ТАК ЭТО – СКОРО ЛЕТО
Прошло два года.
Рано утром Ия Берсенева проснулась от телефонного звонка. Хриплый, без половой принадлежности, голос вяло сообщил ей, что сегодня в 12.00 Лев Александрович встречается в Гидропарке, в ресторане с женщиной, с которой собирается жить дальше.
Она сидела на кровати и переживала боль, которая заполнила её. Нет, не заполнила, а стала гуще, даже затвердела внутри и поэтому затрудняла дыхание. Боль поселилась в ней в утро смерти бабушки и уже месяц не отступала.
А теперь это. Она даже не плакала, так было тяжело. За полтора часа до полудня, придвинув к себе по полу телефонный аппарат, Ия позвонила свекрови.
– Мама Туня, это я, – сказала она сдавленным голосом.
– Что, Иечка? Ты заболела?
– Нет.
– Что случилось? – встревожилась Марта Игнатьевна.
– Я хочу Вам сказать, что люблю Вас нежно и сильно, не сердитесь на меня. Я всё решила.
– Ты уезжаешь к родителям?
– Нет.
– Устала от Лёвушки, хочешь с ним развестись?
– Нет, пусть всё достанется ему. Пригодится его детям. Целую Вас, – она положила трубку.
Свекровь разнервничалась, стала ей звонить, но было всё время занято. Поехать к ней Марта Игнатьевна не могла, была нездорова. Набрала телефон сына, но его не было на рабочем месте. В учительской сказали, что он ушёл несколько минут тому назад. Мать звонила ему в кабинет каждый час.
Ия поехала в Гидропарк. Выйдя из метро, она направилась в сторону ресторана, но, одумавшись, встала между киосками и продумала план. Пробираясь не по дорожке, а по траве, она внимательно смотрела по сторонам, чтобы не столкнуться с мужем. Благополучно попала на лодочную станцию, где намеревалась взять лодку напрокат. О том, что гребля требует определенных навыков, она даже не подумала. Ей повезло, лодки разобрали, достался единственный убогий катамаран. Но даже на нём перемещаться без привычки было довольно сложно, тем более против течения, по протоке, где отгорожены пляжи, вдоль которых снуют спасатели. Это не остановило её. Она ничего не замечала, кроме ресторана, нависшего над водой.
На террасе, спиной к воде, сидел Лев Александрович. С ним за столом, держа его ладонь в своих руках, сидела Римма Аркадьевна и смотрела в его лицо, что-то ласково с улыбкой говоря. Он придвинулся к ней ещё ближе, их головы почти соприкасались. Ия жадно наблюдала эту немую сцену, пока проплывала мимо. Потом опустила голову и только крутила педали. Катамаран выплыл из этой протоки в соседнюю, более широкую, сильное течение которой сносило всё и вся в основное русло реки.
Она не заметила, что за ней от самого пункта проката в спасательной лодке плыл мужчина. Это был Александр Иванович Русак. Он работал спасателем и помогал на лодочной станции, охраняя инвентарь. Увидев, что Ия сама берет катамаран напрокат, он очень удивился и решил посмотреть, что это означает. Следуя за ней, он разглядел на террасе то же, что наблюдала она. Даже больше: Римма демонстративно целовала руку Берсеневу, когда девушка уже проплыла мимо них. Бывший физкультурник хотел окликнуть Ию так, чтобы директор услышал, но понял, что это невозможно, в ресторане громко звучала музыка. Он плыл вслед за катамараном, но в зоне детского пляжа его отвлёк коллега на лодке. Вернувшись взглядом к объекту наблюдения, он увидел её в основном русле. Александр Иванович налёг на вёсла, и расстояние стремительно стало сокращаться.
Катамаран попал в Днепр, его несло к мосту метро. Ия встала с сиденья и просто «солдатиком» прыгнула в воду. Русак покричал в рупор коллегам с соседнего пляжа, чтобы забрали её плавсредство, а сам направился за девушкой, которую сносило течением. Она, практически, не пыталась плыть, она просто тонула. Он выпрыгнул из лодки и поплыл к ней. Нырнув несколько раз, нашёл её и вытащил на берег, она наглоталась мутной речной воды. Не произнося ни слова, он приводил её в чувство, пока она не стала дышать. Кто-то из рыбаков побежал вызывать скорую помощь.
Ия лежала на камнях в каком-то полудетском платье, свернувшись, как эмбрион, и не хотела открывать глаза. Она считала всё происходящее вмешательством в её личную жизнь. Сколько её ни спрашивали, она себя не называла. Врачи думали, что это последствие утопления и отвезли её в больницу. У неё началось воспаление лёгких.
Вечером Лев Александрович вернулся домой подшофе.
– Лёва, где ты был? Где Ия? – стала спрашивать взволнованная мама.
– Где Ия, я не знаю.
– Она звонила мне, ещё утром.
– Меня искала?
– Нет, прощалась
– Не понял, – весело отозвался он. – Куда это она собралась? Счас узнаем? – Он набрал номер. – Занято, болтает с кем-то.
– Ия болтает? Очнись! Там занято уже 6 часов или больше. Зайди в ванную! – скомандовала она ему.
Он отпирался, но зашёл. – Умойся!
– Не хочу, мне и так хорошо.
– Умывайся, я сказала! – теряла терпение мама.
Он умылся, мать приготовила ему крепкий кофе.
– А коньяк есть?
– Пей то, что даю, – она стояла над ним.
Он выпил, и постепенно блаженное выражение лица сменилось нормальным.
– Начинаешь соображать?
– У неё занят телефон, – уверенно сказал он.
– Она позвонила мне и сказала, что любит меня и целует.
– Я тебя тоже люблю и целую, – он полез к матери целоваться. Она заплакала.
– Она сказала, что всё достанется тебе, твоим детям, разводиться она не будет.
Он сел и медленно думал, это отражалось на его румяном лице. Потом снова пошёл в ванную, принял душ, переоделся, взял денег и поехал домой к Гагариным. Открыл квартиру своим ключом. Телефонная трубка, действительно, лежала рядом с аппаратом. Он позвонил маме и сообщил, что в доме никого, нигде никаких записок и писем для него нет, и он остаётся ждать. Проснулся он утром, за ночь Ия не вернулась. В милиции, куда он подался, заявление о пропаже у него не взяли, объяснив, что искать начнут только через трое суток. А ещё успокоили: «Дело молодое, всякое бывает». Обзвонив морги, ГАИ и проч., мама узнала, что среди найденных трупов их девочки нет. Следующие два дня она разыскивала Ию Берсеневу или Гагарину по больницам. С помощью одной старой подруги Марта Игнатьевна по медицинским каналам нашла в больнице девушку, о которой ничего не известно.
Лев Александрович поехал в больницу, сильно сомневаясь, что это она. Он встретился с заведующим отделением, тот предупредил, что девушка не называет своё имя. Никто не знал, потеряла она память или не желает ни с кем общаться. Доктор предложил Берсеневу посмотреть на неё, рассказав по дороге в палату, что выловили её в районе Гидропарка, но в основном русле. Она то ли упала с катамарана, то ли прыгнула в воду сама. Свидетелей милиция не нашла, кроме спасателя, который её вытащил из воды. Лев Александрович с ужасом слушал всё это, доктор попытался успокоить его:
– Может это и не Ваша жена окажется, не волнуйтесь.
– Если эта не моя, то где мне искать мою.
Мужчины вошли в палату.
– Добрый день, – заведующий поздоровался с пациентками и подошёл к кровати, на которой, укрывшись от всех с головой, лежала неизвестная.
– К Вам пришли, – сказал доктор, присаживаясь на край кровати и приподнимая простыню над головой девушки. Она не повернулась к нему, но закашлялась от движения воздуха вокруг лица.
– Посмотрите, пожалуйста, может быть, Вы знаете этого человека?
Она слегка повернула голову в сторону Берсенева и, сказав «нет», снова накрылась простынёй и закашлялась.
Лев Александрович стоял и не дышал. Он был так потрясён происходящим, что даже не попытался заговорить с ней. Доктор взял его за локоть и вывел из палаты обратно в свой кабинет.
Соседки по палате сплетничали, сочиняя на ходу версии о потере памяти, амнезии. О ней в наше время, благодаря телевидению, знают больше, чем о геморрое.
– Что скажете? Воды? – доктор налил ему воды в стакан и положил на стол историю болезни неизвестной девушки, усаживаясь за стол.
– Это моя жена, – с трудом произнёс Лев Александрович, глотнув воды.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Тогда давайте запишем ваши данные и её.
– Я могу принести её паспорт, он дома. Утром не сообразил взять его с собой.
– Отлично, пока пишу с Ваших слов, – приготовил авторучку доктор.
– Извините, а мне нельзя будет поговорить с ней? Я немного пришёл в себя.
– Не думаю, что это Вам удастся. Как правило, такие больные скорее заговорят с чужим человеком.
Когда Берсенев ушёл, а все ходячие больные отправились ужинать, доктор опять попытался поговорить с пациенткой. В палате он сел на кровать и позвал:
– Ия. – Она не ответила. Он отвернул простыню, чтобы видеть её лицо. – Вы же знаете этого человека.
Она молчала, не поднимая на него глаза, глядя перед собой.
– Скажите только, знаете или нет?
– Да, – хрипло ответила она.
– Кто он?
Она повернулась лицом к доктору и, кашляя, с трудом ответила:
– Директор училища, которое я окончила два года тому назад. – Он не смог скрыть своего изумления. – Его зовут Лев Александрович. Он женат. Его жену зовут Римма Аркадьевна, сына – Кирилл.
Доктор смотрел в её страдальческие глаза.
– А Вас как зовут?
– Никак. Меня нет.
– Почему Вас нет? Ведь я с вами говорю?
– У Вас галлюцинации. Я кончилась, как пластинка. Сыграла и кончилась. Теперь по мне только иголка шуршит, а Вы думаете, что это музыка, – говорила она тихо и абсолютно бесцветно.
– Вы чувствуете себя пластинкой?
Девушка презрительно посмотрела на него:
– Вы хотите спровадить меня по адресу, Фрунзе, 103 ?
– А Вы где хотели прописаться? В подводном царстве? – весело спросил он.
– Да, у Его Мокрейшества, – без тени улыбки ответила она.
– Почему Вы не едите, когда приносят?
– Я была экстравертом, ела только в компании, но она «распалась окончательно. Кто где». Я, вот, у Вас.
– А со мной поедите?
– Это не по правилам, – она закашлялась и, обессилев, легла на бок, как до начала разговора. Стали возвращаться обитатели палаты. Доктор ушёл в кабинет.
На следующий день Лев Александрович пришёл с мамой, которая не поверила Лёве и решила удостовериться сама. Доктор принял их, но до визита к Ие решил задать Берсеневу несколько вопросов.
– Вы, действительно, директор училища, в котором Ия училась.
– Да, но я не понимаю...
– Вашу жену зовут Римма Аркадьевна, а сына Кирилл?
– Да, но...
– Для чего Вам понадобилось выдавать себя за её мужа?
– Лев Александрович, – вмешалась мама, – покажи паспорт ребёнка. Растерявшийся Лев Александрович достал документ и показал доктору. Тот посмотрел на фото, изучил соответствующие страницы, сделал записи в истории болезни и спросил:
– Что будем делать?
– Можно мне к ней? – спросила свекровь, вставая. Доктор пожал плечами и сказал:
– Понятия не имею, какие могут быть последствия.
– Вы ничем не рискуете, – уговаривал его Лев Александрович. – Если что-то не так, мы с мамой уйдём.
– Только я пойду к ней одна.
– Ладно, – согласился доктор и встал, – я Вас провожу к ней. – Он довёл даму до палаты и показал от двери направление движения.
Марта Игнатьевна подошла к Ииной кровати. Кто-то из соседок подвинул ей небольшой стул. Она поблагодарила и села лицом к накрытой белой тканью голове.
– Иечка, это я, – она попыталась открыть её лицо, но простыню крепко держали изнутри. Женщина погладила по плечу, по голове поверх простыни и тихонько уговаривала девушку. Никто не слышал слов, но все, кто мог, смотрели, что будет. Доктор со Львом Александровичем стояли в коридоре за открытой дверью, ожидая, чем всё закончится. В какой-то момент из-под простыни высунулась тонкая голая рука и, найдя руку свекрови, забрала её под простыню. Марта Игнатьевна пересела на кровать, обняла спину девушки поверх ткани и говорила что-то её спрятанной от всех голове. Потом она достала из сумки носовой платок, вытерла глаза и, потянув за уголок, открыла лицо Ии, заслонив его собой от зрителей. Вытерла ей глаза, погладила по лбу, по волосам, поцеловала и снова накрыла простынёй. Вернув соседке стул, она поблагодарила её ещё раз и вышла к мужчинам.
– Идём, Лев Александрович. До свидания, доктор. Вы знаете, кто она. – Марта Игнатьевна удручённо, медленно шла по коридору, мужчины попрощались.
Заведующий услышал странные звуки вскоре после того, как Берсеневы повернули за угол. Он пошёл посмотреть и увидел, как Лев Александрович сцепился с каким-то жилистым, очень загорелым мужчиной. Они намеревались драться. Было ясно, что спортсмен пришёл к Ие, и директор с ним знаком.
– Что здесь происходит?
– Почему Вы пускаете сюда кого попало? – предъявил доктору претензии муж, пытаясь отнять у загорелого то, что тот держал в руке.
– Это Вы – кто попало. У хорошего мужа жена не топится, – дергал он к себе за ручку дамскую сумку, которую тщетно дёргал к себе Берсенев.
– Откуда Вы знаете, что она топилась? – спросила мама.
– Я её спас, – сообщил Русак.
– Нет! – истерично закрыл руками уши Лев Александрович.
– Да. А Вы в это время с Риммой Аркадьевной в кабаке пребывали, господин директор.
Мать с ужасом смотрела на сына.
– Девочка плыла мимо тебя?
– Я не видел её! – отбивался сын.
– Вам Римма руку целовала, вот Вы и не видели! – заявил спасатель.
– Господи! – Лев Александрович кинулся на лестничную площадку и дальше вниз по ступенькам. Марта Игнатьевна держалась за стенку и за сердце. Доктор помог ей добраться до ближайшего кресла и пошёл за каплями.
Александр Иванович рванул вдоль коридора, изучая таблички с номерами палат на дверях. Увидел нужный номер и вошёл внутрь, перебирая волчьими глазами лица женщин сидящих и лежащих на кроватях, не задерживаясь ни на ком. Неизученным осталось только лицо, спрятанное под простынёй. Он подошёл и резко поднял ткань над головой девушки.
– Ия, – тихо сказал он, – я принёс твою сумку. В ней ключи.
– Спасибо, – отозвалась она и не пошевелилась.
– Почему ты лежишь? У тебя температура?
– Нет, – безразлично ответила девушка.
– Ты ослабеешь, станешь хилой.
Девушка не шевелилась. Все смотрели только на них.
– Ия! – Она безучастно повернула голову в его сторону. Он увидел отсутствующее выражение её лица и скомандовал, – а ну, вставай!
Она медленно с кашлем села, засунула ноги в какие-то жуткие огромные тапки, которые стояли под кроватью. Он подал ей нелепый казённый халат, висевший на спинке кровати, и помог встать. Когда они выходили из палаты, удивлённые соседки не знали, что думать. Александр Иванович довёл её до укромного места в коридоре, где стояли небольшой диван и журнальный столик, усадил там.
– Посмотри, во что ты превратилась! Зачем ты это сделала? – строго спросил он, глядя на неё сверху вниз.
– Зачем Вы это сделали? – тихо спросила она, не поднимая голову. – Вам мало быть Пигмалионом, решили стать богом?
Он зло хмыкнул носом.
– Он не стоит того! Он всего лишь человек и, судя по тому, что произошло, весьма несовершенный.
– А я? Кто я? – она подняла голову и грустно смотрела ему в глаза. – Я никому не нужна со всеми моими...– Она махнула рукой и молчала, уставившись перед собой. – Эпиграф к моей жизни – «Напрасны Ваши совершенства».
– Не напрасны. Ты это делала не для него, не для меня.
– Для себя? – вяло спросила она. – Чтобы лучше выглядеть, когда в гроб положат? Для гробовщиков. Хорошо хоть Вы не умерли. Меня совесть донимала, будто я виновата в Вашей слабости. Глупо.
– Не глупее, чем каждый день пить водку до синевы.
– Как же Вы ухитрились бросить?
– Я всё думал, как ты любишь плавать.
– Ну и что?
– В голове возникло слово «Гидропарк».
– При чём здесь я? Это не единственное место, где я плаваю. Почему не бассейн «Дельфин»?
– Не знаю. Но помогло. Хотя сначала...– Он замолчал.
– Берсеневых встретили сегодня?
– Да, чуть не подрались со Львом.
– Собрались Самсона изобразить? – она вопросительно посмотрела не него.
– Кого? – не понял Русак. Она не ответила. – Его матери плохо стало, – сообщил он. – Она тебя любит, может, ради неё остановишься?
– Не шантажируйте меня! – довольно громко сказала она.
– А что с тобой прикажешь делать, чтобы ты не куролесила? Бить что ли? Рука не поднимется на такую дохлятину.
В этот момент из-за угла к ним вышел завотделением.
– Можно Вас на минутку? – спросил он.
– Меня? – с каменным выражением лица спросил Александр Иванович.
– Да.
– Извини, я сейчас, – сказал он с видом человека, который идёт разбираться с хулиганами на заднем дворе кабака, оставляя даму за столом. Она не прореагировала никак.
В кабинете доктор накинулся на Русака с вопросами:
– Вы шантажируете её? Я слышал. Чем? – Лицо Русака стало совсем волчьим. Казалось, если он откроет рот, то покажутся огромные клыки, но рот был закрыт. – Что произошло на реке? Вы топили её?
– Я уже сообщил всё, что считал нужным, милиционеру, – ответил он.
– Почему она с Вами пошла, а на мужа и не посмотрела?
– Не Ваше дело. Это к лечению пневмонии не имеет никакого отношения.
– Может, Вы могли бы уговорить её поесть?
– Она будет есть, когда сама посчитает нужным.
– А Вы...– начал доктор.
– Я всё сказал.
– Что Вы думаете, о госпитализации её в больницу Павлова в связи с попыткой суицида?
– Только попробуйте. Я её выкраду. Обещаю Вам, – абсолютно спокойно сказал Александр Иванович и сжал правую руку в убедительный кулак. – Она нормальнее всех нас вместе взятых. Тоскует сейчас. Если каждого, у кого аллергия на людей, сажать в сумасшедший дом...– он замолчал.
– Что это значит? Она кто, по-вашему?
– Я не намерен комментировать. Могу идти?
– Где Вас искать, если понадобитесь?
– Вам понадоблюсь или милиции?
– Ей. До Вас никто её с постели поднять не смог.
– Гидропарк, лодочная станция. Я не прячусь, доктор.
Русак вернулся к Ие. Она безучастно сидела там, где он её оставил, ни о чём не спросила его.
– Ты должна очнуться, собери всё своё мужество, – сказал Александр Иванович. Она не подняла голову. – Идём, отведу тебя в палату. Больше не приду. Мне некогда с тобой возиться.
– Не надо меня вести, я сама дойду, спасибо.
– Как хочешь, – он развернулся и ушёл.
Доктор увидел, что посетитель оставил Ию одну, и подошёл к ней.
– Обедать пойдёте? – спросил он.
– Только в ресторан, – не изменившись в лице, ответила девушка.
– Может Вас домой отправить? У Вас такая свекровь замечательная.
– Я живу одна.
– Это такая же правда, как предыдущая? – он улыбнулся.
– Вы полагаете, это весело? Вы жили когда-нибудь один не по собственному хотению, а по щучьему велению. – Он с интересом смотрел на неё. – 3 комнаты, а «доброе утро» никто не скажет.
– Почему Вы одна? В паспорте написано...
– Извините, я пойду. Спасибо за попытку. Отправьте меня домой. Так будет быстрее. Извините. – Она встала и медленно пошла по коридору, держась ближе к стене.
Он спросил вслед:
– Что будет быстрее?
Она резко обернулась, чтобы ответить ему, у неё закружилась голова, от слабости, от голода, и она упала на пол. Доктор кинулся к ней. Позвал постовую сестру. Ию на каталке отвезли в двухместную палату, которая только что освободилась. Медсестра перенесла её «вещи» из прежней, где соседки теперь могли в полную силу отдать сплетням и пересудам. Одно хорошо: никто из них не знал её фамилию и не понял толком имя, которым её называли участники событий.
На другой день к вечеру Лев Александрович пришёл с передачей и, не обнаружив Ию на прежнем месте, попытался что-то узнать у соседок, но те сделали вид, что не в курсе, соблюдая женскую солидарность. С помощью дежурного врача перепуганный муж обнаружил жену в новой палате.
Когда он, постучав в дверь, вошёл, она сидела лицом к окну, свесив ноги с высокой кровати.
– Это я, – сказал он печально, но был готов улыбнуться. Она не повернула к нему голову.
– Ия, – позвал он и, подойдя ещё ближе, положил то, что принёс ей на тумбочку, – здравствуй.
Она опустила голову.
– Что с тобой случилось? Я ничего не понимаю. – Он попытался сесть рядом с ней на кровать, но она протянула руку, как бы отталкивая его. Он хотел взять её за руку, но она отпрянула от него. – Ия! – позвал он снова и подошёл совсем близко, в ответ она очень быстро взобралась с ногами на кровать и спустилась на пол с другой стороны. Он не ожидал этого. Их, как граница, разделяла кровать. Ия стояла на полу и не смотрела на мужа.
– Возьми тапочки, не стой босиком на полу, – он пошёл вокруг кровати со шлёпанцами в руках. Она запрыгнула на кровать и села глубже к спинке, забаррикадировалась подушкой, напряжённо следя за ним, но, не поднимая глаз к его лицу. – Я не знаю, что мне делать, – растерянно признался он. Она молчала. Он поставил тапочки на прежнее место и пошёл к двери. Она не посмотрела ему вслед, легла на кровать, отвернувшись лицом к окну. Он постоял немного, ожидая, что она позовёт его или оглянется. Не дождался и вышел.
Она лежала так сутки, молча, не реагируя на уколы и обращения медсестры. На следующий день к ней пришёл заведующий отделением.
– Доброе утро. – Она не ответила. – Что мне с Вами делать, Ия?
– Почему не этапируете на Фрунзе, здесь же недалеко?
– Бойскаут Ваш пригрозил, что выкрадет вместе с забором.
– На него похоже, – равнодушно отозвалась она.
– Он Вам кто?
– Учитель, – ответила она и села на кровати.
Доктор с недоверием посмотрел на неё.
– По какой дисциплине?
Она хмыкнула:
– По физкультуре.
– Похоже на правду.
– В этой жизни всё похоже на правду, не более того, – скептически заметила она.
– Расскажете мне, что произошло?
– Зачем? Анамнез оживить? – равнодушно отозвалась она.
– Откуда Вы такая грамотная в Вашем возрасте?
– Бойскаут виноват. Дрессировал меня, как слона в цирке. Мечтал о чём-то своём. Не повезло ему. Зря силы потратил.
– Не оправдали его надежд?
– Хуже, оказалась другой.
– В каком смысле? – не понял он.
– Во всех. Просто другой.
– Обедать пойдёте сегодня?
– Зачем? Всего 40–50 дней осталось, и всё. – Он серьёзно посмотрел на неё. – Не волнуйтесь. Благодаря голоданию, я быстрее выздоровею, а когда выпишут, не Ваша печаль. Смертность Вашей богадельни не увеличится.
Он продолжал смотреть ей в глаза.
– Может, бойскаут и не узнает, что Вы перекочевали?
– Может быть. У него своя жизнь.
– Или пригласить Вашу...?
– Шантаж?! Очень благородно. Нашли слабое место. – Глаза её намокли, она отвернулась. – Я больше никому не нужна.
– Вы же сами понимаете, что это только похоже на правду. Из-за Вас тут войны разгораются, а Вы казанскую сироту изображаете.
– Что Вы понимаете в сиротстве? – спросила она тихо и спокойно и подняла на него глаза. – У Вас на лице написано «Счастливое детство». – Ему стало стыдно, потому что именно сиротство, вынужденное одиночество смотрело на него. Он смутился.
Живя с мамой, папой, дедушкой и бабушкой, что он мог знать о пустых комнатах, из которых тебя никто не позовёт, где в зимний бесконечный вечер чудятся чьи-то шаги, а в ясный весенний день воздух светится пустотой. Одиночество заполняет квартиру под горлышко, как жидкость бутылку. Человек там не помещается, ютится где-то в кухне у огня, у чайника, у приёмника, из которого льётся обезболивающая музыка или актёрская речь создаёт иллюзию человеческого присутствия. В праздники одиночество обволакивает тебя тишиной, и ты становишься частью окружающей тьмы. Под наволочкой на напернике подушки можно проследить по солёным пятнам, сколько раз одиночество становилось нестерпимым.
– Не надо меня жалеть, доктор. Это бесполезно, во всех отношениях. Если считаете нужным, оформляйте документы в сумасшедший дом, никто не заплачет, – закончила она.
Он вышел из её палаты молча. Всё стало просто и очевидно. С кем там сидел её муж в кабаке?
Под дверью кабинета его уже ждал Берсенев.
– Здравствуйте, доктор. Я хотел с Вами посоветоваться. Что мне делать? Ия так странно себя ведёт.
– Действительно странно, – отозвался заведующий, усаживаясь за стол и предлагая сесть Льву Александровичу, – другая женщина уже закатила бы Вам истерику на несколько часов и помирилась бы. – Муж с удивлением слушал его. – Я говорил сейчас с ней. Намерения её не изменились.
– Что Вы имеете в виду?
– Она хочет довести до конца то, что ей помешал сделать Александр Иванович.
– Что Вы говорите?!
– Лев Александрович, Вы взрослый человек и должны осознать свою ответственность. Не хотите, зовите Вашу маму. Похоже, она единственный человек, который может спасти Вашу жену от запланированного ею самоубийства. Её поглотило одиночество. Расскажите мне, что у неё произошло до Вашего похода в ресторан с другой женщиной.
– Понимаете, Ия долгие годы жила вдвоём с бабушкой, у которой, в общем, тоже была своя жизнь. Она умерла недавно, дома, у ребёнка на руках. Медики со скорой уехали, как только поняли, чем всё закончится, и бросили Ию одну с умирающей. А там была агония, длительная, страшная. Девочка даже не могла понять, умерла она или нет, потому что глаза у покойной были открыты, ходила с зеркальцем вокруг неё. А когда она смирилась с мыслью, что бабушка умерла, тело вдруг задвигалось, положение его на диване изменилось, старушка вздохнула.
Гроб с телом стоял на столе в проходной комнате всю ночь. Во время похорон Ия дважды теряла сознание. Её нельзя было туда вести, но отец настоял, сказал: «Она пойдёт». Суровый товарищ. На поминках товарищи из парторганизации напились и чуть не анекдоты рассказывали, а девочка терпела. С тех пор она живёт, как во сне. Очень мало ест, засыпает днём, перестала читать и учиться, носит какую-то нетипичную одежду.
– Она тоскует, а тут ещё Вы с дамой.
– Там ничего не было, – горячо сказал Лев Александрович. – Римма выходит замуж.
– А Ия об этом знает? Кто ей сообщил об этой встрече? Вы?
– Конечно, нет! – возмутился Берсенев.
– Александр Иванович?
– Он не мог знать.
– Значит, Ваша Римма, умышленно. Синдром бывшей жены.
Лев Александрович взялся за голову.
– Если бы Вы были ей безразличны, она не сделала бы ничего подобного и не продолжала бы сейчас.
– О чём Вы?
– Она умышленно голодает. Хочет умереть незаметно для всех, чтобы никто не смог спасти.
– Что мне делать?
– Говорить.
– Что?
Доктор развёл руками:
– Она Ваша жена, а не моя. Не уговорите за 2 дня, отправлю её в больницу Павлова.
Лев Александрович пошёл в палату Ии, но быстро вернулся и сказал:
– Её там нет.
Доктор пошёл сам. В коридоре нянька, мывшая пол, отдала ему листок бумаги, который передала больная из двухместной палаты, утопленница. Расписка больной Гагариной (а не Берсеневой) извещала доктора о том, что она самовольно оставляет больницу для последующего лечения дома.
– Домой ушла, – сообщил он мужу.
Нянька ещё сказала, что вернула ей платьице, в котором она поступила и разрешила уйти в шлёпанцах, которые оставила одна женщина на прошлой неделе.
– Я пойду домой, – оживился Берсенев, – может всё обойдётся. Ей дома хорошо. Какой у Вас здесь номер телефона, на всякий случай?
– Думаете, не доберётся? Поедет в Гидропарк?
Лев Александрович укоризненно посмотрел на доктора.
Дома Ии не было. Он прождал дотемна и позвонил в больницу. Сонный голос дежурной медсестры ответил ему после пятнадцатого гудка.
– Скажите, пожалуйста, больная Берсенева у вас?
– Кто?
– Берсенева, из двухместной палаты.
– Утопленница? – обрадовалась чему-то медсестра. – Куда она денется?
– Вы уверены? – пытался удостовериться Лев Александрович, но она положила трубку.
Он собрался и поехал ночевать к маме.
Ия вышла из больницы в неглаженом платье, которое высушила сердобольная нянька. На ногах у неё были чьи-то чужие огромные, как снегоходы, тапки. Во время ходьбы они сваливались у неё с ног. Денег в сумке не оказалось, просить в долг она не умела, поэтому пришлось идти домой пешком. Она медленно переставляла ноги, теряя шкарбаки на каждом шагу, то один, то другой. От голода сил было совсем мало. Время от времени она останавливалась, чтобы отдохнуть, особенно, когда шла в горку. Увидев своё отражение в витрине одного из универмагов, она расплакалась, сначала тихо и незаметно, а потом добрела дворами до скверика и сидела вся в слезах на дальней скамейке за кустом, прячась от людей. Стало темнеть, Ия встала и пошкандыбала дальше. Домой она добралась ближе к ночи.
Было пусто и темно. Плакать вслух ей мешало наличие за стеной соседей, которые её хорошо знали. Она так и забылась, лёжа поверх покрывала. Утром, очнувшись, с трудом встала, дошла до двери комнаты и услышала, что кто-то входит в квартиру. Ия узнала голоса Льва Александровича и Риммы Аркадьевны. Девушка бесшумно закрыла дверь и кинулась к телефонному аппарату.
– Мама Туня, – шептала она в трубку, дозвонившись свекрови, – спаси его! Они пришли меня убить. Я сама умру скоро, пусть потерпят.
– Где ты, Иечка?
– Я дома, – ответила она и тихо положила трубку.
Несчастная Марта Игнатьевна ничего не понимала. Игнорируя плохое самочувствие, она собралась, взяла такси и через 15 минут вошла в парадное невестки. Следом за ней по лестнице поднимался завотделением.
– Доктор, что Вы здесь делаете?
– Ищу пациентку. Она самовольно ушла вчера из больницы.
– Что Вы говорите! – мама тревожно звонила в дверь.
Лев Александрович открыл им.
– Что вы здесь делаете? – спросил он.
– А вы что здесь делаете? – спросила его мать, разглядев в комнате бывшую невестку.
– Я должен подписать Римме одну бумагу.
– Почему здесь? – недоумевала Марта Игнатьевна.
– Где Ваша жена, Лев Александрович? – спросил доктор ещё в прихожей.
– Вчера вечером меня уверяли, что она в Вашей больнице.
– Очень интересно. Разрешите осмотреть квартиру?
Берсенев молча показал рукой – вперёд, дерзайте!
Детективы заглянули в туалет, в кухню, в ванную комнату, дошли до комнаты девушки. Дверь туда была открыта, на кровати никто не спал, они заглянули под кровать, в шифоньер. Во время их осмотра Лев Александрович, сидя за столом напротив Риммы, читал документ, который она ему дала.
Доктор и Марта Игнатьевна попытались открыть дверь третьей комнаты, но она была закрыта. Они подёргали дверь, безрезультатно. Мать подошла к нему и сказала, что комната заперта.
– Ничего не понимаю, – отозвался Берсенев, – одну минуту. – Он подписал документ, который прочитал перед этим дважды, и, надевая на авторучку колпачок, пошёл к доктору, стоящему под запертой комнатой. Потолкав дверь, он убедился, что она закрыта на крючок изнутри. Он постучал, ему никто не ответил.
– Ия, – позвал он, – открой. – Ещё раз постучал.
Он навалился на дверь. Крючок ввинчивала ещё Маргарита Ивановна 10 лет тому назад. Мужчины вдвоём навалились на дверь. Из комнаты раздался испуганный крик:
– Не надо, Лёвочка, не надо. Я умру быстрее, только не надо.
Они ещё раз навалились, и крючок выскочил из деревянного наличника. Дверь с силой ударила во что-то мягкое, раздался хруст, какой-то животный вопль, и дверь отскочила назад. Они ещё раз попытались её открыть и увидели ноги, лежащие поперёк входа. Марта Игнатьевна, увидев в щелку из-за их спин тонкие ножки «ребёнка», стала падать вдоль стены. Доктор поймал её и оттащил в кресло, стоящее за углом.
Когда Лев Александрович попал в комнату, он понял, что произошло. Ия, испугавшись его и Риммы, забилась за дверь, надеясь, что если откроют, то её не заметят, не найдут. Но мужчины не просто открыли дверь, а взломали её, и она с силой ударила Ию, прятавшуюся под стенкой. От удара или от страха она потеряла сознание и лежала теперь поперёк входа с разбитой головой и сломанными пальцами левой руки.
– Почему Вы сказали, что её нет дома? – спросил доктор.
– Её не было, – с трудом ответил Берсенев. – Я даже звонил ночью в вашу больницу, искал её.
– Это не доказательство. Откуда она взялась сейчас? – наседал на него доктор, одновременно пытаясь привести девушку в чувство.
– Понятия не имею, – ответил испуганный насмерть Лев Александрович.
– Почему она кричала, чтобы её не убивали? Вы угрожали ей?
– Что тут у нас? – подошла к двери спальни Римма, брезгливо оглянувшись на сидящую в кресле бывшую свекровь. – Живописно, – оценила она то, что увидела на полу спальни.
– Римма, убирайся! Ты сделала всё, что могла, отомстила. Считай миссию выполненной. – Лев Александрович вывел её из квартиры. – Бумагу забрала? – Она помахала папкой с документами. Он фактически вытолкал её за дверь и закрыл.
– Припадочные все. Вся семейка, – сказала она, укладывая папку в сумку и доставая помаду с зеркальцем. Накрасив ярко рот, она вышла из парадного бодрой походкой.
Лев Александрович принёс маме капель, чтобы она успокоилась, и покричал доктору в спальню:
– «Скорую» вызывать?
– Теперь её увезут только в сумасшедший дом, – ответил тот, выходя из комнаты.
– Почему?
– Посмотрите, – предложил он и вышел из комнаты, направляясь на балкон с сигаретой в руках.
– Что там? – спросила его Марта Игнатьевна.
– Не ходите туда, – ответил он ей неестественным сдавленным голосом.
– Она жива?
– Не знаю, она ли это, – ответил он и вышел, закуривая.
То, что увидел Лев Александрович, повергло его в ужас. Ия сидела под стенкой и, намазывая правую, неповрежденную, ладонь кровью со лба, прикладывала её к стенке за дверью. Отпечатки выглядели, как следы животного, которое поднималось по стене, выпачкав лапы в крови. Сидя на корточках перед ней, он смотрел в её безмятежное, испачканное кровью лицо. Она улыбалась ему своей светлой детской ласковой улыбкой и, в очередной раз обмакнув руку в кровь, стекавшую по лбу, протянула ладошку ему, чтобы он посмотрел. Ей было хорошо и спокойно. Лев Александрович взял двумя руками ладонь и, приложив её к губам, разрыдался.
– Лёва! – кричала мама. – Что ты сделал с ребенком?!
Ия проснулась, услышала, как открылась дверь в комнату, увидела, что к ней приближается Лев Александрович. Она отодвинулась поглубже на кровати. Он сел на освободившееся место и улыбался ей.
– Доброе утро, моя капелька.
Она молчала, пристально разглядывая его лицо.
– Что, моя хорошая? Что-то не так на мне?
Вместо ответа она посмотрела на свою правую руку, потом – на левую. Обе были целыми. Пощупала лоб и спросила:
– Почему ты так со мной разговариваешь? – спросила она шёпотом.
– Как? – спросил он тоже шёпотом, поймав её руку и пытаясь поцеловать.
– Моя бабушка умерла, да? Или...– спросила Ия. Он опустил руку и посмотрел на жену с интересом.
– Да, Иечка. Месяц тому назад.
– А когда я пришла из больницы?
Лев Александрович пощупал ей лоб. Он видел, что она не шутит и не кривляется.
– Из какой больницы, птенчик? – Ей не понравился вопрос, и она не ответила.
– Завтракать пойдёшь? Чайник остывает. Или тебе завтрак в постель принести?
– Там мама и доктор? – снова шёпотом спросила Ия, показав в сторону двери.
– Пока нет, пока мы вдвоём.
– А Римма?
– В смысле Римма из Иершалаима? – улыбнулся он.
– Ты подписал ей бумагу?
– И ты знаешь, какую бумагу? – баловался он.
– Ты маме Туне сказал, я слышала.
– А что ты ещё слышала? – спросил он уже не так весело.
– Вы были в Гидропарке, в ресторане. Я вас видела, – печально сказала она и отвернулась от него.
Лев Александрович встал, внимательно глядя на неё.
– Ты уверена, что это были мы?
– Конечно. И Александр Иванович Русак вас обоих видел, – ответила она не поднимая голову.
– А его кто видел?
– Я и доктор. Он живёт в Гидропарке на лодочной станции. Не доктор, а Русак.
– Ты ходила туда к нему?
– Нет, я там топилась с катамарана, но неудачно, – она вздохнула. – Он меня вытащил и сдал в больницу.
Лев Александрович снова сел, взял её за руку.
– Зачем я тебе рассказываю. Ты в больнице был, тебе доктор всё сказал. Он меня решил в Павловку не класть. Я только не понимаю, почему у меня голова цела. Уже вылечили? Я ничего не помню. – Она помолчала, а потом посмотрела на него печально. – А ты решил меня не бросать, да? Из-за мамы Туни терпишь? Делай, как хочешь, если разлюбил меня. Не бойся. Я поголодаю пару месяцев и умру. Квартира тебе достанется. Только от меня будет ацетоном пахнуть, ты проветривай почаще. Ты почему-то не рад.
– Чему? – спросил расстроенный муж.
– Что не надо меня убивать, труп прятать. Хлопот не будет. Всё официально, через скорбную контору, с документами, без милиции, – объясняла она спокойно, без экзальтации, будто обсуждала меню обеда.
– Иечка, я кто?
– Лев Александрович Берсенев.
– А ещё кто?
– Директор ТУ№**.
– А ещё кто?
– Муж Риммы Аркадьевны и отец Кирилла Львовича. Это всё я сказала доктору. Он записал. Он ещё сказал, что для трупа я слишком весёлая, в «дурку» не возьмут.
Лев Александрович расстроился не на шутку.
– А когда ты лежала в больнице?
– Я не знаю, какое сегодня число. Хотя и тогда не знала тоже. Летом. В Гидропарке было полно народу. У доктора записано в истории болезни, он тебе скажет. И мама, наверно, помнит. Перед тем, как утонуть, я ей звонила. Она и в больнице была, только в большой палате, а в отдельной – только ты и доктор. Александр Иванович тоже приходил, но ты знаешь. Он Самсона изображал, вы чуть не подрались.
– Зачем он приходил?
– Он сумку мою принёс. Я бы иначе домой не попала без ключей. А денег не оказалось. Спасатели себе взяли, наверно. Пришлось пешком идти. Знаешь, как неудобно? Как на лыжах по асфальту. Где они, кстати?
– Кто?
– Шкарбаки чужие, страшные такие. Стихи получились. Большие, коричневые, на снегоходы похожие. Римма, наверно, подумала, что они мои.
– Когда она могла их видеть?
– Когда ты привёл её сюда, – объяснила она.
Лев Александрович очень грустно смотрел на неё и не знал, что делать.
– Иечка, идём, позавтракаем, а потом на сытый желудок поговорим.
– Мне нельзя, я ведь решила умереть от голода. Я и в больнице не ела. Меня доктор приглашал, а я отказывалась. Он считал, что это суицид. А я думаю, что благодаря этому воспаление лёгких быстро прошло. Видишь, я совсем не кашляю. Только мечтать можно.
Он хотел обнять её, она отстранилась, но не агрессивно:
– Ты извини, но я не помню, чтобы мы мирились после того, как вы с доктором меня чуть не убили. Я вообще не помню, чем дело закончилось.
Он вздохнул:
– По-моему, дело только начинается, родная моя.
– В каком смысле? – не поняла она. – Всё зажило, – она снова посмотрела на левую руку, покрутила кисть в поисках следов.
– Ты только не волнуйся, Иечка, но ничего этого не было.
Она довольно спокойно восприняла это заявление, но не смотрела на него.
– Вы так договорились, чтобы я не волновалась, да?
– Пойдём есть, – встал с кровати Лев Александрович.
– Нет, я не буду, упрямо сказала Ия.
– Тогда будем звонить маме.
Они дозвонились Марте Игнатьевне.
– Мамочка, у нас происходят интересные вещи. Ответь, пожалуйста, ребёнку на вопросы. – Он протянул трубку жене.
– Нет, я не буду спрашивать, – упёрлась Ия, – если вы договорились, то это бесполезно.
– Извини, она не хочет спрашивать. Ты не занята сейчас? Можешь к нам приехать? Ия отказывается есть по очень интересной причине: намерена умереть от голода. Нет, это не шутка, к сожалению.
Он положил трубку и пошёл в кухню.
– Чаю выпьешь? – вяло предложил он.
– Сухое голодание, конечно, более эффективно, но и более мучительно. Выпью чай, но без сахара. И без ничего.
Он молча накрывал на стол, грел снова свой завтрак и чайник. Когда он доедал, пришла мама.
– Что это за шутки? – спросила она его громко ещё в прихожей, тревожно вглядываясь в лицо сына.
– Когда ты услышишь весь текст, постарайся не упасть в обморок, – предупредил он тихо, вешая на крючок её плащ и гладя её по плечу.
– Здравствуй, Иечка, – поздоровалась она с невесткой, которая с радостью обняла её и прижалась щекой к её голове.
– Как хорошо, что я Вас опять вижу. Я за Вами плакала, когда в больнице лежала.
Марта Игнатьевна усаживалась на диван, держа девушку за руку, не отпуская от себя.
– Садись.
– Мама же к тебе приходила, – напомнил Лев Александрович, делая матери знаки, чтобы та не реагировала. Удивлённая женщина смотрела на Ию, которая объясняла ему:
– Я до этого плакала, а потом...– она задумалась. – А зачем ты меня искал вообще? У тебя же Римма есть, с её лопатами?
– Это я тебя искала. Ты мне нужна, у меня Риммы нет, – Марта Игнатьева обняла её. Ия вздохнула с облегчением и положила голову ей на плечо.
– Поешь чего-нибудь, – ласково предложил Лёва, присаживаясь на корточки перед ними, – с мамой.
– Мне нельзя. Я обещала тебе квартиру. Я своих слов назад не беру; не то, что некоторые: хотят, мне руку предлагают с жизненно важными органами в придачу, а хотят, суют её в пасть эмигрантам. – Она укоризненно смотрела на мужа, и мама вопросительно смотрела на сына. Он не понимал ничего.
Лев Александрович решил пригласить доктора, своего старого приятеля, чтобы послушал и посмотрел Ию. Собственно, он сам заинтересовался, когда услышал рассказ Берсенева. Её никто не предупреждал о его визите, чтобы не травмировать лишний раз.
Они пришли вместе, Лев Александрович пригласил его войти в комнату, а сам запирал дверь. В это время из своей комнаты вышла Ия, увидев чужого человека, заулыбалась ему и сказала:
– Здравствуйте, доктор. – Она смотрела и говорила так, будто была знакома с ним. – Слышите, я не кашляю. Воспаление прошло очень быстро, как я Вам и обещала. Это благодаря голоданию. От него все болезни быстро кончаются. Вот только не пойму, как мне руку вылечили, что все косточки на месте.
– А что с ней было? Я забыл, – как ни в чём не бывало, спросил доктор, сообразив, что знакомиться не надо. Ия хмыкнула и, улыбаясь ему, сказала:
– Вы не могли этого забыть, ведь это вы со Львом Александровичем открывали комнату, где я пряталась. Когда крючок от ваших совместных усилий выскочил, дверь ударила меня. Тогда и голову разбило, и пальцы переломались.
– Да, все эти подробности я уже не помню, – спокойно ответил доктор. Берсеневы слушали их беседу с ужасом.
– Удивительно, но совершенно забыла, как мне лечили голову, руку, и как мы помирились со Львом Александровичем. Я тогда обиделась на него из-за Риммы Аркадьевны, его жены. Вы знаете её?
– Да.
– Конечно, я Вам в больнице рассказывала. – Она грустно опустила голову, а потом посмотрела на него ласково, как на хорошего знакомого, – Вы не ругали ту нянечку, хромую, которая дала мне шкарбаки? Не идти же мне босиком. Спасатели денег на троллейбус мне не оставили, а у Вас брать было неудобно. Я думаю, Вы бы дали, но всё равно. Хорошо, что лето, а если бы зима? Шлёпанцы я верну, Вы не волнуйтесь. Правда, я их пока не нашла дома.
– Ия, какой сейчас месяц, по-вашему?
– Месяц? – Она встала и подошла к балконной двери, открыла её, послушала. Все смотрели на неё, не представляя, что она делает. – Странно, но сейчас весна, а не лето, – она потёрла лоб и ещё раз посмотрела на кисть левой руки. – Неужели так долго лечили? Я ничего не помню.
– Почему? – спросил доктор.
– Что почему? – не поняла она.
– Почему весна?
– Птицы, – ответила она, вздохнув, и закрыла балконную дверь.
– Что птицы? – не понял доктор.
– Они поют, – она села на стул, думая о чём-то сосредоточенно.
– Они всегда поют, – самоуверенно заявил доктор.
– Ну что Вы! – она посмотрела на него, как ребёнок, которому взрослый сказал глупость. – Это шутка? – недоумевала она.
Все смотрели на неё, ожидая пояснений.
– Летом птицы не поют, у них дети. Летом только сороки котов и людей от своих гнёзд гоняют, кричат страшно, на весь двор слышно. Остальные соблюдают режим молчания, как заики в логопедическом детском саду.
Доктор смутился, Лев Александрович с улыбкой смотрел на жену, а свекровь, прикрыв рот рукой, посмеялась.
– А почему Вы спросили, какое сейчас время года?
– Видите ли, Ия, ничего, из того, что вы рассказываете, мы, – он обвёл рукой присутствующих, – не помним.
Она обвела их взглядом.
– Вы хотите сказать мне, что ничего этого не было?
– Хотим, – отозвался Лёва, – но боимся, что тебя это огорчит. Ты всё так интересно рассказываешь!
Она вдруг вскочила и побежала в спальню, закрыла дверь. Все, переглянувшись, решил, что она расстроилась, будет там прятаться и плакать, но она почти сразу вышла.
– Пятен нет, – констатировала она.
– Каких пятен? – не понял никто.
– От моей руки, за дверью, на обоях, – она развернула к ним кисть, показывая ладонь.
Лев Александрович поймал её руку и, целуя, предложил:
– Раз пятен нет, может, ты покушаешь, а?
– Здесь нет связи, Лев Александрович, – укоризненно ответила она мужу.
– Тогда доктор покушает, – сказала свекровь и стала накрывать на стол.
– То есть, если он не виноват, то его нужно накормить?
Мужчины с удивлением посмотрели на неё. Она встала и ушла к себе в комнату, села за письменный стол и что-то чертила или рисовала.
Когда стол был накрыт, она вышла с двумя листочками и протянула их доктору:
– Вот, посмотрите.
Он взял их, сидя за столом, внимательно изучил один листок, потом, покрутив в разных направлениях, рассмотрел второй и отдал их Льву Александровичу, который стоял у него за плечами, а сам пристально смотрел на Ию, присевшую напротив него.
– Вы меня разыграли? – спросил доктор у Лёвы, повернув голову к нему. – Твоя жена не в театральный поступает. Очень убедительно получается.
– Что это? – спросил Берсенев, взяв в руки бумажки и усаживаясь за стол.
– Это план этажа больницы, где я работаю, мой кабинет в деталях, и дорога от больницы до вашей площади.
– Ну и что?
– Откуда твоя жена может всё это знать, если ничего этого не было?
Все не шевелясь, смотрели на Ию.
– Театр одного зрителя, – сказала она. – Я сразу подозревала, что вы сговорились, – недовольно сказала она. – Вот я найду Александр Ивановича, и он подтвердит. Это просто.
– Где ты намерена искать Русака? Он, наверно, умер уже с перепою, – сказал ей муж.
– Нет, Лёвочка, ты не в курсе, – она встала, – он жив, не пьет и работает в Гидропарке на лодочной станции. Вот доктор подтвердит, он его видел и говорил. Доктор, скажите ему! – Но тот не отозвался, он уже ел, глядя по очереди, то на Берсенева, то на его жену. – Александр Иванович угрожал выкрасть меня из Павловки «вместе с забором», если меня туда закатают. Это доктор мне сам рассказал, когда поесть агитировал. Правда, доктор?
Берсеневы вопросительно смотрели на него.
– Не поддавайтесь на провокации, – посоветовал он им и продолжил работать вилкой.
– Иечка, а какую бумагу я подписал Римме Аркадьевне? – спросил вдруг Лев Александрович.
– Лучше испортить аппетит ты не мог, – тихо отозвалась на его вопрос мама, сидевшая во главе стола.
– Римма выходит замуж, её муж хочет присвоить Кирилла. А бумага – твой отказ от авторских прав на ребёнка, – бодро объяснила им девушка. Все улыбнулись, даже доктор.
– Откуда ты всё это знаешь? – всё никак не мог успокоиться муж.
– От туда же, где ничего не было.
Раздался телефонный звонок. Ия встала быстрее всех и пошла к аппарату. Очень быстро вернулась за Львом Александровичем:
– Ну, вот это Римма Аркадьевна. Тебя хочет, значит, ещё не уехала.
Все застыли, буквально, с открытым ртом. Ия села за стол и спокойно допила остывший чай.
Лёва вернулся после разговора, тяжело сел и смотрел на жену.
– Что? – спросила мама, вытирая салфеткой рот.
– Римма выходит замуж, ей нужна бумага с отказом от «авторских прав».
Все взрослые с ужасом смотрели на Ию, а она с удивлением смотрела на Льва Александровича.
Берсенев встретился с Риммой дома у Марты Игнатьевны, в её присутствии, подписал документы, угостил кофе с пирожными и расстался, не реагируя ни на какие приглашения бывшей жены.
После этой встречи ему предстояла другая, на которую он пригласил доктора, ему тоже было интересно с профессиональной точки зрения, что происходит с Ией. Вдруг статья научная получится, чем чёрт не шутит.
В Гидропарке на лодочной станции никого не было, кроме сурового дядьки затрапезного вида, который возился с некондиционными железками, собирая из двух механизмов один.
Лев Александрович попытался с ним поговорить, но безуспешно. Единственное, что они с доктором поняли, что такие работники, как они, ему и в сезон не нужны, а сейчас и подавно он не намерен тратить на них драгоценное рабочее время. Возвратившись с лодочной станции в лоно цивилизации, они перекусили возле метро и решили подышать воздухом, раз уж попали на природу и освободились так быстро. Долго думали, в какую сторону «двинуться», не хотели пачкать обувь и пошли на мостик через протоку и дальше, мимо спортивной площадки. Людей в парке почти не было. В 20–30 минутах ходьбы они заметили среди кустов странное сооружение: что-то среднее между палаткой и шалашом. Рядом с ним бегал пёс, «рагу из семи пород», косматый, чумазый, но весёлый. Он тявкнул на мужчин пару раз, но, оценив их внушительные размеры, отстал.
Когда они пошли по тропинке, оставив жилье позади, мужской, скрипучий голос окликнул их:
– Кого ищем, господа?
Они остановились, Берсенев оглянулся и стал приближаться к Робинзону, думая, что мужчина попросит сигарету или денег на водку.
– Ну, конечно, – изрёк человек, – Вы бы меня и на том свете нашли.
Узнав его, Лев Александрович не мог пошевелиться. Доктор тоже вернулся и стал рядом, на всякий случай, уж очень гнусный вид был у мужика.
– Убили её со своей Риммой Аркадьевной или в процессе? – спросил Александр Иванович Русак, болезненно-коричневый, грязный, отощавший, но вполне узнаваемый.
– Вы давно здесь живёте? – спросил доктор.
– Мы с Вами не знакомы, чтобы я Вам отвечал.
– Здравствуйте, Александр Иванович, – наконец сказал Лев Александрович, – не думал с Вами ещё когда-нибудь встретиться.
– Здравствуйте, господин директор. Вы с доктором, конечно, просто гуляете по Гидропарку в поисках природных материалов для поделок, – с сарказмом отозвался бывший физкультурник.
– Откуда Вы знаете, что он доктор?
– Только не говорите, что он член родительского комитета.
– Мне надо с Вами поговорить, Александр Иванович.
– Встретиться не думали, а поговорить надо. Очень логично, – он сочувственно посмотрел на директора.
– Может надо за водкой сходить? – предположил доктор.
Александр Иванович испепелил его взглядом:
– Вы бы пошли, погуляли от греха, место тихое, неровен час...
Доктор молча отошёл на некоторое расстояние в сторону метро и остановился.
Русак спросил:
– Она заболела?
– В некотором роде.
– Бабушка её давно умерла?
– Откуда Вы знаете? Хотя...– директор махнул рукой, – этому сейчас удивляться.
– Почему Вы искали меня здесь?
– Она сказала, что Вы работаете на лодочной станции.
– Меня летом возьмут, я уже договорился.
– У неё уже лето, – Лев Александрович опустил глаза. Александр Иванович подумал и спросил:
– А доктор – психиатр?
– Да, он мой приятель, – вздохнул Берсенев.
– На Фрунзе, 103 готовите спрятать?
– Дело не в этом. Она голодает, собралась тихо умереть.
– А причина – Римма из Иерусалима?
Берсенев утвердительно покачал головой.
– Это было сразу ясно. Ия не меняет часть себя на часть Вас. Она отдаёт себя и хочет вас взамен. Неравноценно, конечно, но, учитывая, что к Вам ещё мама золотая прилагается, может и ничего, – издевался Русак.
– Вам так нравится меня шпынять?
– Сами пришли. Скажите спасибо, что разговариваю. Мне от вас ничего не надо, – презрительно говорил ему физкультурник.
– Вы, действительно, не виделись с тех пор, после скверика? Она тогда винила себя в Вашей...– Лев Александрович остановился.
– В моей смерти, – подсказал Русак.
– Да, я думал...
– Напрасно винила. Сам виноват. Нельзя пробовать всё, что подсовывает тебе жизнь. Она это соблюдает, а я игнорировал... Напробовался до смерти. Мы с тех пор не виделись.
– Я не понимаю, откуда она знала про Вас, про Римму? – Лев Александрович растерянно потёр лоб.
– Что вообще случилось с ней?
– Она говорит, что тонула, а Вы её спасли.
– Есть время подготовиться. Это же было летом? – нагло улыбнулся Русак.
– Что Вы говорите, Александр Иванович?! – вспылил Берсенев.
– Вы мне напоминаете того священника из Стивенсона, который нашёл Алмаз Раджи и не знал, что с ним, таким большим и красивым, делать. Трепетал, трепетал и попался вору и жулику. Мораль: если тебе чужой алмаз не нужен, оставь его на чужой грядке среди поломанных роз.
– А счастье обладания?
– Извините, не знаю, не пробовал. Видел, но...
– Вот именно, – сказал Лев Александрович.
– Не нарывайтесь, господин директор! – рассердился «Пигмалион». – Ваш алмаз украден у меня, это я его нашёл, отшлифовал и в золотую коробочку положил.
– Это спорный вопрос, хотя, извините. Это такая ерунда в сравнении с тем, что происходит. Она голодает, не хочет есть. Даже маму мою не слушает. Придумала себе что-то и хочет тихо умереть. Что делать, чтобы она начала есть?
– Она живопись не забросила?
– Нет.
Русак сочувственно посмотрел на директора:
– Скажите ей, что до того, как умереть, она сначала ослепнет и сойдёт с ума.
– И всё? – удивился Берсенев.
– Ничего себе «и всё» для человека, который рисует. – Он свистнул собаке и пошёл к реке, не прощаясь со Львом Александровичем, который спросил у него:
– Ей сказать, что я Вас видел?
– Она уже знает, – ответил Робинзон, не оглядываясь. Потом он резко повернулся и крикнул доктору:
– Эй, Айболит, не вздумайте её в Кирилловку закатать.
– Выкрадете вместе с забором? – огрызнулся доктор.
– Какой умный мальчик в капусте попался, – обращаясь к собаке, бухтел Александр Иванович, удаляясь от них.
– Персонаж! – оценил его доктор, когда они возвращались к станции метро.
– Ты скажи, что к Римме с документом и плану твоего кабинета можно прибавить ещё и Русака в Гидропарке, – перечислял Берсенев.
– Знаешь, чего я боюсь больше всего?
Лев Александрович вопросительно посмотрел на него.
– Твоя жена портреты пишет? – хитро улыбаясь, спросил доктор.
– Если это будет «Портрет хромой няньки со шкарбаками», я тебе его не покажу, – пообещал муж.
– Лёва, ты настоящий друг.
– Ты, как врач, скажи мне, что с этим портретом делать?
– Мой совет, спрячь подальше.
Лев Александрович пришёл домой. Ия посмотрела на его ботинки и понесла их в ванную мыть.
– Ты с доктором гулял в лесу?
– Ты же знаешь, где я был.
– Догадываюсь. Проверял, не встречалась ли я после скверика?
– Иечка, родная моя, давай поедим, а? – предложил он ей с такой улыбкой, что отказаться было невозможно. Сидя на стуле, он протянул к ней руки, она подошла в его объятия и прижала к груди его красивую голову. – Я люблю тебя, моя голодная девочка. Ты мне веришь? – он поднял к ней глаза.
– С такого близкого расстояния это очевидно.
– Поешь со мной?
– Ты скажешь сейчас то, что меня убедит? Как это звучит?
– Ты сядь, – он посадил её к себе на колено.
– Неужели так страшно? – Он утвердительно покачал головой. – Ну, давай! Запах какой-нибудь ужасный, или боли? – она с интересом смотрела на него.
– Запах это что! Сначала ты ослепнешь и только потом...– грустно сказал он, прижал её к себе.
Она прислонилась щекой к его голове.
– Верь после этого в алкогольную деградацию. – Она вздохнула. Они оба помолчали, он подумал «Минута молчания» и развеселился.
– Надумала?
– Только я немного съем, а то будет, как с Голубятней.
Он встал и повёл её в кухню.
– С какой голубятней? Садись и рассказывай, а я буду готовить. – Он открыл холодильник, поставил что-то на огонь. Налил в чайник воду, тоже поставил греть и сел слушать.
– Моя подруга Голубятня голодала, чтобы похудеть. Не ест день, не ест два, не ест три. Железная воля. Спортсменка. Я тебе как-нибудь расскажу, как Голубятня выиграла соревнования в Риге. Напомнишь мне.
– Какие соревнования?
– По фехтованию
– Не отвлекайся, а то забудешь, – он чмокнул её в щёку и смотрел с радостью.
– Голод обостряет умственные способности, а не притупляет оные, Лев Александрович.
– Извините, если сможете. Стой, я не понял, Голубятня – это имя или фамилия?
– Это состояние души.
– Чьей?
– Вам явно необходимо поголодать, сэр. Не моей же! Так вот, на четвёртый день голубиной голодовки приходит сытый, свежий и бодрый Лурье на длинных ногах и говорит с энтузиазмом:
– Девчонки, пошли в «Чайку», у меня день рождения с утра случился.
Ну, пошли. Он взял шампанское.
– В «Чайке»?!
– Да.
– На углу Набережной?
– Угу.
– Господи, помилуй! Бедные дети. Ремеслуха .
– Согласен с предыдущим оратором по все пунктам. Вот. Шампанское – это замечательно, но это всё на перемене, из мастерских на 20 минут выскочили. Еды нет, квашеная капуста мелкими дозами раскидана по тарелкам. Ладно, мы с Лурьём и Жорушкиным утром дома ели, а она на пустой желудок. Плюс квашеная капуста. До мастерской мы Голубятню довели под белы руки, но с сопряжениями были большие проблемы.
– С чем? – не понял Лев Александрович.
– Тася Викторовна никак не могла понять, почему Голубятня иголкой в дырочку попасть не может.
– В какую дырочку? Ничего не понимаю.
– Ты директор училища или кто?
– Уже не знаю, кто.
– Хоть бы поинтересовался, чем там чертёжники занимаются? Я твой светлый лик в нашей мастерской не видела никогда, ни на Подоле, ни на ТЭЦ. Лень было на 4 этаж подниматься? Мы тем временем сопряжениями занимались.
– С кем же ты там без меня сопрягалась? – он обнял её. – Если бы я знал, что ты там, я бы оттуда не выходил с утра до ночи.
– Я бы не получила красный диплом.
– Получила бы, – он поцеловал её, – не за черчение. Ты мой «Алмаз Раджи», лежащий среди роз, – улыбался он.
Она сама поцеловала Льва Александровича и сказала:
– Его утопили в Темзе, если верить Р.Л.Стивенсону.
Он вздохнул.
– Это была ошибка обладателя. Я тебя никому не покажу, и распиливать не буду, буду обладать тобой тайно.
– За не распиливание отдельное спасибо, родимушка.
– Садись, ешь, – позвал он её к столу. – Чем там с Голубятней твоей закончилось?
– На другой день она наелась пирожных в кафе «Пингвин», свежих, вкусных, штук 6 стрескала, разных, и получила панкреатит в бок. Чуть в больницу не попала.
– Я тебе пирожных не дам.
– Я и не хочу. Я хочу...– она сказала ему шёпотом конец фразы и смотрела в глаза.
– Опять не поедим, что ли?
– А что ты больше хочешь?
Вместо ответа он перебросил её через плечо и понёс в спальню.
– Угадай?!