Дети индустриальной романтики
«”Мы сидели в небольшой уютной комнате. Теплое вино грело руки, и разговор лился ручьем. Нас наполняла гармония... до тех пор, пока ты не поглядел в окно и не спросил шутливо, почему снег розового цвета. Тогда рухнула наша гармония, тогда остановилась наша музыка. Зачем ты спросил это? Разве ты не знал ответа? Разве так необходимо было ставить всех нас в это неудобное положение? Ведь ты не мог не понимать, что не должен спрашивать нас об этом. Или действительно не понимал? Но тогда я не понимаю тебя, мой друг. Как мог ты не додуматься до таких простых вещей!
Но ты спросил и, приняв наше неловкое молчание за знак того, что мы не расслышали, повторил вопрос. Что же нам оставалось делать, как ни отвечать тебе? У нас просто не было иного выхода.
Милый дьяволенок спросила тогда у тебя с вызовом что-то вроде этого:
- Глупенький, а ты что, все еще ничего не понял? Спустя вечность ты еще ничего не понял?
- Про какую вечность ты говоришь? – воскликнул ты, а она звонко рассмеялась тебе в лицо. Ты знаешь ее характер, но как будто обиделся. Вот действительно глупенький.
- Взгляни в окно лучше, - посоветовал я, - разве снег падает на улице?
Я помню твой недоуменный взгляд, помню твои разомкнутые губы, как будто ты хотел спросить что-то еще, но не решался. А потом помню испуг на твоем лице, когда я сказал:
- Нет, это не снег. Это перья ангелов. Окровавленные перья ангелов, мой друг. Ангелы мертвы. Там на небе, похоже, стряслось нечто очень страшное, что убило ангелов. Стряслось вечность назад.
Но ты боялся не за ангелов и не за себя и не за нас. Ты боялся, что все мы сошли с ума. Уже не «глупенький», просто «глупец».
- Мне тоже было тяжело, когда я поняла это, - стала успокаивать тебя моя сестренка.
Она закатала рукав и показала на запястье заживающую царапину.
- Я сделала тогда это. Была кровь. По-моему, она вытекла вся, но потом я смогла смириться, ведь мы все равно не умрем. Ангелы мертвы и о нас забыли, так что никто не заберет нас из жизни.
Мне сразу стало понятно, что она не вскрывала вен, не такой она человек, моя сестренка. Это действительно – просто царапина, но то, что было сказано, было верно. Однако тебя эти слова не успокоили, где там! Напротив, как будто подлили масла в огонь.
- Что вы несете! – вскричал ты, - большего бреда в жизни не слышал!
Тут дьяволенок не выдержала:
- Если ты так считаешь, то может быть, ты хочешь туда, где про тебя вспомнят ангелы, из тех, что еще остались живы? – закричала она в ответ.
Кто же мог знать, что ты так примешь это к сердцу?
- Что ж, охотно, - проговорил ты, покраснев от негодования.
Мы не успели ничего сделать, как ты хлопнул дверью.
Но теплое вино грело руки, и разговор снова заструился ручьем. Мы стояли и смотрели в окно, за которым продолжали сыпаться окровавленные перья ангелов.
- Это даже весело, что ангелы мертвы. Так ведь у нас есть в распоряжении целая вечность, - сказала сестренка.
- Пожалуй, к тому же, мы всегда можем прервать ее, если нам надоест вечная жизнь за завесой падающих перьев ангелов, - заметил я, - тогда нам нужно будет только открыть дверь и выйти.
- Да, и тогда окровавленные перья ангелов за окном превратятся всего лишь в снег, окрашенный светом неоновой витрины напротив.
Вот тебе постиндустриальный романтизм, романтизм детей романтики индустриальной. Это игра. Игра душ и разумов, наконец-то решивших понять друг друга и друг с другом согласиться. И вот тогда, когда они согласились друг с другом, родилась игра, что за окном перья мертвых ангелов вместо снега. Когда разум и душа соглашаются, они всегда тут же начинают играть (так, кстати, появляются любые художественные творения). В тот раз они решили поиграть в это. Не знаю, почему ты не понял этого тогда. Не знаю. Наверное, виной тому твое все отвергающее убеждение в собственном прагматизме. Глупое, скажу тебе, убеждение. Неоправданное. Правда, можно еще предположить, что всего лишь в тот момент твои разум и душа были далеки друг от друга. Но все равно ты вспылил зря. Тебя никто не хотел обидеть”, - сказал я, допивая крепкий кофе.
- Ну и что ты хочешь мне этим сказать? Распинаешься тут полчаса, а зачем? – спросил ты.
- Только для того, чтобы ты понял, что такое дети индустриальной романтики, то есть понял, о какой такой ерунде я часто поминаю, а так же то, что к тебе это тоже относится. А еще для того, чтобы ты не обижался, - ответил я, усмехнувшись.
- Во-первых, я не обижаюсь, и ты это прекрасно знаешь. Более того, я искренне сожалею о своем поведении тогда. Признаю – с сумасшедшими надо терпимей. А во-вторых, объяснил, называется! Коли уж ты сам так яро утверждаешь, что я бестолковый прагматик, то подавай что ли точные определения и аргументы повесомей, чем «я псих, а значит дите индустриальной романтики, и ты дите индустриальной романтики, а значит и ты – псих». Поверь, не все шизофреники с тобой согласятся. Некоторые еще Наполеонами себя считают.
- Злой ты! В одной реплике три раза меня сумасшедшим обозвал. Но, с тобой ничего не поделаешь. Однако мне сейчас некогда далее перед тобой дальше в риторике упражняться, так что вот тебе несколько образов, - я достал из папки и положил на стол пару листочков текста, - почитай, может приобщишься-таки к нам. Все, я пошел.
Мы попрощались, и я вышел. А ты взял со стола бумажки и, опустившись в любимое кресло, стал читать:
Дети индустриальной романтики. Творцы.
Поэт обратил свой взор в небо и увидел там Музу. Муза была прекрасна: ее совершенные формы рождали вдохновение, чистый взор наставлял на высокие мысли, а чудесный загар от черного дыма, исходящего с труб заводов, придавал ей непостижимою загадочность, и этим рождал вопросы...
А вокруг все милые люди. Вот мужичек в каком-то тулупе с древним рюкзаком за плечами. Ну, как он может быть не милым человеком, несмотря на небритое лицо? Да, никак не может!
Метро. И тут все милые люди: девушка лет шестнадцати, читающая Гессе, - мило; девушка с косичками, как у прилежной школьницы, - мило; влюбленная парочка, - мило!
Но, как гадко и смешно все то, что наворочено вокруг этих милых людей... трубы, мусор и всякое такое... Как бы было хорошо, если бы можно было убрать все мертвое. Оставить только людей, да голую природу. А то наделали всякой ерунды полные города... Правда, здесь, в этих городах, полных ерунды, все мы родились и выросли. И это – наш дом.
А родину не выбирают. Нам это известно, и поэтому все мы привыкли уже к этим ужасным индустриальным пейзажам. Они даже стали нравиться нам. Мы даже научились видеть в них некую романтику. Что ж, все к лучшему, ведь нельзя же только мученически роптать на судьбу. Даже если нам не под силу что-либо изменить. Нет, нельзя, никак нельзя.
Я сажусь за компьютер и набиваю текст. Нечто совершенно психоделическое, нечто отражающее мой собственный способ восприятия окружающего мира, подобно тому, как делает это великое множество других творческих людей, - кто лучше, кто хуже. Теперь нужно именно это, то, что позволит раздвинуть стены реальности. Не открыть реальности другие, а именно расширить эту, потому что с тех пор, как небо перестало быть для нас границей понимания, с тех пор, как узнали мы безграничность окружающей нас вселенной, нам стало в ней слишком тесно. Парадокс, но это так. Быть может виной всему наш детский максимализм.
Ведь мы дети. Независимо от возраста. Да и зачем нам взрослеть? Детьми ведь проще жить, когда лишь дети смогут поверить в романтику сегодняшнего дня.
А мы всегда хотим во что-нибудь верить. Во что-нибудь чистое и возвышенное. Непременно в чистое и возвышенное. Хотим так яростно, что для нас и здесь найдутся музы, пусть они и будут закопчены дымом.
Так что я набиваю свой текст, стараясь расширить реальность, чтобы в ней проще было отыскать нечто, ради чего стоит жить. Чтобы позволить другим, равно, как и самому себе, оставаться детьми. Чтобы создавать в детях индустриальной романтики, к которым все мы относимся, веру в эту самую романтику. В эту или в иную. Все равно. Главное, чтобы веру.
И в этом и есть то, ради чего стоит жить нам, творцам постиндустриальных творений, простите за каламбур. То, ради чего стоит жить нам, детям индустриальной романтики.
Поэт написал красивый стишок, под которым мог бы подписаться лучший из поэтов. В нем было все: и идея, и рифма, и ритм, но чего-то все-таки не хватало. Чего-то главного. Тут мимо него пробежал десяток веселых, слегка подвыпивших студентов. Затем, в другую сторону прошагал – руки в карманах – один знакомый коллега. Поэт еще раз посмотрел на листочек тетради, исписанный мелким почерком. Что ж, чего-то в нем действительно не хватало. Он смял листок и бросил в урну, но промахнутся. Вид скорченной бумаги, увязающей в грязи, вдохновил его. Поэт тут же написал еще один стишок, на который побрезговал бы и плюнуть какой-нибудь графоман. В стишке не было ни рифмы, ни ритма, но в нем была непостижимая умом, просто бестолковая, но умилительная и такая близкая сердцу индустриальная романтика»
Все, текст кончился. Ты усмехнулся и отложил бумагу. Прикрыл на мгновение руками глаза, отдыхая. Прикрыл и тут же встал и пошел на кухню сделать еще кофе.
Ты пил кофе и смотрел в окно на голые силуэты деревьев, обветшавший кирпичный сарай напротив твоего дома, на мусор на обмороженной земле и на извергающие густой серый дым трубы завода неподалеку. Ты тогда явственно выделял в этом пейзаже природу и последствия индустриализации мира, прости уж за столь черно-белое разделение. И ты ощущал близость этого пейзажа к себе. Ты чувствовал, что, безусловно, связан с ним. И ты понимал, что он – неотъемлемая часть тебя, что он – одно из твоих начал. Тебе не был противен вид грязной больной земли, хотя, конечно же, ты и не испытывал восторга перед работающим без устали производством, испускающим этот густой серый дым», - говорю я.
- Ага, И с тех пор ты постоянно видел такие вот индустриальные пейзажи вокруг себя и те же чувства к ним в глазах других людей – продолжает милый дьяволенок.
- И сам теперь уже понял, что все мы, и ты в том числе – дети индустриальной романтики, и, главное, ты понял, что это значит, - итожит моя сестренка.
- А если и нет, то теперь рано или поздно поймешь, - поспешно смягчаю я предыдущее утверждение.
Николай Кузьмин
----
Примечания автора:
Термин "дети индустриальной романтики" придуман писателем Дарой Весенней. Этот рассказ является выражением моего видения этого понятия, но стоит упомянуть, что у ряда других авторов (Дара Весенняя, Пагер, Дмитрий Скоков - некогда членов одного литературного объединения) имеются одноименные рассказы, направленные на раскрытие других аспектов темы.