В театре любят не только искусство в себе, не только себя в искусстве, не только успех, деньги, выпить, но и друг друга. Ах, как только ни любят в театре друг друга! И совсем не так как в цирке, банке, Кремле или еще, бог знает, где. Черт побери, как любят в театре! И все по-разному норовят; открыто, тайно, наотмашь, по-черному, без взаимности, корыстно и уж конечно страстно... Много лет, веков, тысячелетий.
Начнем с наиболее распространенной формы любви: любви мужчины к женщине и женщины к мужчине. Не ждите, пожалуйста, глубокого научного исследования со статистикой разврата, диаграммами измен и окончательным выводом, что эту специально выведенную породу людей (примерно один на полтысячи желающих, так сказать, лицо и тело нации) надо уничтожать на корню или наоборот возносить до небес или, не дай бог молиться, на особо отличившихся театральных деятелей. Всего несколько историй, судеб, которые случились на наших глазах и потрясли не менее, чем содеянное их персонажами на сцене.
Для затравки развенчаем миф о жизни богемы, о ее непомерном распутстве и пьянстве. Да, искус, искус велик в коллективе людей, демонстрирующих тело, движения души, переливы чувств друг другу и всем подряд, купившим билеты в зрительный зал; но громадное большинство актеров — образцовые семьянины, никакого пьянства, никаких адюльтеров, никаких несанкционированных извержений на сторону или сучьих перебежек налево. Пример для подражания — великий Станиславский! Он первым мужественно подверг сомнению тезис императора Нерона, провозглашавшего, что любить надо не себя в искусстве, а... МЕНЯ! Русский реформатор насаждал искусство в себе и добрался до таких высот в этой страсти, что служил только Театру и, несмотря на высокое служебное положение, как обвенчался со своей супругой, так и любил ее всю жизнь одну-одинешеньку. Борец с низким развратом, он настаивал на том, что артист должен быть постоянно влюблен, но в высоком, поэтичнейшем роде. А вот друг его, сородитель МХАТа спорил с ним, относился к каждой прохожей юбке практически и дошел в этом теоретическом споре до того, что, будучи влюбленным в творчество великого драматурга, исключительно нахально наставил рога непревзойденному автору бессмертной «Чайки», чем, надо сказать, во многом и определил двойственное положения нынешнего Художественного театра.
Однако, хватит теоретических выходок, точнее выкладок, вперед к разврату! Распутники бывают, так сказать, естественными, природными, как неукротимые жеребцы-красавцы или банальные клопы. Все как у зверей, но с каким чувством, поэтическим флером и юмором. Казанова, как недавно выяснилось, все наврал про свои подвиги, а тут чистая правда.
Не все знают этого артиста. Смолоду он был ослепителен, свою половую жизнь начал в школьной (если не в детсадовской) самодеятельности и в первый раз женился, едва получив паспорт. Любил красиво, но честно, то есть, как только чувство уходило, а приходило новое, тотчас разводился и женился по-новой, на новой чаровнице, и так много раз. Между браками бывали краткие перерывы и тогда он пускался во все тяжкие, в вольное никого и ни к чему не обязывающее плавание. Он не изменял женщинам, бывало, отбивал чужих жен, бывал бит до полусмерти. Его любили лучшие женщины Эпохи социалистического реализма. Ухаживал он бесподобно, перед ним любившим открыто, свободно, не устояла ни одна. Аполлон, он первым из артистов, провожая любимую на вокзале из пункта А в пункт Б, мчался в аэропорт и встречал ее на вокзале пункта Б с шикарным букетом чайных роз и с корзиной «Букета Абхазии». Это он, раз уж мы коснулись железнодорожного транспорта, увидев в соседнем составе, в окне лицо прелестной казачки, бросал карты, выпивку, товарищей и, круто поломав планы, пересаживался в бог знает куда идущий поезд, покупал проводников, освобождал купе для любви, которая не давала соседям покоя во время стоянки.
А потрясающая воздушная одиссея, в которой не было сказано ни одного лишнего слова! Артисты, много занятые в репертуаре театра, вынуждены много летать, съемки, театр, туда, сюда. И вот он летит. Стюардесса, выполняя свои профессиональные обязанности, встретилась взглядом с нашим героем, а глаза у него — чрезмерные (как впрочем и все остальное, убийственные для женского сердца); произошло короткое замыкание, вследствие которого в недолгие минуты свободы от ответственной работы она незаметно от экипажа и всех кроме одного из пассажиров следовала в багажное отделение или, простите, туалет, где в страшных неудобствах, которые конечно меркли перед высотой самолета, а главное перед высотой внезапной любви, происходило то, о чем рядовой пешеход может только мечтать. И так весь период съемок. Они подгадывали рейсы и сходили с ума незаметно для окружающей среды. Нет, вру. Как-то наш герой, спускаясь с трапа, услышал неприметный мужской голос: «А ты, артист, выдающийся кобель!» То был кагебешник, который по долгу службы тоже частенько летал на самолете, впрочем портить жизнь в те высоконравственные времена почему-то никому не стал.
Времена шли, переломные для нашей страны, но не для нашего героя. Был он как-то женат аж семь лет беспрерывно на супруге, которая была ему под стать, но гораздо моложе. И все семь лет, чудесные, испепеляющие он ничуть не проигрывал юной неукротимой львице. После какой-то особенно разнузданной пьянки, она сбежала-таки от него к тихому молодому парню, который до сих пор безропотно, и надо сказать, от безнадежности мудро сносит свойства ее выдающегося в смысле буйств характера. А герой наш и не думал сдаваться, а продолжал жениться, разводиться, восхищая исключительным актерским даром, юмором, опытом, прибаутками... И сейчас женат, она лет на тридцать моложе, умница, делает все, чтобы трудности старения он переносил легче. Он мало помнит теперь из того, что было вчера, но все остальное, особенно связанное с любовными приключениями, досконально. Напоследок можно было бы рассказать, как он в не только любовном угаре чуть не пересек по-пластунски, будучи как и подруга совершенно голым, границу Союза Советских Социалистических Республик, но и этого хватит. Нет не хватит! Честным надо быть до конца. Было исключение, подтверждавшее твердое правило нашего героя — жениться неукоснительно в случае страстной крайней нужды.
Произошло это на гастролях в столице одной из братских тогда, южных республик. Ему приглянулась одна из многочисленных поклонниц, одаривающих после спектакля цветами, некая Тамара, вдовствующая в расцвете пышных форм, жгучая красавица. Раздавая автографы, на ней он круто притормозил, взял за ногу, в свойственной манере зыркнул в очи, стремительно увел в темноту и сказал нижним регистром своего умопомрачительного голоса.
— Это любовь!
— Какой любоф? — с замиранием сердца, теряя почву из под ног, как будто в банке услышала слова налетчика «это ограбление», пролепетала она.
— Большой! Здесь! Сейчас!
— Здес — пылно...— с еще более сильным, чем обычно, акцентом, не веря счастью, выговорила ошеломленная Тамара.
— Тогда у тебя, — безальтернативно смилостивился он.
Не приходя в сознание от услышанного, Тамара повела его к себе в двухэтажный особняк с большим, огороженным высоким забором садом, в котором кроме лимоновых, лавровых деревьев и пальм был бассейн и бил фонтан нарзаном.
Дымя костром нешуточного чувства, поминая заветы генералиссимуса Суворова: «пуля — дура, штык — молодец», «где дыра — туда и пора», он на плечах противника ворвался в дом, отказался от чая, но неожиданно наткнулся на упорное, бессмысленное, доходящее до фанатизма сопротивление, завершившееся тем, что растрепанная, обескровленная, прекрасная Тамара сорвала со стены кинжал предков и приставила его острым концом к поросшей густыми кудрями груди героя-любовника, а рукоятью к своему бьющемуся насмерть женскому сердцу.
— Я — не такой пилят, который все отдает с себя за так, я — такой гордый пилят, который все отдаст в законный брак, так меня учил мой мат... — осмелилась выставить условия почетной сдачи гордая южанка, все еще не веря обрушившемуся на нее счастью. Не знала, глупая, на кого напала, вернее, кто на нее напал.
— Убей меня, прекрасная Пилят, но, как штык, весь ЗАГС завтра будет здесь!
— Ведь ты меня совсем не знал...
— Я не знал? Я тебя, такую, всю жизнь искал, ждал, знал...— и выпалил после утомительной паузы, — у тебя — родинка под сердцем и шрам от аппендицита в правом углу живота!
— Откуда знал? — простонала Тамара и выронила кинжал. В критические моменты вдохновение всегда выручало нашего героя. Далее началось то, чего у Тамары никогда не начиналось ни с супругом-руководителем республиканского масштаба, ни даже с его шофером, ненасытным вертухаем.
Наш богатырь гонял ее по всему дому, настигая своим чисто русским проектом любезную красотку на персидских коврах, в саду у фонтана, под пальмой, в постели, «осваивая завоеванные рубежи», с нежной варварской энергией. Заявление в ЗАГС они подали, когда она нашла силы выйти из дома, через несколько суток. Все свободное от спектаклей время наш герой посвящал тому, чтобы разжечь костер в недрах бесподобной Тамары... Разжег... До такой степени, что теперь уже она, рыча, урча, мурлыча, хищно доставала его повсюду своим проснувшимся темпераментом, даже в бассейне, где прохладными пузырьками пощипывал кожу нарзан. Играть он стал из рук вон плохо, партнеры удивлялись, куда делся его азарт, жизнеутверждающий соленый юмор? А Тамара вздумала предъявлять серьезные претензии, страстно шепча в постели, шаля своей чудной грудью возле его носа.
— Почему ты стал не такой, какой пришел? Хочешь еще покушаль? Мало вина?
— Я пьян от тебя... мертвецки... Пилят...
— Ты злой, меня совсем не лубишь, барбар?
— Люблю, Пилят, ты — первая у меня такая и... последняя.
— Пора тебя знакомит с мой дорогой отес, дядя, брат, мат, болшой семя...
Если бы не крепкая мужская дружба с военной авиацией (в кино он как-то здорово сыграл истребителя-перехватчика) никогда бы не удалось нашему чудо-богатырю в прямом смысле спасти свою шкуру, тайно бежать от гостеприимных объятий Тамары и ее уже тогда хорошо вооруженных родственников за неделю до бракосочетания.
Но это, повторяю, исключительный случай, подтверждающий правило. Совесть нашего героя-любовника в отличие от некоторых последующих спокойна, страшных снов он не смотрит. Видит иногда экзотические — в стиле Сальвадора Дали; море, например, волны, а это не волны, а женские груди вздымаются, много их живых, подвижных — все море или не груди, а другие не менее очаровательные части женского тела с клочками белесой, рыжеватой, золотистой, темной кучерявой пены на общем бескрайнем розово-молочном фоне Афродитова моря... Эти картинки несравненно приятнее, чем мальчики и тем более девочки кровавые в глазах… о чем речь пойдет ниже.
Далее случай похожий, но другой. Судьба чем-то похожая, но совершенно не та. А мальчик тоже с детства любил театр; даже достигнув половозрелости, только театр (в смысле секса невинности он лишил себя с позорным запозданием, наверстывал потом неутомимо). Всю жизнь он строил театр, свой театр, до сих пор строит, дай бог здоровья. Но ведь это ох как не просто; помимо таланта необходимы ум (честь, совесть необязательно), воля, жестокость, умение покорять женщин и подчинять мужчин.
Вранье, что кроме театра он ничего не любил! И выпить любил, и власть, и девушек обожал. А уж как они его обожали, стаями кружились вокруг него чайками белокрылыми, отдавались беспрекословно, не потому что он уж такой самый главный режиссер или мужчина (хотя и поэтому тоже), а потому что не ответить на его часто внезапное влечение было как-то некрасиво, невежливо — современники не поймут. А он такая лапушка, такой строитель чудотворный, каких и вправду свет не видывал; все ему позволялось за талант социального героя, улыбку и подвижничество. Все позволялось. А именно: тасовать исполнительниц на премьерную роль в зависимости от особенностей проведенного с ними безумного досуга, мог даже вытащить из постели своего в дупелину пьяного коллеги его законную жену и выполнить за него невыполненные супружеские обязанности, мог даже бесконечно жертвовать собой, когда нужно было пробить что-то непробиваемое для успешного продолжения жизни искусства. С кем только не приходилось ввиду этого принимать огонь на себя и вступать в беспорядочные подчас половые связи — искусство требует жертв, ТРЕБУЕТ, ну как ему откажешь на фоне грандиозных замыслов. А те, кто не понимают грандиозного замысла, что ж, смешные они какие-то люди, да и люди ли вообще? Его простецкая, беззащитная улыбка десятилетиями успешно дурила даже самые умные головы, и вдруг...
Первыми от наваждения очухались женщины и начали войну с ним, непобедимым Садко-гусляром. Он не сдавался, дудел в свою дуду, ставил спектакли, проваливался, пил, боролся и не сдавался... Восхитительной силы человек, птица Феникс, Дон Кихот, одинок — Дульсинеи предали, Санч Панс он предал сам. Все нестерпимей становился вой театральных шакалов, которые окружили, в надежде полакомиться остатками его величия и тем самым испоганить дело всей его воистину героической жизни.
Он плюнул в том числе и на них и лег в привилегированный с давних пор санаторий на берегу Черного, как всегда, моря с целью в прямом смысле поправить пошатнувшееся здоровье.
Далее стряслось необыкновенное, перевернувшее жизнь нашего измочаленного героя, ненадолго, но перевернувшее.
Жил он в полулюксе (раньше без разговоров давали люкс, а теперь кушайте то, за что боролись, на что напоролись), телевизор, холодильник, балкон с видом на море, что еще надо пожилому человеку. Мешал жить соседний номер; сосед, какой-нибудь секретарь горкома, тьфу! теперь вице-мэр какой-нибудь или бандит громко топал и пел народные песни баритоном. К морю (дело было в октябре) наш герой не спускался, вода холодная, нельзя рисковать здоровьем на радость врагам. Сидел на балконе с книжкой, но читать излюбленного автора не мог, попросту грел кости, думал свою не слишком веселую думку: почему он, столько лет ставя Чехова, так и не добрался до тайны этого мальчишки? Ведь он пережил не меньше, а прожил гораздо больше... На соседнем балконе никакого вице-мэра, слава богу не было, зато виднелась женщина лет тридцати с гаком, ничего себе, по-видимому, отпускная наложница вице-мэрская. Свою ошибку он понял, когда с досады от просмотренных чрезмерно продажных вечерних новостей, вздумал было покормить чаек, высоко подбрасывая хлеб гордым птицам, который они легко заглатывали на лету. Сосед строго произнес баритоном: «Чайки — очень опасные птицы, не приваживайте их, неровен час пальцы откусят, говорю, как специалистка!» Вот так раз!!! Женщина, да еще хорошенькая, а говорит чуть не басом и топает как слон, хотя ножки, как он профессионально отметил, стройные и отнюдь не 43-го размера. Он удивился и продолжил ни к чему не обязывающий разговор, в результате которого был потрясен тем, что она его НЕ УЗНАЛА, мало того отнеслась не просто равнодушно, когда познакомились, а даже с некоторой долей осуждения, если не презрения. Выяснилось, что она — эколог, что-то вроде главного эколога глубоко сибирского нефтяного края, интересуется только своей работой, а кино, театр и прочее «телевидение» ненавидит как вредную суету. Все это она формулировала безапелляционно, но убедительно... Людей, не любящих театр, наш герой не считал за людей с детства и, будь его воля, поступал бы с ними так, как, трагически заблуждаясь, поступал с врагами народа его отец в эпоху реконструкции. Но знаменитый артист, когда его элементарно не узнают, обижается смертельно (это происходит независимо от его разума, чисто физиологически). Наш герой, нежданно-негаданно почувствовав прилив недобрых сил, решил наказать эту экологиню по старинке. Грубо, беспощадно, да будь она хоть лесбиянкой преклонных годов. Есть еще порох в старых перечницах!
Не так-то просто оказалось. Сугубые наблюдения дали неплохие результаты: отдыхала она в одиночку, купалась независимо от погодных условий три раза на дню, в пьяных компаниях не участвовала, пару раз исчезала до вечера, но как потом выяснилось, в церковь, по вечерам пела народные песни, не храпела. Последние годы наш герой никого не завоевывал, его — еще было дело, но он сам — нет. Надо же, потерять такую важную сноровку! Он мучился не на шутку, не зная как подступиться. Наконец решился. Жалко как-то, банально напросился вечером на чай: «Видите ли, сгорел кипятильник...», — врал он, а, когда ему предложили свой, наврал, что заварка кончилась. Дело было на балконе, она улыбнулась обворожительно и пробасила: «И телефон, конечно, не работает, чтобы вызвать дежурную, которая вас так любит, что не только чай, но и себя принесет на блюдечке? Ладно. Заходите. Напою. Только без глупостей!»
Так с позором он оказался в ее номере, наодеколоненный, посвежевший, поглупевший и, надо сказать, помолодевший. Таким дураком он себя не чувствовал даже на приеме у Екатерины Алексеевны Фурцевой во времена оны. Расположились пить чай. Прошла минута идиотской тишины.
— Вы знаете, — начал он, — недавно я открыл для себя... — и вдруг застопорился, не находя нужных слов.
— Смысл жизни, новый стиральный порошок? — стала помогать она, он замотал головой, — Неужели прокладки Ольвейс–плюс? — искренне удивилась она и засмеялась басом.
Наконец-то и наш герой вспомнил, что у него где-то должно быть чувство юмора и залаял своим фирменным смехом до слез, до сердечных болей. Смеялся он не только над собой сейчас, но и вообще над всей своей страшной, никто не знает, какой несчастной жизнью. Она сострадательно улыбалась. Махнув на себя рукой, он заговорил об охране окружающей среды, об очистке вод Рейна, о непролазной грязи в некоторых районах Нью-Йорка; но открыл он для себя то, что грязь человеческая несравненно опаснее несанкционированных свалок... Говорил он как всегда хорошо, на удивление она слишком даже серьезно поддержала затеянную им беседу. Чай выпили весь и замолкли.
Он подумал, что пикировать с высот такого разговора в постель подло, глупо, рано.
Вышли на балкон отдышаться. Темно, ни моря, ни огней, ни маяка не видно. Ветер, серая мгла несли дождь... А первоначального плана никто не отменял! Он резко обнял и прижал ее к себе. «Не понял?» — грозным басом произнесла она. Он трусливо отдернул руки, еле сдерживая нервный смех. После паузы она спросила, убив его наповал, не его ли сын снимался в кино, и назвала тот фильм, в котором 30 лет назад снимался он сам.
— Нет, — ответил он.
— Хорошо, глупость это, жизнь гибнет, а они кино снимают. Безумие, бесстыдство по телевизору, руководство для начинающих подонков. Правительство изолгалось, изворовалось. Если бы вы знали как сейчас грабят страну...
Он это со знанием дела подтвердил, тем более, что и сам опосредованно участвовал в воровстве — при хитрой сдаче в аренду помещений театра, ему, как художественному руководителю, регулярно носили конверты с зелеными...
— Гибнет Россия, — сказала она сорвавшимся голосом, — гибнет, понимаете, вы, интеллигенты паршивые? — и заплакала.
Полил дождь, вернулись в комнату, она села на свою двухместную кровать, всхлипывая, как всхлипывают все женщины, не басом. Не из жалости, а из многих смешанных чувств он обнял ее, она недоверчиво посмотрела ему в глаза.
— Ты замужем? — спросил он.
— Был один, вроде того, что в кино, про которое я спрашивала, да сплыл...
— А теперь?
— А теперь как скажу «не понял», все мужики врассыпную испаряются. Боятся. Поступь у меня, рука тяжелая, 20 лет в походах на свежем воздухе, по горам, по долам лазаю. Мужская работа, мужиков не хватает... Мне...
Он ожидал, что дальнейшее, как говорится в профессиональной среде, освоение материала пройдет без сучка и задоринки, не тут-то было. Она разрешала безнаказанно целовать себя, но, когда он попытался освободить ее от халата, под которым был еще и купальник и на удивление нежнокожее тело, она испугала его, сказав огнедышащим басом ни к селу, ни к городу: «Ах, вот, значит, до чего дошло дело!» — но разрешала. Герой наш чуть не плакал, еле сдерживая хохот. Раздев ее, он привычно быстро разделся сам; умение моментально переодеваться (в этом был особый актерский шик) он воспринял от своего учителя, интеллигентнейшего, благороднейшего, образованнейшего артиста, который однажды вдруг перевернул все его представления о служении искусству, сказав мечтательно: «Да, книги, музыка, живопись, сам понимаешь, сцена, политика партии… все выше перечисленное, конечно, хорошо, но «это дело» я, брат, больше всего люблю, хоть режь ты меня...»
Далее между ею и им происходило то, что и должно происходить, фразы же, которые она произносила помимо своей воли страшным голосом, представляли серьезную опасность для нашего героя, мог подкачать, учитывая его недюжинный возраст и те силы, которые приходилось тратить, чтобы преодолеть ее высказывания в критический момент: «Ну это ни в какие ворота не лезет...» Но, черт подери, лезло, упоительно лезло, продлевая осознанное, взаимоприемлемое наслаждение. «Прекратите, вы же — взрослый человек, — стонала она уже сопрано, — боже, будет ли этому когда-нибудь конец...»
Был, конечно же. Был, всему приходит конец, ведь не из железа же люди. ОН и ОНА. Очень разные люди, заснувшие, уткнувшись друг в друга на половине разобранной двухместной постели. Он — впервые за последние лет пять без сновидений, она — видя родные лесистые горы, многоводные реки, перевитые в поясе застежками в виде гидроэлектростанций.
После грозы вода в море поменялась на теплую, +20 — в октябре, плохо что ли? Герой наш впервые вышел на пляж в сопровождении молодой стройной экологини, на которую с завистью посматривали несчастные жены новых русских. Купались, загорали, спорили. Наш герой не без труда, но переубедил свою экологиню в необходимости открытия театра в ее нефтяных краях, а лучше пусть нефтяные магнаты вкладывают свои ворованные миллиарды в его новый спектакль, мировую премьеру которого, он готов сыграть хоть на скважине. Театр очищает души, как любовь. Он поразил ее удивительным документальным примером из мемуаров одного политика, в молодости славящегося своей кровожадностью. Так вот, посмотрев лет 20 назад спектакль нашего героя, он был так задет за живое, что целую неделю(!) не мог подписать одного губительного для страны (как потом выяснилось) указа, потом подписал, но целую неделю не мог, рука, у гада, не поднималась.
Ровно через неделю герой наш вернулся на работу, произвел беспощадную реорганизацию труппы, выгнал поганой метлой недовольных, за месяц завершил больше года «стоявшую» работу по лучшей русской пьесе, гениально сыграл премьеру, собрал блестящую прессу, получил могучие финансирование из Сибири и... горько запил.
Вот вам истории из жизни генералов любви, «ведь маршалов нет у любви»... но есть рядовые еще, часовые, поручики, флигель-адьютанты, маркитантки... рассказы о них впереди.
Рассказ опубликован в книге "Театральный Декамерон" (ЭКСМО,2001г.)