Живых увели в плен, мертвые остались лежать на земле, мародеры забрали все, что уцелело. Рассказать о том, что произошло здесь 7 июня 1948 года, было некому, как и некому было хоронить убитых. Когда уцелевшие жители Ницаним вернулись из плена, их никто не встречал, кроме представителей «Красного креста». В течение многих лет киббуцников считали трусами за то, что геройской смерти они предпочли жизнь, добровольно сдавшись врагу. Никто не знал, да и не хотел тогда знать, что было причиной столь драматического решения. Через год после окончания войны уцелевшая жительница киббуца, добираясь домой, остановила попутку. Услышав, что она из Ницаним, водитель захлопнул перед ней дверцу машины со словами: «А, тебе тяжело пройти двадцать пять километров? А на то, чтобы сдаться врагу, у вас силы были? Когда другие стояли насмерть, вы побежали в плен».
Неравный бой
…В Ницаним мы прибываем ранним утром. На месте киббуца, о котором пойдет речь, теперь полевая школа общества защиты природы. Нас встречает ее директор Яир Фарджун. Его кабинет - на первом этаже здания, в котором летом 1948-го года укрывались киббуцники и где они приняли решение сдаться египтянам. Мы с фотокорреспондентом заходим в ту самую дверь, из которой 8 июня вышел с белым флагом Авраам Шварцшайн, а вслед за ним Мира Бен-Ари.
- Когда армия воюет против армии – это одно, но когда против армии выступает гражданское население – это совсем другое, - говорит Яир. – Ты, конечно, знаешь, что во время Войны за Независимость в битве участвовала не только израильская армия, но и отдельные кибуцы. Яд-Мордехай, Негба, Кфар-Даром, Дгания - эти имена у всех на слуху. А вот о том, что в числе кибуццов, оказавших сопротивление, был и Ницаним, знают немногие. На этой территории, которую ты видишь из окна, киббуцники, вооруженными одними только ружьями и бутылками с «коктейлем Молотова», в течение долгих часов вели бой с египетскими танками.
Когда началась война, члены киббуца еще вполне могли успеть покинуть это место и уйти - так, как это сделали их товарищи из Бейт-Аравы, Масады, Шаар ха-Голан. Но они решили остаться и вступить в бой с египтянами. Что заставило их принять такое решение? Им казалось, что отступать уже некуда, и если они покинут это место, египтяне беспрепятственно дойдут до Тель-Авива, и тогда конец. Они чувствовали себя такими израильскими «панфиловцами» – книга о подвиге 28 геров-панфиловцев пользовалась в то время у киббуцников большой популярностью и зачитывалась до дыр.
В ту ночь, когда члены киббуца принимали решение, перед ними встала еще одна дилемма – что делать с женщинами и детьми? Одни настаивали на том, что тех следует отправить в безопасное место, другие были не готовы расстаться со своими близкими в столь драматический момент. В конце концов большинство проголосовало за то, чтобы эвакуировать из киббуца тех, кто не способен оказать сопротивление врагу, то есть детей, женщин и стариков. Но не все женщины согласились оставить Ницаним, в то время как их мужья идут на верную смерть. Жены и матери решили тянуть жребий. Из всех листочков пометили только десять: те кому посчастливиться их вытянуть, получат право остаться. Не успели начать жеребьевку, как 21-летняя Мира Бен-Ари возразила: «Я остаюсь и так. Никто из вас, кроме меня, не знает азбуки Морзе, как вы будете держать связь с нашими? А вдруг нам потребуется подмога?» Муж Миры в это вреся воевал под Иерусалимом, и она находилась в Ницаним со своим двухлетним сыном. Мире удалось настоять на том, чтобы ее оставили в кибуце вместе с женщинами, вытянувшими помеченный листок. А ее сын был отправлен той же ночью вместе с другими детьми в безопасное место. В карманчик его рубашки мать вложила наспех написанную записку, о которой чуть позже.
Женщины с детьми уходили из киббуца под покровом тьмы, пробираясь извилистыми тропами к мошаву Беэр-Тувья, откуда их позднее переправили в Тель-Авив. Сама операция получила название «Тинок» («Младенец»). Поскольку дело происходило ночью, было решено, что каждая семья в мошаве выставит на окне свечу, а когда беженцы прибудут на место, она будет погашена. Командир шел по улице, видел, как одна за другой гаснут свечи и понимал, что там дети уже переданы в надежные руки.
Когда египетские танки и бронетранпортеры подошли к Ницаним, здесь находилось всего полторы сотни людей, вооруженных семью десятками разнокалиберных винтовок.
Киббуцники вели огонь из двенадцати наспех сооруженных укреплений, восемь из которых были раздавлены танками в течение первых же часов боя. К десяти утра на территорию Ницаним прорвался египетский танк, который удалось поджечь бутылкой «Молотова». Египтяне временно отступили, и киббуцники получили передышку на целый час. Мира беспрерывно отстукивала сигнал SOS, умоляя о подмоге, но ответа не было. Если бы кибуц Ницаним продержался до темноты и получил подкрепление, исход схватки мог бы быть иным. Потому что все уже знали: как правило, египтяне не ведут наступления по ночам, а, кроме того, предпочитают отступить и обойти очаг ожесточенного сопротивления, если в момент боя противник получает подкрепление. Но никто не пришел на помощь киббуцникам, а запас патронов и бутылок «Молотова» кончился у них до наступления темноты.
И вот представь себе ситуацию, - продолжает Яир. - В здании, где мы с тобой сейчас находимся, засело несколько десятков людей, большая часть из которых ранены. Доктор Шугерман кричит Аврааму, что ему нечем перевязывать раненых, все рубашки уже порваны на бинты. А что происходит снаружи? Восемь укреплений раздавлены танками, и три десятка защитников киббуца уже убиты. Четыре укрепления еще держатся, но патроны на исходе. А египтяне готовятся к решающему танковому штурму. Уже начало пятого. А бой идет с самого утра, обороняться нечем, подмоги нет, до наступления темноты еще не менее двух часов…И Авраам, как командир, должен принять за всех решение: выйти против танков безоружными и погибнуть, либо сдаться врагу и выжить. У войны свои законы: объявить о капитуляции можно лишь до того, как противник пойдет на штурм, во время атаки будет поздно.
Я сотни раз пытался представить себя на место Авраама и понять, как он решал для себя непростую дилемму. Ведь вся ответственность за решение лежала на нем – этому не учат в школе, армии, на офицерских курсах. В течение многих лет я собирал малейшие сведения об Аврааме и его семье, чтобы понять, о чем он думал в тот драматический момент.
Мне удалось узнать, что родители Авраама - выходцы из Польши, а сам он вырос в Тель-Авиве, где в 1930-1940-е годы еврейская молодежь была одержима мечтой о своем государстве. Незадолго до окончания школы Авраам отправился с одноклассниками пешком к крепости Масада, где произнес слова клятвы: «Лучше умереть, чем сдаться врагу!». Кстати, эта традиция до сих пор жива в элитных боевых частях ЦАХАЛа (я сам в 1973-м, будучи бойцом спецподразделения, участвовал в подобном 60-километровом пешем броске к крепости), а в те годы идеей дойти до Масады и поклясться у ее стен были одержимы даже школьники, которые в течение пяти суток пробирались тайными тропами в район Мертвого моря, минуя заслоны британцев.
Я думаю, что Авраам хорошо помнил слова клятвы, которую он произнес тогда у Масады, как помнил он и слова Трумпельдора – «Хорошо умереть за родину!». А его любимой книгой была книга Бека, где описывался подвиг «28 героев-панфиловцев» - он с ней не расставался! Генерал Панфилов был для него образцом для подражания, символом стойкости и мужества. Может быть, Аврааму казалось июньским днем 1948-го года, что он со своими людьми так же стоит на пути египтян к Тель-Авиву, как в морозную зиму встали на пути фашистов «панфиловцы», не давая им прорваться к Москве?!
Я знаю, что Авраам прилежно изучал в школе ТАНАХ и наверняка помнил то место, где говорится, что в момент тяжелых испытаний выбирается жизнь, а не смерть. И он решил выбрать жизнь и сдаться со своими людьми в плен египтянам ради будущего. Потому что со смертью закончилось бы все. И ничего уже бы не было - никакого будущего. Вообще ничего.
Объявив товарищам о своем решении, Авраам вышел к египтянам, сжимая в руке палку с привязанным к ней куском белой ткани и остановился на пороге. Египтяне стояли за теми деревьями, и кто-то из них неожиданно выстрелил, ранив киббуцника в плечо. Авраам покачнулся, но не упал – его поддержала Мира Бен-Ари, выскочившая вслед за ним из полуразрушенного здания. Наступила пауза. Никто больше не стрелял. Мира начала перевязывать плечо Аврааму. Кто-то из киббуцников, наблюдавших за происходящим из укрытия, крикнул: «Посмотрите направо!». Снизу к зданию поднимались три офицера с египетским флагом в руках. Авраам, поддерживаемый Миррой, двинулся им навстречу. Парламентарии сошлись внизу - сейчас мы с тобой туда спустимся той же самой тропинкой.
Вот здесь разыгралась настоящая трагедия. Когда парламентариев разделяло не более семи метров, один из офицеров вдруг выстрелил Аврааму в грудь и убил его. Мира выхватила револьвер, в котором оставалась всего одна пуля, и сделала ответный выстрел, уложив египтянина, но в ту же секунду была застрелена вторым офицером.
Этот последний патрон Мира хранила для себя. За час до своей гибели она сообщила подруге, что оставила его на той случай, если противнику удастся ворваться в здание. Мира не хотела, чтобы враги над ней надругались.
Египтяне были в Ницаним недолго. Пленив оставшихся в живых киббуцников, они двинулись дальше, оставив мертвых непогребенными. После их ухода на разоренное место пришли арабы из ближайших деревень и забрали все, что уцелело и что смогли с собой унести – кухонную утварь, жалюзи, остатки мебели. Награбленное проносили мимо разлагающихся тел убитых.
Киббуцники из Ницаним были возвращены из плена через восемь месяцев. Все они выжили, даже те, что были ранены в том бою. Но в Израиле их никто не встречал. Никто не радовался их возвращению. Позже они услышали страшные слова – «предатели», «трусы». А все началось с отчета Абы Ковнера, на который наложил резолюцию Шимон Авидан, вынесший порицание киббуцникам за то, что сдались в плен, не уйдя вовремя и не оказав сопротивление врагу. Тут ты должна четко уяснить: в те годы была такая идеология, и многие считали, что лучше умереть на пороге дома, чем сдаться врагу. Кроме того, никто не знал о том, что киббуцники выдержали многочасовой бой и сражались до последнего патрона. Убитые об этом сообщить не могли, а живых угнали в плен. Два израильских солдата, сражавшихся совсем на другом участке, пробираясь к своим, оказались неподалеку от Ницаним уже после пленения киббуцников и, завидев на территории Ницаним египтян, через некоторое время доложили командиру о ситуации. Справедливости ради хочу заметить, что Шимон Авидан не назвал киббуцников предателями, он всего лишь вынес порицание. «Предателями» их прозвали в народе.
Постепенно слухи о «предателях» расползлись по всему Израилю. Дело дошло до того, что однажды женщина из Ницаним, чей муж погиб, защищая киббуц, а ребенок родился спустя пять месяцев после смерти отца, была высажена ночью посреди дороги водителем попутной машины, не пожелавшим подвозить «предательницу». Этот случай переполнил чашу терпения защитников Ницаним и они обратились к Бен-Гуриону с просьбой
создать комиссию по расследованию событий, происходивших в киббуце 7 июня 1948 года. И такая комиссия была создана. Расследовав все обстоятельства, ее члены пришли к выводу, что киббуцники действовали правильно. И Бен-Гурион пришел к такому же выводу, о чем было сообщено в маленькой газетной заметке. Но газет тогда было мало, и читали их далеко не все, а те, что читали, написанному не поверили. Тень недоброй славы продолжала преследовать Ницаним. И тогда киббуцники решили уйти с этой территории и основать киббуц в другом месте. Когда я прибыл сюда в 1983-м году в качестве директора полевой школы общества охраны природы, то обнаружил остатки здания, по которому египтяне некогда вели прицельный огонь, поскольку именно там находились основные силы киббуцников. Я занялся его восстановлением, познакомился с уцелевшими в том бою киббуцниками и узнал от них подробности событий, происходивших здесь летом 1948-го года. С тех пор я здесь и рассказываю всем, кто наведывается в эти края, подлинную историю киббуца Ницаним. И ты знаешь, люди до сих пор реагируют на нее по-разному. 80-летние старики по-прежнему твердят, что киббуцники не должны были сдаваться – пусть бы они лучше погибли, осыпая камнями танки врага. У молодых эта история вызывает сочувствие.
Хранитель
…Мы сидим с Яиром на скамье перед обелиском – в том самом месте, где погибли Авраам и Мира.
- Знаешь, Яир, - говорю я ему, - мне кажется, что у тебя с этой историей связано что-то очень личное. Я не ошиблась?
- Почему ты так решила? – Яир, до сих пор смотревший мне в глаза, вдруг отворачивается и глядит куда-то в сторону.
- Чувствую, - отвечаю я и, помолчав, добавляю. - Наверное, кто-то из твоих близких погиб тогда, защищая это место?
Яир реагирует на мои слова неожиданно:
- О-о, я чувствую, что сейчас мне понадобится психолог, - руки его едва заметно дрожат, на глаза наворачиваются слезы. – Я никогда никому не рассказывал вторую часть этой истории. Ты знаешь, я даже не смогу сейчас повторить то самое движение, которое сделал тогда, в 1973-м – руки не слушаются. Мне до сих пор стыдно. Подожди, я соберусь с силами и все же попробую тебе рассказать. – Яир на какое-то время замолкает, его лицо отмечено печатью такого неподдельного страдания, что я невольно отвожу глаза в сторону.
- Я тогда был ребенком и жил неподалеку от этих мест, - начинает Яир. – И все вокруг говорили о Ницаним и об Аврааме. Слушая тех, кто его осуждал, я думал, что если человек, который принял такое нелегкое решение, убит, то в любом случае нельзя говорить о нем плохо.
Война Судного Дня застала меня на Голанах, где стоял наш батальон (я служил в боевом спецподразделении). Так что мы оказались первыми, кто попал под сокрушительный огонь. Представь себе огромное количество пушек на расстоянии полусотни километров, которые палят одновременно. Это был кромешный ад – земля просто вставала на дыбы. В пятом часу утра у нас завязался ожесточенный бой с сирийцами, и все, кто был со мной, погибли. О том, что, кроме меня, в том бою выжил еще один солдат, которому удалось доползти до своих, я узнал позже.
Когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим среди больших камней. Меня ранило в шею и ноги. Кругом были сирийские танки, и я не имел представления, куда вынуждены были отойти наши части – до Кинерета, или до самой Хайфы. Двое суток я пролежал среди камней, без воды, теряя последние силы. И все это время я видел вокруг себя одних сирийцев. На третьи сутки пришло ощущение, что эта ночь – последняя, и мне ее уже не пережить. Я спрашивал себя – что делать? – и невольно вспоминал Авраама из киббуца Ницаним, который тоже мучился этой дилеммой. Но Авраам принимал свое решение под дулами египетских танков, будучи ответственным за жизнь десятков людей, среди которых были женщины и раненые. Надо мной никто не стоял, сирийцы не видели меня среди камней, и я отвечал только за свою жизнь. За свою и ни за чью больше.
Наверное, писатель мог бы посвятить проблеме выбора целый роман, а психолог – серьезное исследование. Ты пойми, у нас ведь позади была Война за Независимость, Шестидневная война, из которых мы вышли победителями. Но здесь, среди камней, в окружении сирийских танков, я, простой солдат, лежал один, и все для меня свелось к простому вопросу: жизнь или смерть? Другими словами: тихо умереть среди камней или сдаться в плен и попытаться выжить? С мыслями об Аврааме и словами из отрывка ТАНАХА я начал ползти в сторону сирийского танка. Силы меня покидали, я передвигался очень медленно, с долгими остановками, а танк все удалялся, но на его место пришел другой. И этот начал удаляться, но вдруг остановился – очевидно, танкист меня заметил. Я попытался поднять руки, насколько мог, чтобы он понял – я сдаюсь. А танк вдруг развернул свое дуло и взял меня на прицел. Это длилось секунды, но я успел подумать: «Зачем я пополз к нему?! Лучше бы остался умирать среди камней… А теперь от меня ничего не останется, даже праха».
Неожиданно дуло танко переместилось в сторону, и я увидел на нем знакомую букву – «алеф». Это были наши, израильтяне, и они теснили сирийцев назад.
Тридцать лет прошло, но у меня до сих пор на глаза наворачиваются слезы, когда я вспоминаю этот эпизод. Танкист очень торопился и только спросил: «Чего ты хочешь?» - «Воды», - выдавил я из себя. Он выбросил из танка флягу и продолжил преследовать сирийцев. Через полчаса прибыл джип, и меня забрали. 33 года я живу с этой болью и до сих пор не могу повторить движение, которое пытался сделать тогда – поднять руки вверх.
- Ты не можешь простить себя за это?
- Предположим, - Яир отводит глаза.
- Потому тебе так важна история Авраама?
- Да. Я словно пытаюсь оправдать себя. Потому я здесь - на месте, где был киббуц «Ницаним» и где все это произошло – и не ухожу отсюда уже более двадцати лет. Пойми, я ведь не могу рассказать другим свою историю – в Израиле и сегодня не всякий ее поймет. И потому я рассказываю историю Авраама и киббуца Ницаним. Я дал обет – сделать все для того, чтобы никто больше не считал этих людей предателями. В течение долгих лет Авраама клеймили за то, что сдался врагу, но ведь на самом деле он спас столько жизней! Если бы в ту минуту Авраам принял другое решение, все бы погибли. Да, они стали бы героями, и их имена навечно бы вписали в историю Израиля. Но посмертно. И от иных из этих людей не осталось бы ничего – ни детей, ни внуков. Но Авраам выбрал для них жизнь, и все вернулись из плена, а их дети и внуки потом выросли и отслужили в израильской армии, причем, большинство – в боевых частях.
- Защищая Авраама, ты защищаешь себя?
- Предположим. На самом деле никто из нас не знает, как бы он повел себя на месте Авраама, пока там не оказался. Авраам принял свое решение не из страха… Между прочим, я тоже читал ту книгу, с которой Авраам не расставался – о подвиге «панфиловцев», и я был поражен тем, как неверно иные трактуют описанные там события. Мне было достаточно прочесть всего несколько страниц, чтобы понять: генерал Панфилов призывает солдат жить, а не умирать. В книге есть эпизод, когда он проходит перед строем и беседует с бойцами. И вот очередь доходит до одного казаха. «У тебя есть семья? Дом?» - спрашивает генерал. - «Есть», - отвечает солдат. – «А за что ты воюешь?» - «За родину-матушку!» - «Нет, ты воюешь за свою семью и свой дом, - поправляет Панфилов и продолжает, - а что ты готов сделать для этого?» - «Умереть за родину-матушку!» - отвечает солдат. – «Не умереть, а вернуться домой к своей семье живым», - снова поправляет его генерал.
***
- Как сложилась судьба киббуцников, причастных к истории, о которой ты рассказал? – спрашиваю я Яира. – Например, что было потом с сыном Миры Бен-Ари, которому было два года, когда его эвакуировали из Ницаним вместе с другими детьми?
- Сыну Миры уже 60 лет. Он подполковник в отставке. А его дочь, названная Мирой в честь бабушки и носящая ту же фамилию, стала судьей. Кстати, та записка, которую Мира положила в карман рубашки своего сына накануне его отправки из киббуца, сохранилась. Она пишет в ней о том, как тяжело ей расстаться с сыном. Но она не может поступить иначе в момент, когда страна в опасности. И потому она принимает решение остаться в киббуце и делает это для того, чтобы ее сын жил в своем государстве, где бы ему ничто не угрожало…Муж Миры выжил в той войне, и когда он вернулся в эти места, то поставил памятник своей погибшей жене – на том самом месте, где она была застрелена египетским офицером.
- Я видела внизу еще один памятник из бронзы – три женские фигуры. Это тоже имеет отношение к событиям, о которых идет речь?
- Да, это памятник женщинам, которые погибли здесь вместе с другими защитниками киббуца.
- А где захоронены останки погибших? Их ведь так и не погребли после боя, а египтяне хозяйничали здесь еще несколько месяцев.
- Да, наши вернулись сюда только через полгода после окончания войны. Земля была усеяна костями. Останки тех, кого удалось опознать, передали родственникам, остальных захоронили в братской могиле.
***
- Я хочу задать тебе еще один вопрос, но все никак не решусь. Скажи, а ты вернулся в армию после того, что произошло с тобой на Голанах в 1973-м году?
- После того, как меня ранило, я два года лечился, а потом вернулся в армию и до сих пор хожу на резервистские сборы, хотя мне уже 53 года. Я служу в отделении, которое занимается поиском пропавших. И я дал обет, что буду заниматься этим, пока есть силы. Я чувствую себя перед ними в долгу. Понимаешь, я ведь тоже мог бы быть среди тех, что пропали без вести. Ведь в течение двух суток, что я лежал между камнями, мои товарищи не знали, жив я или мертв.