! Совсем так не хочется думать, особенно в мягком удобном кресле, а на столе дымится чашка горячего кофе, а за окном проносится застывшая жизнь. Интересно, как другие делают это? И с какими мыслями? Рисуются ли? Или же сжимают губы в решимости и в отчаянии закрывают глаза? Как они? Интересно. Да ведь не узнать. Встретимся ли там, за чертой? внизу
Вообще ж не хочется верить (и доставать ещё лист, что это мысли сами не ложатся на бумагу?), что там что-то есть. Нет ничего! На что моей душе весом в несколько грамм, но глубоко в себя вбирающей, ещё одна жизнь? Прожить её так же? Рисовать бесцветными чернилами на чистом листе? Нет, не стоит. Да и нет её, жизни второй. Ох, тысячу и ещё тысячу раз повторюсь, что нет ничего!
Ладно уж, поборю лень и замараю ещё лист, всё равно записку придётся пе-ределывать, чёрт знает что такое уже!
Вот как раз чёрта-то и нет.
Был один случай в моей жизни... Натура у меня довольно, я думаю, чувстви-тельная, и привык я ей иногда так доверять, не в виде исключения, а больше по наитию.
Был молодой вечер молодой зимы, и луна светила молодая, да и сам я тогда был молод. Не помню из-за чего, но рассорился я тогда со своей девушкой, был злой ужасно, кажется, решил, что не любит она меня вовсе, а я вроде как весь от-дался... и всё такое, в общем, был обиженным и чувствовал глубочайшую неспра-ведливость. За окном стемнело; сидели у неё. Вспылил я тогда, наговорили мы друг другу кучу страшных слов, разозлился я и убежал вон в чрезвычайном вол-нении. Сердце моё трепетало. Ноги вынесли меня на шоссе, и я пошёл по обочине бодрым шагом. Мысли же, роившиеся в голове, лишь подгоняли меня. Образ, воспоминание, образ, всё обрывки, чувства рвались и метались, игрались в спек-тре и бились множественными бликами. Сумбур был полнейший, но весь этот ха-ос принял одно направление и двигал мои ноги. Я энергично махал руками, глу-боко дышал и ускорился невероятно, чуть не бежал. «Господи, – взывал я, – за что, за что? Почему мне, почему я, Господи? – спрашивал в тот момент верующий ате-ист (а я был атеистом). Дальше одни обрывки: – За что она не любит? ...мне стра-дать! Конечно... много я худого сделал... Наказание мне должно... ...за что страда-ние? Порази десницей своей! Ты, Всемогущий! – уже злобствовал я. – Ну, где же меч твой? Что ты молчишь?» Много чего рождалось в голове моей, билось, выры-валось наружу, умирало, сталкивалось меж собой. Но через какое-то время насту-пил момент, критический, переломный. Мимо мчались машины, кто-то сигналил, от них неслись газы и порывы воздуха, ветер же бил мне в лицо. Теперь всё исчез-ло, и вместо ветра... Понимание... Я ощутил, что сам на острие, мгновенье – и что-то произойдёт, быстрое, внезапное, ужасное. Но я уже ждал. Меня наказал бы Бог или же Дьявол ввёл бы меня в ад в кандалах, на худой конец, машина... Или НЛО прилетит... Высшие силы вот-вот должны были открыться. Но ничего не про-изошло. Шаг мой сам собой замедлился, я перестал скакать по дороге как школь-ник, руки опустились, лицо осунулось, и вокруг поселилась пустота; машины ста-ли реветь моторами и сигналить, выхватывая меня фарами из темноты, ветер за-шумел в лесу, луна принялась светить. Ничего не произошло. Не потому, что миг ушёл, ускользнул в очередной раз, а потому, что (я это положительно утверждаю!) ничего нет! Будто открылось мне это. Я вмиг понял, что Бога нет, Дьявола нет, других высших сил нет и вообще ничего нет, кроме планеты Земля, Природы, людишек (до которых ей дела нет) и прочих тварей. Существование. Органиче-ская и неорганическая жизнь, может, и на других планетах, жизнь существа, одна за другой, незаметная в вечности, бессмысленная...
Этак я всю бумагу переведу, но тогда я не просто поверил, я узнал, что ниче-го нет. С тех пор я отдавал себе отчёт в том, что просто существую, совершенно зазря, и страшно убивался по этому поводу. Временами я забывался и тогда, как и мой сосед, спал с открытыми глазами.
Если полностью завершить историю, то мы с ней в тот день помирились, но потом ещё часто ссорились.
Однажды, с нею же, мы праздновали какой-то Новый Год. Было и несколько моих друзей. Отношения у нас тогда были натянутые, мы не виделись месяца три. Я за это время каким-то образом сошёлся с замужней женщиной, она мне нрави-лась, даже очень, но я умолял вернуться её. В конце декабря мы объяснились не-много, она узнала про ту женщину и всё-таки пришла, холодная, независимая и гордая. Но при этом она кокетничала и играла со мной, подавала надежду. Хоть я ясно осознавал, что это всего лишь грубая маска, но всё-таки тянулся, как щенок, которого подманивают, и скулил от желания. Вышло так, что я курил один на проходном балкончике, соединявшем лестницу и лифтовой отсек. Балкончик не был застеклён. На меня вдруг навалилась усталость, тяжёлая, моральная, перехо-дящая в физическую, и ощущение безысходности. Было холодно, я мёрз в одной рубашке, но нисколько не дрожал. Ватное тело, когда я взбирался на край балко-на, стало деревянным и непослушным. Я всё-таки влез и сел, свесив ноги наружу. Моё заднее место намокло от растаявшего подо мной снега и мёрзло от холодного бетона. Дул порывистый ветер. Мой окурок полетел вниз, рассыпались искры и тут же угасли. Этаж был десятый. Я докурил, но продолжал сидеть, болтая нога-ми. Один тапочек стал соскальзывать, но задержался на большом пальце, грозя вот-вот сорваться вниз. Я решил, что если он упадёт, то мне непременно надо бу-дет нагнать его, непременно. Но он всё не соскальзывал сам, я же вдруг почувст-вовал и холод, и всю глупость, и забрался обратно. Потом меня стало трясти, и не-сколько минут я отходил, стараясь прийти в себя, и удерживал остатки разума.
В юности я думал, чуть даже не уверен был, что жить мне недолго, и умру я совсем молодым. О самоубийстве не было и речи, причина представлялась другой – автокатастрофа, болезнь ли какая скоротечная. Твёрдая мысль эта избавляла от размышлений о старости, о том, что же я буду делать седым и дряхлым старич-ком, но не избавляло от раздумий о самой смерти.
Большим умом я никогда не отличался, хотя прослушал курс философии и прочёл немало книг. Привычка же размышлять, думать, сомневаться, задаваться вопросами, лишающими меня покоя, все эти философские замашки укоренились во мне тогда глубоко и прочно.
Я не был тогда общительным, скорее, диким одиночкой, но в душе моей, ка-жется, жил себе поэт. Изредка писал стихи, мечтал, стремился к красоте и идеалу и, наверное, любил. Днём я был жёстким материалистом; ночью же превращался в романтика. Я вообще всегда удивлялся двойственности своей натуры и раз даже решил, что это шизофрения, но к врачам не пошёл. Ночной романтик посовето-вал мне лечение любовью, да и пора настала – мне шёл восемнадцатый год.
Я никогда не был красавцем, но всегда во мне что-то привлекало женщин, по крайней мере тогда; верно, это горел внутренний огонь юности. К двенадцати го-дам у меня была стайка поклонниц, с которыми я с огромным своим удовольстви-ем общался, с большинством просто по приятельски, но все они были в меня влюблены, и мне нравилось ощущение собственной власти над ними и красоты, дух которой витал вокруг нас. Я был чист перед небом и перед самим собой, как нежный пух белого лебедя. Года полтора спустя я изведал и первую свою любовь, но она как-то лишь вскользь коснулась меня и осталась лишь царапина. Девочка была порядочно старше меня, но я невольно покорил и её. Взрослой, совершенно русской девушкой представлялась мне она, не красавицей, а скромной и чарую-щей всем своим существом, голосом, повадками, чертами лица. Я был честолюбив, ко многому стремился, и мне нравилось говорить с ней о разных вещах, разговор наш был чрезвычайно умным и серьёзным, и мне казалось, что таким образом и я становлюсь взрослее, хотя иногда мы шалили, словно малые дети. Через месяц знакомства мы разъехались довольно далеко друг от друга, но я решился навес-тить её, один. Долго я блуждал по дорогам и разным станциям, это была моя пер-вая столь большая поездка. В пути я представлял себе, будто я рыцарь, и дорога моя сопряжена со многими трудностями и даже опасностями, я ехал спасать не-весту от рук злых ворогов. Я нашёл её посёлок, улицу, дом, но оказалось, что она куда-то то ли ушла, то ли уехала. Время было уже позднее, и пришлось уехать до-мой. Мы виделись потом два раза, и встречи наши всё были какими-то грустными и печальными, как та сырая осень, что стояла тогда. Мы гуляли по городу, и ветер обгонял нас разноцветными опавшими листьями, небо мочило тоскливой измо-росью. По молчаливому согласию встречи наши прекратились. Год спустя она вышла замуж, и я сокрушался по этому поводу, но не очень, говорил себе, что это жизнь, а я ещё мал и так же мало в ней смыслю. Пожалуй, это единственная де-вушка, от которой у меня остались светлые воспоминания, наверное, я любил её, но по-своему, по тринадцатилетнему, теперь, спустя годы и не сказать.
Была девушка, любившая меня по-детски сильно и горячо, даже слепо, хотя уже тогда она была достаточно опытной в амурных делах. Поначалу мне это очень нравилось, но через пару месяцев мы расстались. Я перестал уважать её и относиться к ней с благоговением, как к девушке, она превратилась в вещь и всё потому, что любила меня. Слабые люди не выносят проявления слабости у дру-гих, это будто бы указывает на них самих, и они становятся тогда жестокими ти-ранами, стараясь скрыть за счёт подавляемого собственные недостатки. Мы как-то расставались ненадолго, и она плакала, пятясь от меня задом, удаляясь, она пла-кала беззвучно и горько, от любви, от необходимости разлуки. Я же возненавидел её за это и стал презирать. Я не был сам на такое способен, и больше мы не виде-лись.
Потом я вошёл в возраст переходный и стал конфликтной личностью. В по-следнем классе школы встречался с девочкой чуть помладше меня. Именно встре-чался, это слово описывает все наши отношения, встречался по всем законам мо-лодёжного общества, заходил по вечерам, гуляли вместе, провожал домой, дарил подарки, водил на различные мероприятия, но нисколько не любил. Однако ко-гда она стала встречаться с другим, вдруг жутко заревновал, от обиды чуть не до крови кусая губы. К тому времени школу я окончил.
Её я повстречал на выпускном вечере. Она была воплощением красоты и женственности, симпатичная, умная и немного кокетка, чуму мешала бьющая че-рез край энергия юности. Всё лето наши отношения были острыми, на грани, мы ничего не обещали друг другу, словно играли с любовью в русскую рулетку. Встречи иногда были фантастически случайными, мы ни о чём не договарива-лись, всё получалось само собой. За ней увивалось несколько мальчиков, но я по-чему-то никогда с ними не сталкивался. Мы были за городом на моей даче и ели там жареные сосиски с варёной в закоптелом котелке картошкой, бродили по ле-су, ходили в кино. Эта игра кончилась осенью, когда мы поняли, что любим и не можем друг без друга.
Мы поступили в разные институты, она на вечернее и нашла себе работу. Виделись мы часто, я долго был у неё, ночевал, потом торчал весь день и домой ходил, только чтобы показаться родителям. Переходный возраст всё не оставлял меня, я сильно с ними конфликтовал, и она была для меня всем на земле, она бы-ла единственной. К концу нашего совместного года мы стали ругаться по каким-то мелочам, бытовым или личным, но постепенно недоразумений таких станови-лось всё больше. Жизнь наша стала полосатою, неделю мы жили душа в душу, другую неделю не виделись вовсе и не созванивались. Взявшись за руки, мы ста-рались перепрыгнуть подстерегающие нас пропасти, но за одной появлялась дру-гая, за той – третья... Так длилось пять лет, пока я не окончил институт. Послед-ний год был прямо-таки больной.
Иногда я довольно серьёзно думал о том, чтобы убить её. Я читал раньше де-тективы, и меня всегда мучило размышление о том, что испытывает убийца до, во время и после убийства. Было несколько почти воплотимых планов, но все они так и остались планами. Без неё я жутко страдал, на меня находила или агрессив-ная депрессия, или тоскливая меланхолия, я прекращал жить и начинал сущест-вовать в ожидании её. Но когда она приходила, всё менялось ненадолго. Я уже осознал, что не люблю её по-настоящему, что это ошибка, вызванная желанием и стремлением к любви, которую я в ней так и не нашёл. Она же любила меня тако-го, какого встретила в последнем классе, девственно чистого во всех отношениях, скромного и ещё с мечтами. К пятому курсу от выпускника школы мало чего ос-талось, я сильно изменился. С ней я вынужден был рвать отношения, потому как больше недели терпеть не мог её несколько стервозного характера, да и внешне она за пять лет подурнела, а без неё тосковал и молча выл от отчаяния.
Надо сказать, что первые годы она была мне отличнейшим другом, причём единственным за мою жизнь. Я трудно сходился с людьми, они считали меня не-сколько чудаковатым, у меня был огромнейший круг знакомых и приятелей, но друг один. Впоследствии, в годы участившихся ссор, она уже не могла быть мне другом, потому что жаждала любви и страдала от моих «клинов», дружба же обя-зывала к отношениям, встречам, а мы тысячи раз за эти годы расставались навсе-гда.
После института я уехал из города и много путешествовал, работал по раз-ным профессиям в разных уголках России и за рубежом, но везде недолго, как только у меня скапливались деньги на билет и немного про запас, я пускался в путь. Таким образом, я бродяжничал около восьми лет и, наконец, вернулся на родину. Городок напомнил мне молодость, и сердце сжалось в давно уже незна-комой тоске. Всех этих восьми лет будто и вовсе не было, они прошли в тумане, в коме, путешествуя, я забывался и обманывался. Вернувшись, тотчас принялся ис-кать её следы. Оказалось, что спустя пару лет она вышла замуж, но брак её оказал-ся неудачным, она отстояла в суде родившуюся девочку и переехала в N, где сде-лала успешную карьеру в области то ли рекламы, то ли архитектуры. Я немед-ленно отправился туда.
Да что это я разошёлся, точно всю жизнь решил изложить? Эх-х...
Какая разница что позади, когда впереди тебя ждёт ничто? Одно время я ве-рил в Бога, христианского, но ближе к возрасту в коем сейчас нахожусь, вновь по-нял, что ничего нет. Даже атеизм становится пустым звуком по сравнению с той мыслью, что мы все продукт случайного соединения метана, углерода и чего-то там ещё, что сегодня мы есть, а завтра нас уже не будет, что сильно волнующая нас вещь на самом деле не имеет ровно никакого значения во вселенском масшта-бе, и что мы лишь птичка, влетевшая в одно окно и вылетевшая в другое, оста-вившая после себя только пёрышко, которое тоже скоро истлеет.
Вот я так долго и много пишу... Хотя всего два слова требуется. Это не пото-му, что я не хочу умирать, а потому, что я готовлюсь. Вообще, самоубийство – ди-тя моё, я его холю, лелею и ращу со всем тем старанием, с которым растил бы соб-ственных детей. И занимаюсь я этим на протяжении последних трёх лет, да, да!
В N я нашёл её несколько постаревшей и с ребёнком на руках. Приняла она меня плохо, ругалась, грозилась, а иногда вдруг так тесно вся прижималась к моей груди. Впрочем, всё это только один вечер, на следующий же день она с гордым видом выставила меня вон, когда я преложил ей...
Я был истинно раб её, следил за каждым словом её и жестом, готовый выпол-нит любое её желание. Она приказала мне уехать. Это было самое тяжёлое, о чём она могла попросить меня, тем не менее, я вернулся к родителям и в своём городе за пару лет сколотил небольшой капитал, успешно занимаясь предприниматель-ством.
Спустя два лета пришла телеграмма от моего бывшего одноклассника, пожи-вающего в том же городе, что и она. Её дочь осталась сиротой. Мать скоропостиж-но скончалась в горячке, отец исчез в зонах Сибири. Девочку отдали в детдом. Усыновить мне её не разрешили, после её кончины меня год лечили... от нервов... в жёлтом доме.
Вот сейчас я налил себе водки и опрокинул губастый, а всё от русской тоски. Зачем же я живу на этом свете? Чтобы четвёртый год медленно, но верно пропи-вать капитал? Чтобы читать книги, не видя букв, а лишь оно её лицо и снова и снова спрашивать себя и пустоту, а в чём же смысл жизни? Для чего мне это тело? Что я должен сделать и каково то, что уже за плечами? Абсурд, абсурд, один аб-сурд. АБСУРД!!! А впереди пустота.
Хотите водки?
Ночь 19/20 февраля 2005 года. 3:15.