(отрывок из романа «Прекрасный миг вечности», том 2)
Глава первая
Женя еще не был знаком с нею, но хорошо представил себе ее. Грустно ему было думать о любимых девушках и женитьбах: тайное чувство владело им, но не было надежды на взаимность. Никакой надежды. Ее имя было Алена Станиславовна Латынина.
Он взял отпуск на работе с первого июля: пятикурсники дневного отделения, окончившие институт в этом году, с которыми он свел знакомство, шли в поход на Северный Урал и с удовольствием включили его в группу. При росте сто семьдесят восемь сантиметров он весил семьдесят три килограмма, он и на вид был крепко сколочен — поход обещал быть трудным, сильные мужские руки пришлись очень кстати. Собирались отправиться девять человек: шесть мужчин и три девушки. Двое из них по распределению попали на почтовый ящик, где работал Женя. Они приступали к работе с первого августа, но для них это было не строго; отпуск у Жени заканчивался двадцать восьмого июля. Эти двое были: Виктор Славин, веселый рыжеватый враль, среднего роста, обладатель приятного тенора, незаменимый человек у туристского костра вечерами; и Алена Латынина. В последний момент одна пара — муж с женой — и еще один парень отсеялись, и их осталось шесть человек — всего четверо мужчин.
— Может, поедем на Волгу? — спросил Николай Давыдов.
— Собрались же... Кроки подготовили, — недовольно сказал Тропихин.
— Заплачете. Мне что, — сказал Давыдов.
— А, ерунда... Прорвемся! Песенку споем — и прорвемся. — Славин подмигнул Жене и тихо пробормотал, чтобы услышал только он: — Гусев испугался. Гусев!.. У него грудь как бронетранспортер... испугался идти на Северный Урал. А Андрюша не боится... запросто ему... — И он засмеялся своим шкодливым, потусторонним, ускользающим как змея смехом.
— Может, он из-за жены?..
— Андрюша в гору и с горы, и на плоту по горной речке — запросто... Он не нюхал ни разу... А Гусь?.. Что? Да нет, что ему жена? Он и себя и еще десять жен дотащит. Будка!.. ты видел?
— Думайте, старики. На Волге порыбачим... ягод наедимся. Будет моторная лодка. Как?.. Женская половина варенья наварит.
— Нет. Нет, — сказала Оля. — Что это? Пикник? А не поход? Лежать животами кверху. Собирались в поход.
— Ты как? — спросил Давыдов.
— Я как все, — ответила Алена.
Глава вторая
Они вошли в вагон — из тех довоенных, какие на московских вокзалах уже нельзя было увидеть. Положили рюкзаки на полку, сели и стали ждать. Отправление поезда задерживалось.
— Может, заведем патефон? — спросил Виктор.
— Кончай. Это еще тебе не тайга, — сказал Николай.
— Как я мой рюкзак пру — я не знаю... — сказал Андрей.
— По тайге с такими рюкзаками километр в час будем делать. — Женя посмотрел в окно. — Перегрузились... Я тоже без посторонней помощи на себя его не подниму.
На платформе шел матрос с их предыдущего поезда, на котором они приехали сюда, — прибыл в отпуск. Он шел рядом с матерью, она, повернув голову, осматривала его будто заново. Знакомый попался навстречу, не узнал матроса и долго-долго смотрел, мать что-то говорила, наконец, он широко развел руками, стал здороваться.
— Как у тебя рука не отсохнет? — спросил Николай.
— Не боись за меня, — ответил Виктор.
Женя еще в Москве предложил ему сдать патефон в камеру хранения, а когда возвратятся, забрать. «Бодрячок» не послушался; уже на второй день он вызывал в Жене чувство раздражения.
Николай беззлобно рассмеялся.
— Слабый народ. Я говорил: заплачете. Витя патефон тащит в руках... Когда пойдем, надо будет часть груза взять у женщин: они двадцать-тридцать шагов проходят — а нам идти километров шестьдесят, не меньше. Не поздно купить билеты и сесть в обратный поезд.
— Нет! — сказали Алена и Оля.
Виктор засмеялся, в одно мгновение изменив хмурое выражение лица на веселое, задорное, шкодливое.
— После того, как ты им пообещал прогулку по Уралу налегке... Ха-ха-ха. Чтобы они согласились обратно повернуть...
— Я выброшу у себя половину. Ко всем чертям!.. — Андрей угрюмо обвел их глазами. Женя с усмешкой подумал, еще один воздыхатель... соперник, конкурент: он заметил с первой минуты, как только сели в московский поезд. Это оказался тип угрюмого и неприязненного человека. Похоже, его привычка сваливать с себя любое дело на другого проистекала из завистливого вглядывания, сравнивания и опасения, как бы кому не удалось сделать меньше, чем ему. Он был неподражаем: идеи, одна бредовее другой, приходили ему в голову бесперерывно, и он упрямо их отстаивал; переубедить его было невозможно, поскольку он предлагал только то, что казалось ему удобным лично ему. — Или вот что. В Ивделе отправим часть продуктов за Урал, чтобы не тащить на себе. А там получим — на плоту все равно. Точно! Отправим, я узнал, летают вертолеты.
— Активность Андрюши сногсшибательна. Он вгонит нас всех в могилу. — Упрямец «бодрячок», в отличие от него, способен был, влекомый своими дурачливыми порывами, причинять неудобство и всем и себе самому; но от этого упрямство его оборачивалось не менее утомительно для окружающих.
Под вечер приехали в Ивдель. Когда отошли на несколько метров от станции, Николай внезапно бросил на землю рюкзак и побежал обратно.
— Что это с ним?.. Давыд!.. — Виктор от смеха взялся за живот, наклонился, тяжесть рюкзака пошатнула его, он лег на бок на землю и продолжал смеяться дрыгая ногами. — О-ох... ха-ха-ха... Он смоется в Москву... с походной кассой.
— Смешно? Сейчас ты перестанешь смеяться. — Николай возвратился, пробежав всего два-три шага. — Кто нес пилу?
— Да! Пила! — воскликнул Андрей, поворачивая головой.
— Пила! — повторила Оля.
— Да помогите человеку! Я не могу вылезти! — крикнул бодрячок. Смех клокотал у него в горле. Рюкзак не давал ему подняться, а руку — в том положении, в котором он лежал — чтобы вытащить из лямки, нужно было бы сломать в локте. — Ольга! помоги человеку.
— Ее уже не было в Надеждинске. Я хорошо помню, — сказал Николай.
— Это из-за бабки, которая села в Свердловске. С мешками. Мы ее засунули из-за этого на самый верх.
— Мы? — спросил Николай. — Ты положил туда. Ты ее положил, ты и забыл ее снять.
— Кто несет — должен помнить, — сказал Виктор.
— Нес кто попало. Нет командира, — сказал Андрей.
— Хватит командиров! Надоели. Хочу в походе отдохнуть от командиров.
— Витя боится, что не его выберут, — заметил Николай.
— А я не хочу, чтобы меня выбрали. Ты хочешь быть?
— Такой вопрос нужно решать коллективно.
— Вот и будем все вопросы решать коллективно. Как Новгородское вече. Разве плохо? А? Женя, плохо?
— Вообще-то в серьезном походе — хорошо, чтобы кто-то считался главным... и его последнее слово было законом.
Виктор разочарованно отвернулся от него.
— Без пилы мы плот не построим, — сказал Андрей.
— Построим! — сказал Виктор. — Построим.
— Трепло. Чем ты будешь деревья пилить? — спросил Николай.
— Песенку споем — и построим.
— Ну, трепач. Я такого в жизни еще не встречал, как ты.
— Ладно, Давыд. Не хотите, я один пойду. А вы можете ехать... как сюда приехали.
— С патефоном?
— С патефоном!
— Смотри, не забудь его, — сказал Николай. — Про патефон ты не забыл...
— Оставь ты меня в покое! — крикнул Виктор.
— Ну, если так, тогда пойдем. Темно скоро... Надо палатку поставить.
Они прошли до города около километра. Несколько раз останавливались, чтобы отдохнуть: Женя чувствовал, как непомерная тяжесть рюкзака вжимает его в землю. Андрей чертыхался, шатаясь из стороны в сторону. Все в этом походе было плохо организовано — возможно, взяты не те продукты, какие нужно, целиком на двухнедельный срок в тайге, или недостаточно было мужчин для такого похода, с учетом двух женщин, чьи рюкзаки остались почти пустые; что не успел у Алены забрать Николай, взял Женя, то же самое проделал Виктор с вещами Ольги. На этом первом коротеньком переходе выяснилось, что самый стойкий и выносливый среди них — Николай, хотя он не казался силачом, был худощавый и ростом чуть поменьше Жени. Он шел без устали с своим грузом; когда Андрей и Виктор останавливались отдохнуть и бросали рюкзаки, он ждал молча и терпеливо.
Они встали под холмом, наверху которого находились дворы, оттуда слышался лай собаки. Здесь кто-то уже не один раз бывал до них, судя по утоптанности площадки и месту для костра. Виктор стал разводить огонь, воткнул металлические рогатульки, принесенные из Москвы. Алена и Ольга приготовили все необходимое для рассольника. Николаю удалось уговорить Андрея пойти за водой. Сам он вместе с Женей занялся палаткой. Женя приподнял его рюкзак, желая удовлетворить любопытство, подержал на весу: все оказалось без обмана, удивительно, но теперь он знал, что Николай в действительности был силачом.
— Кстати, завтра пойдем по городу и, может быть, купим другую пилу, — сказала Алена.
— Точно! Молодец, — сказал Виктор. — Подкупим еще пару пластинок. — Он покрутил ручку, повернул вниз головку патефона, и заиграл фокстрот. — Ну, кто тут возражал против музыки? А!
— Посмотрим, что ты запоешь через три дня... даже через два. Пропащее дело. Ты его оставишь в тайге. Я, например, против того, чтобы впустую выбрасывать двадцать-тридцать рублей.
— Два рубля, Давыд!..
— Тьфу! никак не привыкну после этой реформы. Но неважно. Мне и копейку жалко на дурацкую твою прихоть. У нас не так много денег.
— Тогда проваливай отсюда, не слушай нашу музыку... Не слушай! Я ее унесу от тебя. Я их на свои деньги куплю.
— Ах, у тебя есть заначка от общества? — насмешливо спросил Николай. — Так не поступают в компании. Чего скажешь в оправдание?
— Ты ко мне цепляешься целый день как язва!.. Как банный лист!..
— В Ивделе краеведческий музей, — сказал Женя. — Обязательно сходим.
— Вот хорошо. Попали сюда, надо все увидеть, — сказала Алена. — Я не люблю, если поход ради того, чтобы только пройти. Сходим.
— Сходим, — сказал Николай.
— Если успеем, — возразил Виктор. — С самого утра пойдем в исполком — может, сразу машину дадут. Мне здесь надоело. Вся эта цивилизация, все эти Давыды — надоело! Хочу в тайгу!
Глава третья
Председатель исполкома матерно выругался, когда узнал направление их маршрута. Он потребовал, чтобы показали по карте, она висела у него на стене. Виктор дрожащей рукой показал, неуверенно отклоняясь к югу и захватывая обширный район Пермской области: чем именно недоволен председатель, было неясно.
— У вас из Свердловска разрешение?
— Из Москвы, — почти без паузы ответил Николай.
— Да что они там знают, в Москве!.. туда их!.. — Председатель снова со злостью выругался. Он с сомнением вертел в руках письмо из института, содержащее ходатайство к местным властям о содействии, казалось, он не вернет его им. Никакого другого документа они не имели: поход не был зарегистрирован в клубе туриста. К счастью, председатель не побеспокоился взглянуть на удостоверение для группы. Он еще раз попросил показать маршрут. — Сюда не пойдете?
— Нет, — быстро сказал Николай.
— Чтобы севернее этой вершины — это Ойка-чатур — не смели носа совать. Ясно?
Он отдал им письмо, и они рады были выскочить из его кабинета.
— Я думал, он нас прикажет арестовать и посадить на обратный поезд, — возбужденно говорил Николай.
— А я показываю, — смеясь, говорил Виктор, красный от смущения, — и не знаю, что показываю...
Алена и Оля, которые не заходили к председателю, набросились с расспросами. Обменялись впечатлениями, гадая, почему не всюду можно свободно пересекать Северный Урал. Тем временем все шестеро шли по городу, Николай и Виктор вели их к почте, потом в столовую, потом к автобазе и, наконец, к дому офицеров. Они взяли на себя труд думать и заботиться о сроках, о запасах и прочем для всей группы. Женя ничего против этого не имел. Андрей тихо злобствовал, выглядел мрачным и угрюмым, но виною тому могли быть и другие обстоятельства; возможно, по недомыслию, он испытывал муки разочарования, но никто не заставлял его предаваться несбыточным надеждам: «Что если он не сдержался и поговорил откровенно с нею?» — По наблюдению Жени, Алена вела себя как обычно, в ней не заметно было никакой перемены. Кажется, у них не случилось повода остаться продолжительное время наедине. И все-таки, он знал, у людей бывает такое недомыслие, тогда им достаточно нескольких минут: на это способны люди и с сильным, и с слабым характером, последние иногда скорее могут броситься, как в омут, в решительный разговор.
Сам он чувствовал себя легко и раскованно, давно еще в Москве он постарался внушить себе спокойствие — даже не испытывал грусти, настолько несбыточно казалось любое самое маленькое внимание Алены к нему: она была недосягаема. Он счастлив был чувствовать ее рядом, посредством общего разговора переброситься с нею парой слов, изредка — очень редко — напрямую говорить с ней, стараясь не поддаться напряжению в мыслях и в голосе, — легко и спокойно говорить, и был счастлив хоть чем-нибудь ей услужить.
Николай обращался с ней — и она с ним — гораздо свободнее: он мог брать ее косынку, вырвать из рук гребешок, хлопнуть по плечу. В любое время он мог с нею заговорить.
Но сейчас Женя, на трезвую голову, заметил что-то такое неясное, почти неявное, но в каких-то движениях лица, во взгляде Алены вполне реальное, что могло бы заставить его задуматься и изменить своему холодному спокойствию. Но он не захотел осознать эти свои наблюдения, похожие на домыслы, — риск был слишком велик: от сладких мечтаний до мучительного краха меньше одного шага.
Он предпочел оставить все без изменений в душе своей, сохранить то малое, что имел.
Местные жители, уходя от города даже совсем недалеко в лес, не обходились без накомарников. Один дядя, встреченный ими, когда они переходили по городу с одного места на другое, посмеялся над их «смелостью». Они привезли с собой пол-литровый флакон диметилфталата.
Дядя сказал:
— Вся эта химия — чепуха. На полчаса, не больше. Когда пойдешь, вспотеешь, и тогда комар плевать хотел на какую хочешь химию.
Сетка, прикрепленная у него на головном уборе, опускалась на плечи, сзади на спину, и только впереди он поднял ее с лица, разговаривая с ними.
И в самом городе тоже комары давали о себе знать.
Поговорив с различными людьми, они уточнили маршрут и рассчитали, что от Ивделя до поселка Мойва на реке Вишере доберутся за пять дней. Два дня вверх по Уралу, день вниз, уже по Европе, день на постройку плота и день на плоту — вот когда начнется легкое, приятное путешествие без груза на спине, без ходьбы по буреломам: речная вода и плот все сделают за них. Решили взять в дорогу с запасом провизии на шесть суток, чтобы не тащить на себе лишнюю тяжесть — концентраты, консервы, сахар и часть сухарей отправили вертолетной почтой в Велс по ту сторону Урала.
Жене и Виктору повезло познакомиться с офицерами лагерной охраны. Автобус их через два часа уезжал в поселок Вижай.
— Мы вам туристские песни споем. — Виктор завлекательно улыбался.
Молодые офицеры, ответно улыбаясь, с радостью согласились. У одного из них глаза были умные, печальные, он все время словно бы что-то хотел объяснить Жене, но в последнюю секунду нерешительность пересиливала, и он не говорил ничего определенного.
Они ничуть не похожи были на охранников в буквальном смысле, как можно бы было вообразить из общих представлений, — вполне обычные люди.
— Плот хорошо слушается кормовых весел, перекаты преодолевает хорошо. Внимательно следить за водой: подводные камни создают большую опасность. Камень можно обнаружить заранее: после него на воде идет небольшой бурун. Опасен лесосплав...
— Это что? — спросил Женя у Виктора.
— Наши ходили в прошлом году... из Училища. Ты думаешь, откуда мы маршрут взяли?
— Когда кроки снимали в клубе туриста, — Андрей авторитетно произносил слова, — прочли в описании похода.
— Да, я помню, — сказал Николай. — Витя не поленился списать? Потрясный случай.
— Вы меня плохо знаете. Вы меня знаете с хорошей стороны, но вы меня узнаете с плохой стороны.
— Еще хуже узнаем? — Николай рассмеялся, беззлобно и мирно.
— Псих!.. Это — «Швейк».
— Это — ты, — возразил он Виктору.
— Идея есть!.. — Все привычно замерли под взглядом Андрея. — Что, если нам... Если мы сами тоже полетим в Велс?.. На кой черт нужна эта морока пешком? Ведь мы хотели поход на плоту.
— Да всего два дня, — сказал Виктор.
— Пять.
— Три не в счет. Там уже легко с горы. А на пятый день мы будем на плоту.
— Что ж? побывать на Урале и не понюхать тайги, Андрюша?
— Нет, я не согласна! — крикнула Оля.
— Не понюхать...
— Давыд, мы ее понюхаем от Велса!
— Не то. — Виктор рассмеялся потусторонне, обнимая Женю за плечи. — Тропихину в Москве было запросто... Сейчас прочухивается, еще поход не начался... делает ааа в трусишки и бастует. В порядке кадр... В порядке.
— Нет, ребята. Немного хотя бы пройдем, — сказала Алена.
— Немного?!..
— На вертолете кататься можно не приезжая в такую даль... — сказала Оля.
— Вот базар опять, — сказал Николай.
— Вы представляете, что значит немного? — Андрею никак не удавалось прорваться со своими словами. — Немного!.. Стоит пройти один день от Ивделя — потом же обратно не повернем.
— Конечно, не повернем, — сказал Виктор.
— Зачем поворачивать? — сказала Оля.
— Я предлагаю лететь.
— Большинство против. Укладываемся, — сказал Николай, — автобус уедет — застрянем здесь еще на день.
Рюкзаки стали намного легче. Женя сам надел рюкзак на себя и, когда пошел, не ощутил чрезмерного напряжения; в будущем, по мере убывания консервов, тяжесть ноши должна была еще уменьшиться. Виктор нес в руках патефон, Андрей — двустволку, которую дали им на военной кафедре под расписку, — зато палатку по очереди несли Женя и Николай, бидончик с топленым маслом делили между собой Алена и Оля.
Мимо них по улице проехали два грузовика с бортами, высоко огороженными колючей проволокой, и там, внутри этой загородки, на скамьях сидели заключенные затылком к движению; между кабиной и ними оставлено было свободное место, где помещался часовой с автоматом, другой охранник сидел в кабине.
Женя проводил глазами довольно быстро движущиеся кошмарные сооружения, отторгнутых людей внутри, плохо различимых за плотными сплетениями проволоки. Он посмотрел на молодых автоматчиков, благословляя судьбу, закинувшую его в пехотные войска в самое погибельное место, где над ним измывались, тиранили и гоняли его, как сукиного сына, но где он — вот только сейчас он сообразил, что бывает еще хуже, — избавлен был от позорной роли.
«Да, да, да. Не представляю...» Он успел заметить, как Алена отвернулась.
— Вот как они живут, голубчики. Не сладко преступником быть... — заметил Андрей.
Дорога по болоту шла среди хвойной, мрачной тайги. Водитель автобуса направлял колеса по лежневке, двумя колеями уходящей вдаль, пропадающей в бесконечности. Пассажиров раскачивало, подбрасывало: эти неровно сколоченные доски не похожи были на асфальтовое полотно.
Они сидели на последних сиденьях, и здесь особенно сильно сказывались углубления и выступы, и перерывы дороги. Виктор запевал, Николай и обе девушки пели вместе с ним, Женя иногда присоединялся, когда знал слова. Андрей молчал и угрюмо смотрел в окно. Спели знаменитую «Клюкву», «Зацвела сирень в моем садочке», «Руллу», «Глобус крутится-вертится».
Ой-ла-ла-ла-а
Лежит тюле-ень...
Ой-ла-ла-ла-а
Бежит оле-ень...
Ой-ла-ла
Ги-ибнет челове-ек.
Пришлите де...
Пришлите де-енег на побе-ег...
Виктор и Николай, Алена и Оля спели эту песню Визбора на два голоса, выразительные переливы басовых и высоких протяжных звуков проникали в сердце — под впечатлением два офицера подошли и, подталкиваемые рывками подпрыгивающего автобуса, пожали руки певцам.
Еще раз предприняты были расспросы о том, где находится удобный перевал, и о дороге к нему. Две важные новости подарила им поездка. Во-первых, они узнали, что в Вижае их ждет небольшая группа туристов из Перми, чтобы вместе предпринять переход через Урал, непонятно, как они узнали о них.
— Здесь все обо всех всё знают, — пояснил печальный офицер. — Только куда скрылись беглые, неизвестно. Поймают, конечно. Но пока что будьте осторожны. Они на все пойдут, им уже терять нечего, раз совершили такое. Теперь им нужно позарез гражданское платье... документы. Еда нужна... Они — звери. Ночью должен у вас быть бессменно дежурный. Бессменно... то есть постоянно.
Позавчера сбежали пять заключенных во время работы в тайге. Убили двух часовых, взяли с них солдатскую форму, автоматы, магазины с патронами; вызвали заключенных, желающих идти с ними, остальных положили на землю лицом вниз и ушли.
— Да. А ты, понимаешь, тащишь патефон... Пластинку с похоронным маршем забыли купить, — сказал Николай.
— Вот мы попали... — Виктор глядел на него сумасшедшими глазами и смеялся. — В порядке... Прорвемся!..
— Конечно, прорвемся, — сказал Николай. — А ты уже засомневался?
— Самое-то неприятное, — сказал офицер, — что на них солдатская форма. Но небритые, конечно, будут, неаккуратные... хотя ничего неизвестно. Если вам в лесу встретится солдат... он может и говорить грамотно, и по уставу к вам подойти — будьте с ним осторожны.
— Спасибо... Спасибо, — сказал Николай. — Андрюха, ружье твое как? Стреляет?
— Не знаю. Боюсь, никто этого никогда не узнает.
— Как так? — спросил офицер.
— Проверить нельзя. Патроны к нему не подходят. Допотопную какую-то берданку всучили. Калибр промежуточный между двенадцатым и шестнадцатым... сейчас такие гильзы не выпускают. Я купил двенадцатого. Но их впихивать силой надо. Шестнадцатый слишком свободно... Зря охотничий билет оформлял.
— Смотри, разбираешься. А прибеднялся, — сказал Николай. — Да мы с тобой... что нам какие-то беглые? Они небось собственной тени боятся.
— Нет. Вы так халатно не относитесь.
— Что приуныли, девичник? Затягивай песню, Витя. Погромче. Ты-то из нас самый отчаянный и нетрусливый...
— Когда бегут, — сказал Виктор, — всегда берут с собой кого-нибудь лишнего в запас.
— Зачем? — спросила Оля.
— Затем же, зачем мы продукты в рюкзаках несем. Чтобы съесть по дороге.
— Фу! — Она передернулась от отвращения.
— Продуктов у них нет. И потом, идея — как, Андрей? идеи по твоей части... Тащить еду не надо, она сама идет...
— Пока не понадобится, — заметил Николай.
Мужчины засмеялись. Девушки смотрели неодобрительно; у Алены был серьезный и недоуменный вид. Женя, глядя на нее, прогнал улыбку с своего лица.
— Как упустили... службу не знают, салаги. У меня бы не ушли. — Солдат с ефрейторскими лычками сидел перед Женей все время молча, пытаясь скрыть от окружающих, что он пьян, да и сверх того в каждом кармане брюк у него лежит по бутылке водки, которую он вез, видимо, товарищам в казарму. Он повернулся лицом, и Женя почувствовал запах сивухи. — Пусть только шаг сделает за линию... Часовой не отвечает, наоборот!.. Если я застрелю, мне отпуск, а ему могила. Перережу очередью напополам. Глухо.
— Ну, а как узнать, что не зря перерезал? — Николай с усмешкой смотрел ему в лицо.
— Вера часовому будет. Закон такой. Ему нельзя поблажки делать — вон, слыхали? Перережу... Глухо. А мне благодарность и отпуск! С заключенного глаз на секунду опустил — хана. Если не ты его... он тебе глотку перервет. Та-акой народ, гляди в оба.
Автобус остановился. Впереди бригада заключенных ремонтировала лежневку. Пассажиры вышли из автобуса. Караульный офицер поздоровался с приехавшими офицерами, как с знакомыми; у них пошел свой разговор, расспросы про общие дела, не понятные со стороны. Все двинулись пешком, разминая ноги после многочасового сидения. Автобус остался ждать, когда соединят нарушенную нитку досок. Женя рассматривал заключенных с чувством любопытства, сострадания и робости; человек двадцать пять кучно работали на небольшой площади, по углам которой видны были красные флажки, стояли часовые в накомарниках с автоматами наперевес.
Заключенные были без накомарников.
— Свежую кровь почуяли, — сказал печальный офицер, отмахиваясь от комаров.
Женя убил комара на шее, другого на щеке, снял несколько кровопийц со лба. Тучи комаров атаковали их. Виктор открутил крышку с фляги и отлил каждому немного диметилфталата на ладони. Все они, кроме Николая, по-видимому такого толстокожего, что комары мало досаждали ему, — помазали открытые части головы и рук, стараясь, чтобы ядовитая жидкость не попала в глаза или на губы.
— А может быть, к ним можно привыкнуть, — заметил Женя полусерьезно. — Пропитаться лесным духом, чтобы они за своего признали.
— Нет, — возразил офицер. — Это невозможно.
— У Льва Толстого в «Казаках» что-то похожее описано. Если не обращать на них внимания, они могут отстать.
— Ну, что вы?
Они отдалились от остальных и оказались как бы наедине.
Среди заключенных были немолодые, изможденные лица, тусклые глаза, не имеющие ни искры человеческого интереса ни к чему вокруг. Были маленькие фигурки, и были большие, сильные индивидуумы, с мощными руками, но тоже с пустым и безразличным взглядом. И вдруг Женя увидел, один человек, не прекращая работы, задержался на две-три секунды в выпрямленном положении, держа в руках кирку, опустил ее на землю, мимолетно оперся на нее и бросил взгляд на них, свободных людей из свободного, недосягаемо далекого мира, ему было лет двадцать шесть, высокого роста, широкоплечий, несколько грубое, молодое, независимое лицо и взгляд проницательный и острый, злобный и дремучий одновременно, взгляд гордого, сильного человека, понимающего свои обстоятельства, но не сломленного, непокорного в тайниках души своей, — показали Жене истинную живую, бурлящую энергию под личиной смирения.
Он так посмотрел на них неуемно — даже не с завистью, слишком недосягаемы были они, слишком далеки от него, чтобы он чувствовал зависть, — с холодной и твердой ненавистью, за которой всего лишь угадывалась тоска, угадывалось и отчаяние из-за страстей, безнадежных и безвыходных. Он, казалось, за эти секунды успел увидеть все, и мужчин, по-городскому интеллигентных, и двух девушек; Алена, ступая по кочкам словно цапля, вовсе шла почти боком, стараясь не повернуться лицом к человеку, чей взгляд смутил ее. Женя подумал, если бы дула автоматов не останавливали его, он бы бросился на них, возможно, на Алену, и тогда у них у всех, и вместе с десятью офицерами, пришедшими на помощь, не хватило бы сил удержать его бешеный натиск: он бы победил их всех, столько бурлило мощи в нем, столько подспудной страсти.
Женя содрогнулся от недоброго ощущения. Он понимал, что эта жестокая злоба скопилась за долгое-долгое время и неизвестно, сам человек виноват ли в ней.
Неуверенно он начал говорить, поддаваясь желанию высказать явившуюся мысль; постепенно голос его сделался тверже:
— Знаете, все-таки... После того как опубликованы воспоминания... ни за что репрессированных... И письмо съезда, помните?.. Как-то... иначе смотришь на людей, осужденных в тюрьму. У меня, например, тревога какая-то, что не все они заслужили тюрьму. Что могут находиться среди них люди, которые зря только пропадают — по ошибке... по халатности. А может, из-за преступления тех как раз, кто туда их засадил. Жутко, если такой человек бьется головой об стену, а ничего никому доказать не может. Верно? Его зажали, не дают ему добиться справедливости...
Офицер посмотрел на него отсутствующими глазами, что-то в них промелькнуло печальное и сочувственное; но он ничего не произнес в ответ.
В Вижае их ждали пять пермяков, они тоже шли через Северный Урал к Большой Мойве; появление в тайге пяти беглых заключенных испугало их: они побоялись отправляться маленькой группой. У них имелась винтовка малого калибра и к ней патроны с настоящими пулями. Вместе с ружьем Андрея и полудюжиной туристских топориков, обе компании почувствовали себя в безопасности; знакомство совершилось легко и быстро. У пермяков наготове была договоренность о грузовой машине. Москвичи, благодаря этому, не пробыв получаса в Вижае, уехали при посредстве шофера, как выяснилось, заключенного на последнем году, он работал как вольнонаемный и только ночевать обязан был возвращаться в лагерь; лет сорока, серьезный, даже хмурый, он оказался неразговорчивым: Женя во взгляде его заметил ту же безнадежность, он поискал причину и решил, что такое состояние — это нежелание смотреть на вещи, очень для него привлекательные, но абсолютно недоступные. Как в детстве — вспомнил Женя, думай, что не сбудется, тогда сбудется.
Он из кузова машины успел рассмотреть огромный лагерь на голом холме, колючую проволоку по периметру, ворота из колючей проволоки, вышки часовых.
Шофер повез их по новой дороге, уходящей в тайгу, по свежей просеке.
Глава четвертая
Там, где оставались последние метры лежневки, он их выгрузил и укатил обратно.
Они, пачкаясь в грязи, вступили под высокие, темные ели. Место было мрачное. Комары не оставляли ни на секунду в покое. Пришлось поднять воротники штормовых курток, несмотря на то, что было не холодно, надеть капюшоны, застегнуться и подвязать рукава в запястьях, чтобы кровопийцы не забирались вовнутрь.
— У-у, крокодилы! — Виктор тащил патефон, одна рука у него была занята. — Поналетали!..
Андрей снял двустволку, забил два патрона.
— Проверю, не разорвется ли ружье. — Он поднял стволы кверху и выстрелил из каждого по очереди. Грохот выстрелов замер, ничто не шелохнулось в лесу. Андрей стал вытаскивать гильзы, они плотно сидели в патроннике и не давались. — Ч-черт!.. Клещи надо.
— Если медведь нападет, пока перезарядишь — он десять раз успеет башку свернуть, — сказал Николай.
— А все-таки я понесу его незаряженным. Ну его к черту. Выстрелит — потом отвечай... Еще попадешь в кого-нибудь.
— Андрей — пацифист, — сказала Оля.
— Пацифизм хорошая штука, если медведь в тайге, а ты в московской квартире с абажуром, — произнес Виктор.
— Да еще с паркетом, — сказал Николай.
— Начищенным до блеска, — сказала Оля.
— И самовар на столе, — сказал Николай.
— М-да, самовар бы сейчас...
— ...в другую руку, — продолжил за Виктора Николай.
Все засмеялись. Виктор отклонялся набок под тяжестью патефона.
Им встретилось болотце, по которому протекал ручеек. Стали разуваться, закатывать брюки. Вода в ручье оказалась ледяная. Она доходила до колен — но быстрое течение и нагромождение камней на дне затрудняли передвижение. Закутанные с головой фигуры, широко расставив ноги, чтобы не потерять равновесия, с огромными рюкзаками на спине — медленно переходили вброд. У Андрея на груди болталось ружье, повешенное на шею. Виктор тащил патефон. Они сутулились, приседали, расставив ноги, Николай хохотал, глядя на них.
Он был уже на той стороне, достал фотоаппарат и, скинув рюкзак на землю, фотографировал.
Женя шел вплотную с Аленой и однажды, когда она оступилась и вскрикнула, взял ее за руку выше локтя и держал, пока она не встала твердо; она не оборачиваясь пошла дальше.
Вместе с вытиранием ног, обуванием — переход отнял у них полчаса времени. Сотни через две метров, видимо, тот же ручеек, сделав петлю, опять преградил им путь. Снова разулись, перешли, поранивая ноги о коряги и камни. Пока сушили ноги, обувались, ушло еще полчаса. Становилось темно — и не только от елей, но и небо темнело: близилась ночь. Они не дошли еще ни до реки Вижай, ни до жилища манси, о котором они знали по рассказам. Солнца не было, они не представляли, туда они идут или нет: им нужен был северо-запад.
Андрей предложил устроить стоянку. Он уже устал.
Виктор открыл крышку патефона, хотел поставить пластинку, но услышав Андрея, вскочил на ноги и потребовал идти вперед до тех пор, пока не достигнут реки.
Между ними завязался спор. Пермяки скромно помалкивали: три мальчика лет пятнадцати, по-видимому, с ними их учитель, почти ровесник москвичам, и еще один парень — Валера — может быть, тремя годами младше Жени.
В результате спора одели рюкзаки и пошли. Сделалось совсем темно. Никто больше не снимал обуви — входили в болото, в ручей, а выйдя, шли дальше с мокрыми ногами. Женя подумал, так, наверное, правильней, в обуви легче, безопасней идти по камням, и глупо терять время на переобувание — что же это за поход, если через каждый шаг разуваться и обуваться? У всех имелась запасная обувь: Женя шел в туристских ботинках, а в рюкзаке у него лежали кеды, и когда, наконец, встали на ночевку — в случайном месте, в низине, где от комаров, казалось, не стало воздуха, они лезли в нос, в рот — Женя переодел сухие носки, ботинки поставил у костра сушиться и, сухой и чистый, помазав волосы и руки диметилфталатом, отдался блаженству. Только два пермяка рискнули вместе с ним умыться холодной водой по пояс; но зато теперь он мог ужинать почти спокойно, туча комаров, нависшая над ним, не отравляла ему жизнь.
Николай сидел с закатанными рукавами, с открытой шеей. Он не обращал на комаров внимания.
Андрей, Оля, пермский учитель перемещались вокруг костра беспрерывно, направление дыма менялось, и они старались подсесть под него. То влево, то вправо передвигались они, задыхались, кашляли, смахивали слезы с красных от дыма глаз, но им представлялось, что так меньше достается им укусов.
— Тоже мне Сусанин. Если бы встали, где я предлагал, нормально бы устроились, выбрали... Черт его понес. Гиблое место. Самое гиблое место на всем Урале!.. Славин — Сусанин... Тут до утра не доживешь. Лишь бы назло сделать. Кретинство. Все хороши — послушались его. Кто в темноте идет? Тогда еще все же светло было: можно было видеть, где встать. А, ч-черт!.. Ты погляди, что делается.
— Ну, надоел ты мне! — крикнул Виктор Андрею. — Ну, надоел!.. — повторил он, начиная смеяться. — Как старый дед ворчишь!.. Вот сейчас музыку заведу — все комары исчезнут. Ты их не почувствуешь. Честно, не почувствуешь... Говори, чего: фокстрот? танго?.. Или романсы?
Женщин от ночного дежурства освободили. Первыми, от одиннадцати до часу, поставили мальчиков — всех трех сразу, а затем дежурили по два часа вдвоем. Жене в пару достался Валера из пермской группы. Андрей поднял их на исходе ночи. Было темно и холодно, и как будто не стало комаров. Женя подошел к затухающему костру и в свете слабого пламени посмотрел на часы: Андрей украл у них минут десять-пятнадцать. Глаза хотели закрыться для сна. Он сделал несколько движений, смочил лицо холодной водой — немного прибавилось бодрости. Было темно, сыро. Дров возле костра не осталось.
Он обошел палатки и в деревьях за ними отыскал сухие ветки, сделал небольшой круг, собирая охапку сколько уместится в руках, потащил назад с треском. Валера помог ему нарубить. Костер заиграл веселей.
— Хорошо, что нет дождя.
— Да, — сказал Женя. — Под дождем сложнее.
Лица их были ярко освещены. Валера держал в руках винтовку, Женя — двустволку Андрея. В лесу не слышно было ни птицы, ни зверя.
Они негромко разговаривали, расспрашивая неторопливо один другого — чтобы не заснуть, чтобы не слышать мертвую тишину. Что-нибудь за полчаса до конца своей смены они увидели, как все вокруг посерело, все предметы и пламя костра, и их лица. Начался рассвет. В лесу все такая же стояла тишина. Воздух вначале стал плотный от сырых испарений, но затем над дымкой тумана взошло солнце, и они увидели дивную картину, как переливаются радужно его лучи, проходя через этот воздух, и как он несказанно прозрачен всюду, где отсутствует туман. Поляна, деревья преобразились, каждый листочек заиграл алмазным блеском, солнце под небольшим углом просвечивало вдоль ручья, и он вместе со своими берегами высветился невиданною, сказочною красотой.
— Удивительная тайга. Никто здесь не живет, — сказал Валера.
— По красоте это рай. Не жалко сто километров пройти, чтобы увидеть.
— А они спят.
— Через десять минут ничего не будет. Уже не так, как было в первую минуту.
— Хорошо бы сфотографировать...
— Нет, — сказал Женя. — Здесь важен совокупный эффект. На фотографии невозможно это передать. Нужно видеть.
— Да. Верно. Спят... Хорошо: повезло нам.
— Видеть и дышать этим нужно, — сказал Женя.
Он прошел по берегу ручья, чувствуя, как промокают насквозь кеды. Когда он вернулся, заспанные Виктор и Николай стояли возле палатки, зевая широко, долго, протирая ладонями глаза.
— Бандиты нас не укокошили, Женя? — спросил Виктор; он хотел смеяться, но вместо этого зевал, и не мог перестать.
— Тише ты, — сказал Николай. — Других зачем будить?
— Да их сейчас из пушки не разбудишь... Я бы... сам бы... бы... Поспал бы е-еще-е-а-а... Ох...
Валера уже забрался к себе досыпать. Женя пополз сквозь маленькое отверстие в свою палатку, в ней было тепло, сухо — без двух человек свободно; он плотно задраил брезентовую дверь.
Во время завтрака играл патефон, и настроение у всех сделалось чудесное. Наедались плотно, на целый день до вечера: днем горячего решили не варить. В ведре осталось миски две манной каши, никто не хотел больше есть. Николай подвинул к себе ведро, поставил между ног, наклонив, и доел кашу до последней ложки.
— Добро не должно пропадать, — сказал он.
— Куда в тебя лезет? — спросил Виктор. — С виду тощий... Гигант!..
Раздался вопль где-то рядом, отчаянный, жалобный — именно вопль. Они вскочили на ноги. Из-за палаток шел Андрей, никто не заметил, как он отлучился. Первая мысль у Жени и, по-видимому, у всех — была о беглых бандитах. Андрей держал перед собой сжатые руки так, словно он нес что-то, но в них ничего не было; когда он подошел ближе, Женя увидел, как обильно по рукам его течет кровь. Лицо стало бледное, насмерть испуганное, в глазах пропало человеческое выражение.
— Ты что?..
— Что случилось?
— Рубанул... Топором...
— Сам? — спросил Виктор, выпуская на землю из рук топорик.
Алена достала бинт, Николай взял у нее. Он нахмурился, удивленно воскликнув, когда увидел глубокую рану в основании указательного и большого пальцев. У Андрея помутилось сознание: он обмяк, сидя, спиной прислоняясь к стволу дерева.
— Чем-то надо продезинфицировать, — сказал Николай.
— Йодом нельзя. Слишком большая. — Виктор поморщился. — Да за каким чертом... чего ты хотел рубить?.. Когда костер надо было разжечь, ты не рубил.
— А где топор-то? — спросил Николай.
— Не знаю... Бросил...
— Пойди найди, Витя. Женя.
— Я хотел перекладину срубить... чтобы чистая... Этот дурацкий патефон могли бы нести вдвоем.
— Идиот. Я в жизни не прикоснусь к патефону. Не сегодня, завтра он его бросит. Надо такое придумать, чтобы из-за глупости Вити другие тоже мучились... Быстрее бросит.
Андрей застонал.
— Пусти, я сам. — Он хотел взять у Николая марлевую салфетку, смоченную перекисью водорода.
— Сиди, — сказал Николай. — В локте, в плече рука болит?
— Отпустило.
— Идти сможешь?
— Она у него заболит к вечеру. Одним работником меньше — бесплатным пассажиром больше, — подходя, сказал Виктор. — А чехол где? здесь? — Он воткнул топорик в дерево.
— Да, — ответил Андрей.
— Надо тебе подвязать руку, пусть повыше будет. — Николай закончил перевязку. — Бинт жалко тратить — его не хватит.
— Рви рубаху! — сказал Виктор. — Как в Великую Отечественную... Рюкзак-то он нести не сможет. С оторванной головой в бой шли — но не с рюкзаком на больной руке.
Ружье понес Женя. Часть вещей у Андрея забрали. Женя с сожалением положил тяжелые туристские ботинки в рюкзак, но он не мог не оставить на вечер сухую пару обуви; они были сухие, а кеды уже некогда было сушить. Рюкзак стал тяжелее от вещей Андрея. Приходилось идти и все время обходить ямы, перелезать через завалы деревьев, умирающих естественной смертью и падающих как попало; тропинок здесь не было. На шее у него, как раньше у Андрея, болталось ружье. Он вспотел, но вместо того чтобы снять — застегнул штормовку на молнию, завязал капюшон, предпочитая париться: снова налетели миллионы комаров. Спина у него взмокла, он чувствовал, пот струйками стекает вдоль боков. Николай надел майку на голову, закрыв шею и плечи. «Даже Николай», подумал он. На синем небе не было ни облачка, солнце, встав высоко, нагревало землю и воздух.
Они подошли к болоту.
Алена прислонилась к дереву, зацепилась рюкзаком, отдыхая от его тяжести.
— Давай, через болото перенесу, — сказал Женя.
— Ну, что ты?
— А ты возьмешь ружье... Я его повешу впереди, мне так даже удобней будет. Естественное равновесие... Смотри, как приходится сгибаться в три погибели. Давай.
Он взялся рукой за лямку ее рюкзака. Алена хотела посторониться, на лице у нее явилось выражение протеста. Рюкзак, прижатый к дереву, не подался, лямка соскользнула с ее плеча. Женя взял его в руки.
— Тебе будет тяжело.
— Сейчас увидишь: все как раз наоборот. Вот только ты мне поможешь... я сейчас сниму... Сначала твой рюкзак надеть, а потом мой... Прижму, чтобы он не сползал. Ну? Отлично. Могу стоять прямо, как на параде. Ей-богу, так удобней.
— Ну, если надорвешься, я не отвечаю.
— Как говорит Витя — не боись за меня.
— Витя болтун. Слишком большую нагрузку себе взял. Но — тащит, упрямый. А вдруг он поднимет его в гору? Вот было бы смешно. Верно?
— Да.
— А на плоту — это уже просто...
— Хочешь, скажу тебе по секрету, как я его прозвал?.. Бодрячок. — Она рассмеялась. Они шли рядом, не особенно разбирая, куда ставить ногу; Женя успевал наблюдать и оставлять Алене удобную дорогу. — Только по секрету, хорошо?
Она кивнула. Он смотрел на нее — впервые так близко и долго и неторопливо. Правая нога зацепилась за корягу, он уже сделал шаг и попытался взмахом рук вернуть свое тело назад в устойчивое положение. Но в этот момент истертая подошва кеда заскользила на кочке, левой ногой он провалился, а правая, лишенная подвижности из-за коряги, вывернулась в стопе, и тяжесть его тела и обоих рюкзаков повалила его на спину, вывихивая голеностопный сустав. Острая пронизывающая боль отдалась в мозгу. Он был придавлен рюкзаками и не мог подняться, лежа в грязи. Он не мог ни повернуться с рюкзаками, ни снять их с себя.
Алена уцепилась за свой рюкзак и тянула, стараясь вытащить Женю. Она крикнула Николаю. Тот подбежал. И подбежал Валера из пермской группы. Вдвоем они взялись за лямки и поставили Женю, словно он был манекен.
Но только он наступил на правую ногу, он тут же рухнул в грязь, как подкошенный.
Глава пятая
— Это я, я виновата!.. Я виновата: зачем я согласилась?
— Нет... Кеды старые.
— При чем кеды? — спросил Виктор.
— Старые... В ботинке я бы не поскользнулся.
— Тридцать три несчастья, — сказала Оля. — Андрей — инвалид... Теперь Женя.
— Жаль, черт!.. Надо было идти в ботинках. — Он сидел на сухом месте, рядом с болотом, закинул, лицом в синее небо, голову, вдохнул полной грудью, отдыхая от боли. Потом он посмотрел вниз, на свою ногу, вокруг лодыжки появилась на глаз заметная припухлость, пальцы шевелились свободно; стопа была белая и розовая, словно жеванная, от постоянной мокроты. Мокрый носок и кед лежали на траве.
— Не сможет идти. Эта штука долго заживает — месяц и больше, — сказал Николай.
— Неужели повернем обратно? — сказала Оля.
— Хорошо начался первый день, — сказал Виктор. — Ха!.. Если их сложить двоих — у одного левая рука инвалид, у другого нога инвалид... получится один здоровый турист. Пусть меняют больное на здоровое... пусть кинут жребий, кому что.
— Сегодня — второй день.
— Что?
— Я говорю, это не первый, а второй день, — сказал Николай. — Никуда даже еще не отошли...
— Ну, что? вернемся в Ивдель? — с беспокойством спросила Оля.
«По теории Косого, подумал Женя, вспоминая своего зятя, — по теории очко-не-очко, двойка — несчастливое число».
— Я пойду, — сказал он. — Если я ногу ставлю ровно — не больно.
— Здесь проспектов нет, — сказал Николай. — Разбередишь ее... это — вывих... Неизвестно, чем кончится.
— Решайте, ребята, идете вы или нет, — сказал старший пермяк.
— А вы одни пойдете?
— Не знаю.
— Мы тоже не знаем, что делать, — сказал Николай.
— Я пойду, — сказал Женя и стал развязывать рюкзак, чтобы достать ботинки. Алена стояла над ним и веткой отгоняла комаров.
— А я-то думал, вернемся обратно, — произнес Андрей.
И столько слышалось сожаления в его голосе, что все рассмеялись весело; смеялся Женя, чувствуя Алену рядом с собой, и Андрей тоже смеялся.
Лес расступился, большой зеленый луг, покрытый сочной травой, не пожухлой, чистой, простерся перед ними; справа от себя оставили высокую загородку из жердей, ограничивающую пятнадцать на пятнадцать метров приблизительно: загородка была пуста, загон для оленей или для лошадей, неясно, — но это было произведение рук человеческих. Они почувствовали себя веселее от присутствия человека. Место было сухое, ровное.
Еще прошли метров двести и слева, за деревьями, увидели бревенчатый дом. Ни души. Обошли его кругом, с западной стороны оказалась дверь.
Виктор постучался.
Пожилая женщина с азиатским лицом — манси — высунула голову и посмотрела на них.
— Здравствуйте, — громко сказал Виктор. — Здравствуйте, — повторил он как мог радостней.
Она закивала головой, улыбнулась и распахнула дверь.
— Пусти ее, — сказал Николай, подталкивая Олю. — Пусти ее говорить... Женщина...
Еще одна женщина, помоложе, встала рядом с первой.
— Здравствуйте, — сказала Оля. — Мы идем через Урал. Туда... Ваш муж дома?
— Нет... Он пошел... рыба...
— Рыбачить ушел?
— Ушел... Там... Муж, сын...
— К реке? — спросил Николай. — Где река?
— Там...
— Спасибо. Спасибо.
— Мы вам открытки хотим подарить. Подарок. Понимаете?.. Женя, у тебя открытки?
— Сейчас достану. — Он опустил рюкзак на землю.
— Идите. Идите. — Женщина показала рукой, приглашая войти.
— Все-то не лезьте. — Оля рассмеялась. — А то мы набьемся — хозяев вытесним.
Женя заглянул вовнутрь помещения. Вошли Оля, Виктор, Андрей, Николай, один пермский мальчик. В доме была всего одна небольшая комната, перегородок не было. Маленькое отверстие наверху, в стене, пропускало свет.
Первое, что он увидел — двое беспортошных кривоногих ребят ковыляли по комнате. Он посмотрел туда, откуда слышался крик: грудной ребенок лежал на полатях в дальнем углу и орал, орал не переставая, он был прикрыт светлой материей фабричного производства. Ножки голопопых ребят покрыты были красными гнойничковыми прыщиками. Но обе женщины имели вид здоровых и крепких людей. У боковой стены лежала лайка, по взгляду ее было видно, умная и смелая собака: она не залаяла, даже не пошевелилась, одними глазами наблюдая за пришельцами. Сразу у входа висела шуба, сшитая из шкур. Стульев в комнате не было, но стоял стол, и в стену были вделаны скамьи.
Женщина пригласила сесть. Одета она была в платье из серой материи, а на ногах были мягкие ботинки из самодельной темной кожи.
На столе он заметил еще одно, вслед за материей, напоминание о современном индустриальном мире — керосиновую лампу.
В Ивделе и по дороге в Вижай много услышали остерегающих рассказов о манси — об их замкнутом, скрытном мире, подозрительном взгляде на инородцев, в краеведческом музее не имелось почти никаких предметов их быта, и ничего, относящегося к их языческой религии. Остерегали от их мстительности — якобы случались убийства целых групп людей, неосторожно оскорбивших обычаи манси, — от заразных болезней, которыми все они наделены и их дома и вещи, бывшие у них. Женя с опаской в первый момент осматривал помещение, но не обнаружил ничего опасного. Женщина ему понравилась, она приветливо улыбалась, с интересом отнеслась к открыткам Льва Толстого и Горького; слушала внимательно Андрея и Олю, объясняющих, кто эти люди, чем знамениты. Он понял, для нее этот подарок, пожалуй, целое событие. «Нормальные люди, подумал он. Все россказни о них — ложь».
Затем Николай у входа в дом фотографировал ее. Она спокойно смотрела в объектив, улыбаясь снисходительно: возможно, не впервые приходилось ей позировать перед аппаратом и дело это казалось ей пустым и бесцельным.
Пермяки ушли уже далеко, и с ними Виктор и Оля. Николай поспешил за ними. Андрей пытался их задержать хотя бы на полчаса, чтобы пообщаться с манси: они подошли к отрогам гор, и дальше, по словам женщины, людей они не должны были встретить.
Женя шел, думая о таком поразительном образе жизни: на много десятков километров вокруг это было единственное жилище. Неделями и месяцами охота, ловля рыбы — и никого не видеть, кроме как друг друга. Ни к кому они не ходят, и никто к ним не ходит. И так всю жизнь.
Андрей, не умолкая, ругал товарищей, им ничего не интересно, только переть без оглядки — пройти, главное, а зачем, этого они не знают... ничего не узнают нового, не увидят. Они с таким же успехом могли проскочить нужное количество километров вокруг города по кольцевой дороге, если это главное: и дешевле, и комары не досаждают.
— Да, да. Ты прав, — нетерпеливо сказала Алена. — Но только есть закон, что меньшинство подчиняется большинству.
— Вовсе не значит, что большинство всегда право. Дураков вообще больше на свете.
— Не значит?.. Может быть... Но все равно меньшинство должно подчиняться. Так справедливо.
— Захотела справедливости... От дураков?
Алена засмеялась и осеклась.
— Как здесь жутко, — негромко сказала она. — Куда мы идем?
Они поднимались на холм. На склоне холма росли высоченные деревья с густой кроной. Стало темно, будто опустились вечерние сумерки: казалось, сейчас наступит ночь. Женя посмотрел на часы, они показывали второй час. Завалы из деревьев, и мертвых и еще живых — с зелеными только что увядшими ветками — были такие плотные и высокие, что казалось, это не природные завалы, а ограждение, сделанное специально руками людей. Но он отбросил мысль как никчемную. Идти стало трудно, несмотря на то, что здесь, под густым покровом, совсем было нежарко. Нужно было лезть через завал, искать проход, но так как проход не находился, снова перелезать, продираться. Они не заметили, как с хорошей и ровной дороги попали в это мрачное место.
Женя все внимание сосредоточил на дороге, сберегая ногу.
— Надо бы крикнуть им, — сказал Андрей, но кричать не стал. — Куда они пропали?..
— Ты выстрели, — сказала Алена, показывая на ружье, которое нес Женя.
— Нет.
Он и сам не мог понять, почему он всею душой согласен с ответом Андрея; инстинкт подсказывал, что следует соблюдать тишину, не открывая себя — кому? лесному божеству? людям, способным на зверство и безжалостность? сказочным чудовищам, населяющим такие мрачные места? Он так чувствовал — и видел то же самое у Алены и у Андрея — в какую гнетущую зону попали они.
Нога у него болела, но боль была терпимая, пока он ставил ногу аккуратно и прямо на землю; но если случалось поставить под малейшим углом — сустав не выдерживал нагрузки.
Какие-то ветки были набросаны, словно их стащили сюда со всей тайги от Приполярного Урала до Южного, и от самого Енисея — в человеческий рост и вперед на глубину десяти метров, насколько можно было рассмотреть, стоя ниже по склону. Женя попробовал обойти слева и вернулся, там оказалось еще хуже. Это сооружение из ветвей так улежалось и переплелось, что не возникло мысли расчистить путь через них.
Они пошли правее. Тут навалены были вековые стволы — друг на друге, накрест, поперек — и росли высокие деревья, закрывающие небо, нагнетающие темноту и сырой холод под себя: ни кусочка голубого не видно было вверху.
Когда они, наконец, вошли наверх, сил вовсе не осталось. Они сделали несколько шагов, не встречая препятствий.
И наверху было темно и мрачно, но завалов пока что не встретилось.
Вскоре они увидели нечто вроде сараюшки, на четырех столбах высоко поднятой над землей, без дверей и окон. Она имела три стенки, а с четвертой стороны просто ничего не было. По размерам это был ящик, какой обычно ставят на курьи ножки в местах, подверженных наводнению, или чтобы уберечь припасы от лесного зверя. Ящик, впрочем, по величине способен был уместить двух-трех взрослых человек без стеснения, но только в положении лежа или сидя — встать в нем в полный рост было нельзя.
Заглянуть в него можно было бы с пенька высотой со стол, а так, с земли, видно было лишь, что там лежит какая-то шкура и куски чего-то коричнево-бурого, похожие на засохшее мясо. Ни лестницы, ни иного подобного приспособления поблизости не обнаруживалось.
Женя взялся за столб, желая залезть и рассмотреть подробнее обстановку внутри сараюшки.
— Не надо, — попросили Алена и Андрей.
Он сам почувствовал, что лучше не надо.
Они поговорили немного, для чего и кем сделано это сооружение, говорили вполголоса, словно таясь от кого-то невидимого, но бывшего поблизости, — и пошли прочь.
Женя обернулся и еще раз посмотрел на этот странный — то ли домик, то ли конуру — на четырех столбах высоко над землею, он стоял на небольшой поляне. А дальше снова сомкнулись почти вплотную вековые ели и кедры.
Женя начал подозревать, что они заблудились. Солнца не было здесь, и невозможно было определить, где восток, где запад. Он стал смотреть по деревьям, на какой стороне больше ветвей, на какой — мха и лишайников, но подлесок был такой хилый и слабый, все казалось одно и то же, а на больших деревьях, уходящих вершинами далеко ввысь, ничего не удавалось разглядеть.
Они сильно взяли влево и подошли к крутому склону. Женя рассудил, что лучше ошибиться влево, чем вправо, потому что в первом случае они либо движутся в направлении Урала и тогда рано или поздно пересекут путь основной группы, а тогда уж наверняка заметят какие-нибудь следы, либо возвратятся к жилищу манси, на худой конец, и начнут свой переход сначала.
Некоторое время они передвигались над крутым склоном, перелезая через поваленные деревья, но обходя густые сплетения растительности, сквозь которые нельзя было пробиться.
В одном месте, внизу по склону, тьма была несколько разреженней, и Женя подумал, что, может быть, надо спуститься туда: возможно, повезет увидеть хоть краешек солнца или хоть один луч, по которому удастся определить направление. Он чувствовал, как качает от усталости. Вместо лиц у Алены и Андрея сделались бледные, взопрелые маски; они еле шли.
— Глядите!.. — шепотом сказала Алена, указывая рукой. — Что это?.. Ой-й...
— Где? — спросил Андрей, поддаваясь ее ужасу.
Женя уже заметил то, на что она показывала. Под горой, на расстоянии десяти-пятнадцати метров, на дереве висел человек. Было темно — но его хорошо было видно. Это был взрослый мужчина, несколько странный, и висел он странно — держа голову очень прямо, что не свойственно для повешенного, он будто прилеплен был к дереву лбом, и тело у него, плечи, руки, было прямое, словно он стоял по стойке смирно; нереально легким по весу должно было бы быть тело, чтобы висеть таким образом.
И тут ему пришло в голову, что он видит бутафорию — идол манси. Оно хорошо было замаскировано, и если бы Алена прошла всего еще один шаг дальше, она не увидела бы его. Случайный взгляд в сторону открыл им невиданное, быть может, ни одним цивилизованным человеком чудо. Да, это был идол, Женя уже больше не сомневался.
— Это не человек, — сказал Андрей.
Оно было сделано, видимо, из коры. У него было красное, темно-красное лицо, черная голова, все остальное было желтое. Хорошо видны были плечи, руки; ниже пояса мешали видеть сплетения ветвей. Женя увидел, что между деревом и его лбом имеется небольшая палка, может быть, сук того же дерева, и, как показалось, эта-то палка и удерживала его.
Оттого, что повешенный превратился в идола, беспокойство не уменьшилось, хотя причина беспокойства изменилась: они нечаянно оказались в самом сердце недоступного, в святая святых язычников.
— Жалко, — сказала Алена, — все убежали, и нет фотоаппарата.
— Здесь все равно бы ничего не вышло, — сказал Андрей, не повышая голоса. — Надо уходить отсюда. Скорее. Это их Бог... или что-то такое. Дай ружье, на всякий случай.
— Бог? — шепотом повторила Алена и оглянулась с испугом.
— Ну, что ж, уйдем, — сказал Женя.
— Если еще не поздно, — сказал Андрей.
— Если б не устали — можно подойти и посмотреть, — сказала Алена.
— Подойти, посмотреть... — передразнил Андрей.
Она быстро и послушно сказала:
— Но лучше уйти.
— Если не поздно, — повторил Андрей.
— Да перестань каркать! Пошли. — Женя внимательно обвел глазами деревья вокруг, ветки, сплетения веток бесконечно повторялись, создавая ложные контуры, фигуры, целые сцены можно было домыслить, нечаянно попав взглядом на подходящее узорчатое пятно; он впервые в жизни испытал зловещее чувство невидимой опасности. Он вдруг посмотрел и воспринял окружающее глазами и ощущениями Алены. — Нет ничего. Никого... Идем спокойно. Давай-ка выстрели — пора уж им начать нас искать.
Он постарался идти ближе к Алене и так, чтобы она находилась посередине между ним и Андреем.
Где-то вдалеке, впереди, раздался винтовочный выстрел.
— Там они! — обрадованно произнесла Алена.
— А может, там?.. Не поймешь.
— Да нет. Там, — сказала она Андрею. — Мы правильно идем.
— Мне тоже кажется, что там, — сказал Женя.
Андрей поднял кверху стволы и выстрелил из обоих. В ответ они снова услышали винтовочный выстрел, уже близко. Они спускались вниз по склону: получилось, что перешли весь холм. Андрей и Женя, приложив руки ко рту, стали кричать, и где-то недалеко им ответил крик.
Настроение у троицы переменилось в бодрое, но физические силы иссякли полностью.
Навстречу им быстрым шагом шел налегке Виктор.
— Эх, вы. Бегунки, — сказала Алена. — Мы такое чудо видели. Только страшно. А если б вы не убежали...
— Было бы не так страшно, — с усмешкой добавил Андрей.
Вслед за Виктором к ним вышел Николай.
— Пропащие души, — деловито сказал он, без иронии, без упрека — серьезно и сухо, как если бы встретил их на минуточку в городе Москве на одной из станций метро. — Мы устали отдыхать, пока вы-вы... гуливаетесь...
— Друзья наши... дохнут от злости. — Виктор засмеялся притворно весело. — У них пятки чешутся... Где вы пропали!
— Это вы пропали!.. А нас бросили.
— Всё! Молчу, — сказал Виктор. — Женщина говорит только правду, с ней не спорь. — Он продолжал смеяться.
— Андрей прав. Когда еще сюда попадем? Никогда. А вам бы только пробежать, и все. И ничего не увидите. Можно было не уезжать из Москвы.
— Ладно. Пойдем черепашьим шагом, — сказал Николай.
— Пора делать дневку, — со вздохом сказал Виктор.
— Зачем ты переиначиваешь мои слова! Я не говорила черепашьим шагом!.. — Тем временем Николай снимал с нее рюкзак и влезал в его лямки.
Андрей выпрямился, на лице отобразилось удовольствие. Он стал говорить о том, что смысл походов, по его мнению, в том-то и том-то, а не в том-то — идя весело и споро.
Женя из-за больной ноги отстал от них.
Группа сидела и стояла вокруг сложенных на земле рюкзаков. Они хорошо отдохнули, и только беспрерывная война с комарами нервировала их. К тому времени, когда Женя приблизился, они уже поднялись и стали надевать рюкзаки.
В одном месте пришлось преодолевать густые заросли кустарника, и деревья стояли тесно, цепляли рюкзак, Женя с трудом протаскивал его за собой сквозь узкий просвет; под ногами мешались рытвины, мертвые коряги, останки стволов. Он споткнулся, потерял равновесие и тяжело встал на правую ногу: сустав тут же отозвался пронизывающей болью, нога вывернулась, и Женя рухнул на землю. Он полежал полминуты, потом освободился от рюкзака, встал на ноги и после этого поднял и надел рюкзак. Пока он все это проделал — как будто усталость несколько отошла.
Он решил попробовать до конца дня не обращать внимания на комаров: не отгонять их, не бить и не мазаться диметилфталатом — лишь отмахиваться иногда, если будут лезть в глаза или в рот. На него сошло покорное отупение и дикарская вера в то, что если он не станет бить их, они обязательно поймут и, в свою очередь, оставят его в покое. Кроме прочего, вполне материалистическое соображение убедило его: запах раздавленных комаров, насосавшихся крови, мог притягивать живых их собратьев.
Небольшие привалы устраивались каждые тридцать-сорок минут. На длительный отдых встали около трех часов дня. Вскипятили чай. Воду брали уже в Вижае.
Временная стоянка на берегу реки, на мысочке, оказалась очень удачной: мысочек продувало ветерком, комары исчезли. Быстрая река текла между огромными валунами, шумела, разговаривала на разные лады. Женя прикрыл глаза, и показалось, что рядом движется толпа людей, шумит, разговаривает, вскрикивает — это так забавлялась река на перекате.
Когда они закусывали, послышался стрекот мотора над лесом. Вертолет облетел их на небольшой высоте и удалился вдоль ущелья. Они еще долго могли видеть его, как он летит; в ту сторону и им надо было идти.
— Ищут беглых.
— Пересчитали нас...
— Но нас больше.
Во второй половине дня тиранство мух заставило их страдать едва ли не сильнее, чем мучительство комаров.
— О, великомученики, — произнес Николай.
Обыкновенные мухи, такие же, как дома в Москве — правда, у некоторых задик словно обрублен треугольником — неслышно садились на открытую кожу и прогрызали аккуратную цилиндрическую шахту, углубляя ее вплоть до мяса. Только в последний момент человек чувствовал острую сумасшедшую боль — в самом деле боль сводила с ума. Почти никогда не удавалось убить муху. Все последующие старались укусить в одно и то же место, продолжить начатую разработку.
Виктор истерично закричал, бросил патефон, скинул судорожным рывком рюкзак и побежал, не соображая куда бежит; секунд через десять сознание вернулось к нему: проклиная мух, он возвратился к вещам. Он смущенно улыбался.
— Нет, так невозможно. Ольга! доставай бинт!.. — Он стал заматывать ладони обеих рук. — Ладонь прокусывает. Потно здесь, что ли... Как ни слежу, она все равно пробирается. Вот, гляди. Невозможно!.. Ха-ха! В ладонь кусает, первый раз такое. О, Господи...
— Ну, ты же хотел тайгу понюхать, — сказал Андрей.
— Замолчи! Мухи тут... и еще ты.
— Псих, — сказал Андрей.
— Замолчи! — закричал Виктор.
— Брось сходить с ума, — сказал Женя.
— Ну, он!.. Ты же видишь! — Виктор рывком отвернулся, сжав зубы.
— Сам виноват, — сказал Андрей. — Никто тебя не заставляет тащить лишнюю тяжесть. И так-то еле можно продраться по этой тайге. Говорили, как человеку...
Виктор молчал.
Весь день мухи мучили их. У Жени болела нога. Пермяки, чьи рюкзаки были легче, с неудовольствием соглашались на постоянные привалы. Они скромно помалкивали, приглядывались, прислушивались к москвичам; но лица их выражали откровенное нетерпение. Но и они к вечеру полностью были без сил. Все согласились на том, чтобы не дежурить в эту ночь. Легли в палатках, завязали двери. Андрей положил рядом с собой заряженное ружье. Виктор, Николай, Женя вынули из чехлов топорики и положили их под рукой.
Женя догадался, как надо залезать в спальный мешок. Получился настоящий ритуал. Он хорошо вытряхнул мешок, подержал его над дымом и тут же скатал от ног к голове, плотно, тщательно завернув капюшон: ни одного комара не осталось внутри. Потом, уже в палатке, он сел перед мешком и чуть-чуть откатав его, обмахивая ноги от комаров, засунул ноги в мешок; затем он помахал вокруг живота и поясницы, еще откатал мешок и залез глубже. Так он постепенно влез в него целиком с головой, застегнул молнию, завязал тесемки капюшона, предпочитая лучше страдать от недостатка свежего воздуха, чем не спать ночь от комариных укусов.
Несколько комаров загудело в его персональном гнездышке, но только несколько, а не несколько сотен и тысяч — ненасытных, неутомимых наружных разбойников.
Опыт содружества с комарами, когда он заставил себя мириться с их кровопийством в течение дня, не дал ничего хорошего: они не прекратили и не уменьшили враждебности. Он достиг одного результата — лицо и руки, особенно пальцы, так распухли, чесались, громадные шишки, накусанные комарами, болели, правый глаз почти не виден был за распухшей щекой и верхним веком; все лицо словно перекосило. Над ним смеялись, веселились за ужином; но и у них вид не намного был приличнее.
Он заснул сразу, успев подумать, что палатку можно отвязать, уронить на них, можно стащить их без лишних хлопот в реку. Они запутаются, вовек не выберутся из образовавшегося хаоса. Спал беспокойно, просыпаясь на минуту, слышал, как разговаривает река, журчит, громко передразнивая людские голоса, казалось, люди ходят, топают ногами, задают вопросы и отвечают; к палаткам из леса можно было подойти без всяких предосторожностей, и они ничего не услышали бы. Он нащупывал топорик под собой и опять засыпал. Речные голоса мешали, он никак не мог привыкнуть. Андрей вздрагивал во сне. Виктор стонал.
— Ой, куда же ты пошла? — Алена села посреди ночи, засмеялась быстро и снова легла, уснула дальше. Ему стало смешно, он понял, она так сказала о подушке из свернутой одежды, которая выскользнула из-под головы у нее.
Утром он удивился, что они лежат в палатке, палатка стоит, они живы и здоровы, просыпаются, выходят на солнышко и на потребу комарам.
Пермяки в сторонке посовещались, после чего объявили, что уходят одни. Их сроки не позволяли им идти медленно.
Москвичи не спеша позавтракали.
— Откололись от нас. Ну, черт с ними!.. У нас музыка, — сказал Виктор.
К нему в носок заполз муравей. Получился сильный ожог. Виктор разулся, показал Жене. Николай подошел посмотреть:
— Ничего, Витя. Радуйся, что это не энцефалитный клещ.
Налетела туча комаров.
Потом целый день — непроходимая тайга, болота, бурелом, преграждающий путь вдоль берега. Переходы вброд через реки, впадающие в Вижай, и через него, если отвесная скала омывалась его течением. Комары.
Днем свершилось торжественное оставление патефона. Виктор смеялся и не смотрел никому в глаза. Поставили пластинку и под музыку пошли от него. С вершины холма открывался вид на реку, на дальний лес за рекой. Некоторое время слышна была музыка. Склон, по которому они спускались, порос деревьями-великанами, отстоящими одно от другого на много метров, здесь не было завалов, а росла зеленая луговая трава, и вся жизнерадостная панорама веселила сердце.
Вскоре они попали в мертвую тайгу и несколько часов шли, не видя ей конца и края. Стояли деревья без коры, без единой зеленой иголочки — трухлявые, грязно-серые, мертвые — но стояли; под ними не было живой травинки. Даже воздух здесь, попадая в легкие, приносил уныние. В подавленном настроении они пробирались между мертвыми деревьями, небо хорошо просвечивало через них, но казалось не голубым, а тоже грязно-серым. Ямы, гнилые стволы на земле, упавшие когда-то сами по себе, не помогали ни быстроте движения, ни бодрости.
— Откололись от нас, черти, — сказал Виктор вечером за ужином. — Одни дойдем.
О ночном дежурстве никто не вспомнил. Легли спать. Тупая усталость превратила страх, мысли об осторожности в беззаботную уверенность. Ни о чем не хотелось думать, хотелось отдыха.
Наутро перегорела перекладина для костра. Завтрак разлился. В котел уже была запущена предпоследняя банка тушенки. Виктор схватил палку и поспешно выгребал куски мяса из костра.
Оля глядела на его упражнения и смеялась.
Андрей выругался со злостью, повернул угрюмое лицо к реке, сказал твердо:
— Если мы еще не совсем идиоты — пошли обратно.
— Еще чего, — возразила Оля.
Николай молча и насмешливо смотрел на него. Позднее, днем, он дважды лазил на деревья, хотел увидеть гору, к которой они шли, но ничего не увидел. Направление определяли по кроку и по солнцу. Женя, учитывая час дня, мог точно указать северо-запад. Оля заметила:
— Как ты хорошо ориентируешься. Откуда ты это знаешь?
Он объяснил ей нехитрую премудрость, она выслушала — и не поняла. Опухоль на его лице и на руках от позавчерашних укусов несколько отошла, правый глаз видел почти нормально, но кругом набрякшая кожа не разгладилась полностью, и шишки на руках — и одна шишка на скуле — где накусано было много и много раз, пока еще оставались.
— Какой здоровый климат, — восхитилась Алена. — В Москве давно бы зачихали и закашляли. Все время с мокрыми ногами.
— В ледяной воде ходим! — Оля победно сверкнула глазами. Женя увидел у нее отчетливые темно-синие круги вокруг глаз; он хотел что-то вспомнить, но воспоминание, готовое возникнуть по ассоциации, ускользнуло из сознания.
— Микробов нет, — сказал Николай.
— Да, правда. Здесь, наверное, чистейший воздух, — сказала Алена.
— Ерунда. Микробы везде есть. Чушь! Просто настрой такой, что нельзя заболеть. Понимаете?.. Нельзя заболеть — и не заболеваем... — Виктор непонятно раздражился, как всегда в последние день-два, ни из-за чего, хотя после оставления патефона, казалось бы, он должен чувствовать облегчение, избыток сил.
Его недовольство Андреем возрастало почти до ненависти. С своею раненой рукой Андрей ничего не мог делать, рана затянулась без нагноения, кажется, но рука болела при каждом сотрясении, он шел поэтому медленно, медленней Жени, на остановках спешил сесть все равно на что, не брал в руки ни топора, ни колышка для палатки, и все равно к вечеру повязка его делалась черная от грязи.
Все в природе стремится к равновесному состоянию: такой характер, как Виктор Славин, ненавидя Андрея, считая себя вправе, по дружбе, взрываться от пустяковой обиды на Николая, — нашел себе «союзника», объект доверительности и даже сердечности в менее близком человеке, в Жене. Но Женя отнюдь не был уверен, что через день Виктор не поменяет свои симпатии и антипатии. Проснувшись рано утром, до восхода солнца, он установил причину нервозности, упадка сил у него — тот вместе с Олей возвращался из леса к палатке, в белесых, сырых сумерках они шли в обнимку. Увидев его, Виктор отстранился от Оли и пошел по кругу, как фигурист-конькобежец, по длинной дуге приблизился к стоянке; Оля к тому времени заползла в палатку. И тогда Женя вспомнил непонятную раздражительность, и как вечерами после ужина они тоже исчезали вдвоем — не замечаемое прежде сознанием, теперь разом все восстановилось в памяти.
На пятый день они шли еще по Азии.
На обед получили по сухарику, намазанному топленым маслом, и по два куска сахара. Только встали и пошли, Оля спохватилась, что на бидоне нет крышки. Вернулись, начали искать место, оно было где-то возле, но не могли найти: все казалось одно и то же, те же деревья, корни, полянки, все похоже в точности. Потратили минут пятнадцать, крышку не нашли, завернули верх бидона куском тряпки.
Во второй половине следующего дня вышли к горе. Поднялись к снежному склону. Ниже снега текли ручьи. Перешли метров двести снега, и над ним остановились в карликовых елочках и березках.
— Красотища, — сказал Николай.
Скинув рюкзаки, они постояли, глядя на панораму гор на севере и на юге; запад был закрыт пологой горой, слева и справа от нее поднимались две вершины — Ишерим и Ойка-чатур.
— Точно вышли. Промежду... Ай да мы!.. Ай, голова! — Виктор ладонью треснул Николая по спине.
— Я при чем? — Николай болезненно усмехнулся, отодвигаясь от восторженного приятеля. — Все мы молодцы. Вон, Андрюша молодец.
— О, Андрюша, — сказал Виктор.
— Мы ведь уже вчера подниматься начали? Ветерок дул, — сказала Оля. — Комаров нет весь день.
— Прохладно...
— Оденься, Алена, — сказал Николай.
— Рано радуетесь, — сказал Виктор. — Во, мошкара. У-у, отвяжитесь, паразиты!.. Против них не помогает диметилфталат...
Котел с водой висел над огнем около часа и не закипал. Стемнело сразу, хотя и позже обычного.
— Ничего не понимаю, — сказала Оля. — Чем выше, тем при меньшей температуре должна закипать вода.
Решили сделать и выпить чай из незакипевшей воды. От мошкары не стало житья, она залезала во все щелочки, в носки, кусала пальцы ног, спрятанные в ботинках.
— Кажется, опять у меня распух глаз, — сказал Женя.
— Покажи. — Алена подошла к нему.
— Слабость какая-то... Силы пропали, — сказала Оля.
— Да. Ноги дрожат, — удивленно заметил Николай.
— Ну, если у таких гигантов, как Давыд, дрожат ноги... — Виктор обратился к Жене: — Пошли в кафетерий сходим... Черт, ноги... — Он начал смеяться. — Шатает... Идешь?
— Иду. — Он встал и тотчас почувствовал слабость. Они отошли несколько десятков метров. Приземистые деревья, изогнутые, скрученные — почти кусты, а не деревья — привычные, видимо, к сильным ветрам, не имеющие густой кроны, не закрыли бы их, если бы не темнота. — Как будто из меня всю энергию без остатка выкачали.
— Еще бы. Не жрем по-человечески. А вкалываем будь здоров. Давыд, дармоед, завел нас... Вот Давыд... — Он бормотал себе под нос, шутливо вспоминал Николая и смеялся, выплескивая иногда визгливые, слишком восторженные нотки. Они пошли назад, на самом деле шатаясь, на дрожащих ногах. — Давыд!.. — кричал Виктор, еще не дойдя до палатки. — Давыд! Сволочь!.. Людям уже исполнять нечем!
Он в палатке продолжал ругать Николая вперемешку с обрывками сиюминутных воспоминаний — и истерично смеялся. Все начали смеяться невеселым, болезненным смехом. Женя хотел пресечь в себе это безумное веселье, но нельзя было остановиться. Это был смех не от радости и счастья, а от слабости и усталости.
Смеялись долго, еще больше слабея и изнемогая, Женя кричал:
— Хватит!.. Довольно!.. Перестаньте смеяться!.. — и сам не мог перестать. И никто не останавливался.
Уговаривали друг друга и снова закатывались в истеричном смехе. Над маленьким, насыщенным мирком, заключенным в крошечную палатку, простерлось небо, звезды, кругом — беспредельные горы, а он надрывался от беспричинного смеха; и неизвестно, до чего бы они досмеялись, если бы им, в конце концов, не удалось с большим трудом успокоиться.
Они уснули. Небо ясное над ними. С погодой повезло очень.
Глава шестая
— Пилу взяли? — сказал Николай.
— Крышку от бидона, два ножа взяли? — добавил Андрей.
— Патефон взяли? — сказала Алена.
Они покидали ночевку. Седловина между вершинами Ишерим и Ойка-чатур возвышалась перед ними.
Пошли лугами. Среди травы попадался щавель, черника — но она еще зеленая. Николай предложил набрать щавеля на две варки.
Довольно скоро подъем прекратился, и они увидели, что желтоватые, словно пыльные, фиолетовые и зеленые плоскости впереди располагаются ниже по высоте, чем они. Пройдя еще немного, оглянулись — и не увидели азиатской тайги; зато на запад уходил пологий спуск, там виднелся опять небольшой подъем, и после него не было ничего — пустота, словно там конец света. На север и на юг, насколько доставал глаз, тянулись пропадающие цепи хребтов и черных вершин бесконечного разнообразия форм и оттенков. Прокричали «ура», Андрей выстрелил из ружья на границе Европы и Азии — он был, кажется, доволен и возбужден сильнее остальных.
Минут на десять присели, затем пошли вперед. У Андрея пропала вся его угрюмость, он хмурил лоб, чтобы скрыть радость. Женя видел, все испытывают облегчение, будто уже достигли цели. Когда, преодолев небольшой подъем, увидели под собою лес, снова закричали «ура». Все, кто мог, почти бегом устремились вниз. Показалось, тайга здесь не такая непроходимая, как в Азии. Теперь они находились в Пермской области. Между первыми настоящими деревьями остановились и получили по бутерброду: кусочек сухарика неправильной формы и огрызок сахара на нем.
— Гадость!.. Чтоб вам пропасть! — воскликнула Оля: появились все те же комары.
Гор уже не стало видно, деревья в лесу закрывали обзор. Солнце повисло в небе, ярко светило. Над ними, совершенно на чистом небе, выплыло маленькое белое облачко, и из него закапал редкими большими каплями дождь.
— Чуднее не придумаешь, — сказал Николай. — Наверное, потому, что горы.
— Гениальная мысль. Гигант, — вставил Виктор. — Ты, может, еще хочешь вернуться в Ивдель? — спросил он у Андрея. — Давай повернем.
— Нет уж. Теперь пришли.
— Пришли? — с сомнением сказал Николай.
— Ни разу людей не встретили.
— Оля, — возразил Виктор, — не то что людей — ни одного человеческого следа.
— Все южнее идут, — сказал Николай.
— Мы — первопроходцы? — спросила Алена.
— Отчаянные ребята, — сказала Оля. — Без пилы, без компаса... почти что без ружья...
— ...надеемся построить плот, — закончила Алена.
— Это что... Без хорошей карты и ориентиров, — сказал Виктор.
— Ладно, не пугай народ.
— Я? пугаю?.. Давыд...
— Чем деревья будем пилить?
— Спилим, не боись. Прорвемся!..
— Песенку споем? — насмешливо спросил Николай.
— Да!
— У кого бутыль? — спросил Женя. Алена достала диметилфталат, и каждый намазался. Руки были оцарапаны, поранены, пальцы с трудом шевелились; ядовитая жидкость, попадая на болячки, вызывала неприятное жжение.
Виктор вздохнул с притворным наслаждением:
— Романтика...
— Романтика! Какая к дьяволу романтика! — Андрей машинально поправил грязный бинт на руке. — Ее выдумали безмозглые дегенераты на радио, им надо чего-то выдумывать, чтобы заработать деньги.
По-видимому, все в глубине согласились с ним, но они одинаково покороблены были его запальчивостью. Никто не посмотрел ему в глаза и не поддержал разговор. Женя испытал досаду — и от его слов, и от общего к нему отношения. Андрей сидел и машинально разглаживал грязный бинт, не поднимая глаз от него.
Они должны были выйти к реке Молебной. Надежда была на то, что ошибиться, даже при желании, было невозможно: какой бы рекой они ни шли вниз по течению, не Большой Мойвой, так Малой Мойвой, они обязательно выйдут к Вишере — всё и вся впадало по сю сторону в нее; а уж она, все собирая, несла в Каму.
Необжитая тайга то и дело представлялась домашней, чуть ли не пригородной, почти как лес между Рублевым и Ромашковым, в котором, если заблудишься, следует выбрать любую тропинку, она выведет на дорожку, та непременно пересечет широкую, ухоженную тропу, и, в конце концов, попадешь либо к шоссе, либо к железной дороге — и вот к твоим услугам электричка, вокзальная площадь, метро, и поезжай на нем без задержки, без хлопот, куда хочешь, по родному городу.
Здесь тоже постоянно встречались тропинки, они выводили на дорожку, и москвичи шли по дорожке целеустремленно, бодро, войдя в раж, а она вдруг исчезала, заканчивалась ничем. Женя не раз ощутил эту сумасшедшую надежду, иллюзию инобытия, когда от волнения трепет играет по нервам, кровь веселее бежит по жилам; а потом наступает разочарование и отрезвление.
Таежные тропинки и дорожки возникали внезапно и так же внезапно пропадали. Внимательно приглядевшись, он понял, что по ним устремляется вниз вода во время дождя и весеннего таяния снегов. А там, где мнимые тропки шли поперек спуска, их могли протоптать лесные животные, собирающиеся на водопой; но где они делись, эти животные?
Он подумал, все правильно: идя на юго-запад, мы выйдем к Молебной.
Вдоль ручья, который постепенно стал расширять берега и делался полноводнее и глубже, превращаясь в реку, протоптана была дорога, без сомнения, людьми — хорошо утрамбована множеством ног. Никаких преград из поваленных деревьев: группы, идущие через Урал, где бы ни перешли его, выходили на эту тропу вдоль реки, и за многие годы расчистили путь. Река Молебная стремительно летела под большим уклоном, на таком течении можно было бы делать свыше тридцати километров в час. Но огромные валуны посередине реки и при высокой воде, судя по их количеству и частоте, не позволяли в этих местах сплавляться ни на плоту, ни на надувной лодке. Поэтому туристы устремлялись к Большой Мойве — к большой воде.
Весь день они шли в облегченных условиях — сначала по горным лугам, теперь здесь, по хорошей тропе. Иногда она уводила их в сторону от берега, когда на пути вставали вековые деревья или обломок скалы. Бывало, поперек тропы лежал могучий ствол без коры — хорошо отполированный, они перелезали через него, если он возвышался по пояс, привнося свою лепту в его обработку; если дерево, опираясь на сучья, зависало выше, они подлезали под ним. Андрей еле тащился, боль в руке измотала его. Женя оглянулся и сочувственно посмотрел на него.
Нога болела, и для усталых нервов ее боль добавляла лишнее напряжение.
Остальные, несмотря на близость цели, если и испытывали радость, то злую радость — свои болячки, ушибы, своя усталость, несытная пища погружали каждого в собственный замкнутый мирок. На привалах сидели расслабленно и вяло, и молчаливо.
Тропа повернула в лес. На ветку, тяжело хлопая крыльями, опустился глухарь. Николай, Виктор, Оля, Алена остановились, и все четверо закричали Андрею:
— Быстрее заряжай! — Женя протянул ему ружье.
Когда посмотрели, глухаря уже не было.
— Смылся, — сказал Николай.
— Охотничек... — Виктор язвительно усмехнулся. — Хоть бы ворону подстрелил.
— Ворону можно есть? — спросила Алена.
— Ворона, — ответил Виктор, — показалась бы тебе как мясо цыпленка.
Он снова был раздражен. Противный голос его так же неприятен был Жене, как противная слабость внутри: по-видимому, и бодрячок, и другие чувствовали себя не лучше. Николай, один из всех, подвязав одежду свою к рюкзаку и оставшись в плавках, шел по тайге свободной и уверенной походкой человека, гуляющего по проспекту, — комары облетали его. Если б не нога... подумал Женя, и вздохнул, — весь поход испортила мне... Он подумал о ноге с неудовольствием и осуждением, как о живом и самостоятельном существе.
Отойдя немного от того места, где спугнули глухаря, встали над большим примятым пятном в траве; только-только хозяин леса поднялся отсюда.
— Неужели медведь? — вполголоса сказал Николай. — Везет дуракам.
— Он где-то рядом, — оглядываясь по сторонам, проговорила Оля.
— Ну и ну... Дуракам счастье, — повторил Николай.
— Пошли. Медведя не видали. — Виктор, глянув мельком, отвернулся решительно. — Медведь испугался больше вашего.
— Всё. Хватит! — сказал Андрей. — Сколько еще идти? Встаем и строим плот. Не могу больше.
Эта мысль желанней любой другой прозвучала для всех ушей и нервов и мышц. Тучи комаров гудели над их потными куртками не переставая.
Женя попытался сделать усилие над собой, попытался не поддаться первому стремлению:
— Нельзя здесь... Отсюда нельзя уплыть.
— Можно, — возразил Андрей.
— Плот не пройдет.
— Не могу больше.
Николай сказал:
— До Большой Мойвы надо дойти. Она недалеко.
— Строй сам, если хочешь. — Виктор со злостью рассмеялся. — Потом догонишь нас... на Вишере... Встретимся.
Говорили, напрягая голос: река бурлила, клокотала, налетая на громадные камни. Длинноногая птица прилетела, села на камень в реке и начала танцевать: приседала на одной ноге.
— Вылитая балерина. Андрей. — Алена показала ему. Все стали смотреть, забыв о споре. Андрей угрюмо посмотрел назад, на северо-восток, словно заново переживая завалы и ямы, все километры, которые пришлось пройти.
— Глядите!.. Пьет кровь. — Николай поднял руку, там сидел комар, впиваясь хоботком через кожу. — Пьет... Интересно.
— Фу! Убей его, — сказала Алена.
— Какая ты безжалостная, — сказал Николай. — Он тоже хочет есть.
— Как ты терпишь. Это — противно.
— Ну, все. Хорошего понемножечку, — с улыбкой говорил Николай. — Поел немного. Теперь отправляйся на тот свет. Хоп!..
Кругом росли цветы с беленькими, пушистыми соцветиями. Оля сорвала несколько и с наслаждением понюхала.
— Запах изумительный... По пять лепестков в каждом цветочке. Сладким пахнет... Запах бисквитов.
— Ой, жрать хочу, — сказал Николай.
— Не вспоминай! — воскликнул Виктор.
— Какой ты нервный.
Пошли дальше. Андрей плелся далеко сзади. На привал он приходил позже всех, со стоном садился, придерживая больную руку.
— Сегодня ужинаем и спим. Завтра начнем строить.
— Рано, — сказал Женя. Всеобщая усталость понятна была ему, но детское их неблагоразумие казалось удивительно.
— Люди же строили здесь! — Площадка, усыпанная стружкой, обрубленными кусками дерева, была притоптана, и кострище располагалось на ней — большое, с большим количеством золы; они тоже поставили над ним рогатульки для костра. Виктор схватил палку и с берега ткнул в воду, палка ушла на метр-полтора. — Вот... Вот!..
— Ну, и что? А по ширине плот пройдет? Смотри, камни...
— Ну, что камни?
— При таком течении...
— Прорвемся!..
— Потеряем время... — возразил Женя. — Зря.
— Не боись. Запоем песенку и поплывем. — Виктор недобро смотрел на него.
— А может, правда, хватит идти? — сказала Оля.
— Да нельзя здесь строить плот!..
— Это же Мойва. Вроде бы Большая. — Николай развернул схему. — Угол слияния Молебной и Большой Мойвы совпадает с картой. До нас, видишь, строили.
— Откуда ты знаешь, как стояла вода, когда строили!.. Может, камни тогда были глубоко под водой. Лето без дождей: река высохла.
— Мне все равно. Я как все.
— Я отсюда не стронусь — хоть режьте меня, — сказал Андрей.
— Ну, что? — Николай посмотрел на товарищей.
— Остаемся, — непререкаемо произнес Виктор.
— Остаемся, — повторила Оля.
Алена промолчала. Жене хотелось, чтобы она поддержала его. Ему стало отчего-то неловко перед ней и досадно.
Он разложил палатку и начал ставить ее.
На ужин сварили последние две пачки гречневого концентрата, ели кашу с маслом и пили разведенное порошковое молоко. Настроение явилось у всех одинаковое: можно не экономить, потому что на плоту большой затраты сил не потребуется — быстрая вода за час домчит их до поселка Мойва на Вишере, там люди, какой-нибудь должен быть магазин. И деньги, бесполезные в тайге, вновь станут средством приобретения необходимых вещей.
Насытились за два дня. Усталое и сытое состояние располагало к благодушию. Виктор запел, они сидели у костра, наблюдая за искрами, взлетающими в небо, и до сна перепели все походные и студенческие песни. Женя поддался общему расслаблению и спокойствию, никто ни о чем не тревожился — и его это будто заворожило: сидеть, отдыхать, никуда не идти, так было приятно.
— Я встану в полпятого, — сказал Андрей, — охотиться. Завтра будете есть мясо... Кто проснется, разбудите меня... На охоту нужно выходить с рассветом.
Они с сомнением посмотрели на него. Виктор, Оля, Николай усмехнулись — подстать моменту — по-доброму, беззлобно. Не верилось, чтобы он сам придумал себе дополнительную нагрузку, совсем непохоже на него — подняться рано утром, в то время как другие еще спят.
Но поистине нет ничего невозможного для человека, пока он жив, в опровержении любого мнения о нем.
Женя проснулся, вылез наружу: костер тлел, курился черноватыми завитушками дыма, который, поднимаясь на метр от земли, не шел наверх, стелился по поляне, перемешиваясь с утренней сыростью.
— Погода испортится. Пока дождь не начался, надо работу сделать и отчалить. — Николай стоял наискось от костра к реке и причесывался, отряхивая рукою мусор с шеи и с плеч. Андрей сидел на бревне в позе понурой, утомленной, угрюмо смотрел на дым, не видя его. — Мясо мы получим в Мойве, — сказал Николай.
Андрей поднял голову.
— Вчерашний глухарь, — сказал он, — единственная птица в этом лесу. Мертвый лес. Смотри. — Он встал, и Женя увидел, что брюки его и куртка насквозь мокрые по пояс. — Два часа ходил, пока вы дрыхли... Ничего... Я уж вправду хотел какую-нибудь ворону подстрелить. Но и ворон нет. Нет никого. Мы одни. Страшно в таком лесу... Роса на траве какая — вон, видите?
— Никуда ты не ходил. В реку вошел и вышел. Показывает нам... охотничек, — сказал Виктор. — Не дураки, чтоб верить...
— Идиот!.. Болван чокнутый!.. Заткнись! а то я тебя!..
— А то ты что? — Виктор встал напротив него и посмотрел ему в глаза. — Дальше что скажешь?
Андрей несколько секунд напряженно смотрел на него глазами ненависти и сумасшествия, потом рассудок взял верх.
— Твое счастье, что у меня рука... — Он отвел взгляд, лицо обмякло.
— Ха!..
— Кончайте вы ссориться, — сказала Оля.
— Вот сейчас мы рассчитаем, сколько надо бревен... и сколько каждому срубить. Пусть тоже рубит. Я не нанялся всю дорогу на него ишачить!
— Перестань, Славин. Что с тобой сегодня? — спросила Алена и улыбнулась. — Разбушевался.
— А чего он?
— Это не я, а ты!.. — крикнул Андрей.
— Да перестаньте, — сказала Алена. — Как маленькие. Я возьму и тоже пойду рубить.
— Твое женское дело обед сготовить! — Виктор схватил топорик и почти бегом направился в лес.
— Не из чего готовить. Оставлю тебя голодным за твое поведение.
— Найди!
Вопрос о том, строить плот или не строить, уже не обсуждался. Стали рубить деревья. Андрей остался помочь у костра. Николай предложил Алене и Оле набрать крапивы и сварить крапивный суп, а из жимолости, ее полно было вокруг, но еще не созрела, сварить морс; у них оставалось три пачки лапшового концентрата, одну решили пустить в суп. Таким образом, из припасов они имели на будущее две пачки концентрата, немного порошкового молока и немного топленого масла — и больше не было ничего. Они находились в тайге восьмой день, на три дня дольше, чем рассчитывали, когда отправляли лишние продукты в Велс.
Глава седьмая
Маленьким топориком так плохо было рубить, что он, вслед за Николаем и Виктором, идя по пути наименьшего сопротивления, обходил сухие и выбирал живые деревья: топорик врубался в их плотную мякоть, разрезая ее, тогда как от сухого ствола отскакивал, почти не оставляя засечки. Облегчая себе работу, они совершали непоправимую ошибку — и в близком будущем она обернулось тяжкими неприятностями.
Весь день рубили, очищали стволы от сучьев. Потом стащили их на поляну, ближе к реке, примерили, сложили рядом и наметили, где рубить отверстия. Женя и Виктор вырубали трапецевидные канавки — по две на каждом бревне; Николай в это время готовил две рейки такой же трапецевидной формы, которые должны были соединить все бревна. Девять бревен — сырых и тяжелых — по ширине составили около двух с половиной метров; длина плота получилась около трех метров.
Поздно вечером Николай, словно первобытный человек, забивал большой деревянной дубиной рейки и подгонял бревна.
Молодцы, подумал Женя, плот мы построили; другой вопрос — сумеем ли уехать: на этот счет у него имелись большие сомнения.
Отплытие отложили до утра. Было уже темно.
Утром закрепили рейки специально для этого предназначенной веревкой; считалось, что раньше, чем через день, она не перетрется, а за сутки дерево набухнет в воде, и рейки намертво заклинит в пазах.
Чтобы столкнуть плот в воду, понадобилось участие всех без исключения лиц. Плот глубоко осел в воде. Закрепили на нем вещи. Когда начали с берега переходить на него, оказалось, что вода переливается поверху.
Андрей и Алена не успели сойти на плот, течением подхватило его, Николай шестом пытался направить плот, крикнул Жене, вместе они надавили с двух сторон. Но плот уже развернуло и стукнуло о камень. А дальше произошло именно то, что Женя ожидал. Плот не смог проплыть между двумя камнями, его ударило в один и другой, подняло на дыбы, и все люди вместе с вещами попадали с него в воду.
Клеенка, закрывающая вещи на случай дождя, заскользила по поверхности воды. Один рюкзак понесся следом за ней, он не тонул, а плыл как надутый шар по воде. Николай бросился за рюкзаком. Здесь было по пояс, местами по грудь, но сильное течение сбивало с ног, накрывало с головой. Женя держал два рюкзака, и на шее болталось ружье, с которым он не расставался. Вода ледяная тащила с неимоверной мощью — он упирался ногами в дно, двигаясь по течению, пока оно не откинуло его к левому берегу; был момент, когда ожгло в больном суставе, но он инстинктивно действовал таким образом, чтобы щадить его.
У берега вода подталкивала, но уже не влекла с бешеной силою: он сумел остановиться. Он поднялся с четверенек, не выпуская из рук намокшие рюкзаки, здесь было по колено, и все-таки, когда он сделал шаг к берегу, течение пошатнуло его. Он потерял равновесие, наклонился, зацепился рукой за дно и придержал себя.
Николай вернулся с рюкзаком. Виктор, Оля были тут же. Алена и Андрей ходили по тому берегу налегке. Виктор смеялся возбужденно.
— Топорик я сверху воткнул... Никто не взял? — спросил Николай. — Сколько рюкзаков? шесть?.. Что еще утонуло?
— Морской бой! Плотокрушение!.. — восклицал Виктор и смеялся. — Затопление плота!..
— Сушиться надо, — сказала Оля. — Рюкзак тонну весит.
Виктор смеялся.
— Ходят голубчики. Сухие... Не хотят в водичку лезть. Ничего, полезут. Давайте сюда! — крикнул он. — Давыд, если хочешь, можно достать плот.
— Нет уж!.. Ты мне про плот не вспоминай!
— Давыд рассердился. Впервые вижу... А может, мы его разделим пополам, он легче станет.
— Мозгами думай! — Николай согнул шею вперед и постучал пальцами по лбу, сильно и громко. — Мозгами! если у тебя есть!.. Человек говорил разумное, а мы глупое сделали... — Он замолчал и вернулся к реке, сошел в воду навстречу Алене; через плечо у него висел фотоаппарат.
Плот, повернутый ребром, застрял на камнях невдалеке.
Если не считать мелочей вроде клеенки, пропали: один топорик, оба фонарика, ведро; утонул бидон — но его не жалели, потому что он без крышки и масла в нем почти не осталось. Намок и вышел из строя фотоаппарат.
Оставили котелок, все лекарства, все веревочки, коробочки, вату, мокрые кеды Андрея и многое другое: облегчили вес рюкзаков. Все испытывали слабость, дрожь в ногах, это облегчение было необходимо.
Вещи сушились на мысочке, куда доставали солнечные лучи. Позднее, часов с пяти, солнце освещало противоположный берег, а на левом берегу повсюду легла тень от деревьев. Женя потрогал, повернул свой спальный мешок и убедился, что тот так и не высох; теперь уж он и не должен был высохнуть: добавилось несколько лишних килограммов.
До Вишеры по кроку предполагалось около двадцати километров, если, конечно, они стояли на берегу Большой Мойвы, во что очень хотелось им верить.
Река по наклонной плоскости уходила вниз и вдаль. Женя подумал, какая идеальная плоскость наклона. За лесом, строго перпендикулярно реке, видна была заросшая хвоей гора, над этой горой — еще одна, как шапка, голая и вздутая, а над нею — беспредельность неба. Там текла Вишера, туда был их путь. Казалось не так далеко.
Они решили идти, не останавливаясь, всю ночь, пока не дойдут. Все согласились.
Николай передвинул дырку на ремне от брюк еще на три сантиметра.
— Поднялись? — Он встал лицом к лесу на противоположном берегу, выправил грудь и крикнул пронзительно. Лес ответил коротким эхом. Николай опять крикнул.
— Хватит, — попросила Оля.
— Медведя разбудишь, — сказал бодрячок.
Начали шутить над Николаем, потом — друг над другом, весело, беззлобно. О плотокрушении никто не вспоминал. Шутили и весело смеялись.
— Ох, и нажрусь, — сказал бодрячок, — когда приду в деревню.
— Тогда пошли, — сказал Николай.
Женя подошел к нему.
— Пусть впереди идет Андрей, за ним Алена и Оля, а мы замыкающими.
— Он будет тянуться, как черепаха!.. — возмутился Виктор. — И мы все за ним.
— Что ты предлагаешь? — спросил Николай.
— Чтоб каждый шел, как хочет.
— Ночью потеряемся, — сказал Женя.
— Ерунда, не потеряемся, — ответил бодрячок.
Несмотря на этот спор, первые час-два Виктор не пытался обогнать Андрея и нарушить походный мир. В темноте они шли на расстоянии нескольких метров один от другого, и Женя мог слышать шум идущей впереди Алены — и Николая сзади, тот шел последним. Они перелезали через непроходимые завалы деревьев, прыгали с камня на камень на обрывистом берегу. Временами поднимались вверх, потом местность опять опускалась, и они спускались вниз. Старались не отходить от реки, но там, где нагромождения мраморных глыб не давали пройти, — сворачивали вглубь леса, обойдя обрыв, возвращались к реке, и если прохода еще не обнаруживали, опять уходили и опять возвращались.
Они продирались сквозь дикую чащобу. Деревья десятками лет умирали естественной смертью и падали на землю. Лунный свет почти не проникал под ветви. Женя каким-то чудом разбирал дорогу: поваленные и полуповаленные деревья, ямы, камни, будто нарочно кинутые, — каждый шаг давался с трудом, с сверхчеловеческим напряжением. Он шел еле-еле, еле плелся, уже не замечая, кто впереди, кто сзади и куда вообще все подевались. Он думал о том, чтобы идти вперед, что он идет, — он шел.
Он шел, мотаясь под рюкзаком, и рюкзак своей тяжестью придавливал все его мысли и самую волю его, больше всего на свете он хотел освободиться от рюкзака. Нога болела.
Бодрячок полез наверх обрыва, и Женя пошел за ним. Справа и немного сзади него странная горбатая фигура — кажется, Оля — пробиралась по берегу, сверху ему хорошо было видно на открытом пространстве. Она вскрикнула, заскрежетала по камню, и через несколько мгновений раздался всплеск. Женя остановился. Бодрячок уходил, не оглядываясь.
Он хотел повернуть назад, на помощь — но тут увидел на реке в светлой лунной прогалине упавшую Олю, она шла наперекор всем течениям, по грудь в воде, помогая себе руками. Женя пошел дальше в темноте.
Виктор ушел вперед. Андрей уже давно отстал, Алена, Николай — все находились позади.
Нога натрудилась и болела, усталые нервы отзывались на каждый ее шаг. Порой, он слышал, она скулит как живая.
Он споткнулся о поваленное дерево и полетел мимо земли, в пустоту.
Он сидел на дне оврага и покачивался, обнимая ногу. Первая острая волна боли прошла. Он покачивался и вполголоса произносил ругательства. Он ненавидел этого болтуна, этого бодрячка, и ненавидел свою слабость. У него не осталось сил, чтобы встать, твердо упереться в землю и взвалить на себя рюкзак.
У него не было желания тащить рюкзак, и тяжесть собственного тела казалась непосильной. Он с отвращением ощутил себя собою.
Открыл глаза, вздохнул и вытер пот со лба.
Когда он выполз наверх, таща за собой треклятый рюкзак, он прислонился спиной к дереву и крикнул Николаю, и затем повернулся вперед и крикнул Виктору.
Сзади ответили. Но бодрячок молчал.
Он стоял и отдыхал, когда внезапно захрустели ветки и навстречу ему шагнул из-за деревьев Виктор.
— А, ты... — Виктор прерывисто дышал. Бросил на землю рюкзак и свалился на него. — Не могу больше. У меня нет сил... Я должен быстро идти и долго отдыхать — н-е-м-о-г-у-и-н-а-ч-е!.. А вы тянетесь. Что? сговорились против меня?.. Быстрее! быстрее! сто раз повторял. Этот Андрюша...
— Чего ты психуешь?
— Я не хочу подохнуть с голода из-за него.
Он осекся, в темноте увидев — почувствовав — брезгливое, убийственное презрение Жени.
— Где же твое запросто? ерунда?.. Как там еще? Песенку споем...
Бодрячок вскочил с земли, приблизился к нему.
— Ты смеешься надо мной!
— Ну, что ты? — примирительно сказал Женя: к ним выходили из леса Оля, Алена, Андрей, Николай. — Что ты? Просто не одному тебе тяжело. У него рука поранена, понимаешь? боль...
— Может, ты его защищать будешь?!
— Философствуете? — спросил Николай.
— Да вот, — сказал Виктор, — товарищ нервный попался.
«Жаль, подумал Женя. Жаль... Нет, неравный мне противник... но он так удобно стоял напротив. Так хорошо внутри у меня — знакомо и сурово: хорошо бы проучить его. А теперь обидно... и гадко. Жаль... Но ко всем прелестям недоставало нам расквасить друг другу физиономии на глазах у нее...»
— Встанем? Будем сушиться? — спросил Николай.
— Да чего уж там? Пойдем до Вишеры, — сказала Оля. — Далеко она?
— Где-то рядом.
Андрей со стоном опустился на обломок дерева.
— А вам ничего? — спросила Алена. — Не действует на нервы, что ни одного живого человека? Десять дней в тайге.
— А мы не живые? — возразил Виктор.
— Ну, мы все привычные, свои, — сказал Николай, — надоели.
— О, как надоели!.. — смеясь, сказал Виктор.
— До утра далеко, — сказал Николай. — Слышишь, Алена.
— Что?
— Я говорю, еще не утро. А ты занялась туалетом.
Она рассмеялась мягким, коротким смешком. Распустив косу, она достала гребешок, изогнула шею, и волосы скрипели под ее руками.
Николай подошел к ней, говоря, какие красивые у нее волосы, потрогал их.
Женя обхватил голову руками, слушая слова Николая, будто издалека, и не смея посмотреть ей в лицо. «Все кончено. Все кончено», думал он обреченно, словно все происшедшее между ним и бодрячком унизило его и унижение это сделалось явно для всех.
Они шли ночью, пока не взошло солнце. Вишеры еще не было.
— Да где ж она! Ты говорил двадцать километров, — воскликнула Оля. — А мы прошли целых сто двадцать.
— Это так кажется — без асфальта, — сказал Николай.
— Да, мы проходим в два раза больше. Чтобы покрыть один километр по прямой — приходится делать два километра. В тайге надо брать коэффициент два: сколько петляем. — Женя почувствовал прилив сил, он бы мог идти дальше. Но стоило присесть, потянуло в усталый сон. Палатку не ставили, под чистым небом расстелили ее на земле и легли на ней, как на полатях, каждый в своем мешке. Он боялся одного, что когда проснется, нога окончательно не позволит ему сдвинуться с места.
Его разбудила Алена. Было около трех часов. Солнце нагрело его мешок, и он лежал весь мокрый от пота, размягченный, будто бескостный, а вместе с тем, мышцы всего тела так зажало и сковало, словно они превратились в железо, и в голове возникло неприятное ощущение, там что-то мешало думать, сделать усилие.
Он заставил себя вылезти из мешка, поднялся, и его качнуло головокружение. В затылке на несколько секунд появилась пустота — тысячи иголок вонзились в затылок. Он устоял на ногах.
Он услышал, как Виктор истерично кричит на Андрея, и отошел в сторону, не владея собой: нервы скручивали его изнутри, и он не знал, начнет ли злобно ругаться на бодрячка или, напротив, хохотать в истерике. Он уходил, уходил в сторону, изо всех сил сосредоточиваясь на картинах природы, делая вдох-выдох.
Постепенно он смог противостоять отвратительному настроению. Присутствие Алены страшило его, он удержал свой порыв; если бы не она, он, наверное, до сих пор не собрался бы с силами, чтобы подняться на ноги после сна.
Оля позвала к костру. Разлила в миски зеленый суп из крапивы, в котором плавало несколько лапшинок.
— Мы вообще не к Вишере идем — к Печоре. По тундре до следующего июля, — говорил Виктор веселой и злой скороговоркой. — На Ледовитом океане кто-нибудь подберет нас. Кого-то придется съесть... в дороге.
— Тебя, — сказала Оля с усмешкой. — Ты упитанный... И кончай противные разговоры!..
Николай ел молча, почти не усмехаясь на злые шутки бодрячка. Андрей сидел угрюмый, смотрел себе под ноги. Женя обратил внимание, на всех лицах лежала усталость, «печать обреченности»; пустая похлебка, возможно из-за того, что она была горячая, немного взбодрила его. Он огляделся: их окружал чудесный, волшебный пейзаж. В солнечном лесу запели птицы, было светло и празднично, и на душе стало спокойно — он поверил, что ничего плохого не может случиться.
На этой стоянке забыли металлические рогатульки от костра, вспомнили о них часа через два на привале, когда возвращаться уже было поздно.
Начались бесконечные переходы вброд: множество ручьев впадало в Большую Мойву. Шли с мокрыми ногами. Иногда приходилось идти по дереву, переброшенному над водой. Балансируя руками и внимательно глядя под ноги, Женя перешел по такому дереву, остановился подождать Алену. «И это нам-то, подумал усмехаясь устало, — которые еле плетутся на слабых дрожащих ногах»...
Огромный кусок чистейшего мрамора лежал возле берега в воде, он словно отломился от скалы, но скала не была мраморная. Мраморные куски часто попадались на пути, Женя думал, любуясь красивыми оттенками, какая богатая страна, сколько неоткрытого, неисчерпаемо прекрасного здесь, — и жалел, что ничего не смыслит в геологии, рассматривал камушки, подбирая их с земли, ему казалось, что он первый, кто их нашел, и он должен забрать их с собой. Он положил несколько камней в рюкзак. В это же время, желая облегчить вес переносимых тяжестей, они выбросили: два бритвенных прибора, две грязные тельняшки, несколько трусов и маек и ворох ненужного на сегодня тряпья. Николай выбросил свою шапочку, которую нечаянно сожгли днем на костре.
Каждый раз растягивались на большое расстояние, потом ждали. Последним шел Андрей. Физические силы и твердость духа изменили ему. Женя нес ружье, они забрали у Андрея все, кроме личных его вещей. Раздражительность Виктора возросла так, что он не мог спокойно видеть Андрея; впрочем, он взрывался по любому поводу.
Вечером, когда сумерки только-только приготовились опуститься, они, стоя на возвышении, увидели вдалеке, за лесом, поселок, людей среди домов. Бодрячок разглядел бегущую собаку и возбужденно требовал, чтобы другие заметили ее. Они пошли бодро вперед, неизвестно откуда взялись новые силы, взаимное дружелюбие примирило всех, Виктор перестал бурчать на Андрея, тот прогнал угрюмость с лица, все вместе приближались к людям, к теплу, пище и жизни. Потом немного спустя они еще и еще раз видели поселок, но всякий раз в новом направлении, все шестеро видели, а когда стемнело и они ожидали, что совсем близко появятся огоньки зажженного света в окнах, — ничего не появилось. Еще целый час шли, не останавливаясь, к поселку, но в темноте не видно и не слышно было присутствия людей.
Повалились на землю, не выбирая места. Рядом с Женей очутилась Алена, он слышал, как она вздыхает тяжело. На него, насквозь мокрого от пота, набросились миллионы комаров, но не было сил спросить, у кого диметилфталат; голова отупела от усталости.
— Что это? — спросил Виктор. — Куда он делся?
— Галлюцинация, — сказал Николай.
— А может, сбились? — спросила Оля. — Ведь мы все видели — разве бывает?
— Бывает. Общая галлюцинация.
— Никогда мы не выйдем уже из тайги.
— Ну-ну, что ты, Алена? — Женя повернулся на другой бок, лицом к ней. Он слышал ее дыхание и, если бы протянул руку, мог коснуться ее. — Сегодня же и выйдем. Осталось идти пару часов, не больше.
— Всё! — сказал бодрячок. — На сегодня всё!.. Встаем. Я устал...
— Все устали, — возразил Николай.
— Договорились не останавливаться, пока не дойдем, — сказал Женя.
— Ты — эгоист. Только для себя.
— А что ты говорил раньше?.. десять дней назад?..
— Конечно, надо идти, — сказал Андрей. — Вдруг утром я не сумею двинуть ни рукой, ни ногой?
— О! слабак голос подает.
— Пойдем, обязательно пойдем. Обязательно пойдем, — с надрывом говорил Андрей.
— Слабак, сачок, нахлебник на шее у нас...
— Замолчи, ты!.. Не трогай его. Со мной говори — его не трогай.
— Я чихал и на него, и на тебя!
— Витя, ты бодрячок... Витя, ты грязный тип, — произнес Женя зло, с вызовом, испытывая удовольствие откровенной, прямо в лицо сказанной грубости.
Виктор бросился к нему. Николай подкатился Виктору под ноги и свалил.
— Стой. Что ты?.. — Тот пытался вырваться. — Да постой!.. Я с тобой никогда больше не пойду.
— А я сплю и вижу! чтобы избавиться от вас!.. от всех!.. Повтори! — крикнул Виктор Жене.
— Грязный тип...
— Ты зачем это так его? — сказала Оля.
Виктор сильнее стал вырываться от Николая, они возились на земле, Николай не выпускал его.
— Ты мне больно делаешь. Витя. Хватит... Успокойся... Женя, отойди, не лезь, — сказал он, увидев, что Женя подошел. — Мы договоримся сами.
— Пусти! Я тебя не трогаю!.. Я хочу с ним!.. — кричал Виктор. — С ним!..
— Не надо. Не надо, — говорил Николай.
Около часа ночи встали на ночевку. Сварили на первое суп из крапивы и полпачки лапшового концентрата, на второе — настой из жимолости. Женя поставил палатку. Николай разжег костер. Виктор сидел у костра нахмуренный, погруженный в себя; после еды он несколько оживился, стараясь не замечать Женю, раздраженно шутил со всеми, не исключая Андрея, потом запел. Перед сном он смеялся. Когда легли спать, он и Оля долго отсутствовали, уже сквозь сон Женя услышал, как они вернулись в палатку.
Утром, когда Женя проснулся, глаза опухли, каждое движение давалось с трудом. Андрей все-таки поднялся на ноги.
— Нужно обязательно дойти сегодня до поселка Мойва.
Стена леса поперек пути, казалось, рукой подать: Вишера была рядом.
Ели вчерашний суп и пили холодный настой, горячего не делали. Женя поел и почувствовал, как повернуло в желудке, его чуть не стошнило. Оля отбежала несколько шагов, и послышались характерные звуки — через некоторое время она возвратилась, лицо было бледное, как полотно.
— Может быть, от ведра какое-нибудь окисление, — предположила Алена.
— Противное питье, — сказал Николай, — без сахара. Не будем больше варить. Сегодня подкупим кой-чего в магазине, — весело произнес он.
— Котелок взяли? — через силу улыбаясь, спросила Оля.
— Пилу взяли?.. Фонари взяли?.. Нож, топорик, клеенку, крышку от бидона...
— Бидон взяли?
— Патефон взяли? — докончил Николай.
Все, кроме Виктора, рассмеялись, на минуту развеселясь и позабыв обо всех неприятностях. Комары не давали покоя. Погода была великолепная.
Виктор поднял рюкзак.
— Я пошел один. Буду ждать вас в Мойве... построю к вашему приходу плот.
Вид у него был крайне измотанный, больной.
Какой болтун, подумал Женя.
— Так не делают в общем походе, — сказал Николай.
Виктор ухмыльнулся хмуро и пошел.
— Я устал не меньше, а больше него, — сказал Андрей.
— Он хочет идти в своем темпе. Так легче ему, это понятно, — сказал Женя.
— Все ж таки дошли, — сказал Николай. — Может, плот не будем строить — купим лодку...
— Погоди радоваться! Раньше времени — сглазишь. — Оля покачала головой. — Еще не дошли...
Идти стало удобно, утоптанные тропинки, в самом деле, указывали на близость людей. Через полтора-два километра они взяли под углом влево и вышли к Вишере, так и не увидев места впадения в нее Большой Мойвы, к которому стремились столько времени. Река текла широкая, в сравнении с Большой Мойвой: они почувствовали себя спасенными.
Прошли еще около четырех километров, но поселка все не было. На берегу сидел Виктор.
— Стоянка людей, — сказал он.
— Поселок? — спросил Николай.
— Нет. Стоянка человека на четыре. Их нет, промышляют где-то в тайге. Вечером, наверное, вернутся.
— Жратва у них есть? — спросил Андрей.
Виктор презрительно посмотрел на него.
— Толку-то? Взять все равно нельзя.
— Да...
— А поселок? — спросила Оля.
— Нет никакого поселка.
Глава восьмая
Это были рыбаки, три брата Разины — и промышляли они не в тайге, а на реке; они приехали к вечеру на лодках. Младший, Иван, был самый высокий из них и самый тонкий, узкой кости. Средний, Данила, с туповатым, широким лицом, немного похожий на Степу Гончарова, был самый сильный: широкие плечи, коряжистая, словно у векового дуба, фигура, лишенная изящества; он через слово матерился. Старший, Михаил, был самый умный из братьев, затаенный взгляд черных глаз — из глубины — быстро перебежал по лицам москвичей и потом не спеша остановился снова на каждом из них, спокойно и внимательно оценивая; взгляд был не злой, но твердый, жесткий — взгляд матерого зверя. Женя вспомнил заключенного, который встретился на дороге из Ивделя в Вижай.
Рыбаки дали им хариуса, картошки, хлеба и сахара. Наелись впервые за последние пять-шесть дней. Ели с жадностью, кости, головы, без никаких отходов. Эта рыба, живущая только в чистой воде, в верховьях рек, показалась Жене восхитительно вкусной, ничего похожего он не пробовал никогда в жизни, ни севрюга, ни осетрина не шли в сравнение с хариусом: рыба таяла во рту. Сидели у общего костра. Братья рассказали, что поселок Мойва брошен жителями несколько лет назад, люди переселились ниже по реке в Приисковую и в Велс: никто не хочет жить далеко в тайге — Красновишерск, местная столица, притягивает к себе.
Виктор сказал:
— Я буду спать. Ничего, а? — и моментально уснул.
Утром уже головы не ели, жадность спАла, но отношение к пище сохранялось чрезвычайно уважительное. Все жаловались на слабость, несмотря на две сытные трапезы — ужин и завтрак; удивительно, заметил Женя, чувствуя большую слабость, чем накануне, когда он с тяжелым рюкзаком и ружьем тащился по тайге на голодный желудок.
Рыбаки, отложив свои дела, помогли им строить плот, научив спилить сухие баланы, соединить клиньями из пихты и связать все сооружение черемуховыми вицами.
Начав мять и крутить вицы, Женя чуть не заплакал от обиды: руки отказывались действовать. Данила вынул из дерева воткнутый туда туристский топорик, на пробу тюкнул им два-три раза и сказал — в переводе на обычный язык — что это глупость, этак за день одного дерева не срубишь. Алена и Оля, заткнув уши, сдерживая хохот, ушли от мужчин на берег.
— Пустите, не мешайтесь... — сердито сказал Данила, отстраняя от комля Женю, Николая и своего брата Ивана. — Иди вон там Мишке, сверху помоги... А я не люблю, когда мне под руки суются — хуже только. — Он поднял и сам опустил себе на плечо огромный комель, и втроем с братьями, которые встали с легкого конца, они оттащили бревно к реке.
«Бодрячок хотел без пилы построить плот».
— Видел чокнутых психов, сам псих, но такого...
— Что? — спросил Иван.
— Ничего, это я так, — ответил Женя.
Они отплыли в шестом часу. Братья смотрели на них с берега. Только повернули за мыс, встретили перекат, застряли, и разорвалась одна вица. Пришлось относить вещи на берег, чинить плот и затем перетаскивать его через перекат, а потом опять грузить на него вещи. Тем временем Оля вскипятила чай, и они доели сахар. Поплыли дальше. В темноте рыбаки на двух лодках обогнали их. Туристы встали на ночевку на острове, развели костер, и тут появились братья.
— Где ваш котел? — спросил Данила, в руке он держал завернутую в брезент живую рыбу.
Весь следующий день мотались на плоту. Поминутно слезали в воду. К полудню полил сильный дождь. В одном месте потеряли пять часов, опять разгружали плот и через длиннейший перекат перетаскивали его почти посуху рычагами. К вечеру доплыли до порогов и, чтобы не рисковать вещами, решили перенести их по берегу, а плот перегнать налегке. Попрощались с Николаем и Виктором: они разделись до плавок, одежду завернули в непромокаемый пакет и накрепко привязали на корме. Грохот воды, устремляющейся среди камней, заглушал слова.
Женя нагрузил два рюкзака на себя и пошел. Быстро стемнело. Тропы не было. Ямы, бурелом, дикая чащоба, как три дня назад, преграждали путь. Он думал, что сроки подгоняют его в Москву, он рискует опоздать на работу; и параллельно думал, в этом месте на Вишере пять порогов — ну, пусть километр, даже полтора километра — Николай и Виктор переплывут, оденутся и вернутся навстречу им. Вода стала тише шуметь. Он промок весь целиком от росы, отчаяние начало овладевать — через полтора километра порогов еще не было: они приняли перекат за пороги.
Сколько надо идти дальше, никто не мог знать. Женя шел и шатался, впадая в дикое отчаяние, то было отчаяние обессиленного и истощенного человека — истощенного ненормальным питанием, тяжким ежедневным трудом: с последней трапезы прошло часов восемь, утром ели уху, днем пили горячую воду с кусочком хлеба.
Андрей крикнул сзади:
— Может, остановимся? Женя!.. Посушимся...
Он готов был согласиться. Андрей шел почти налегке. Алена и Оля молча и тупо шли следом за Женей, несли вдвоем рюкзак Виктора, то боком, то ускоряя шаг, в зависимости от местности. Он оглянулся посмотреть на них и узнать их мнение. Вдруг он вдали на реке увидел силуэты трех лодок. Рыбаки вчера вечером ничего не сказали о своих планах.
— Беги, Алена!.. Оля!.. Я не успею из-за ноги... Остановите до того, как они заедут в сильное течение!
— Ч-черт, они совсем нам как родичи стали, — сказал Андрей подходя. — Даже на душе легче. Попросимся к ним... подвезут... Я не я буду, если в Москве не отблагодарю их.
— Я тоже так же чувствую, — сказал Женя.
Они ни словом, ни намеком не заикнулись в присутствии рыбаков о еде. Но рыбаки сами дали сахара и хлеба.
Ночевали возле их костра, сделанного по таежному: специально выбранное дерево положили в определенном положении на землю и зажгли посередине, неспешное пламя горело весь вечер, всю ночь, и утром оно как ни в чем не бывало продолжало жить, когда Оля разбудила Женю и Андрея и сообщила, что Михаил пристал к ней. Голос дрожал, она вся дрожала в ознобе. Она пошла в лес, он нагнал ее: «Что вам стоит?..» — «Вы с ума сошли!» — с трудом вырвалась от него. Женя подумал, если бы этот матерый человечище не отпустил, она бы не вырвалась; но испуг ее был понятен.
— Ребята, идите ухой горячей подкрепитесь, — позвал Иван.
— Не хотим, — шепнула Алена.
— Идите!..
— Не хотим, — громко сказал Женя. — Мы здесь подождем. — Он теперь знал, что братья приехали за пороги ловить рыбу на зиму, они ее солили в бочках, ловя сетью, это считалось браконьерством, возможно, поэтому не хотели испортить отношения. Три недели провели в тайге, у них был отпуск. Михаил и Иван оставались, Данила возвращался домой.
Сидя уныло в сторонке, рядом со своими вещами, они увидели, как Данила достает из бочки несколько свежепосоленных хариусов — ни с чем не сравнимое лакомство. Иван и Данила повторили приглашение. Женя упорно отказывался. Михаил ковырял палкой в костре, прищуренные его глаза смотрели мимо москвичей, мимо братьев: братья могли и не знать ничего.
— Пусть он попросит прощения, — сказал Андрей. — А? Женя?
— Встаем и уходим, — решительно сказал Женя, не глядя на него, поднялся. — Пошли. Сами дойдем.
— А сколько идти? — спросила Оля. — Что это Виктора нет и Николая?..
— Может, наплюем и останемся? — сказал Андрей.
— Я не знаю, — сказала Оля. — Как зверь, — уныло сказала она.
— Давайте останемся, — попросил Андрей. — День впереди, чего бояться?
Женя смотрел на Алену. Она молчала. Он разозлился, главным образом из-за того, что представил ее на месте Оли.
Иван подошел к ним и настойчиво повторил приглашение. Данила издали крикнул, почти без матерных слов:
— Ну, что там? Глядите, сколько наварили. Что это, аппетита нет? Глупости. Идите, а то порог закроется, не уедем.
— Как порог закроется? — спросил Андрей.
— А вот так.
Андрей пошел к костру. За ним пошла Оля. Алена встала, пошатнулась от слабости и направилась следом за ними.
— Женя, — она передала ему миску с ухой. Он взял.
Михаил сидел напротив него. Братья как-то незаметно, делая очень тонко и необидно, подкинули им снова хлеба и сахара — и Михаил, и Данила, и Иван — у них получилось так благородно, что Женя простил Михаилу его минутную... грубость. «Мощные ребята»... Поели и отнесли рюкзаки в лодку к Даниле. Потом пошли пешком вдоль порогов, налегке, сплошное удовольствие, в сравнении со вчерашними муками. Данила и Михаил погнали лодку, Иван остался на месте с двумя другими. Солнце стояло довольно высоко, и Оля спросила:
— Где они? — имея в виду Николая и Виктора. — С ними что-то случилось...
— Не дай Бог, — воскликнула Алена.
— Пороги...
— Действительно, странно, — сказал Андрей. — Они вчера не пришли. И сегодня... Наплевали на нас.
— Замолчи. На плоту все может случиться, — сказала Оля.
— Они просто равнодушно наплевали...
— Замолчи!..
— Особенно твой Виктор...
— Не надо, — попросила Алена.
— Женя, что случилось?
— Кто его знает... Ты не расстраивайся, через полчаса узнаем... Может, ничего не случилось.
Так, идя берегом, они пришли на кордон Лынья, там имелся один только дом. Навстречу им залаяли собаки: первые собаки за много дней. И первый дом. Лодка Данилы вытащена была на берег, возле нее стояли сам Данила, Михаил, незнакомый старик и пропавшие Николай и Виктор, целые и невредимые. Их лица опухли: они переспали и переели. Через несколько минут, когда жена Агафона — так звали старика — поставила на стол горячие щи, картошку, кислый творог, молоко, хлеб — Женя с товарищами набросился на еду, не давая пропасть ни одной крошке, ни одной капле: еда им представлялась святой ценностью.
Николай и Виктор рассказали свои приключения, их плот перевернуло, бросило на камни, они ловили его. Но ночь провели в комфортных условиях у Агафона.
Здесь же сидела взрослая дочь, студентка из Соликамска, смотрела на них с усмешкой непонимания. Жена Агафона от оплаты деньгами отказалась, попросила прислать из Москвы материал на платье, с Аленой и Олей договорилась, какой именно. Алена записала адрес.
За окном полил сильный дождь. Михаил попрощался и ушел вверх по реке. Данила сказал:
— Обождем немного. Может, поразветрится...
— Сиди, сиди, — сказала хозяйка. Они были родственники. Агафон не стал смотреть, что он везет в бочках.
— Могу двух взять с собой, — сказал Данила. — Трех... Боле не могу.
— У вас нельзя нанять или купить лодку? — спросил Андрей.
— Перед вами прошли по реке на плоту пять, — сказал Агафон. — Как шли с вещами целиком, так на пороги и пошли. И переплыли. Но ружье их утонуло... шмякнуло плот на четвертом камне...
— Нас тоже на четвертом, — обрадовался бодрячок, — вот так стоймя поставило...
— Да... Ныряли они, ныряли — не нашли. Вода несет... ледяная. Ты ныряешь здесь, а выбрасывает ан вон где.
— А лодку дадите? — повторно спросил Андрей.
— Лодку?... — Старик хитро улыбнулся. — Лодки нет лишней. Лодку не просите. Это ружьишко у тебя какого калибру?
— Ружье казенное, — сказал Николай.
— Жаль. Доброе ружье. Я бы купил. И одолжил бы... до Велса вам лодку. А там пойдет большое движение по реке: она вам не нужна. А Данила бы мне ее после вернул с кем-нибудь назад.
— Ну, а как?.. Ружье надо тоже вернуть. Казенное.
— Жаль... Вы бы к Даниле привязались на ней, а он бы мотором вас быстро домчал.
— Это мальчики из Перми были, — сказала Алена.
— Точно так, — сказал Агафон. — Убивались из-за ружья...
— Сдайте нам лодку, — попросил Андрей. — Мы заплатим.
— Нет. Не могу. Она мне для дела нужна. Я — на службе нахожусь, как вы думали?
Все вышли под дождь. На лугу паслась лошадь. Женя направился к лесу, желая сделать крюк и вернуться затем к реке. Он с беспокойством подумал, что надо ему ускорить возвращение в Москву.
Было ощущение полной сытости, желудок плотно набит, но самочувствие было неважное.
Глянув вниз, под ноги, увидел ярко-красные ягоды земляники. Сорвал и отправил в рот несколько, аромат и сладкий, щекочущий вкус оживили его. Не сходя с места, можно было набрать полную литровую банку. Он ступал по ягодам, сожалея, что они нигде раньше не встретились в дикой тайге. Лил дождь, трава стояла мокрая высоко — вновь нагнуться и сорвать ягоды не захотелось ему. Старался осторожно ставить ногу, но земляники была пропасть, он наступал на нее, раздавливая, и когда оглянулся, оказалось, что забрел не в ту сторону. Где река, где Лынья — он не знал.
Он услышал два выстрела, пробовали ружье Андрея. Он пошел, казалось ему, в том направлении, вышел к какому-то ручью, и тут он встретил Виктора.
— Туда надо идти?
— Нет, ты что?.. Ты идешь от дома.
— Вот так резюме.
— Андрюша псих, — сказал бодрячок, — предлагает отдать двустволку, сказать, что утонула. А нам скинуться, когда вернемся, и внести деньги.
— Нельзя этого делать, — сказал Женя. — Но лодку добыть обязательно: надо быстрее ехать. На плоту мы неделю еще будем сплавляться. Я опоздаю на работу.
— Поезжай с Данилой.
— А вы?
— Андрюша пускай тоже едет — чище воздух станет.
Женя внимательно посмотрел ему в лицо.
— Я предлагаю договориться с Данилой... за плату... Чтобы он отвез в Велс троих, потом вернулся и взял остальных. Первыми отправить девчонок и Андрюшу. Они нас подождут. А мы, сколько успеем, сплавимся на плоту ему навстречу...
— Нет.
— Почему?
— Нет и нет! — завопил бодрячок. — Я сюда ехал в поход на плоту. Понял? Я-н-е-х-о-ч-у-н-а-л-о-д-к-е!..
— Погода какая стала... она уже не исправится.
— Ерунда. Плевать. Прорвемся.
Женя сердито и с невольным уважением посмотрел на него.
— Тебе не к спеху!.. Я могу опоздать на работу...
— Поезжай с Андрюшей.
Спор продолжался на берегу. Виктор упрямо стоял на своем. Андрей хотел уехать с Данилой, его не волновало, что будет с другими. Николаю было все равно. Виктор взял у Оли и передал Жене его часть денег. Алена молчала, ему показалось, во взгляде ее притаилась насмешка. Он горячо доказывал свое мнение, но он уже сдался, предполагая, что его бегство — предательство? — презираемо ею, и она опять ни слова не произнесла в его поддержку, даже если он неправ, она видела, что ему это важно — и не совсем он стопроцентный дурак — и ничего не сделала, промолчала.
Когда он садился в лодку, она сверху смотрела молча — может быть, на него, а может быть, мимо, и лицо ее ничего не выражало.
«Все кончено». Данила попросил — Женя со злостью оттолкнулся от берега. Лил дождь. Она стояла и просто смотрела в никуда.
Целиком роман «Прекрасный миг вечности» опубликован по адресу
http://www.lit1ir.ru/mgperv.html