Разжать руки и прыгнуть. Что может быть проще, если уже некуда деться. Когда ты висишь на балке, на высоте двенадцати этажей над землей, и нет никакой возможности вернуться в дом, из которого ты попал на эту балку. И как ты попал на нее, этого никто, даже ты, уже не знает. Ты лунатик? Может быть. Но не землянин, это точно. Уже не землянин. Уже не жилец. Но еще не мертвец. Кто же ты? Кто тот человек, который болтается над землей на балке, выходящей из крыши дома, который был тебе убежищем почти двадцать пять лет. Чего он хочет? Уже ничего? Это не так. Он хочет многого, слишком многого, и в основном того, чего никто не может ему дать, и чего он нигде не сможет взять. Почти всего, и почти ничего.
Так как же он оказался в такой ситуации, если можно назвать так то, где он оказался? Можно сказать, что его довела жизнь, но это будет не совсем верно. Есть такие люди, которые с детства понимают, что должны умереть. Это такая слабость: кто-то собирает марки, а кто-то хочет умереть. Это так просто понять, но почему-то никто не собирается этого делать.
Бесконечный суицид пропитал его кровь и плоть еще в детстве, только тогда это был суицид в мыслях. Он жил только мыслью о будущей смерти, даже тогда, когда обнимал сестренку, когда играл с ней в ее куклы. Он не выдавал свои мысли, то есть вы могли подумать, что куклы в его руках непременно умирали. Нет, это не так. Он жил в своих мыслях, напоказ оставляя только слепок с себя настоящего. Только то, что хотели в нем видеть, только так, как хотели, чтобы он делал.
Он жил во тьме, выставляя на свет только ссылку на себя настоящего, которая, впрочем, никогда бы не привела к нему. Ему так безопаснее, ведь он думал тогда, что это только он один живет смертью. А когда он понял, что он не один такой, ему стало еще противнее жить.
Он стал искать успокоение в словах. Точнее в игре слов. Он пытался излагать мысли на бумаге. Однажды он попытался описать времена года. Если времен года четыре, и частей дня тоже четыре, значит можно провести параллели. Зима – это раннее утро, примерно с трех утра, как пробуждение в холод и лед нового дня. Облака подернуты рассветным, розовым цветом. Тело еще спит, и сознание дремлет, так и все вокруг зимой замерло в ожидании действа. Вокруг все бело, это прекрасно и невинно, как невинен пробужденный человек. Но стоит утру начать разгораться, все приобретает другие черты. Началась весна. Это время дня до полудня, когда солнце начинает прогревать землю, когда букашки начинают свое шевеление. Пробуждается разум и тело, готовясь к начинающемуся дню. И вот, наконец, пришло время лета. Солнце в зените. Жар и яркий свет слепит и греет. Все поет и радуется. Водоемы наполнены людьми, загорающими, купающимися, ловящими солнечных зайчиков в траве. Птицы оглушительно поют, а мошкара и комары пытаются вкусно поесть. Но все это великолепие зеленого и яркого начинает медленно успокаиваться, начинает темнеть. Уже почти девять. Пришла пора осени. Солнце идет на закат, превращая все вокруг в палитру художника. Все готовится ко сну. Все закончилось и начнется еще не скоро. Грустное разочарование пропитало воздух. Вокруг все уже не горит, а тлеет. Красное, оранжевое, желтое, бардовое. Диск солнца погружается в пучину горизонта. Ночь. Вот-вот придет зима. Мне кажется, у него получилось.
А еще он пытался понять красоту и мудрость леса. Для этого нужно было жить в лесу, не обязательно долго, но хотя бы неделю. Он взял палатку, немного еды и, ни с кем особо не прощаясь, уехал на электричке в лес. Выйдя из электрички и пройдя около часа вглубь леса, он, наконец, ощутил природу. Утро и лес, все было таким нежным и таинственным, что он чуть не прослезился. Великаны деревья устремлялись в солнечное небо, мембранируя лучи, составляя причудливые рисунки на мшистой, в сосновых иголках, земле. Было спокойно, величественно и незыблемо. Как в раю. Это было что-то необычное и новое, это единение с природой, и он зарекся никогда больше не забывать этого.
Но вскоре забыл. Зачем ему все это, он жил моментом.
И момент, в конце концов, его и сгубил.
-Ты смотришь в окно, - говорил он ей.
-Ты видишь их? – спрашивал он ее.
- Зачем тебе это? – вздыхал он.
Он все время спешил и старался ничего не упустить. Может быть, эта гонка его и сгубила, ведь он за сравнительно короткий промежуток времени впихнул в себя так много информации и ощущений, постиг так много, что хватило бы на пару жизней.
Какое-то время ему пришлось работать детским психологом в платной школе. Чего он там только не насмотрелся. Все эти детишки богатеньких родителей, все они, почти все, как гамбургеры на помойке, купленный мусор. Все они извращенные избалованные сгустки самоудовлетворенности и самолюбования. Тупые и никчемные без чести и совести. Куда мы все идем и к чему в итоге придем?
- Я смотрю в окно, - отвечала она ему, - потому что уже не могу больше смотреть телевизор. Я вижу реальную жизнь, реальных людей, так интереснее. Когда идет дождь, люди как по команде достают зонтики, и это так радует, этот единый порыв людей. Только беда или природные катаклизмы могут объединить людей. Общая радость – это миф.
- А когда люди победили в войне? Это что, разве не общая радость?
- Все равно это была война. Без горя нет общности. Без утраты все разобщены. И это печально.
Да уж. Он ее понимал. И она была единственным человеком в его жизни, кто понимал его. Ну, почти понимал. Но это “почти” не в счет.
Они часами могли беседовать за бутылкой вина или за пивом ночи на пролет.
- Как ты думаешь, что будет потом? – Спросила она его как-то раз.
- Когда “потом”?
- Ну, когда все кончится, когда ты уйдешь совсем?
- С чего ты взяла, что я уйду? Я знаю, что это так, но ты откуда знаешь?
- Это видно во всем, в твоих словах, в твоих движениях. Знаешь, так бывает, когда мыльный пузырь поднимается в воздух, начинает подрагивать, и становится ясен тот миг, когда он вот-вот лопнет, разорвавшись на миллионы микроскопических капелек. Ты так же. В твоих словах и во всем присутствует едва заметная дрожь. Как будто в предвкушении распада.
- Я думаю, потом ничего не будет. Мыльный пузырь, превращаясь в брызги, теряет форму, хотя и считается, что форма ничто, но я так не думаю. Форма – это все. Наш мир формализован, поэтому основная категория в нем – это форма. Да, в буддизме форме не придается значение, полагая, что объект, теряя форму, никуда не исчезает. Даже приводится пример со стаканом воды. Если стакан с водой разбить, вода разольется, но при этом все равно останется водой и это главная ошибка. Ведь этой воды в стакане все равно уже нет, и не будет. Как можно напиться этой водой, если она уже не в стакане. И как она может ощутить себя водой в стакане, если нет стакана. Как я могу ощутить себя кем-то, если я этим кем-то не являюсь. Да, может быть, я стану бамбуком, но это уже буду не я.
- Да уж, это будешь не ты.
Еще он хорошо помнит, как они стали жить вместе. Они работали в одной конторе, и были в принципе знакомы пару месяцев, но вдруг наступил переломный момент. Что-то переключилось в них, и они поняли, что быть вместе их судьба. Она подошла к нему и просто, без слов, села к нему на колени, лицом к нему, обняла и застыла так на семь с половиной минут, он считал в блаженстве каждую секунду. Она положила лицо на его плечо, и, скорее всего, так хорошо ей не было никогда. Она была счастлива. Счастье – такое мгновенное и неуловимое состояние, это не перманентно, это мигом. Ты живешь и вдруг, как просветление, испытываешь ощущение, что вот сейчас можно навеки войти в день сурка, в секунду сурка, и жить так миллионы лет. Это та самая секунда, которую хочется переживать вечно. Он помнил секунду, и, может быть, пережил ее, когда разжал руки. Когда утратил форму, в которую верил.
Он пытался классифицировать чувства, но потерпел полное поражение: как можно придать системе область чувств. Как можно описать, объяснить, изложить то, что человек чувствует, переживает. Но я считаю, что он продвинулся довольно далеко. Например, он понял, что переживания и чувства возникают по принципу снежного кома, то есть человек на протяжении всей жизни накапливает ощущения, эмоции, откладываются воспоминания, которые потом, в различных ситуациях, могут усиливать или, наоборот, уменьшать, ощущения момента. Он старательно коллекционировал эти ощущения и эмоции, как коллекционер марок или еще чего, старательно лелеял свою коллекцию, чтобы потом усиливать свои ощущения. Он даже научился ими управлять. Он знал, что может дать ему сильные ощущения счастья и умиротворенности. Да, это похоже на моральную мастурбацию, но ему было все равно. Все, что касалось его чувств, и в корне не соответствовало общепринятым канонам, было ему по барабану.
Да, все это время было непросто понять и найти нишу для приложения энергии, что затаилась в нем. Но затаившись, энергия все время рвалась наружу, а выхода себе не находила. И вот он теперь стоял, точнее висел, на пороге.
Раз, два, затем четыре. Когда все началось? Ты помнишь? Вдруг что-то изменилось, что-то безвозвратно ушло или, наоборот, появилось. Куда или откуда? Кто может рассказать об этом? Как будто вырванный кусок сна. Что-то было, но ты не можешь сказать, что именно. Ты чувствуешь и видишь шлейф события и только. Пять, шесть, затем одиннадцать. Сильно. Открывая дверь, ты можешь столкнуться с тем, что дверь не откроется, а ключей к ней у тебя нет. Но будет хуже, если она откроется. Ты же всегда старался избежать неизвестного. Однажды ты открыл одну такую дверь. Что там было. Ты и сам толком не понял, но то что это было жутко, навсегда отложилось у тебя в мозгу. Как выстрел в мягкую плоть, мысль прошла сквозь серые ткани, навсегда изменив их структуру. Красные, все в слизи, щупальца бесцеремонно сдавливали его, душили, проникали в уши, ноздри, еще глубже. Вонь была нестерпима, он готов был уже расстаться с жизнью, но в мгновение все это прекратилось, осталась только гнетущая тишина и что-то еще. Потом, сказавшись больным, он забыл обо всех, он остался один. Целый год, мучительный год. Но этот год дал ему больше, чем все остальные года.
Спрашивай, если что-то будет непонятно. Зайди за угол, и попробуй вернуться прежним человеком.
Куда-то все делось в одночасье. Все люди потеряли для него свою значимость. Что случилось, он так и не понял, может перегорел, как лампочка. Он стал холодным и далеким для всех. Это случилось недавно, и нельзя считать, что это послужило причиной тому, к чему он в итоге пришел. Однажды он провел эксперимент. Он срезал у нее скальпелем ресницы с маленькой полоской кончика век. Затем взял хирургическую иглу и зашил глаза. Он сделал это для того, чтобы просто убить время и скуку, а она не поняла, когда проснулась днем. Она была под наркозом. После этого он понял, как далеко он зашел, и еще дальше зайдет в будущем. Все надо было прекращать. И он прекратил.
Главное, успеть прочитать свой некролог. Хотя это не главное. Теперь уже ничего не главное. Теперь все будет кончено, может быть слишком рано, а может быть в самый раз. Кто знает… кто теперь знает. Все.