В сущности, я был неплохим Дедом Морозом.
В 87-м году по дороге в детский сад, где мне нужно было перевоплощаться в главного персонажа Новогоднего Празднества, мой "Запорожец" "стуканул", я безнадежно опоздал, и искренне признался детям и их наставникам в том, что я так спешил, что «...загнал своих коней, варежки и Снегурочку...». Потом, по стране пошел гулять анекдот. Не берусь приписывать себе его авторство, возможно, это просто совпадение, но сентенция эта пришла мне в голову абсолютно автономно - честно... и поразительно быстро, почти мгновенно.
Заведующая детским садом узнала меня! Вспомнила (я был потрясен) 17 лет спустя, о том, что таким же, "вечно с приключениями", я был и во времена своего детства.
В актовом зале волновались собравшиеся, я еще тяжело дышал от быстрой ходьбы. Меня, приятно касаясь руками и прочими частями тела, облачали две воспитательницы, а музыкальный работник (так официально называлась ее должность) проводила экспресс-репетицию: «Вам, всего лишь, нужно запомнить только эти слова» – она протянула мне бумажку.
В последствии, этой песней я открывал все свои новогодние бенефисы:
"Расступитеся, метели!
Гнитесь ниже, сосны-ели!
Все, что есть в моем лесу,
Все засыплю, занесу!".
Текст, признаюсь, «не фонтан», и музыка - по мотивам произведений Глинки, не грела, но что-то, всё руки не доходили поменять увертюру. Год пролетит, и не замечаешь, как новая зима подкралась, а там - "Елки" начинаются плотным графиком... Некогда.
Для пущего эффекта, я эту песню выразительно орал густым баритоном, обегая вокруг новогодней красавицы и путаясь в нелепом, плюшевом халате, ежегодно, одалживаемом напрокат у одного своего приятеля-костюмера из театра драмы.
Еще нелепее выходило, когда костюм был занят, и его не давали, но об этом не сейчас...
Иной раз, задача усложнялась, и от меня требовалось освоение более многослойных текстов. Так, год от года креп мой талант, но начальная песня неизменно сохранялась, как талисман – это был, мой маленький, я не побоюсь этого слова – «актерский» каприз. И со мной, как правило, соглашались без пререканий, ведь брал я недорого: пятьдесят рублей – за утренник.
Исполнение этого куплета, заученного до автоматизма, позволяло освоить пространство и побороть понятное волнение. Другого способа адаптироваться в центре внимания малознакомых людей, не существовало принципиально, ведь с некоторых пор, приходя на детские утренники, я стал категорически отказываться от традиционного аперитива.
Дело было так. Пришел я, как-то на «Ёлку» в одно дошкольное учреждение в состоянии, близком к нирване. Как говорил классик сатиры: «Вчерашнее стоит столбом!...».
Выпускать «ТАКОЕ» к детям было нельзя, и лучшее, что могла сделать заведующая, не скрывая презрения, налить мне в чашечку с изображением летящего стрижа, что-то спиртосодержащее. В результате его употребления, я ощутил небывалый, биологический феномен: у меня стали отрастать крылья, но явить миру чудо не удалось, процесс был грубо прерван персоналом учреждения, а просьба о добавке из чашечки с птицей, мягко говоря, вошла в противоречие с праздничной доктриной: «После утренника подойдешь, мудило!».
Я лихо ворвался в зал, в темпе, значительно превышающем величественное вступление, проистекающее откуда-то, со стороны пианино фабрики "Кубань". Мой клобук сбился на глаза, и еще я забыл половину слов начального, сказочного запева,
поэтому вышла, какая-то хрень:
"Расступитеся, ы... ы... ы...
Блять, гнитесь м-м-м-м ниже это...
Сосны..." - истошно вырвалось из моей глотки.
Поскольку, достаточно четко сориентироваться в пространстве не получилось, я поправил головной убор к затылку (за ним поползли борода и усы),и решил пойти на второй круг. Запутался в валенках, и с грохотом растянулся поперек площадки. Родители, в подавляющем большинстве женщины, стройно и сочувственно «ухнули». Весело залились дети. Быстро оправившись от конфуза, я понял, что это – фишка! И позже, на радость детворе, упал еще несколько раз. Родители и воспитатели, не прерывая праздника, смиренно наблюдали, как я, практически даром, отдаю свое искусство их чадам, и напряженно грустили. Нужно было срочно спасать ауру: «А где ж, бль-ин, эта... Снегурочка?!»...
После того, как меня удалось на время угомонить... Лично, само руководство, натужно улыбаясь шире лица, вышло под ёлку с зажигательным экспромтом:
- Какой у нас веселый Дедушка Мороз! Правда, дети?
- Прявдя! – Пискляво завопил выводок.
- Давайте, усадим дедушку! Вот, стульчик... – дама больно толкнула меня локтем в ребра, и одарила таким, гневным взглядом, что у меня в груди зашевелились кошечки! - пусть отдохнет с дорожки.
Я плюхнулся на стул, заботливо принесенный толстой, колченогой нянечкой, посоловел и начал потеть.
Спектакль, надо сказать, был замысловатым. Сменяя друг друга, под елку выбегали ряженые девушки-воспитательницы, то в образе Кота Базилио, то Конька-Горбунка, то Бабы-Яги... Они произносили ролевые тексты и перемещались с таким проворством, что я постоянно терял логическую нить этой постановочной феерии, как ни старался вникнуть. Девушки, не по Станиславскому, поворачивались ко мне обольстительными задами, и играли куда-то туда, где мутными, светлыми пятнами зияли лица гостей.
Из обрывков текста, сложенных моим проницательным умом я понял, что эти глупые тетки ни как, не могли решить, кто из них троих, слямзил Снегурочку. Меня стало разбирать... Некоторое время, я блаженно улыбался, но потом, почувствовав «актерской хордой», ту, кульминационную точку сценария, когда в поиски исчезнувшей Снегурки должен был включиться специалист, решил вмешаться в этот дилетантский замысел.
Я рассудил здраво: «И так понятно, что корень зла - Баба Яга. Надо направить на нее могучие чары, и дело с концом!». С третьей попытки, схватив за ягодицы Кота Базилио, я покинул свой трон, и родил залихватский спитч:
- Кароче! Послушал я тут вас, и понял, что вы ни хера, не понимаете в сись.. в сыске! Думай, Шарапов! Думай!...
Перепуганный персонал остолбенел. В зале воцарилась гробовая тишина. Десятки детских глаз вперились в меня с восторгом и благоговением. Мелькнула мысль: «удачный момент для монолога!».
- Какого х... фига, извините, вы паритесь? Даже я – старый, больной х...чело..деду-шка, понял, что Снегур-чку похитила эта шлындра! – Я выразительно направил указательный палец, в направлении не то - груди, не то - ватного горба Бабы Яги (видел плохо). Выдержав многозначительную паузу и окинув зал, не держащим фокуса глазом (второй глаз был умышленно прищурен), я продолжил:
- Единственная внучка! Кровинушка! ...Спи...Это... Украли! – И мне так стало жалко доли старика, что глаза наполнились влагой. – Я тебя заморожу, ссу... тварь! Молилась ли ты на ночь? У?!
С этими словами, я сделал попытку схватить Бабу Ягу за горло. Насмерть перепуганная Баба Яга увернулась от объятий чародействующего меня, одним прыжком отскочила метра на три, и спасая спектакль, жалобно заголосила:
- Пожалей меня, Дедушка Мороз! Я по натуре, добрая! Это все Кащей Бессмертный!...
- Что, истосковалась в лесу без нормального мужика? – Заметно подобрел я – Ну, иди ко мне, моя девочка!
Я широко расставил руки и неуверенно шагнул в сторону Бабы Яги, которая, не дожидаясь развязки сцены, бросилась к выходу. Я за ней. И на этом, для меня утренник закончился, а вместе с ним, и систематическое пьянство на ответственных мероприятиях.
Лишь однажды, потом, этот запрет пришлось нарушить.
Кардиохирургический центр, детское отделение. Иду по палатам, с конфетами и нехитрыми подарками.
Боже, Какие у них глазища! Одни уже пережили боль, дальше все решает судьба, а другим только предстоит операция, и понимаю, что для них, я - возможно, ПОСЛЕДНИЙ ДЕД МОРОЗ В ИХ КОРОТКОЙ ЖИЗНИ. Иду... Мотаю сопли на кулак. Поддатый уже. Беру на руки кроху лет четырех, и вместе с ней:
- ...Ах, какая умная курочка была! Шила мне кафтаны, шила сапоги, сладкие. румяные пекла мне... Ну? Давай дальше!
- А ты настоящий?
- Конечно, Настоящий!
- А я не умру?...
Что ей ответить?...
Ком в горле. Пот со лба и соль в глазах... Ничего не вижу. Даю ей огромную конфету и в одно мгновенье - в коридор! Там все плывет. Пытаюсь овладеть собой. Еще три палаты осталось, а как будто целая вечность впереди. Славка наливает мне уже третий стакан водки - как вода пьется.
- Игорь, пойдем сюда! Тут у меня "тяжелые" есть. – «Оказывается, что до этого момента, были "не тяжелые" – ни фига себе!».
В ординаторской открываются створки совкового, полированного шифоньера - все полки забиты дорогим алкоголем, коробками с шоколадными конфетами.
- Выбирай, "дедушка"! - Славка улыбается. - Это благодарности только за последнюю неделю. Отказываемся, а все равно несут.
- Да у вас тут, прямо, музей!
- Эх, жаль! Этим семью не накормишь.
Зашла молоденькая, миниатюрная, как куколка Барби, сестричка. Постепенно потянулся весь персонал. Все молодые... Оказывается, что я в этом помещении самый старый, а я едва только возраст Христа разменял, только у них глаза другие - они каждый день мирят жизнь со смертью.
А еще запомнился мой выход в коллективе родильного дома. Да-да! Самый настоящий, родильный дом, только уже год, как на ремонте... Коллектив не распадается. Все ждут, когда, наконец, им дадут возможность работать. Живут без зарплаты... На что живут - не понятно.
В бывшем, приемном покое столы сдвинули. Расселись. Человек сорок, наверное. Веселые. Давно не виделись. Перекрикивая друг друга, обмениваются новостями, словно чайки на птичьем базаре, какого-нибудь острова Врангеля.
В тот раз, костюм в театре мне не дали, причем подвох выявился в самый последний момент.
Пришел в больницу с повинной. А им - все ни по чем! Нашли красную, лыжную шапочку, приделали белую оторочку из синтепона, борода, натурально - из ваты, наклеенной на марлю обычным, канцелярским клеем. Вместо халата принесли из старой операционной разовый, бумажный, хирургический халат небесно-голубого цвета, с кровавым пятном на животе. И в таком обличии с приветственным воплем вламываюсь к народу:
"Расступитеся, метели!
Гнитесь ниже, сосны-ели!...".
Сердце от волнения готово выскочить!
Бурные аплодисменты: "Ох, и песня!".
- А где же ёлка?
А я, и на самом деле, думаю: "А где же елка?"
Нашли какую-то санитарочку в зеленом платье, в руки ей игрушки елочные дали, взявшиеся, невесть откуда, поставили ее на табурет, и давай, вокруг нее хоровод водить!
Пришлось много двигаться. От пота борода стала отклеиваться.
Попели песен, поиграли. Главврач потребовал, чтобы Деда Мороза подле себя усадили. И начали тосты... О, нет! Это были не тосты! Это были рассказы, достойные пера!
- ...Вот, я хочу сказать. Дорогие коллеги! Я счастлива работать в этом коллективе, потому, что столь увлеченных людей, любящих свою работу, и отдающих своему делу все до последнего, я еще не встречала ни где. В качестве примера, хочу рассказать одну историю о Елене Николаевне - Докладчица кивает головой в сторону, миловидной блондинки бальзаковского возраста. Та смущается.
- Ой, прошу вас, не надо!
- Нет-нет, вы извините, это показательно!
Елена Николаевна едет в трамвае на кладбище, на могилу своего отца. Находясь в полной задумчивости, вдруг, выйдя из погружения в себя, понимает, что уже пора выходить, но точно не помнит остановку. "Мужчина! - Обращается она к постороннему пассажиру - Вы не подскажете: центральный вход во влагалище здесь, или еще одну остановку нужно проехать?"
Немая сцена....
И после крошечной, но идеально тихой паузы, ка-а-ак грохнет взрыв хохота! И наперебой - одна история, сменяет другую!...
Однажды, я пришел поздравить дочку своего друга, а она не на шутку испугалась - в слезы! Забилась куда-то в угол. И как ее ни уговаривали, так и не вышла оттуда. Я понял - это закат моей сказочной карьеры! С тех пор, мое хобби перестало существовать. Но когда я вижу Деда Мороза, спешащего куда-то, я обязательно улыбнусь ему, и уступлю дорогу. Знаю: его где-то очень ждут!