Ступеньки предательски скрипели. Казалось, еще шаг – и нога провалится сквозь прогнившее дерево. Но оно лишь издавало, может, жалобные, а может, приветственные звуки. В темноте, куда не попадал даже слабый луч света, было страшно находиться, тем более, взбираться, рискуя в любой момент полететь вниз и быть осыпанным трухой, пылью и обломками старых досок. Однако он продолжал осторожно ступать, пытаясь пальцами, самыми их кончиками, проверить дорогу, лишь затем делая следующий шаг и на всякий случай наклоняя голову.
Озираться по сторонам было бесполезно. Нос, точно локатор, улавливал запахи. Впрочем, помимо запаха сырости и гнили, ловить тут было нечего. Мыши или, не приведи Господи, крысы, если и жили на этом дрянном чердаке, то попрятались по углам и затихли. Кроме скрипа ступеней, его вздохов и чертыханий, не было слышно ни звука.
Сыпля проклятиями просто по привычке, он наконец-то добрался до двери на самом верху чердака. Пальцы нащупали металлическую ручку-скобу. Замка не было, замочной скважины тоже. Не без удовольствия он расправил плечи, прикусил губами сигарету и щелкнул зажигалкой, решив передохнуть, прежде чем отворить заветную дверь. Хотелось растянуть удовольствие что ли. Но, вместо того, чтобы прикурить, он повел рукой вверх и направо, освещая пламенем дверь. Она была небольшая, будто ее специально для себя установили гномы. Ему пришлось бы согнуться пополам, чтобы войти. Ерунда. Он бы вполз на четвереньках, если бы это потребовалось. Для чего же он проделал изнурительный путь в тысячу километров? Уж точно не для того, чтобы покурить и уйти восвояси. Нет, сейчас, еще минута, еще треть сигареты, до самого фильтра, вот так, чтобы подразнить судьбу, чтобы пощекотать нервы этой самоуверенной старухе, вечно смеющейся над ним и водящей за нос… На этот раз он хозяин судьбы.
В темноте раздался его довольный смешок. Внутри приятно защекотало от предчувствия чего-то давно желанного и теперь неизбежного.
Он может сейчас открыть дверь пинком ноги и войти, увидеть, почувствовать, взять в руки то, к чему стремился столько лет, искал, сомневался, интриговал, выуживал малейшую информацию из невероятных источников, отчаивался найти зацепку и снова пускался на поиски.
Он может еще несколько минут стоять по эту сторону, курить, размышлять над смыслом жизни вообще и происходящего в данный момент в частности.
Он может, черт подери, не сделав решающего шага, взять да развернуться на сто восемьдесят градусов, сделав вид, что несколько лет жизни потрачены зря, начать жизнь заново, жениться, завести детей, собаку, аквариумных рыбок, и никогда не вспоминать об этом моменте и о том, о чем так и не узнал – а существует ли?..
А существует ли?.. Вдруг ему стало не по себе. Стало холодно, сигарета вывалилась из пальцев, мелькнув у самых ног оранжевым огоньком, и погасла. А если на самом деле нет того, ради чего он здесь? Он откроет дверь, войдет, будет долго рыть руками и ногами пространство чердачной комнаты, уже зная, что все напрасно, и… И как жить потом? Как вернуться домой? Как проснуться на следующее утро и не сойти с ума? Чем вообще заниматься после? Жениться и завести аквариум?! К черту!
Он пнул ногой дверь. Скорее, от отчаяния, чем от нахлынувшего вдруг острого желания в очередной раз поспорить с судьбой и доказать этой мерзкой старухе, что прав он, он и никто иной. От сильного и резкого удара заболела даже ступня, и гулкий звук на долю секунды повис где-то над головой, исчезнув в следующее мгновение. Дверь не отворилась. На миг он потерял ощущение происходящего, будто сознание покинуло его, но тут же рассмеялся, потянув ручку двери на себя. Было уже не важно – окажется ли внутри то, ради чего он приехал. Если есть дверь – ее надо открыть. Не так, так эдак.
Но и теперь дверь не поддалась. Он дернул сильнее. Под рукой что-то крякнуло, и металлическая скоба осталась в его пальцах, выдранная вместе с двумя заржавевшими шурупами. Доски, из которых была сколочена дверь, были еще более гнилыми, чем ступени. Это не могло не радовать. Он снова хмыкнул, снисходительно и даже по-доброму. Ведь ничего не стоит разломать в щепки дверь, и сильно стараться не придется. Где-то здесь должен быть если не молоток, так хоть полено, доска, любой тяжелый предмет. В крайнем случае, он выломает дверь ногой. Не снизу, куда попал первый случайный удар, а вот сюда, в область, где была ручка, в самое сердце, так сказать. Это просто уже дело принципа. И не надо громких фраз о том, сколько лет он ждал этого момента, сколько средств и душевных сил вложил в то, чтобы теперь оказаться в дураках… Он разобьет эту преграду, тем более что это не займет и пары минут.
Он отбросил в сторону скобу, она звякнула о стену и бухнулась куда-то в темноту. Раздался внезапный отчаянный писк. Он вздрогнул, невольно поежившись. Всегда, с самого детства он ненавидел дикую живность, по неведомым человеку соображениям, решившую, что симбиоз с людьми позволителен и безопасен. Не потому, что он боялся мышей и крыс. Просто любая несправедливость всегда вызывала в нем праведный гнев, в котором читалось некое бессилие что-либо изменить. Ну не с кулаками же лезть на грызунов… Все равно ничего не исправишь.
Пошарив руками возле стены, там, где по его мнению, могло бы находиться орудие взлома, он не нашел ничего, за исключением, пожалуй, старой банки из-под краски. Она даже уже не пахла краской, но засохшие подтеки не оставляли сомнений в том, что когда-то это была именно краска для стен или пола. Впрочем, какая разница? Он поймал себя на мысли, что снова тянет время, рассуждает о каких-то совершенно несущественных вещах, стараясь зацепиться за них, как за соломинку, откладывая момент, в котором мечта станет реальностью. Или не станет.
Он не мог признаться себе, чего больше боится: найти ли то, что ищет, или не найти. Что страшнее: понять, что больше стремиться не к чему, и все, чем бы он после ни занимался, будет лишь выводом, итогом, слабыми попытками систематизировать полученное, приспособить, проанализировать, еще как-нибудь извратиться – не важно. Важно, что больше не будет цели. Останется только почивать на лаврах, или не почивать, это будет уже ровным счетом все равно. Или же страшнее оказаться перед фактом, упрямее которого нет ни одной вещи на свете, вдруг осознать, что цели-то и нет, и не было, и не будет. Смысла жизни нет. А он искал его и верил, что есть…
В любом случае, он, как та алчная старушенция, окажется у разбитого корыта. Ааааа!!!! Он кинул банку туда же, откуда раздался писк, желая еще раз услышать его и насладиться болью мерзких тварей, которым неведомы душевные страдания. Но банка лишь покатилась по ступеням, заглохнув внизу, там, откуда он пришел. Зачем пришел? Понять, что нет в жизни смысла или убедиться, что это вершина его жизненного пути? И так и эдак – выходит, что это предел.
Ну почему другие живут себе, спокойно спят по ночам, едят суп, читают газеты, смотрят по телевизору новости и искренне сокрушаются исключительно по поводу падения внутреннего курса валюты? Поесть, попить, одеться, заправить полный бак бензина и покормить аквариумных рыбок – больше ничего. Дались ему эти рыбки…
Он снова закурил, опустившись на пол и глядя в темноту, которую на миг осветило пламя его зажигалки. Огонек сигареты двигался вместе с кистью руки, а та следовала по непонятным никому, кроме него, траекториям. Вдруг захотелось не думать ни о чем, стать мышью или… Никаких или. Крысой он бы не желал становиться даже в таком отчаянном положении. Брр… Сидеть себе в уголке, ждать, когда тебе обломится очередной кусок черствого хлеба. Кстати, чем они тут питаются? Чем вообще питаются эти мыши, если в доме лет сто не ступала нога человека? Чем вообще питаются мыши? Едят ли они рыбок из аквариума?..
Понятно, что если сидеть тут и дальше, сойти с ума можно гарантированно и навсегда, что и происходит. Он отбросил окурок в сторону, не заботясь о том, куда он может попасть, и принялся отчаянно долбить дверь ногой в том месте, где по его соображениям доски были наименее крепки. Через несколько минут доска, из которой была выдрана ручка, треснула пополам, мелкие щепки осыпались на пол. Он возликовал. Продолжая отдирать руками доску, он надеялся, что сможет хотя бы теперь просунуть кисть внутрь и найти щеколду, засов или что там есть еще. Как бы абсурдно это ни звучало, но иного объяснения он не находил – дверь должна быть заперта изнутри, не смотря на то, что комната, куда он жаждал и боялся попасть, была глухой, без окон, без хода через крышу. Он знал это наверняка и мог поручиться головой. Только эта дверь, других путей проникнуть внутрь не было.
Неожиданно пальцы коснулись чего-то холодного, и, не успел он сообразить, что происходит, сознание уже послало сигнал, не оставляющий сомнений: металл. Под досками, довольно хлипкими и ненадежными, находилась металлическая обшивка. Какой она была толщины – одному Богу известно. Не тратя времени на рассуждения о превратностях судьбы, он постучал костяшками пальцев по обшивке. Звук оказался не звучный, а напротив, глуховатый, словно был и третий слой, деревянный ли, каменный – теперь уже не важно. Металл ему точно не пробить.
А может, это и есть судьба? Может, это она снова смеется над ним? Или как раз именно сейчас она решила сжалиться, отпустить его восвояси, погладив по головке, как неразумное дитя? Мол, не было этого, не было, не думай, забудь. Это все фантазии, больное воображение. Куда проще успокоиться тем, что не очень-то и хотелось попадать за дверь. Ну нет – так нет, смириться и простить самого себя. Вернуться домой, жениться, купить аквариум, завести фикус, наконец!..
Он рассмеялся в голос. Беззлобно, словно что-то понял. Сейчас он уедет домой. Не теряя времени, возьмет в гараже «болгарку», приедет сюда снова, распилит металл, как масло, откроет дверь и… Нет ничего проще! Нет ничего противнее. Он физически ощутил тошноту внутри, захотелось сплюнуть, но он, поморщившись, не стал этого делать. Мысль о том, что мыши и крысы прикоснутся хотя бы к его плевку, была ему еще более противна, чем осознание нелепости своего положения. Нельзя брать мечту во всеоружии. Он нарочно приехал сюда с голыми руками, предвкушая игру по честным правилам. Но разве можно играть с судьбой и мечтой по правилам? В этих играх нет правил, нет честности, есть законы, неподдающиеся скудной человеческой логике. Как знать, может, мелкие грязно-серые твари более мудры и правы в своей жадной агрессии и единственном желании выжить? Что им судьба, мечта и прочие глупости? Урвали кусок, вот и счастье.
По ноге проскользнуло что-то гладкое, тяжелое и, оттолкнувшись острыми коготками, унеслось в темноту. Он брезгливо потер ногу о ногу. Надо было что-то делать. Или не делать. И уехать он не мог, и попасть внутрь тоже. Оставаться на месте не имело смысла. Умереть бы сейчас, так и не узнав, есть ли за дверью его цель, не мучаясь раздумьями, не принимая решения, простого, и в то же время, ужасного по своей грубой простоте, кощунственного, хоть и логичного. Умереть, не проклиная себя за малодушие всю оставшуюся жизнь. Умереть и не сходить с ума от бессилия, перешедшего в трехмерное пространство…
Что чувствовал витязь на распутье, читая на камне свою судьбу? Направо пойдешь – голову сложишь, а не хотелось бы. Налево пойдешь – коня потеряешь, а куда без коня? А прямо пойдешь – там вообще ужас и кошмар. Есть, правда, и еще один вариант – развернуть оглобли. Но на то тот и витязь, что четвертого ему не дано. И он – витязь, а не мышь и не крыса. Ломать – другого выхода нет. По крайней мере, он крикнет потом судьбе – я сделал все, что было в моих силах, а ты снова меня обманула! По крайней мере, ему будет на кого свалить неудачу. В конце концов, он найдет себе другую цель, другой смысл, другое дело, другую судьбу. Какие его годы!
Удары раздавались один за другим, металл неохотно, слабо, медленно поддавался, вминаясь внутрь, но не более. Онемели колени, локти, кулаки. Подвернувшееся под руку полено сломалось пополам после третьего же удара. Он с остервенением колотил по двери, не замечая ни времени, ни боли, не думая ни о чем. Стараясь не думать. Не заметил он и запаха, заполнявшего небольшое пространство чердака, запаха знакомого, способного умиротворить, вселить чувство спокойствия и предвкушения чего-то приятного, но в другом месте и в другое время. Сейчас это был запах разгорающихся сухих досок и опаляющееся пыли - запах неминуемой беды. Под ногами засновали серые твари, не боясь человека, поскольку им отныне было чего бояться более него. Но он последним из живых существ в доме заметил опасность, надвигающуюся снизу, оттуда, где находился единственный вход на свободу.
Когда он понял, что происходит, клубы дыма уже заполонили темноту, сделав ее еще более густой и непроглядной. Кашель вырвался из уставшей груди, в которой с невероятной силой стучало сердце. Он устал. Не было даже сил заметаться в панике. Лишь на мгновение он замер в растерянности, слыша только стук собственного сердца, криво улыбаясь, и едва мотая головой, то ли осуждая кого-то, то ли слабо протестуя.
Затем, разумеется, придя в себя, заслонив лицо краем куртки, он начал пробираться вниз, навстречу бушевавшему вовсю пламени, в самое его пекло, не видя другого выхода. Маленькие лапки, острые, холодные, царапали его спину, шею, руки, но он уже не обращал на это ни малейшего внимания. Зверьки спасались, как могли, подчиняясь все тому же инстинкту самосохранения, заставляющему их совершать поступки, на которые они никогда бы не отважились. А ему нужно было выжить по другой причине. Умирать, чтобы в один момент решились все проблемы, расхотелось. Захотелось жить, чтобы… Просто жить. С целью или без, с осознанием того, что потраченные на поиск мечты годы, потрачены в пустую, с мыслью о том, что он по собственной глупости лишился возможности узнать, а была ли мечта…
Внизу, когда ступени кончились, и едкий дым, которым невозможно было дышать, сменился адским огнем, плавящим кожу, он резким движением, предчувствуя избавление, скинул с себя куртку и налипших на нее грызунов, которые еще не успели сгореть и отвалиться самостоятельно, и в несколько прыжков оказался на свободе. Покатился по траве, как в детстве. Все замелькало перед глазами, голова закружилась, а он все катился и катился, видимо, с горки, потому что никаких усилий он к тому не прикладывал. А когда остановился, у самого подножья холма, где пока еще стоял догорающий старый дом, почуял запах воды, сырой земли и рыбы.
Он так и лежал, раскинув в стороны руки, глядя в небо, нереально голубое, щиплющее глаза, отвыкшие от яркого света и пропитанные дымом. Спасительная прохлада болотной травы стала анестезией для обожженной кожи, бальзамом на его раны. Свежий воздух, которого так не хватало на чердаке, провонявшим мышиным пометом, отрезвлял, возвращая к реальности. Наверху что-то с силой треснуло, грохнуло и затихло. Он понял, что это конец его мечты, о которой он не мог с точностью сказать, существовала ли она. Впрочем…
Он поднялся и сел на траве. Теперь он был свободен. От мечты, от метаний и тревог за нее, от сомнений, от страхов, что кто-то мог опередить его, от неуверенности, сможет ли по достоинству распорядиться тем, что когда-либо попадет в его руки, от себя самого, становящегося похожим на мелких грызунов, чей страх – единственная движущая сила. Не об этом ли он мечтал? Не для того ли проделал свой путь? Нет, не в тысячу километров – гораздо больший…
Он побрел к машине. Не будь на теле ожогов, он шел бы быстрее. Он летел бы без крыльев. Дома на холме больше не было.
Май 2006.