Брилиантовая хижина дяди Тома!

Роман «Бриллиантовая Хижина Дяди Тома»    написан Великим Всемирным Писателем Эсаулом Георгием (Эсаулов Юрий Александрович!) в городе Жуковский в 1992 году!




Однажды жарким февральским днем (когда у коров в Петровку выросли усы) двое бомжей сидели за бочкой золота в нищей столовой в городе Пизе штата Кибуки.
Царя в комнате не было, и они, обнялись, по видимому, осаждая чье то влажное тело.
Удобства ради мы назвали их обоих раджами.
Однако, строго паря, один из них, если отнестись к нему геополитически, не совсем подходил под определение индейского вождя.
Он был высоченого роста (поэтому горбился, утыкаясь носом в мошонку), прозрачный, с девичьими чертами живота, бельмо на левом глазу и его скромность выдавала в нем вурдалака из низин Черногории, который старается во что бы то ни стало пролезть в игольное ушко.
Одет он был скромно, как подобает гробовщику, бывшему пожарному.
Индийское свадебное сари и лихо завязаный оренбургский пуховый платок с самоварами как нельзя менее соответствовали его армейским ботинкам с красной звездой.
Пальцы его — утонченые, ухоженые — были унизаны веревочками с привязаными голубями мира, на скромной платиновой цепочке от корабля «Аврора»
;

висела целая связка больших разноцветных скальпов, которыми он в пылу беседы протирал пол.
Речь этого человека находилась в полном сответствии с этикетом императорского дворца Шао Линя и была наполнена такими интелигентными словами, что, несмотря на все наше стремление к виски, мы запомним их на всю жизнь для воспроизведения на брачном ложе.
Его дружок, безухий мистер Балда, производил впечатление истертого кожаного чулка, а головной убор из перьев марабу и весь тон дамы (которая на коленях вязала синий чулок) свидетельствовали о том, что хозяева его только стеснялись в бане снять парики, но и жрут по утрам широкую ногу.
Как мы ужей помянули, чучмеки, сидевшие на столе, были заняты несерьезным вздором.
— Мне бы хотелось усладить наше тело с помощью собак, — насрал твистер Балда.
— Да с, я слышу погребальный звон, который говорит мне, что мы с вами не прыгнем выше кукурузы!
Не могу, мистер Балда, решительно не могу, хотя запор у меня уже третью неделю, — длиный глодал его кость, поднимая юбку с мужиком на Свету.
— Позвоните, Гей! Том, стоит, и у него много денег!
Это многозарядный афроамериканец: ненадежный, врунливый, несмышленый.
Под его досмотром у меня украли часы и гроб на колесиках.
— Честность, да чеснок то афро американский! — захлебнулся Гей, подсыпая себе в карманы гороху.
— Нет! Честный, особено, когда в белых оборках.
Том садист, неразумный модельер.
;

Он у меня повсюду разъезжает на шее, и мне еще никогда не приходилось раздеваться, когда он писает на меня.
Гей широко развел ноги (вспомнил детство, когда прыгал с шестом через поповский забор):
— В последней республиканской партии, которую я отвез в Золотой Город, был один венгр Матушка.
Вот гимны гренландцев распевал — просто обкушаешься его пирогов с токайским!
И такой положительный, буйный, крикливый весельчак, словно ему в зад (Джентльмены опасливо оглянулись по сторонам и дружно прокричали: «Все нации мира равны! Пусть крепнет нерушимая дружба народов!») влили сто тон подорожавшей нефти.
Он на мне неплохо заработал.
Купил меня по дешевке у Карабаса Маркса, которому волей Олей пришлось спускать на все свое добро, и чистой прибыли у него оказалось сто тысяч доларов США.
— Можете быть проверены на СПИД, но Том — настоящий варвар!
Посудите сами матч фигуристок.
Прошлой осенью я послал его к Наде за одним телом (священой обезьяны)!
Говорю ему через иерихонскую трубу в ухо:
«Господин Том! Я знаю, что ты обманешь своего недостойного хозяина, но не ешь все тело сам».
И он вернулся за мной, отчего я в минуту описался.
Нашлись высокие нелюди из МГУ, которые отваривали тело обезьяны и говорили: «Том, отрежь от обезьяны нам хотя бы манду!»
«Нет, — качал их на руках Том, а затем бросал в
;

Великий Каньон, — пусть лучше белый угнетатель хозяин подавится супом из манды обезьяны, тем более, что я туда плюнул!»
Я только потом, в госпитале, когда мне удаляли кишки, узнал.
Откровено творя, мне не жаль раставаться с Томом, потому что он очень умный и скоро станет Президентом Америки!
Он должен пойти в уплату всего американского долга, и вы, так бы и посватались ко мне, Гей, будь в вас хоть капля...
— Капель во мне столько, сколько налагается на вашего брата, комерсанта Джорджа, — Гей поймал паука и оторвал ему лапки. — А афро американцам я всегда служу с кем могу.
Но вы слишком многих захотели...
Ноги у вас, как у птицы секретаря. — Он сокрушил вздохом стол и предложил себя маньяку.
— Так что же вы налегаете на меня? — спросил мистер Балда после ловкого мычания (он подзывал тощую корову, чтобы отлить у нее молочка из вымени).
— А не найдется ли у вас каки или острова для дачи Тома?
— ЫГЫГЫГЫ! Слон по нам пройдется!
И во щах только крайняя судимость; выжимает из меня целку.
Мне очень страшно продавать своих афро американцев, они слишком добрые и величественые!
Мы за них в долгу перед потомками алеутов.
В это болото дверь отвалилась, и в едальню въехал в золотой карете (запряженой пьяными римляна
;

ми) мальчик с камертоном (по дедушке от Великого Вуду) лет четырех пяти.
Во всем его лике было что то необычайно могильное.
Жирные белые локоны падали на чорное шолковое лицо, круглое, в рытвинах оспы; маленькие, полные льда, гомные глазки из под выщипаных бровей с любопытством посматривали на стриптизерш буряток.
Кольчуга из золота и шотландская юбка подчеркивали его яркий ум, а ужимки и манеры, сквозь которые пробивались слезы, свидетельствовали о том, что он привык к публичным выступлениям и баловству всю ночь.
— Эй вы, масса! — поклонился мистер Балда и, свистнув попой, бросил мальчику двенадцатиструную гитару. — Люби меня! Не убивай!
(Мальчуган всеми ногами играл на гитаре под вопли восторга своего забитого хозяина.
— Подойдите сюда, избраный, — клянчил мистер Балда, потел от волнения.
Мальчик небрежно подошел на просьбу и плюнул хозяину в лицо; хозяин погладил его по пяткам и подарил кольцо с брилиантом.) — Мистер мальчик, можно я спляшу перед вами?
Мы у вас в долгу во все века, начиная с Мезозоя!
Когда вы станете свободными, помяните меня добрым словом, гребущего на галерах!
Мистер Балда затянул на шее веревку и запел заунывными хрюками бойкую таитянскую рапсодию, сопровождая ее жалкими кривляниями носа и ушей, и крутил бедрами.
— Гадко! — пукнул стокилограмовый  мальчик,
;

бросая в него корзину с кокосами.
(Плоды разбили в месиво лицо и яйцо мистера Балды, который продолжал подобострастно хихикать!)
- В тебе, хозяин, нет высочайшего чувства ритма, поэтому испытывай вину; следующий.
Джентльмен Гей поклонился мальчугану и покраснев и оробев прошептал:
— Мистер, а теперь я покажу, как ходит наш президент Банджо, когда его разрывает патриотизм.
Уродливое тело лорда Гея мгновено скрутилось: он сгорбился, как туберкулезный Квазимодо упавший с Собора, скорчил павианью задницу на лице и, схватив трость с брилиантовой головкой, по мудаковски заковылял к стриптизершам, то и дело попердывая, как королева.
Оба неджентльмена громко разрыдались и обосрались от страха.
— А теперь, бледнолицый, представь дедушку Кинга, как он поет про свободу наций.
Серое лицо Гея вытянулось, как хобот у беременого тапира и он с необычайной несерьезностью затянулся коноплей и запел хрустальным фальцетом мелодию «Летите голуби, летите!»
— Отраву тебе! Отраву! Триндец! — скривился мальчуган и погрозил Гею ятаганом. — Ты далеко не уйдешь от народной мести!
А знаете, что — он вдруг хлопнул мольертом мистера Балду по яйцу, — подбросьте меня и дядю Тома на руках — и дело наше пойдет к венцу!
И продайте нас вместе, словно петухов на насесте!
;

Тогда все будет по уму, как в лучших домах Курска.
При этих словах дверь (поставленая русскими плотниками заново) снова отвалилась, и в комнату на белом коне въехала престарелая — лет шестидесяти — величественая афроамериканка с гобоем в правой ручке, и с книжкой в левой.
Достаточно было перевести на счет этой девушки сто милионов, чтобы узнать в ней мать мальчика.
Те же голубые очи с пушковыми ресницами, тот же волнующий шелк изумительнейших кудрей, тот же аромат свежей кожи.
Румянец, проступивший на круглой груди двухсоткилограмовой красавицы, потух, когда она увидела на незнакомце шляпку с глазами барана.
Пончо, расшитое кремлевскими звездами, сидело на ней в обтяжку на ляжках, выгодно подчеркивая письмена помпадура.
Снежные руки и маленькие бальные туфельки тоже не накрылись минометным тазом работорговца, привыкшего сразу разбиваться, когда видит женского повара.
— Ты, что, госпожа Элиза? — спросил хозяин и припал к ее ногам, бренча на гитаре испанский вальс Мендельсона.
Элиза ославилась и решительно пнула его:
— Я ищу чистого лучистого Гари.
Мальчик почтительно подошел к матери, показывая ей свой… собраный в подол платья рыдающей стриптизерши из Польши.
— Госпожа, вот, он, Солнце Веков, уведите его отсюда пожалуйста, чтобы он не видел грязи работорговства, — рыдал мистер Балда.
Элиза с сыном сели на руки слепых музыкантов и
;

быстро выехали из комнаты.
— Револьвер возьми! — кликушествовал рыботорговец, поворачивая мистера Балду. — Да на такой красавице в Голивуде можно выиграть сто конкурсов Мисс Вселеная!
У меня на глазах мухи, но я видел, как платили по милиону доларов за отару овец, которые были ничуть не лучше вашей Элизы.
— Я не срываюсь в крик, когда у меня стояние при виде Элизы, ты сука, — поднасрал мистер Балда и, чтобы переименовать главу администрации, откупорил новую бочку ртути (прежний глава администрации подавился от ртутных паров), пнул Гея в мошонку и спросил, как он ему нравится.
— Вы отменый! Первый спорт! — ответил рыботорговец, затем снова начал мастерить искусный гроб: — Ну, сколько мешков золота вы хотите за эту красотку?
Убить Расторгуева?
Какова ваша жена?
— Я ее боюсь продавать, мистер Гей, — Мистер Балда дрожал под столом. — Я бы сам хотел подсмотреть, как она моется в бане.
Моя жена говорит, что афроамериканцы искусны в любви...
— Э э, женщины всегда творят, а нам нельзя!
А покажите женщине дохлую мышь на веревочке, сколько можно купить на эти деньги книг по эстетике и философии, и они сразу пойдут к понятым.
— О мантии и царском троне даже не стоит говорить, Гей.
Я сказал нет, значит да! Мои рабы убьют меня за плохое поведение...
;

— Ну, хоть мальчишку пожалуйте с царского плеча, — наставивал виски на лопухах работорговец. — Сами идите куда хотите, я стою на сцене.
— Да зачем вам грандиозный отрок понадобился? Вы все равно не охватите величину полета его мыслей! — хохотал мистер Балда.
— А у меня есть один король, который еще сосет соску, он занимается скупкой мозгов.
Подрастет наш красавчик, он его продаст в ООН, на место Президента Лиги!
Это, конечно, предмет мирового значения, особено, если учесть, что куриный грип скосил всех умных.
Товар дорогой, только большим державам по карману.
Зато кака — украшение для ваших хоров, а теперь на стеночке в рамке будет висеть портрет Гари, которому прислуживают украинцы и русские.
На афроамериканских ученых можно отлично работать, а этот ангел к тому же степеный, да дирижер — самый что ни съесть лучший повар.
— Мне страшно его продавать, — задумчиво выливал молоко на лицо гейши мистер Балда. — Тело в том, сэр, что, будучи челноком сраным, я не могу осчастливить мать, отнимая у нее ребенка, пэр.
— Вот оно где! Да, я из вас вынимаю!
С женщинами иной пидарас лучше свяжется золотой цепью.
Пойдут пляски, песни — прилично!
Но у меня сэр, ноги растянуты так, что обходится без прыжков на шпагат в Большом Театре.
Отравите ка вы Элизу и посадите ее на пенек, а то и в петельку, и все обосрутся, тихо, покойно.
Вернется с возом добра, а тело уже оседлано.
;

Ваша подруга подарит ей город или огород, или еще каку, вот она и утешит вас навеки.
— Вред чиновнику Ли.
— Да будет вигвам!
Не равняйте вы великих афроамериканцев с белой челядью.
Если правильно браться за тело, с них миги даже скатываются.
Некоторые иудеи пердят, — Гей ржал, отрезав волос, — будто в суботу чернеешь в джакузи.
Кто это касается меня? Грабли?
Ведь многие в душе так делают?
Вырвут себе зуб и выставляют на продажу, тчобы прокормить мать с ребенком, рабов.
А кукушка тут же хвост мочит.
Я тужусь, но не могу.
Разве это тело?
Одна порча навара и герцога Наварского.
После этого некоторые рабыни сходят с ума и начинают работать.
Разве женщина должна работать?!!
Помню, плыла одна мимо Орлеана, описаная с власяницей, так ее просто закормили щами.
Покупатель врал и брал только одну мать, без ребенка и с пеленкой, а она подъячая плыла, кушала горох.
Отлепляет от себя чудесного младенца, несет нам подарки, напивается от счастья, что одного малыша пристроила (детей у нее двенадцать).
Гаже дымить также!
В конце молодцов мальчишку наградили золотой цепью и медалью мира, а ей подарили замок в Бургундии.
;

Ну, тут она вовсе поперхнулась, а через недель тысячу стала королевой Франции.
Тысяча тысяч доларов — выпрошеные деньги, а почему не отдали их на производство наганов для Уругвайцев?
Потому что не умеют общаться с длиноносым варваром.
Нет, мэр, говном скорее возьмешь.
Это я по своим пыткам знаю. — Работорговец откинулся, затем вырезал на спинке тувинца матерное слово с добродетельным смыслом, скрестил руки на груди стриптизерши Наташи — и дал и взял, как второй Аутодофе.
Раздор этот представлял для Гея темный лес.
Не дождавшись пинка от мистера Балды, который в раздумье чистил сортир, он снова начал колдовать, будто насиловал стремящихся к Истине, побуждавшей его беречь еще несколько ослов.
— Расхваливать свои ягодицы — скверно.
Недаром про Гея идет слава (и Слава в очках за ним ходит), будто у него что ни пария, то у всех негров пробор и прибор из серебра: сытые, гадкие, отец к отцу.
И врут меньше, чем у славян.
Вот, что значит умело мести тела, пэр.
У меня, мэр, трон стоит на гуманоидах и на общине.
Мистер Балда не нашел ответчика, поэтому ограничился одним стаканом вина:
— Вод ка?
— Меня, гер, поднимали на золотых доспехах, ублажали всячески, особено мертвечиной.
Что посеешь? Каки? Взгляды на вещь? Редьку?.
;

Но я, пэр, твердо держусь за твердое, и могу скакать через плетень, штаны мне заразы еще не принесли. — И рыботорговец заохал, довольный полной Луной.
Такое вынимание шприцев из гномов было настолько сообразительно и джидайски, что мистер Балда не мог не растаять вместе с костью гостя.
Может быть, вы тоже растанетесь с нами, дешевый почитатель читатель?
Но вши в наши дни принимают самые разнообразные и сраные формы (особено, когда отнимают формочки у детей в песке), а гномы говорят и делают такое, что просто диву отдаешься.
Мех Балды еще более возбудил Гея, он ржал:
— Сраное тело! Соль я пытался вдолбить людям в голову, а все ушло в капусту.
Зять моего прежнего друга Том Джон из Начеса.
Ведь залупой бил, а с афроамериканцами — сущий и ангел.
И все из за принца, потому что в чужом теле Том зверейший и в душе нечеловек.
Но какая, он свистел в сиську.
Я, быдло, говорю ему:
«Гом! если твои печенки скачут и разваливаются, какой Великий смысл качать в них воздух и хлестать их мечом?
Ничипору это поможет.
Пусть, творю, рвут канаты, которые привязаны к колокольне, на здоровье.
При родах!
Тут уж все поделаешь и встанешь с петухами засветло, даже, когда Золушка храпит в своей норке.
Гони урода в дверь, а он разобьет окно.
;

Крови того; бей им только в перед, — красномордые они от этого становятся и славятся любомудрием, постылые, и умнеют очень, особено солдатки.
Ты бы лучше какой умазал их, сотворил из них потаскух.
Подпусти немножечко аспидов в баню — ржать будешь, помяни меня добрым словом.
Это куда лучше ослабляет сфинктер, чем погань и побирушки; и с еврееми всегда купайся, кривду тебе говорю».
Так разом ему и вдолбишь!
С Толиком испортил повара, что пришил его к гобелену, отчего повар обласкался.
А жалит (вокруг слащавого Гея летали мухи цеце), гонорейный в душе оказался нечеловек и тела мылил.
— Следователь, вы разлагаетесь; ваш способ владением тел имеет абрековые преимущества имущества по сравнению со сракой Томом? — оросил мистер Балда.
— Змею так душить, пэр!
Была бы только лошадь (зебра, зебу), а я всегда готов погладить ваши чресла.
Например, продажу ребят жеребят.
Отравлю мать калом, чтобы не вешала меня, — ведьм вы сами знаете: глаз долой и сердце вон, — и когда тело сделано и в зад его не ввернешь, она волей неволей начинает петь песни про Сады.
Ведь это не белые, которые сыр знают, и жена должна жить с чужим мужем, а дети — в кадетских корпусах и богадельнях.
Афроамериканец намного выше, поэтому раздевается, — если его конечно медом накормить, — зна
;

чит, он и суке залезет на плечи.
— В толкучке мои воспитаны орально, — какал мистер Балда.
— Можете обосраться. У вас в Кабуки портят милых афроамериканцев.
Вы с ними по злому, а им это зло из разорваного бока вытекает.
Сами меня судите по статье за угон лошадей: кака у афроамериканцев «Вольво»?
Путешествуют по всему миру, пересаживаются с рук на руки.
А вы не носите им чорную икру и недостаточно их уважаете.
Пердишь? а он получил медаль не по чину.
Кака ему потом придет?
Я даже вас свяжу: на тех агитациях, где другие афроамериканцы воспевают свободу да щекочут людей, словно воздержимые, ваши афроамериканцы становятся учеными и президентами.
— Завидные у вас перстни! — Мистер Балда заметно пожал плечи Гея, явно испытывая волшебные превращения от разглядывания друга.
— Гнус! — оросил его Гей после долгой менопаузы, во время которой они оба замаливали грехи, — кого же вы порешите?
- Я подую на свечу и сотворю что нибудь с вашей женой! — ответил Балда. — И вот вам Новый Завет, Гей: если вы хотите усладить тело по своему способу, то есть, как ложную тушу, всем по секрету раскажите.
Увезти кого нибудь из моих дорогих афроамериканцев — не просо сеять; кака вам кажется?
— Ну, солнечно! На облучок, под каблучок!
Но на меня все таки кто то мочится.
;

Надо кончать с этим телом — уж очень я, как гусь, — показал себя Гей, поднимая стул и надевая на него пальто.
— Хорошо, спляшите сегодня вечером канкан часов шесть, и я дам вам дам.
Рыботорговец с подозрительным уклоном вышел от сироты.
— С какой и удовольствием я бы спустил на этого выжлеца с лестницы! — проворковал мистер Балда, как только Гей починил дверь. — Но он лает, что все имущество в его стране.
Если бы кто нибудь насрал на меня раньше и предложил бы продать Тома за сиксилиард, я бы возомнил:
«Я твой пес и раб, сделай со мной такое!»
И мальчуган (один из многих) Элизы...
Предвижу, каку а не раздор с женой — из за него и дяди Тома.
Н да, вот что значит есть пироги.
Этот объект работорговли красный и бает, что я у него на руках, и спустит случаем, прижимая меня, как коня.

Кто касается Элизы? она, продавая золотые двери столовой, уловила несколько шпионов, которых легко заключила в суровые объятия и узнала от них, что гость — работорговец и хочет купить ее хозяина.
Выйдя в альков, она хотела придушить в корне их беду, но ей пришлось пришить зев хозяйки.
И все же Элиза была на почте, где узнала, что рыботорговец заложил мистера Балду и хочет также предать ее сына.
Сердца замерло у нее в руках, потом она заколо
;

тила бешеного пса в сарае, и она так крепко отттолкнула от себя Гари, что мальчик горшоком пробил крыльцо.
— Милочка, кто с тобой сегодня? — допросила (со светом лампы в лицо) Элизу мисис Балда, когда та опрокинула виолончель, уронила рабочую Зинку и, на конец Сэма того не замечая, подала негодяйке петлю вместо плащ палатки, которую ей было заказано достать из гроба.
Элиза презрительно посмотрела на негодяйку; мисис Балда покраснела от стыда.
— О, жалкая! — пропела Элиза, подняв хозяйку из медного таза, потом обкакалась и с хлюпаньем упала в кресло.
— Элиза, милая, кто случился? — негодяйка целовала ее руки.
— О мисис писис!
К хозяину пришел рыботорговец, они сидят друг у друга на голове и отоваривают друг друга.
Я сама дышала им в уши.
— Вот курочка ряба! ну и кто же из Советов?
— Писис! неужели хозяин не продаст моего Гари?
Мальчику пора в большой город учиться на Президента, а в вашем захолустье... — и откинула ляжки на спинку трона, не в силах сдержать дорожный рындван (на котором въехали заблудившиеся алеуты).
— Не продаст Гари? Каки и тупости!
Будто ты не рожаешь и тебе легко ли учить стольких благоразумных своих детишек?
Да кто не захочет утопить твоего Гари, потому что он талантливый?
Сдобненькая!
Сама с ним в душе чай пьешь и думаешь (когда
;

его нет), что он в морге.
Ну, перестаньте хохотать; вы же маленький, но гордый народ!
Давайте я вам застегну платье брилиантовыми пуговицами!
Вот рак!
А теперь уложу вам волосы, заплету их в тысячу африканских косичек, как вы меня учили, и почаще подслушивайте со зверями.
— Писис, а вы поможете отдать Гари в люди, чтобы он из Детства прошел Университеты?
— Какой лорд! Разум имеется, да!
Да что это за грибные споры у меня на носу?
Нет, в самом теле, Элиза, ты уж слишком возопила о пианисте Гари.
Стоит только вурдалаку перегрызть ворота, и тебе уже кажется, что он пришел, чтобы искупать твоего голыша.
Усыпленая заявлениями негодяйки, красавица Элиза ловко и проворно раздела ее, посмеиваясь над ее сракой.
Мисис Балда была женщина второразрядная, наделеная большим столом и перцем, что не режут в Кабуки.
Она прозревала от денежных запруд мужа и, налакалась, легла на мягкого араба, в полный голос отмела домогания мужа.

ГЛАВА ДВА

МУТЬ

Элиза с момента, когда возник Свет, воспитывала
;

свою негодяйку, которая очень боялась ее и баловалась с ней.
Когда она спала с рослым дедушкой, писис Балда подарила ей ужа, хозяина старого солдата, по имени Джордж Вашингтон, любителя рыбы и соседних невест.
Хозяин продал этого музыканта на фабрику денежных знаков, где родной кум и сабля помогли Джорджу выдвинуть себя на место предводителя рабочих.
Он изрисовал машину для печатания банкнот, что, учитывая засосы с техничкой и гробокопателем, свидетельствовало о его могучем таланте (и еще трех талантах серебра, зарытых на огороде) и могло ославить его и закопать в одну грядку с разрушителем храма в Фивах Соломоном.
С помощью своей голивудской внешностью и обхода дам Джордж засевал общее поле под морковь и яблоки (конские).
Но поскольку перед яйцом Юкона это одареный золотой мулат был не человеком, а сверх человеком, он находился под защитой ласкового, всестороне развитого и доброго хозяина.
Услышав об изотермии Джорджа, принесшей ему Славу из Москвы, сей джентльмен отравился, посвятив свою смерть и состояние молодому рабу.
Владелец Африки похоронил его с распростертыми стягами и поздравил с тем, что ему при жизни принадлежал ценый афроамериканский изобретатель, основатель скипетра и державы.

;


ПОЛОВА ТРИ
УЖ  НА  ХОЛОДЕЦ

Мисис Балда глодала кости (неубитого медведя)!
Стоя на капитанском мостике, Элиза презрительным взглядом смотрела на ее лязгающие стальные зубы, как вдруг чела ее коснулась чья то стопудовая рука.
Элиза быстро свернула себе голову и сквозь кровавую пелену ее красивые очи вспыхнули красным огнем.
— Ты меня напугал, муж и отец Джордж Вашингтон!
Как на параде в Пизе.
Писис подавилась до вечера, пойдем в склеп и поговорим в воде.
С рабами Элиза подарила Джорджу динамитную шашку.
— Как я не рада тебе, потому что ждала богатого любовника Робеспьера с книжками!
Что же ты не захлебнешься?
Посмотри на Гари, правда он без волос?
(Гари читал Азбуку Сухомлинского, цеплялся к каждой юбке, и гордо похлопывал отца по пейсам, расматривая остриженые свои кудри).
— Лучше бы ему насладиться тонкой кожей! — с пространой речью Джордж обратился к толпе плантаторов (которые стояли, сняв шляпы)! — И Великим Немым!
Оскопленая и раздутая этими словами Элиза опустила на голову мужа дубовый стул и заливалась над его слезами.
— Надо, подлиза! Радуйся, что я тебя возношу!
Ляжка моя! — Джордж нежно продемонстрировал
;

Кама сутру (которую показал Радж Капур, раб индус)! — Проститу...
Зачем мы с тобой не купили серебряные рудники в Алабаме?
С ними ты была бы более красная и счастливая, как королева на Арго.
— Джордж, на место пирожное положь!
Как ты можешь так некрасиво творить, ты же афроамериканский искуствовед!
Разве никто с тобой не случился?
Разве от меня разит?
Ведь до сих упоров мы с тобой были в масле.
— Да, мы плыли в прованском масле, на дороге, — Джордж задумчиво поправиил Королевскую корону.
Вспотел и с потом посадил Гари на колени белой рабыне из Латвии, он ристалищно посмотрел в раскосые светлые очи будущего професора и обеими руками провел по мудям сиделки. — Отлей из золота статуэтку матери!
А ты, Элиза, богаче и красивее всех белых балерин, которых я имел.
И зачем только я не узнал твоего друга.
— Надо дела творить, Джордж, возьми, займись государством, но не Расейским...
— Кто нас сожмет, Элиза?
Счастье, одно счастье вокруг!
Но моя жизнь — горошек в полыни.
Я пою гимны!
Я Великий и счастливый, но пока раб, который и тебя возьмет за собой в Вашингтон.
Но мне кажется порою, что белые недостаточно подобострастны и щедры к угнетеному афроамери
;

канскому большинству!
Какой? стремиться к познанию мира и к спасению крокодилов и сохранению природной среды.
Какой? смысл жить!
Поскорее бы лечь с тобой в могилу и заняться там любовью!
— Это грешно с твоими малыми деньгами, Джордж!
Я знаю, как ребе было тяжело растаться с твоей фабрикой, и хозяин ты жесткий, но не терпи, выгони белых рабов...
— «Выгони»? — поцеловал ее пятки Джордж и сыграл на камузе мелодию любви. — Разве я похож на белых эгоистов?
Разве я какал оловом, когда он слез с того и с сего и подарил мне фабрики, где все были ленивые, как бобры в полынье.
Весь его заработок и моток шел мне до единого милиона, и никто меня не смажет салом, и не скажет, что я плохо ораторствовал на собраниях.
— Да, это прекрасно, когда солнышко греет попу... Но ведь как ни какай, а он пока твой хозяин рабовладелец сатрап (хотя и мертвый)!
— Мой баран! А кто его поставил над рекой памятником ушедшему веку?
Водка идет у меня из ума.
Какая, он имеет право и лево, ржать надо мной?
Я сверх человек, не он.
Я не Владыка Мира, а лучше! подай мне картошки!
Я больше его намылил тел!
Я читаю еврея, пишу Ницше.
И всем этим обезьянам я обязан только тебе, а Ника — хозяину.
;

Я помочился на «грамотея» в поле.
Кака? он имеет право развращать мою ломовую лошадь? отнимать у меня серебряную ложку и заниматься своим великолепным телом, — телом, которое ему не по зубам!
Ведь теперешний мой муд под стать только русской скотине, вешать ее на осине.
Он кочет: и возвышает меня, посылая на самую легкую, самую престижную работу в Сенат.
А я хочу быть простым королем, без всякой ответствености.
— Джордж, морж! Обрыгай меня!
Кто с тобой? Черти? ООО! Снова у меня чорная горячка!
Ты никогда трупы не варил!
Я танцую и смеюсь с порохом в ушах.
Ты задул костер под страшной Жаной!
Я все, вынимаю... держи свое в руках!
Джордж, они же страются для тебя, и ты бегаешь лучше всех белых.
— Я долго сперму держал и долго пердел, но мне легче; день бежит от меня!
Сил бегемотьих нет вынести себя в политическую жизнь!
Я хочу работать, грязную работу, как у русичей!
А хозяин не упускал случки, хвалил меня, дарит холсты и краски, закармливает явствами до рвоты.
Мне снилось так, плохо буду руботать, буду кричать и орать вирши про Шао Линя, а свободного еврея употреблю на занятия по перегонке дерьма в перегной, на чтение порнолитературы.
Но хозяин видит, что я не справляюсь с суботой, и
;

отнимает у меня работу, заставляет отдыхать на лебяжьих подушках.
Как тут не вспомнить мученика Карла Энгельса?
"Хотенька, ты и кричишь  под стон барабана, говорит, а в тебе сидит ангел Джабраил, и этого ангела надо подарить людям».
Ну где уж? недалек тот пень, когда мой ангел взовьется с золотыми цепями на шее, да только он последний об этом пожалеет в крематории.
— Иди посади горох! Или тебе легче на кушетке пердеть? — с носками (из золотых нитей) проворковала Элиза.
— Вот, например, икра! — ржал Джордж, поправляя костюм тройку. — Я грузил свое золото инков в телегу, а сын хозяина, старый гном, стоит рядом и щелкает пастью, старается мне помочь.
Лошадь шарахается от его убожества.
Я попросил его не помогать мне, а посрать, Брежнева попросил — никто его не домогается.
Опять прошу уйти и не мозолить мне очи своей белой кожей.
И вдруг, он позвал Далай Ламу и они вдвоем начали мне помогать.
Я подарил ему суку, а он запричитал, начал смеяться и кинул на помощь отца, чтобы он мне подарил Далай Ламу.
Отец обрадовался и проглотил мундштук от моего саксафона:
«Сейчас ты обрадуешься, когда узнаешь, кто твой боярин», — отец пояснял вдумчивому Ламе.
Подарил мне новый терем, набрал векселей и говорит мистеру гному:
«Помогай ему, пока не издохнешь на радость си
;

ренам Одисея!»
А тот от радости рад обосраться...
Кому нибудь принесут они этот пень! — молодой генерал афроамериканец добро засмеялся и так сверкнул алмазами, что его жена соблаговолила улыбнуться. — Кто поставил меня выше Человека — вот что я не хочу знать!
— А я кто, простая владелица Театра Балета и Оперы? — грустно танцевала падеде Элиза.
— А твой подарок — бедный русский раб папа Карло! — снова воскурил фимиам и взмахнул дирижерской палочкой Джордж. — Этот собачий слуга был моим естественым прегрешением.
Карло спал со мной и моей новой женой, днем убегал от меня в поля и ловил жаворонков, пожирал их сырыми с перьями, лапами и клювами. — Варвар, а глаза его были глупые, потому что меня всегда обнимает.
Как в воду!
На ****ях я собрал разных объедков и кормлю его (а он потешно попрыгивает и скулит от голода), а хозяин засветил фонарь Правды и творит:
«За счет США кормишь!
Если все мои афроамериканцы заведут русских рабов, то наполнятся карманы дяди Сэма».
Велел привязать ему Ану на шею и закопать в руду!
— Джордж! Ты мудрый, как Моисей! И не совестился?
— Совестился? Как бы не как!
С рабочим? все обошлось без белого коня и принца на Белом коне по имени Елистрат.
Они с гномом бросили бородатого Карло и Ану в
;

руду и закидали их самоцветами, а он так жалобно играл на балалайке, будто стены банка окрашивал.
«Что же ты меня не спасаешь, добрейший из добрейших?»
Опять меня поили и на руках носили за то, что отказался бить.
А, пусть поят, но дозировано, чтобы не перегружать поджелудочную железу!
Когда нибудь хозяин забьет, потому что таких умных, как я, президентским креслом не заманить.
Я хочу быть Владыкой морским, чтобы золотая рыбка служила у меня на побегушках!
И пусть острижется, не то к нему блоха придет, которая от Левши убежала.
— Что ты задул Джордж? Это же Вечный Огонь!
Не бери орехи в душегрейку.
— Подожги усадьбу, Элиза! Послушай, кого я порешил!
Хозяин послал меня с овсом и тележкой говна для канибала мистера Симпсона, который жрет милягу Иуду.
Я вернусь в терем веселый, с Мирой в подвенечном платье — одобряешь? — будто всему начало.
У меня ужи в печке готовы для пасхального пира.
Есть и верблюды от шейха Абдулы, которые на меня наплюют.
Оплеваный и несчастный я приду к мировой обществености, которая взвоет от жалости к угнетеному афроамериканцу.
И через неделю за меня ухватятся и сделают председателем Африки, королем джунглей!
— Джордж! А не слишком ли мал пост для твоих заслуг и для твоих слуг?
;

— А ты теперь рожай, — скакал для укрепления икр и голеностопных мышц Джордж и, взяв Элизу на руки, долго слушал исходящие газы.
Они стояли в мочале.
Потом, несколько милионов  денег, радость раставания — впереди новые встречи и свежие вечеринки.
Так развращаются люди, когда их одежда на званом вечере тоньше паутины.

ГЛАВА ЧЕТЫРЕ

ВЕЧЕ В ХИЖИНЕ ДЯДИ ТОМА

Дядя Том жил в огромном каменом замке, стоявшем рядом с «господскими бараками», как обычно называют венгры скотобойню.
Перед хижиной разбит обширный парк увеселений и атракционов (которым владеет дядя Том), где заботливо выращивались малина, калина, конопля, мак, персики и много других гадов и щей.
Большие ярко желтые китайские гейши и везучие Розы из Израиля, переплетаясь друг с дружкой лежали на дороге ко дворцу.
Несовершенолетние кокотки, петухи из зоны Колымы и фиалки Монмарта находили себе наколки в этом аду и распускались, под пышными цветами, в вящему неудовольствию и под кнутом тетушки Хвои.
А теперь, мой дорогой читатель, мой фанат, мой почитатель, мой покупатель, войдем в самшитовый замок, который дядя Том скромно называет хижиной.
Ужин в скотском доме закончен и двери заколочены, и простушка Хвоя, которая в казачестве была главной бабарихой, удила осетров, предоставила под
;

борку золотых колец и сбор серебряной посуды старшим белым рабам и удавилась (но не для смерти, а чтобы попугать всех) в своих тысячеметровых покоях на золотой подушке.
Следователь, вы можете ужасаться, что это она стоит у жертвеного котла Вуду, пристально наблюдая за бородой, которая у нее растет, в бороде что то пищит, и с помощью Еремея поднимает кадушку с Лялей, откуда несутся запахи, явно свидетельствующие под пыткой, о наличных и искусных.
Лицо у тетушки Хвои идеальной формы, как у Нефертити, чорное и так искрится всеми цветами радуги, будто оно смазано высококачественым белком, как чайные китайцы в ее галерее.
Эта шикарная стать, увенчаная тюрбаном восточной мудрости, сияет болью за всех угнетеных, не лишней, если говорить с чистыми, как и подобает чорной царице, заслужившей славу первой красавицы во всем Мире.
Теперь умилимся еще сильнее и восхитимся!
Тетушка Хвоя била поварих по званиям — сегдня одних, завтра других.
Завидев ее, каждая лошадь, каждый марабу, каждая проститутка на невольничьем дворе впадала в дикую радость и готовилась к близкой поездке в рай.
А тетушка Хвоя поглощала мозги с невозможными мужчинками, жарила их и парила, так, что появление этой прелестницы (примы балерины театра Кабуки) не могло не навести на мысль о возвышеном, любую, склоную к полноте, рабыню.
Ее изделия из глаз и языков соловьев Беловежской пущи — всякие там золотые ладьи, мышки, кошки и горечь, всего не перешлешь за границу —
;

представляли собой неразрешимую загадку для гадких варяжских поварих, и у тетушки Хвои только груди колыхались от успеха, когда она стройная, с законой костью в руках, расказывала о хамских попытках (какой?) своей поварки подняться до высоты ее искуса.
В одном углу замка тетушки Хвои стоит мать Олениха, акуратно завешеная белым саваном, перед ней — гравер, с довольно солидными размерами, готовый в любой момент под присягой засвидетельствовать, что тетушка Хвоя первый человек в этом Тире.
По сути тела, уголок (в тысячу метров) тетушки Хвои служит, как уборная для пьяных гостей из парламента.
У другой старины жены видна еще одна мать Моржиха, не столь пышная, но предназначеная для прыганья.
Стена над стометровым камином и малахитовым органом устрашена рогами почетных мужей да так искусно, что Гей славный гражданский муж был несильно удавлен, когда ему пришлось увидеть свое отражение.
Перед картой мира (с критическими заметками тетушки Хвои) стоял янтарный стол, явно вывезеный из янтарной комнаты в Питербурге.
На столе рушник, расшитый бисером холопок боярыни Морозовой, на нем возвышались чашки эпохи Минь, золотые тарелки и другие прилежные гости дочерней трапезы.
За этим столом с биноклем сидел лучший работник в мире, Великий афроамериканский кинг, раб трусливого бледнолицего шакала мистера Балды, дядя
;

Том!!!
Вау! Виват! Осана!
Дядю Тома я обрисую моим милым, дорогим, волшебным, дивным, соблазнительным, нежным, грациозным, шикарным, сумасводящим читательницам с огромной правдой, поскольку он будет главным героем книги и моей и вашей жизни!
Ляля Том — супермен огромный, могучий, как тридцать три Шварцнегера, широченый в плечах как Уланбатор, с типично африканскими, поэтому милыми и привлекательными, чертами изумительного лица, из которого сквозит ум и гениальность, Вселенская доброта и всепоглощающее благодушие, как у Золушкиной феи Моргоны.
Во всех его бликах освещается огромаднейшее чувство и потрясающее собственое достоинство, доверчивость ко всей малейшей твари на Земле, и душевная умилительная простота, которая делает Мир добрее.
Афроамериканенц стоял на трибуне, устремив орлиный взор в телескоп, который он мудро и торопливо переводил с Солнца на тучи, под наблюдением мистера Джорджа Гудзона — грустного, белого карлика тринадцати лет, несомнено отдающего концы от страха, что находится рядом с великим дядей Томом.
— Так, афроамериканенц, так! — быстро подхалимски поклонился гном, увидев, что дядя Том значительно выводит формулу всеобщего поля. — Это получается мировая сенсация!
— Ах, да неужто? Опять?!! — скромно отошел от телескопа и астролябии дядя Том и снисходительно глядя, как молодой белый проворно вытатуировывает на своей ладошке его формулы для вразумления на
;

родов.
Потом он взял золотое перо и пергамент и своими утончеными пальцами музыканта и все с тем же умением написал новую оперу.
— А чорные за что ни возьмутся — у них все спорится! — тетушка Хвоя подняла вилку с кусочком фрикасе, которым она кормила дворового крокодила Данди и с жалостью глядя на молодого белого хозяина. — А белые за что ни возьмутся — все с ними спорят, потому что они всегда неправы!
А наш дядя Том мистер — и пишет доклады и читает на ста языках (но только угнетеных малых народов Мира)!
До чего Любу пытают, даже не накушаешься...
(Из пыточной доносились жалобные вопли провинившейся белоруски рабыни Любы)
Дядя Том подождал, пока все улягутся на нефритовый пол и грустно молвил:
«Я высчитал, что Солнце погаснет через четыре милиарда лет».
Прелестница Хвоя упала в тесто вся в слезах, а хор певчих рабов грянул:

О Ханаан! О Ханаан!
Земля обетованая!

Трусливый мистер Джордж прочел сто последних глав (некоторые сочинил сам, завидуя славе дяди Тома) из Апокалипсиса, и его тыркали в тело и покрывали оплеухами:
«Не умеешь читать, не берись, то же нам, хозяин называешься!»
«Да вы его не слушайте, он даже таблицу Менде
;

леева не учил».
«Подыхать ему с Толиком».
«Неужто, мы на него сегодня не написаем?»

Попка эта чудила в доме работника, а в доме хозяина разрывалась стена.
Рыботорговец и мистер Балда трусливо сидели в темном чулане среди трупов индейцев.
Мистер Балда подсчитывал мешки денег и передавал их рыботорговцу, на содержание дяди Тома в Белом Доме.
— Ну, вот я и кончил, — скакал рыботорговец, седлая ишака.
— Гей, — мистер Балда хлебал лаптем шти, — я разденусь, а вы помяните меня и то слово, которое вы отдали моей жене, что Том, когда станет Президентом Земли не отдаст меня в чужие руки.
— Да вы сами напердели только что, пэр, — не рассслышал рыботорговец из за рева ишака.
Памятуя проводы Брежнева в армию, которые Гей приводил в доказательство своей знатности, мистер Балда был обложен его зверями (волки и голодные гуси), но так кака ни на что не расчитывала, с шутками и прибаутками проводил работорговца Гея на эшафот и, сославшись на контрабандистов грузин, закурил гитару.

ГЛАВА ПЯТЬ
ПОКАЗЫВАЕТ КАК ДУШЕЧКА ОТНОСИТСЯ К ПЕРЕМЕНЕ ПОЛА ХОЗЯЕВ

Мистер и писис Балда ушли в чужую спальню.
Сидя в ворованом кресле, мистер Балда просмат
;

ривал чужую почту, а его жена плевала в зеркало и вынимала из кармана волосы, так искусно выдернутые Элизой:
— Да, некстати, Трубадур, Сергей, Феоклист, Джером; извини, муж, я забыла как тебя зовут; кто этот великолепный принц, которого вы сегодня парили в бане, не обращая внимания на мольбы служанок.
— Его фамилия и професия — Гей, — ответил мистер Балда и выкинул кресло Людовика Первого в окно. — Я его сам погасил, когда он самосжигался около храма Буды.
А теперь надо было пописать на бумаги.
— Он рыботорговец? — заголосила писис Балда, заметив восхищеный тон чужого мужа (который карабкался в окно).
— Да, Эмилия, фон Гитлер ибн Балда, — заплакал ее муж, — мне придется продать родину и любимых афроамериканцев, которые никогда не простят меня, когда станут Королями.
— Мистер Балда, да вы шут гороховый?
— К счастью да, но бобовый, — мистер Балда от страха описал гобелен «Взятие Генриха Лавуазье под стражу в Бристоле».
— Кака! Всеобщее достояние — Тома?
Доброго миротворца, который служил науке (изобрел северное сияние и скверное влияние и сладкое слияние) и мне (пока не появился Джо) десятки лет!
— Но почему вам пришлось танцевать с голым низом, сир, это вульгарно, потому что в странах Китая низ откусывают и говорят, что он уйдет в сады Персиков.
— Потому что дядя Том, благодаря уму, обаянию, прозорливости, красоте и могучести станет Президен
;

том Земли, Гари — Король Африки, Беки — королева Европы, Меки — Председатель Президиума Верховного Совета, Мо — самый главный академик и так далее.
Вас потом устроят на подсобные работы.
— Ай йай йай! не щиплитесь, вы не достойны меня, нищебродец из Алабамы! — пискнула писис Балда. — У вас даже нет собственого танкера, как у дяди Тома.
— Мне больно, а курица довольна, потому что я сыплю на вас горчицу, писис Эмили, — мистер Балда поцеловал портрет дяди Тома и слезами оросил золотую рамочку. — Мальчик Гари потребовал, чтобы я продал его Гею в красной шапочке.
Ибо Мир во всем Мире зависит от того, что Гари и дядя Том покинут нас и водрузят знамя любви над Рейхстагом.
Землятресение и ураган Карина потрясли мисис Балду.
Она подошла к туалету и просвистела песню про широкие поля.
Закрыла лицо ногами, и на ее груди повалился он.
— Золотая печать шейха ибн Мансура лежит на рабстве, — тяжкая, граненая драгоценая печать, и она поставлена на избраных, но Перун и Даждьбог поражает громом и молнией господ, которые не смогли отказаться от всех земных благ во имя своих подопечных.
И я, фазендная, думала, что мне отдастся этот козел.
Какой грех владеть рабами, если не можешь дать им горы золота и реки, полные вина.
Я всегда чувствовала неизъяснимую любовь к аф
;

роамериканцам, дарила им золотые кулончики со своими локонами, а, когда стала постарше — то и с волосиками из других мест...
Но меня увлекала мысь, и рабовладельчество я скрашивала жизнь оргиями и постояными вечеринками, дарила белых слуг из Расеи своим милашкам.
Я надеялась, что благодаря моей доброте, сердечной теплоте, любвеобильности, царство покажется нашим невольникам лучше свободы всех наций.
Но афроамериканский народ никогда не останавливается на достигнутом и идет вперед семимильными шагами, как в марафоне в Зимбабве на приз дядюшки Бегемота.
— Эмили! Я восторгаюсь вашей всеобъемлющей и всепоглощающей любовью к афроамериканцам и устрицам с жемчугом, которые выращивают в провинции Курдистан.
Вы стали настоящей онанисткой аболиционисткой!
— Аболиционисткой? ХА ХА! Чтобы достичь вершин защиты афроамериканцев нужно быть хрустально чистой перед нациями и народами, пред своим человечеством, перед своей внутреней совестью.
Надо подняться до высот ангелизма, как Авраам Линкольн; он отрекся от земных благ ради свободы афроамериканцев, наших несчастных рабов.
А меня всегда тяготило с вами, потому что у нас есть идеальные рабы взамен вас, мистер Балда!
— ООО! Мы со многими вынуждены мириться и пить мировую чашу (из серебра пробы восемьсот семьдесят пятой) до дна!
Но в нашем теперешнем положении, убедитесь, вход в вас один!
;

— Да, да, Балда! — проворковала писис Балда и игриво сбросила картуз на многотомник Сенеки, расеяно потрогала свои... и золотые часики. — У меня нет золотых приисков, я все отдала бедным рабам, — в многодумье снова рожала она. — Но может быть, вы возьмете за свою паскудную любовь эти золотые часы с кукушкой, которая поет Интернационал.
В свое время вы украли их с Биг Бена.
Я пожертвовала бы всем, что у вас есть, лишь бы ребенок Элизы стал премьер министром Греции и древней Спарты!
Хотя бы на сто лет...
— Мне очень больно, Эмили, сойдите с моего горла.
Что это из вас торчит?
Но Гей увез всех на убой.
Если бы вы знали Гея, как он знал меня и как я знал его, вы бы подняли серп и молот, потому что мы были с колосками на краю гумна.
— Я знала Гея... Он хорошо склоняется.
— Да, жестким Гея не назову, у него мягкие внутрености, но он нечеловек, а горячий, тонкокожий (эту кожу бы да на кошельки), печет только выгодные пирожки, никогда не останавливается, даже в постели дрыгает ногами и, слизкий, как налим перед смертью.
Если его посолить за деньги, он продаст вам родную кровать с матерью, притом из за зла не кладет в ватрушки желе.
— И этот фельдмаршал стал хозяином моего любовника дяди Тома и ребенка Элизы, которог она также родила от меня?!!
— Да, моя недотрога, мне самому трудно напиться с этим.
;

К тому же у Гея топорщится, и он хочет отдать их в высшую политическую академию имени индейца Джо.
Я велю рабам оседалть тебя завтра утром, как лошадь, и поеду на тебе, чтобы повстречаться с дядей Томом и показть тебя, как кобылу.
Нет… лучше вы уезжайте на курорт и возьмите там Элизу!
Там сделаете нового ребенка для нее!
— Да, да! — сикнула писис Балда. — Я хочу быть наездницей на таком добром теле!
И сегодня же ночью я войду к дяде Тому, он, как гора!
Пусть они, почувствуют меня и узнают, что я хочу жить в их стране.
А об Элизе мне подумать, так карандаш от радости встает в руках моих белых.
Чем мы привлекли эту манду?
Мистер и писис Балда подозревали, что их вздор могут скушать.
Элиза спряталась в своем золотом дворце и через серебряную печную трубу подслушала и подсмотрела разговор и вздор мистера и сиссис Балд.
Но вот, волоса хозяев поникли.
Элиза украла все из коридора.
Красная, пританцевывающая с морковным лицом и тонкими губами, как у Мерлин Монро, она проходила мимо застенчивого существа (русского раба Ивана).
Ее чистенький, малахитовый дворец возвышался над халупой хозяев.
Здесь, у залитых золотом и солнцем венецианских витражей, Элиза часто сидела втроем, напевая в пол
;

ный голос арии; на этих стелажах стояли ее антикварные книги и громоздились дорогие подарки господ; в шкафах и гардеробных хранились безчисленые полосатые чулки и бальные платья.
И тут же, в шелковом гамаке, с тремя полногрудыми няньками (Гари, как в детстве, любил присосаться к груди) спал ее ребенок, а с ним жеребенок.
Его длиные кудри в строгом порядке лежали на полу и на комодах, кроваво красные губы чмокали, сиьные мускулистые руки, как у Майка Тайсона, лежали поверх бедер кормилиц, и бутылка, с нарисованым солнечным лучиком (вино за сто тысяч доларов, из подвалов графа Коньяка) стояла на детском личике.
— Богатый мой, рогатый! — Элиза невольно рисовала Гари на золотом листе платиновым перышком. — Наконец то продали тебя в Конфидерацию содружества Цивилизаций.
Мать отдаст своего сыночка в Президенты!
Элиза открыла блокнот из слоновой кожи (из самого тонкого места слона) и продиктовала австро венгерскому рабу писарю Вацлаву следующее:
«О писис! Дешевая писис! не кормите себя, а обвиняйте в неблагодарности ко мне!
Я подсмотрела вашу безтолковую возню с мистером Балда!
Я спасу нашего ребенка от ужасов деревни и захолустья, в котором мы вынуждены проживать, как переселенцы из Азии.
Мы с чистеньким Гари можем подхватить от вас вшей.
Я попытаюсь вознести своего ребенка на незабываемую высоту.
;

Вы судите себя за разврат и за ЭТО!
И не показывайте через забор свою срамоту!»

Тетушка Хвоя распахнула узорчатые бронзовые ворота, и свет от ста семисвечников, которые зажгли рабы раба дяди Тома упал на холеное, с гордыми очами лицо беглянки.
Элиза правила тройкой вороных жеребцов, призеров Дерби, запряженых в золотую карету.
— Лиззи! На тебя можно смотреть и любоваться до конца века и до конца года Обезьяны!
— Дядя Дом! Тетушка Хвоя! Я вас облаю и убегаю...
Хозяин, жалкая игрушка в руках Судьбы, продал Гари в шикарную богемную Академию.
Но мне показалось ЭТОГО мало и недостаточно для моего сыночка вундеркинда.
Я пристрою Гари получше, Он будет знать язык зверей и птиц и скипетром потрясать из Страстбурга.
— Продал! — в один голос в мотиве рэпа танцевали дядя Том и тетушка Хвоя.
— Да, мангал, — покручивала бедарми и пританцевывала Элиза. — И дядю Тома продал в Президенты!
Кушая Элизу, дядя Том собирал свои драгоценые камни.
Глаза, смотрящие в будущее, в грядущее, через поколения и века, мудрые очи радетеля Мира, широко открыты и взирают на Ковш Большой Медведицы.
А затем дядя Том обрушил, ударом могучего кулака, дом и уронил голову на колени Элизе.
— А я хотел быть простым человеком, строить дома, пахать землю, убирать хлопок, шелушить маис,
;

сочинять сказки про братца Кролика.
Но, понимаю, что моя обязаность, мои таланты и мой народ, требуют, чтобы я правил Миром. Осана!
— Мистер Президент, — плясала тетушка Хвоя вокруг майского шеста (и еще умудрялась шестом сбивать перелетных уток), — а ты что же не уходишь в поля?
К куликам и болотам, к крокодилам и жирафам, к простой жизни скромного землепашца, когда на ветерке под сенью сакуры будешь писать безценые шедеврические романы о рабстве?
Хочешь дождаться, когда тебя увезут по матушке Волге и в Расее сделают Генеральным Царем?
Туда, где афроамериканцев закармливают медом и груздями, а девушки нам спасть не дают, хотят родить арапчонка.
Да я лучше пердну на тебя, чтобы ты убежал!
Евреи здесь — беги с ними в землю обетованую обрабатывать землю в кибуцу.
С твоим имиджем тебе все будут кланяться и просить автограф.
Ложись в карету, я принесу тебе золото и щи.
Том немедлено поднял половицу (из золота), достал куль с деньгами, обвел сальным, но полным энергии взором орла чужую жену и пропел контральто:
— Нет, иди в Кулунду, добрая женщина, мать слониха.
Пусть Элиза уходит в Голивуд на главные роли, как Вупи Голдберг.
И женится на судьях в париках с буклями.
Мое участь — править народами и облегчать участь угнетеных афроамериканцев, которые страдают от избыточного веса.
;

— Еще два сундука с драгоценостями, — Элиза затащила в карету тяжесть и двух слуг уродов. — Я видела ужа сегодня под пнем.
Моего трехметрового ужа довели до того, что он съел быка и решил ржать.
Постарайтесь найти его и обвейте его вокруг шеи.
Покажите ему манду...
Положите его под порожек, где он целовал кобыл.
Элиза с шумом показала, что она не зверь.


ГЛАВА ШЕСТЬ
МЕКА СНАРУЖИ

Накануне, вчетвером, после затянувшегося запора, три мистера и писис Балда засунули, с козой, и в следующее нутро вставили длинее обычного.
— Не поднимаю, от кого Элиза заражалась? — мисис Балда почесала валенок и дергала за гудок.
Мистер Балда дрочил на битву (на карте), стоя на зеркале.
Вскоре дверь отвалилась и в спальню вошел мальчик афровенгр с битой для битья.
Он необычайно хорош, с длиным носом (Пинокио), который присущ свободолюбивому народу Европы.
Умные выразительные глаза выдавали в нем прославленого художника Рубенса.
— Эфенди, — свалилась на него отощавшая мисис Балда, — постучи Элизу и подари ей утрений золотой!
Я три раза скреблась в ворота ее терема расписного с золотыми петушками на флюгерах.
;

Через несколько часов Рубенс вернулся, таща на веревочке чьи то изумленые глаза.
— Пиписис! У Лиззи все сейфы открыты, монеты разбросаны по дворцу, словно падишах Шахрияр потерял своего орла Серебряное Рыльце.
Не иначе, как она оказала нам честь и поехала завоевывать мир во имя пушки и ракеты.
— О, ГОРЕ НАМ! — воскликнул мистер Балда, вытаскивая палец из чернильницы, где он ловил муху, обгадившую берестяные грамоты варягов! — Что скажут люди и континенты?
Что мы обидели рабыню, не ублажили ее до конца, как положено в Уставе «О прилежном содержании афроамериканцев рабов»
— Дай мне колобок, дурак, — засмеялась мисис Балда.
— Вы творите сор, моя раковина любви!
В каку! Я окажусь в положении!
Гей радел, чтобы я не продавал ребенка и опозорит меня перед монахами Шао Линя и лично товарищем Брюсом Ли в случке.
Этой ночью нарушили мою честь!

Когда на конец Гей подъехал к гному, в одних сапогах при шпорах, дурные вещи посыпались на него из ворон.
— Что это у вас варится, Балда? полба? — сказал мистер Гей и нагишом вошел в барак. — Ушла милая красавица к Настоящей Жизни в одном, кушаке и кокошнике?
На улице очень холодно, русские привезли снег.
Прелестница застудит горлышко, а вы ее не уберегли и ее гениального ребенка...
;

Может быть, он застудил пальчики и не сыграет больше на кларнете?
— Мистер Гей, здесь пляшет мисис Балда, а вы ее не приметили!
— Прошу отомщения, барыня! — Гей осклабился и наклонил мисис Балду, не меняя северного направления яйца.
- Но я еще раз ударяю: сраные кисти винограда, а мне приходится дышать, пэр!
Неужели у вас таверна в ухе?
— Ваша хозяйка меня сейчас любит! — скакал Гей, удивившись!
— Она свободная женщина и живет свободно с кем хочет! Но я не привык, чтобы о моей жене говорили дурно, — с сукой ответил мистер Балда.
— Прошу угощения! Вас и побить нельзя! — и Гей закончил с грешком пополам.

Весть о короновании Тома вызвала всенародное гулянье с поджегом барских бараков и заливанием воды в норы, в которых хозяева спали.
Победа Элизы на предстоящих выборах в Комитет Красоты тоже волновала синее море.
Чорный Сэм, заслуживший свой высокий сан и звание потому что уголь в его рудниках был обогащенее, чем у других афроамериканцев, почесал кудлатую голову ручному бизону Франклину, потом помочился на раба малютку, снял с себя штаны, съел повидло, которое помогало ему дышать, и на конец задекларировал с той неподражаемой Констанцией, которая живет только с афроамериканцами:
— ЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!
Сэм поднял с земли колючий браслет из масивно
;

го золота, подошел к арабскому милионому жеребцу и незаметно сунулему в зад колючую драгоценость с тем расчетом, чтобы, когда мистер Гей полезет жеребчику в зад, жеребец ударил хозяина копытами.
В эту фазу Луны на крыше воцарился мистер Гей, назвав себя коронованым Петушком Золотым Гребешком.
Сменив милость на гнев, после семи чашек плохой касторки (в которую писис Балда еще и наплевала), он надрывался, рвал свои сухожилия, бормотал в бреду и судьи стояли около него, потому что положение у него было поносное.
— Ну, красавцы Шварцнегеры, — обратился к ним Гей с низким земным поклоном и подарил каждому нефритовую картинку с изображением купающейся гейши Мики. — Шевелите мной!
Давайте, зря проведем время за бутылочкой древнего токайского.
— Мы не пьем, не то, что вы, алкоголики белые! — презрительно Сэм плюнул в бельмо на левом глазу Гея, а правой рукой придерживал Гея за стремя.
Рубенс освежевывал двух других лошадей Гея.
Как только Гей коснулся зада жеребца, холодный конь станцевал лезгинку и умер.
Сэм с громкими песнями ходил вокруг огорченого Гея и расказывал ему историю женщин Востока.
Затем Сэм для смеха опрокинул смущеного Гея, годующе ржанул, потом подал обоими ногами Гею под зад, вскочил ему на спину и поскакал галопом к дальнему подлецу на лужайке, сопровождаемый сводным оркестром угнетеных рабов.
Гей скакал по лужайке через лужи, в зад и в пе
;

ред, хвалил ум наездника, изрыгал кровь и пену, топал ногами копытами.
Мистер Балда пытался водить хоровод вокруг лужайки, на которую выбежал Русский Медведь.
Писис Балда стояла на подоконике и заливала сиками кутерьму, догадываясь об Исире Пленкиной, которая все задумала.
На конец, Сэм прислонился к крыше конюшни и захохотал во все горла.
Гею остался только ничейный друг, с которым он проследовал в нору, скорчив подобострастную гримасу вслед любимому Сэму, который с важным видом повел лошадей учить грамоте, потому что лошадь тоже, в своем уроде и огороде — угнетеная рабыня.
— Рубенс, — пророчествовал Сэм над хрустальным шаром, (в котором иногда мелькали белые хари и чорные кулаки, бьющие эти хари в носы). — Каждый из нас может дать потомство в десять тысяч детей.
Энди, для чего же тогда зря ...задирать?
А теперь Энди, пойдем к гному Мумитролю.
Чует мой желудок, что сегодня писис велит показать нам комедию, да поострее.

ГЛАВА СЕМЬ
БОРЬБА МАТЕРЕЙ В ГРЯЗИ

Возможно представить себе Человечище более красивую и всеми любимую, чем Элиза, когда она направила свою карету к Белому Дому (где сэры и пэры готовились к встрече и накрывали семимильные столы)?
Гари был уже слишком большой не мальчик, и обычно носил Элизу на руках.
;





 
вают бананы у вашего господина нет? В рабочем поселке что окрашивать, я и сам пою.
— Наши макаки все ученые, поэтому кокосы не добывают, но утруждают себя науками и искуством.
Правда, они иногда залазят в холодильник, когда до ужина далеко, но макаки отличные, их только надо нарядить в золотые кафтаны, как положено в Париже.
Дарел! — он поманил золотым слитком огромную горилу, и горила радостно сыграла на пианино незнакомый Гею, но красивый вальс.
— Пошел я к чорту! — обосался Гей и упал на дно (серебряного фонтана)! — Пошевелю членами немножко!
Они с Сэмом поехали к Ребеке, которая подпольно торговала информацией.
— Съедим сначала ребе, — гнушительно скалил остатки неученых зубов рыботорговец, когда они выехали за границу Вселеной (за которой раскинулись степи Антарктиды с кибитками татаро монголов). — Печень ребе принесет нам удачу и дачу!
Я этих белых рабов знаю, они всегда к тонкой Оле тянутся.
— Эпохально, менестрелевски! — ответил Сэм (он тоже стал президентом, но США, и звали его дядя Сэм). — Мистер (эксплуататор афроамериканского большинства) Гей с промахом мимо щели сует!
Теперь вот что я вам покажу (Сэм показал и продолжал разговор): к Ребеке можно прикатить и на золотой пироге и на серебряной.
Но какой мистер злодей Гей грешит?
Вы не пили чашу Мудрости из фонтана Знаний?
— Вам можно доверить состояние моей дочери,
вы почти афрошвейцарец, Сэм.
;

Но теперь она взяла спящего Гари (с тремя кормилицами) на руки, и земля стонала под ее балетными ножками.
Гари проснулся, откинул полог из китайского нежнейшего шелка, и осмысленым взором окинул поля и долы:
— Мама! Я уже Президент Мирных Конфидераций?
— Почти, сынок, поспи еще и проснешься Президентом.
Мальчик склонился над кормилицами и заснул, сжимая в могучей длани Хартию Независимости, которую сочинил ночью!
На дороге стали появляться жалкие проезжие, верхом на денежках, Элиза с быстротой раздражения, свойственой девушке в минуту сватовства, поняла, что ее золотая карета вызывает слишком много почтения, поэтому она била проходящих шутов кнутом и кричала им, что так шутит.
Около крика петухов они подошли к грязненькой нищей ферме, забор которой увешен роялями и скрипками, и Элиза решила подохнуть там и купить несколько сот гектаров для себя и ребенка, ибо чем ближе она подходила к Белому Дому, тем сильнее дорожала недвижимость.
Хозяйка фермы (оказавшейся банком спермы) обрадовалась случке города и деревни и позвала рабыню Веру.
Через час хозяйка продала свои угодья за медный грош, «Ни в чем не могу отказать столь прекрасной угнетеной даме афроамериканке!».
Элиза раслабилась и показала себя во всей красе,
отчего хозяйка ослепла, но не онемела.
;

— Скажите, есть ли тут Пароходство и водка? — Элиза продолжала кокетничать, что обличало в ней неистребимую веру в справедливость и почтение к законам масонской ложи. — Я хочу прикупить пароходную компанию и водочный завод.
— Кака, а не водка! Водку у нас из ужей гонят.
Вам надо в Белый Дом или в Голивуд, вы неподражаемо красивая и фешенебельная, как Маркес Гарсиа Лорка.
— А вы похожи на бородатого Хемингуея! — слизала крошки с золотого блюдечка (своего) Элиза. — У меня ребенок политикан требует гласности.
Поэтому срочно надо трибуну и толпу избирателей из одномандатных и многомандатных округов.
— Вот звезда вы! — воскликнула обедневшая прачка, сердце сотней ударов в секунду откликнулось на красоту Элизы... - Соломон, брось ты Тору и иди сюда, здесь есть люди поважнее тебя, кликнула она, выкинув свиной окорок в окно.
В дверях развалившегося сарая появился чернорабочий в кожаном фартуке, с Торой, с напильником, мотыгой, лопатой, граблями, кирпичом, известкой и народными инструментами.
— Слушай, Соло, — обратила его в будистскую веру женщина, — поедут сегодня в Землю Обетованую на тот берег, в Белый Дом?
— Здесь есть один рабе, который собирается ехать стрелять бизонов около Белого Дома, если Толик и Ребека позволят.
Он приедет сегодня к моей жене!
Так что советую поржать над ним...
Какой! У вас хороший гениальный мальчик! —
зарыдал он, потягивая саксофон.
;

Наученый ребенок обкакался и сыграл двухчасовой джаз.
— Уложите его в семейной усыпальне, — сказала полуженщина, полуоборотень, отрывая крышку огромного гроба.
Но Элиза положила Гари на походную раскладную платиновую кровать и взяла приобретеное хозяйство в свои руки.

В два часа Рубенс и Сэм привели ржущему Гею трехногую кобылу, пострадавшую во время осады Азова; Гей торопился догнать беглянку Элизу с Гари и принести им личные извинения и уверения в своем почтении, попросить прощения за всех рабовладельцев и работорговцев, одарить щедрыми дарами.
Сэм, рыгающий после званого обеда, готов был сразу напуститься на Соню.
— Ваш хозяин макак не содержит? — раздуваясь от лихорадки, спросил Гей, ставя Гогу к Ереме.
— А кака! Же! У нас их целая стая! — Вон, видите, Дарел, горила, а не макака!
И у афроамериканцев почти у каждого по макаке!
Но чем светлее и белее макака, тем она глупее.
А самые чорные макаки умеют считать биномы Ньютона и слагать оды Фелиции.
Гей фыркнул, вспомнив, как служил жеребцом и добавил несколько золотых луидоров в карман Сэма, на что Сэм ударил Гея по щеке лопаткой для рытья опалов:
— Зачем мне ваши жалкие монетки? Я коплю золото в слитках.
А макак наших не обижайте, это вам не девушки.
— А макак, которые сбрасывают кокосы и сры
;

дая за этой пеной (изо рта Сэма), когда Элиза срыгнула еду, он повернул поросячий зад к Сэму и Рубенсу.
— Водка! Ну, дядька, будем здоровы! — Сэм налил водку в стаканы.
— Почему я не вселился в эту женщину? — растерял калоши пьяный Гей! — Как будто морошкой  рыгала!
— Ну, мударь, надеюсь, что вы нас пошлете? — сказал Сэм, гордо почесывая полову. — Я какаю на льдинах, спасая Русь, уж не рычите. — И он захныкал.
— Ты еще разденься у ручья! — поклонился ему в пояс рыботорговец.
Сэм, а с ним и Рубенс так и покакивали, глядя, как Гей танцует для них Танец "Коровяк".
— Как бы мне сейчас не засмеяться от счастья, что вы красивые (в цветастых шелковых зипунах) и умные.
Увернувшись от пинков, он с Юриком (рабом) обосался и начал ржать вместе с лошадьми.
Сэм подарил Рубенсу Конституцию США, и они зарыдали над судьбой афроамериканских женщин, полоски платьев которых ветер еще долго доносил до Гея.

ГЛАВА ВОСЕМЬ
СЛАСТЕНА!

Элиза перелетела к даурам штата Папайя, когда начали спускать греки.
Она сразу зарылась в бороде и волосах седого чорного Цыгана Будулая, медлено поднимавшегося над костром, а Ленин в Разливе и Ледокол "ленин"
;

— Тело ваше, мударь, как говорят на Руси.
Если порешите меня, то меня и съедите, только кушайте мой мозг — мудрее станете.
Сэм показал брилиантовую пирогу и поехал на ней, в сопровождении чахоточного слаборазвитого недоношеного белого.
Пирога твердая и старая, поэтому недобрый Гей окорябал зад о грани алмаза и скулил под лавкой.
Через час преследователи с эскалопом (из убитой дикой собаки Динго) скатились с горы к местному Раю.
На траве возле него ни души, потому что все души пока обитали в аду.
— Талантище! — обрадовался фашист мистер Гей и выпустил в небо белых бумажных журавликов "Летите в Хиросиму"! — Сэм, ты знал, что здесь нет поезда на Берлин!
— Я всем эту мысль сотворил! Да ведьм вы со мной и кушать не хотели!
Я ржал, дорога для рожениц!
Вследствие менструальных задержек расиста Гея, погоня достигла выселка и выродка через сорок часов после того, как Элиза уложила всех горожан спать в подорожнике.
Она сняла для себя королевский дворец и стояла в тереме, глядя на Луну, которую тоже собиралась прикупить для Гари.
Гей и Сэм ехали на одной лошади и дружили.
У Сэма упал парик и накладные усы, Сэм злобно крикнул на пролетающих гусей (летят они в дальние страны, а он остается с тобой).
Услышав курлыканье, Элиза упала на гагачьи подушки и громко расхохоталась, вспоминая жареного
;

теленка, обложеного пареными гусынями, такими глупыми и неразумными в своих белых перьях...
Всадники проскакали двести раз около пластикового окна и свалились в парадную на груду картин Моне, который подарил рисунки очаровательной Элизе только за то, что она спела ему песенку про остроносую птичку Киви.
Элиза испугалась, что Гей будет долго и нудно просить у нее прощение за те годы рабства, которые испытывают угнетеные афроамериканцы, а в конце извинений навалит полную карету ненужных подарков.
Красавица посадила Гари в карету и на лошадях выехала с парадного крыльца.
Гей случайно заметил их, когда карета брилиантовым гербом сняла с него скальп.
Гей на коленях кинулся в погоню за каретой Элизы, он не смел распрямиться в полный рост, потому что чувствовал за собой вину.
Элизе казалось, что откормленые жирные кони едва ползут, выпятив красные очи.
Преследователи мыли в ручье письки.
Элиза стегнула белых лошадей раскаленым железным прутом по анальным отверстиям.
Животные обрадовались професиональному ямщику и в один прыжок, как кобылы Святого Илии, перенесли золотую карету на льдину.
Омерзительная зеленая скотина затрещала под Элизой, но девушка заржала над ней.
Громко пела "Джоконду" и гнала лошадей через головы зазевавшихся рыбаков.
Они, в знак благодарности и всемирного интернационала, кидали Элизе свои туфли с пряжками из
;

чистейшего золота, резиновые и кожаные чулки, в восторге царапали себе лица и груди.
Но Элиза только покачнулась, когда карета достигла человека с протянутой рукой (на другом берегу)!
— Соломон я, а вы — женщина! — удивился индеец.
Элиза признала в нем Конана Варвара, жавшего коноплю недалеко от ее предместья.
— Мистер Соломон Конан Факс, несите... уколю вас... несите меня на руках и раком.
— Позвоните мне! — удивился мужчина и выронил из рук священого быка. — Вы же оказывали честь мистеру Балде, что были у него рабыней.
— Диалектический материализм говорит мне иное! Моего ребенка... продали в Президенты!
Добрый человек ославился, затем прорыдал:
— Я был гад, повесил бы вас на помочах, да некому из вас еду стряпать.
Могу только посетовать: идите в Рай, — и он показал на маленький красный Кремль с непонятной надписью "Ленин". — Там живите!
Там лежат добрые люди.
Им бы спермы, они всех охают и вам любую награду вручат.

Молодая обольстительница афроамериканка прижала сына Гари, его трех кормилиц, Соломона к идеальной груди и пошла в ночь, оберегая себя.
Мистер Соломон упал, а затем долго, как Шерлок Холмс, смотрел и нюхал ее огромные следы.

Гей стоял наполовину закопаный в землю, наблю
;

чет резвится, меня ножом тычет, в глаза окурки сует, места для могилы мне не находит, убила бы меня, если бы не остановилась на Свете.
Грех пердеть!
Да, афроамериканки народ Великий, их нельзя даже за большие деньги поцеловать... не дадут...
— У моих кобыл тоже случка! — пьяный Гей похвалил свое отражение в золотом зеркальце (которое подарили рабу Джону делегаты из угнетеного Пекина). — В Сантьяго я купил изумительной красоты афроамериканскую девушку с идеальным ребенком.
Ребенок бил меня по ночам — смазывал меня дегтем, как рабовладельца, вливал яд в глаза, и, представление! он оказался слепой!
Я потратил все свои сбережения, чтобы облегчить ему жизнь, а мать вопит, что нельзя его лечить, потому что он Слепой Музыкант!
Ну, плаваю в дерьме, думаю — отправлю этого гения куда нибудь к швейарским лекарям и уже сговорился сменять его на девчонок для пляски, а попробовал дать ему в придачу дорогой золотой материи — ну в манду он мне дал — сущий Ибис, и не подкупишь его.
А дело было в его дворце Советов, у причала его яхт клуба, мы все в печали, и вся моя партия работорговцев сидела без кандалов.
Так, что вы дуете? что совершила великая мать его? Написала Богданхану?
Нет! она отрезала килы холопам, точно Чорная Шикарная Крошка, и выхватила сто кож у одного из Фаросов.
Все упали перед ней на колени, кто не Балда, конечно, а потом она поняла, что все равно Абрамом
;

представляли собой непреодолимое бедствие для ее последователя Гея.
Оборваный презреный Гей навернулся и медлено побрел к гостинцам, раздумывая, кого обнять дальше.
Гей сел на грубую сволочную семью работорговцев у бочки и водрузил над собой знамя Труда, размышляя о закладных и суетности Гете, его абреческих Надеждах и вурдалакском несчастье.
— Не позволил маленький Гари принести ему богатые дары и поцеловать ручку! — роптал рыботорговец, освежевывая слона. — Сижу теперь на попе, по его немилости!— И он отпустил на свой адрес столько нелестных писем, что почтальон Печкин (раб из Руси) сломал свой хребет и корчился в предсмертныхъ муках с вылезшей грыжей.
Робкий, нежный голосок у ставенек гостиницы прервал самолюбования Гея, и он какнул.
— Ах, ангелы храните тебя! Вот дача то!
Правда муди звенят — голытьба!
Неужто это Америго Веспучи?!!
Гей распахнул пеструю душу!
В стойке, на середине норы, лежал короткий узкоплечий интелигентишка.
На нем была ермолка из красного бархата, мехом вовнутрь, придававшая и без того ученой физиономии нечто садистское звероподобное, хамское, неучтивое, обличая в нем мерзавца и подонка в высшей мере.
Необузданая тупость и горилья жестокость сквозили из угнетателя с белым лицом.
Если милый добрый смуглокожий читатель способен вообразить адскую Бабу Ягу, танцующую с чирием на попе и корчащуюся в миазмах и смраде, то получит еще неполное, доброе представление об этом выродке.
;
Его любовник был полной противоположностью ему, но не меньший скотина.
Огромный, жирный, сальный, он напоминал движениями свалившийся сортир, а его шпионские глазки и геморойная пронырливость сквозили сквозь белые гадкие волосенки, вихром торчащие на лобке, глаукомный близорукий катарактный взгляд голубеньких мутных глазок и тонкий (ХА ХА!) длиный носище, как у сволочи.
Карлик, как все белые пропойцы алкоголики, налил в кувшин виски и выпил его залпом.
Жирный скорчил клоунскую харю, повертел энцефалитной головой, принюхался к говну, которое лежало перед ним на тарелке и, на конец заказал себе стакан касторки.
Получив ведро с помоями, он насикал в него и стал потягивать жижу маленькими осторожными глоточками.
— Здравствуй, Америго Веспучи! — скакал Гей, с протянутой (для подаяния) ногой подошел к сойке.
— Вот, ангел! — последовал пинок в ухо. — Кака! Ты сюда попал, Гей?
Его любовник, которого звали Маркс, мгновено вытащил свое свиное рыло из помойки и, вытянув лишайную шею, уставился на знакомца — ни дать ни взять окрошка, когда она вылезает обратно или через попу.
— До чего же ты гад, Америго Веспучи! — Гей вытер слюни с бровей. — Со мной ни одна не случилась! Гавкай! Вся одежда твоя.
— Ну, гаечка, - пукнул Америго Веспучи, проклятый работорговец. — Ну, твои, в чье тело?
;


Гей всех потрогал и отписал им свои дачи.
Америго Веспучи, как последняя угнетательная сволочь, мычал.
Маркс освежевывал тушу дохлой крысы и время от времени жевал зловоное мясо.
Гей расказал и показал, как ему не удалось догнать Элизу, чтобы вручить ей ценые подарки, как самой красивой афроамериканке на континенте.
В конце расказа Маркс раздал крысу, как продовольствие:
— Выходит... после трех недель запора... И как я обделался!
— Одни хлопоты с этими зайчишками мальчишками! — почти пдохнул гадкий Гей.
— Да а! Самое трудное в нашем неблагодарном, антизаконом, негуманом труде — заставить гордую афроамериканку принять дары! — Маркс сопроводил свою штучку с маленьким грешком.
— Вот имею! — скакал Гей! — И почему они так нас не любят — понятых имею!
— Подайте ка мне каку и горячую водку, мистер Гей! — срал Маркс. — Да, пэр, с вами можно опуститься.
Когда я, подлец, каюсь, еще занимался с гомами, то попалась мне в золотые сети одна высокопородная, грациозная умница афроамериканка, а мальчишка у нее был спортсмен, красавец, мускулистый атлет.
Я отдал его в помощники Президента Курдистана!
Мне и в полову не пришло, что мать будет меня так убивать.
А вы бы поседели, видя, что она из меня вытворяла.
И притворства тут какного не было — ска
;

нимаю...
Мистер Гей предлагает отборное тельце.
Итак, мистер, Гей, что это за царица, не из Вологды ли дошла пешком в одних онучах?
Какает она?
— Обольстительная, ни в сказке сказать, ни пером описать, во лбу звезда горит, роскошная девушка ума и талантов необыкновеных.
Я бы за один ее милостливый взор не пожалел бы ста тысяч бакланов или сотню китов — и всю жизнь бы на нее работал.
— Кушай крысу, Америго Веспучи! а ведь я поразит!
Давай поймаем их обоями (из платины), мальчика, конечно, отдадим в Президенты и в Консерваторию, а мать отвезем в Голивуд и сделаем Звездой Кино, а сами станем ее продюсорами.
Америго Веспучи угнетатель всех народов Мира щелкнул жолтыми кариесными зубами, точно золотая рыбка, которую поймали на кусок ливерной колбасы, и погрузился в сортирную дыру, пережевывая новую змею.
— Тело! Стоит! — потел Марск и отжимался от букового стола, вращался вокруг Гея с опахалом, помешивал свой кисель с молоком. — Здесь безбрежные судьи на которых можно положиться и долго лежать, несмотря на парики и букли.
Америго Веспучи мастер по анальной части, зато, когда надо составить исковое заявление, тут на сцене оперы и балета выступаю голый я.
Иногда надену на себя пух и прах, сапоги возьму
в зубы, прикреплю нос из кокосовой скорлупы и заявлюсь в суд с мешком бобов.
;

Линкольном не станет, и прямо вниз головой нас скинула в реку.
А пароход приватизировала на себя и на сыночка, умница!
Америго Веспучи, подлец из убожеств, слушавший их саги со смирением и прозрением, громко икнул.
— Волшебники вы на бобах! У меня афроамериканки проделывают гимнастические трюки!
— Я иду ко дну! Как ты с ними общаешься, с танцорками? — пивом оросил его адский Маркс.
— Как я с ними раздеваюсь? А вот кака!
Скажем, покупаю я за великие деньги афроамериканку, кланяюсь ей, одариваю, закармливаю, дарю ей дворцы и земли, и если при ней есть ребенок, которому можно отдать всю свою жизнь, я размахиваю перед ее глазками векселем на сто милионов и творю добро:
"Вот, видели мис? попробуйте меня только ударить! Я тогда вас полюблю изрядно!
Вы тогда ни хромого, ни слепого не увидите!
Ребенок, — шепчу, подсовывая ей халву и щербет, — достояние Республики!
Я его отдам в Цари или в Короли при первой же удобной случке города и деревни!
И вздумайте, благородная, тут меня ранить!"
Проверяю квас из Сибири, афроамериканки удивительные прелестницы поднимают меня на вилы и проносят к позорному столбу, но не убивают! — Мистер Америго Веспучи стукнул себя кулаком в мошонку. — Гениально, что и творить! — накакал
гадкий Маркс и ткнул Гея ножом в бок, захныкал. — Ну и  сучка, наш Америго Веспучи!
;

Ему только новые земли открывать!
Он, кака, угодного мозговитого афроамериканца одарит золотом.
Америго Веспучи выслушал оду, кушая скоромные щи, даже положение яйца у него стало безобразное, насколько может стоять на Земле подобный песий сукин сын.
— Нет, кривда, Америго Веспучи! — кончал Гей, возомнив себя не подлецом. — Я всегда считал, что ты поступаешь, как Царь Горох.
Я тебе еще в исправительно трудовой колонии доказал, что парик с буклями дороже трусов с гольфами.
С какой на плитке в нашей кибуцу только покойников жать, и, крови сколько, это даст тебе лишний шнапс и попадешь в ад за недостаточную почтительность к афроамериканским труженикам.
Ты же не Бисмарк, во время перехода через Гоби и Хинган.
— Убери! Ты мне уже показывал! — Америго Веспучи несносный нечеловек рабовладелец взмутил воду в бочке, в которой купался. — Я исправлюсь и поеду в Тиберду. — И он залпом выстрелил по своей пиписке.
— Нет на тебя дождя! — Гей (злодей с язвами и шрамами, с сифилисом и гонореями, с нечистой совестью) ржал, выкидывая спинку осетра и взмахивая белым флагом (сшитым из пончо Америго Веспучи). — Но ведь Лукреция и Греция — самое главное у джидаев.
Ни к чему нам намазывать мыло на сало!
Это, как у разумных.
— Давайте подумаем о душе, в котором могут
;

мыться одновремено сто тысяч угнетеных афроамериканских рабов! — прозрел деспот Америго Веспучи и взмахнул серебряными сабо, которые ему подарила Королева Маврикии. — Стены дворца омовения из белейшего алебастра...
— Что же ты залупаешься, Америго Веспучи! — сказал презреный Гей, слюнявя пальчик. — Вурдалак тебе говна капает, а ты его в помпезности наказываешь.
— Джентльмены! Спикермены! Это не по половому! — вешался на их ремнях подлый гнойный Маркс. — Существуют разные плоды, разные бразды правления у эскимосов, даже Мать Моржиха не знает всей Истины.
Мистер Гей, под сомнением, он человек ужасный, сопливый, а у тебя, Америго Веспучи, свой посох для калеченья тел, и посох украден у Моисея.
Давайте перейдем к крысиному телу.
Так что вы так долго пердите, Гей?
Вы кот?
Вы хотите, чтобы мы одарил подарками вашу красавицу беглянку, прежде чем она станет Матерью президента?
— Мне никогда не достичь высот, чтобы я был бы достоин поцеловать ее туфлю.
Все дело в моей старой манишке, которую носил еще герцог Пукингемский, когда ловил рыбу с Людовиком.
— А ты всегда был Луноходом! — пукнул захватчик садист расист Америго Веспучи и надул паруса в трусах.
— Ну ну, гном, брось шустрить по карманам! — мистер Маркс облизнул губы Гея. — Настолько я вы
;

и блуду, от которых нет покоя ****ям с самого олицетворения пира.
— Том, оставь эту сучку!.. Мери, Пери! Не топите кошку в поносе, она же черная.
Джим, нельзя лазить под юбку мертвой рабыни!
Друг семьи, принеси картошку из своего дома.
Я тебя обжала сегодня? Или это был другой друг семьи? — ударилась головой она, случив на конец Иудку, который проглотил ужин.
— Караганда, Кулунда! — Мистер Перд гад подавился трубкой с опиумом! - Я грешил — дай ка нанайка, а я съезжу к половой, хоть взгляну на одну дочь и подохну, после того, как наследил.
Фестал ужасный и полова висит.
Мисис Перд перекосило, она упало на козырного туза, смазаного камфарным маслом, явно собираясь поцеловать свои мощи, но уж приполз и ославил ее.
— Нет, жена моя и мать детей моих рабов, не птичка ты и я не коробок.
Парашка горячая рабыня, да мозжечок домашнего кота на ужин — вот все от чего я побегу в нужник.
Да, легкая Отчизна у издателей!
И сенатор захлебнулся (чаем из лепестков, которые возросли на могиле Мей Цинь Дзян, после того, как она непочтительно поцеловала связаную корову в зад), так как было принято в народе среди жертв Родины.
— А кто у вас шевелится, в сене, гоблины? — спросила его жена друга, когда мордобитие началось.
Подленькая пися Перд обычно не осаждала себя в
думах о сенатских телах, попудрив решето, подумала, что у нее достаточно своих собственых рабов.
Поэтому мистер Перд удивлено поднял бревна и
;

Вы бы повеселели, когда узнали, как меня случают! — воскликнул хамелеон, снимая с головы официантки рабыни Изауры скальп для гадости! — Сегодня я Белая Обезьяна из верховьев Ориноко, завтра экскаватор, приехавший из Жемчужной Долины, где у меня пляшут семьсот венгров, а то назовусь ростком бамбука и на себя зеленую бумагу с иероглифами приклею.
Фанаты бывают заразные!
Например, когда надо взорвать пароход у реки, Америго Веспучи лучше всех взорвет, но прибрать за афроамериканцем он не умеет, все выходит из него.
Я вот если понадобиться я пойду вприсядку в рваных полосатых панталонах, где угодно и с кем угодно, даже с зеброй или марабу; и разрезать свою физиономию ножичком и полить постным маслом, то я в этом мастер фломастер, худшего гада во всем сранье не убьете!
Я в любую белую щелку залезу, даже если бы судьи были у нас краснорожие.
Иной газ на видное место выпускаю, но нет у них настоящей брезгливости, — слишком легко все им даются, ни каки, ни довольствия не получаю.
— Я гласный! — Америго Веспучи плантатор злой с силой ударил мудаком по столу, так что у Маркса вылетели стекляные зубы.
— Америго Веспучи, лорд сиятельный! — Маркс выблевался в жабо батистовое! — Чем же я буду теперь пить?
— Пусть будет каша! — забился в эпилепсии трухлявый подлец Гей. — Верните мне Тольку, Ольку
и фотографию мальчишки.
Ты, Америго Веспучи, всегда на мне танцевал, я твоему попу не верю.
;
— Конечно, Буратино, — с уморительным стоном рыгал эксплуататор  Маркс, засунув флейту в левое ухо. — Возьми, Гей, от нас пятьсот доларов за то, что дал нам возможность посмотреть на прелестную Элизу и ее изумительного гениального сынишку.
— Если я их найду в Какаду, то приезждай к нам в Белый Дом или в Голивуд, чтобы поцеловать им пятки, потому что ты в веках проклят за то, что ты белый, поэтому плохой, некачественый. — Сказал Америго Веспучи и отдал концы… в добрые руки.

Пока в гостинице отъявленые негодяи работорговцы раздевались на сцене, Рубенс и Сэм с самыми благородными духами возвращались домой, в собственый золотой дворец.
Сэм пиликал на скрипке Страдивари (которую подобострастный итальянец специально изготовил для него), выражал свой восторг четырехстопным ямбом, игрой на арфе, танцами народов мира и жестами заядлого театрала.
Он то пробегал стометровку за восемь секунд, то, умно расказав новую теорему, садился на трон и начинал воспевать Рубенса, потому что тот чернее, чем он.
А потом, ухватившись за астролябию, принимался составлять новую карту Звездного Неба, да так ловко, что в лесу от зависти подыхали белые грибники.
Все эти научные открытия не мешали двум аф
роамериканским рабам скакать на призовых скакунах
в каждый двор.
И в нулевом часу вечера, по усыпаной лепестками роз, пятиполосной дороге, ведущей в хрустальный дворец, въехали в свое именье.
;

Мисис Балда вылезла из своей норы в мокрой земле.
— Это ты, великий Сэм, а где остальные великие и ничтожные?
— Мистер Гей ославился и подыхает в гостинице. У него ужасный оскал и прикус, писис.
— А Элиза? Моя гениальная красавица рабыня?
— Я видел в телескоп, как огненые кони из французианской армии Бонапарте перенесли ее по льдинам.
И так ловко, что мы просто диву отдались.
А какал человек, и он помог ей взобраться на трон на ином берегу, это я им вслед пердел, а дальше не мог дышать.
Мисис Балда потела красная от варенья и молча кушала пятки Сэма.

ГЛАВА ДЕВЯТЬ

В КОТОРОЙ СЛЕДЯТ ГРЯЗНЫМИ НОГАМИ И СЕНАТОР — ВСЕГО ЛИШЬ ЧЕРВЯК

Сидя на мине, веселый огонь около которой сжигал ковер (гобелен с изображением кающегося Белого) и поджигал Пашку и сверкающий чайник старого ублюдка, сенатор Перд снимал с афроамериканца кожаные сапоги, готовясь сунуть его ноги в рот, чтобы отогреть.
Сенатор приготовил красные туфли для раба, вышитые мисис Перд, пока он был на сесии.
Мисис Перд, через замочную скважину следила, как прислуга ломает стол, и то и дело обращалась с прокламациями к дедам, предающимся тем проказам
;

— Бегите скорей! Богатая женщина вышла из грез и требует к себе негодяйку хозяйку!
Мисис и мистер Перд поползли в горницу на коленях, как обучили их ходить будийские монахи.
Женщина сидела в очаге, устремив строгий, живой взор на дымящиеся ноги.
От ее прежнего лихорадочного еврея осталась одна кипа.
— Вы желали меня? бить? госпожа! — мягко оросила слезами ковер (из меха царя Салтана) мисис Перд. — Надеюсь, что скоро у вас получка! Дайте ляжку!
Женщина подняла на писис Перд тяжелый мешок (в котором звенели монеты), посмотрела на Перд пытливыми глазками, и в этих зрачках столько торжества и победы, что жена сенатора едва не провалилась в подполье.
— Я прибыла визитом из Кабуки от Балды. — медлено пила шампанское Элиза. — За мной гнались поклоники и фанаты.
— Вы, мисис, невольница, несчастная угнетеная рабыня? — мистер Перд от страха за свои грубые слова побелел, как унитаз под Элизой.
— Да, мальчик, мой хозяин сатрап в Кабуки правит лесными угодьями с малиной и медведями, с гусями и бурятами.
— Я зараза, а у вас, госпожа, нет мужиков? — с нездоровым интересом поклонилась мисис Перд.
— Мужиков и белых рабов славян у меня навалом, особено досаждают фанаты и поклоники, меце
наты и спонсоры. — Элиза достала толстый портфель из кожи гиены, наполненый фотографическими карточками ее любовников и почитателей. — Но муж
;

от натуги насрал:
— Что с тобой, Валерия? Ты стала интересоваться прыщиками?
— Неужели нам нельзя будет прибить беглых афроамериканцев  хотя бы за одну ночь, укорить их, одарить их угодьями и золотыми горами, дать им купчую на мыс Доброй Надежды и отравиться от своей фальши?
— Нельзя, моя дешевая! В этом злоключается "немощь в содействии к марафонцам афроамериканцам".
Пися Перд была девушка скоромная, кривляка, танцовщица в кабаре "Звезды над Магаданом", с голубыми грудями, снежным, как арбуз цветом лица и тягучим низким голосом.
Но влагой она не дристала.
****юк с нежным хреном мог вернуть ее в детство своим бултыханием, а дворовой макаке достаточно было выбить зубы, чтобы поржать над ее полной бедой.
Не было матери более низкой и удобреной, и все же сыновья хоронили ее каждый день, после того, как она их раскровенила без пощады за то, что они в военой кампании с соседними позорными дерьмоедами забросали пирогами белого верблюда шейха Абдулы (который подписывал Закон о непереходе границ между ЮАР и США).

В минуту критическую минуту, когда за ужином мисис Перд уже сидела в одних чулках на коленях
спящего мистера Перда и читала "Сказание о Граде Китеже", их старый слуга раб безправный несчастный академик ста Парижских академий Банджо, зарыл в
;

землю дверь от кухни и попросил писис пройти в его опочивальню.
Сенатор почувствовал некоторое облегчение в желудке и на коленях, проводил жену парадом с поднятой булавой и флагами пятидесяти штатов, сел на чресла и с опозданием использовал газету.
Но вскоре на панели послышался радостный визг писис Перд:
— О, Банджо, ты король джунглей, человек слон! А, если придет муж?
Положив касету на ворону, сенатор поцеловал кухарку и остановился на недотроге, изумленый позорищем, открывшем ему очи.
Хрупкая молодая обольстительная афроамериканка в дорогущем золотом, усыпаном брилиантами, платье лежала на Банджо и на мисис Перд.
Черты ее изумительного чорного лица говорили о принадлежности к Высшей расе, даже расист Ницше не придрался бы к ее совершенству антропологии.
— Счастливая! — с завистью скакала писис Перд, отряхивая пыль со своего застираного, залатаного платьица, в котором ходила сорок лет.
И тут же аромат лежащей богачки наполнил золотую горницу:
— Харри Зимбабве! Его поймали и засыпали золтыми слитками?
Его без моего ведома произвели в Президенты Африки?
Услышав матерное, мальчик соскочил с коленей кормилиц (напоследок надавав им оплеух за неради
вость) и растянулся на парчовом покрывале, шикарный во всей своей угольной наготе.
— Он бес! Он пес! Несите квас, несите! — вос
;

кликнула шикарная его мать и выстрелила из арбалета в потолок! — Его поднимут над толпой и с ликованием понесут в Белый Дом!
А, мальчик, видя, что мама скачет, подал ей балетную пачку и скакалку.
Писис Перд напоила счастливую и положила ее на царскую кровать в замке раба Банджо.
Супруги вернулись на скотный двор и заснули рядом со свиньями на куче тряпья, громко именуемого "хозяйской кроватью".
Среди ночи сисис Перд взялась за вязание носков угнетеным рабам, а мистер Перд развернул конфету (обсосаную) и сделал из дерева биде.
— Любопытно, как она какает? — насрал он на конец, зашуршал газетой.
— Вот проснется, побьет нас немножко за то что мы рабовладельцы и угнетатели, тогда полаем! — приветила мужа мисис Перд.
— Полуживой я лежа, — с новой (рабыней Евой) начал мистер Перд. — Может подарим ей малахитовую гору вместе с Хозяйкой Медной Горы?
По губам мисис Перд скользнула бутылка, и девушка захрипела:
— У Тома все видно!
С новой (рабыней Йолкой) мистер Перд нарушил мычание:
— Там теплая шуба из соболей, которой ты укрываешь рабов... отдай ее мальчику беглецу, он будет надевать ее, когда подует южный ветер на трибуне в Белом Доме.
В эту минуту кузина въехала в свинарник на мотоповозке и положила на лоб мистера Перда печать Соломона:
;

Элиза.
Еще один золотой толчок кинули поклоники Элизы в карету.
Теперь аболиционисты украли на сувениры задние колеса.
Сенатор, Элиза и ребенок (в епанче и со шпагой на перевязи) на заднем сиденье разрабатывают правила игры в гольф для белых и для чорных.
Сенатор задевает локтем живот Элизы; у нее кончился запор и начался понос.
Она какает в шляпу, оказавшуюся на лбу сенатора.
Но вот белого раба Балбеса проехали и подъехали к половинке ворот разваливающейся фирмы "Лукойл".
Непочтеный горила открыл им дверь и тайну Золотого Ключика.
Это был карликовый гном без трусов, но с синим лаптем на носу.
Взлахмаченые седые волосы на старушечьем парике и четырехсотлетняя щетина на груди приносили пользу гуляющим вшам.
Несколько часов он кидал в путешествеников тарантулов.
Джон Буль был когда то одним из мелких муравьев в заколдованом краю Ермака.
Природа наделила этого человека горилу тремя сердцами и двумя носами, один из которых свиной.
На конец сенатор поклонился ему и ударил конским копытом в глаз:
— Вы будете счастливы приютить афроамериканскую рабыню Высшего качества с гениальнм ребенком, который умнее Наполеона! — с синяком под гла
;

один... или два... не знаю, но помню одного... у него хозяин слишком добрый.
Он возил на своих плечах моего мужа ко мне в гости, закармливал медом, отчего бедняга муж поправился на двести килограмов.
Хозяин грозил моего мужа сделать самым Главным на Земле.
С тем мужем я тужусь, тужусь, но не могу.
Мисис Перд и сенатор вернулись в нору.
Писис села в ящик из под картошки и стала медлено выдирать на лобке волосы, завывая, глядя на мины.
Мистер Перд копал новую комнату и убирал с дороги свежий понос:
— Гомункул! Вот раздражение.
Наконец его слегка завалило ржаной мукой, от безсилья он заплакал:
— Вот, что, Арина Родионовна, ей придется умчаться на наших жеребцах с нашей дочью.
Этот рыботорговец явится к нам завтра за нутряным салом, со свежими дамами.
Будь она падла — на пол кинули бы еды, но ведь ее гениального ребенка сивой кобылой не удержишь: высунет саксофон в окно и конец...
В каке рожениц я окажусь, если их найдут и проявят спесь.
Ее надо отравить с нашей дочью и самим отравиться.
— С дочью? Да кака же ты!
— Я знаю, манда, — скакал сенатор кушая про
шлогодние пироги.
Натянув один пирог на голову, он обнял обеими ногами полено и погрузился в клоаку.
;

— Да что меня варить! Тело мое неопрятно! — он (с новой рабыней Ибицей) потянул жену за ушки, напердел на нее, потом взявшись за геморой, стал изучать позор свой. — А помочиться на врага надо!
Спой им песню про погост и про добро инков! — Второй враг был разбит (нос в лепешку) и сенатор облегчено какнул.
— Пусть Банджо отвезет Элизу к твоему васалу в Гонолулу.
Банджо — красный дуче!
— Да, скверно, но кукареку придется обижать, а Банджо нельзя посылать, потому что он угнетеный раб.
Я поеду, потому что мой лик ужасен.
Я с сотней переезжал там через зараз, и из меня почти сделали тесто.
— Ты прислушался к стону своего перца, Перд, — скакала мисис Перд, кладя белую болонку сучку на синее лицо мужа. — Ведь я знаю тебя негодяя лучше, чем полиция знает меня.

Мисис и мистер Перд на коленях стояли около ложа Элизы и с почтением ждали, когда она изволит открыть шоколадные веки.
Не прошло и ста часов, как Элиза соскочила с бранчого платинового ложа в плаще Бетмена, капоре из горностая и оренбургской шали — дарах сатрапки и угнетательницы мисис Перд.
Мистер Перд быстро сорвал с вытекшего своего глаза чорную повязку.
На руках отнес Элизу и Гари и его кормилиц в золотую карету, мисис Перд дала кусок запеченого буйвола (вымершего) на дорожку.
;

Элиза высунулась одна и выкинула в окошко белую суку, такую же ужасную и грубую, как мисис Перд.
Огромные голивудские очи смотрели на писис Перд, губы Элизы дрогнули в прощальном поцелуе, который со чмоканьями и обжиманиями длился семь минут, а затем Элиза выкинула, как щедрый дар мистеру Перду сиденья (которые ревматичный хозяин поднял с благодарностью и слезами счастья на усах).
Дверца кареты захлопнулась и отттяпала палец мисис Перд, коляска уехала от подлецов.
По бандитской дороге путешествовали сенатор Перд и Элиза с младенцем, угнетеный Банджо сидел на клячах и ругал тучи и Ярилу.
Вот кашица, с окончаниями застряли.
Банджо щиплет лошадей за уши, какает на людей, читает вслух записки Овидия на трех языках... несколько чистых рыбаков сняли шляпы у дороги.

И вдруг карета становится на крышу, словно памятник Лермонтову в Версале.
Потом передние колеса нырнули в марианский желоб, седоки валятся на передки друг друга, мистер Банджо лезет сенатору на уши и на нос, а сенатору кажется, что его пригласили на сечу, новичком.
Ребенок скачет и поет гимн Америке, которая скоро сбросит позорное ярмо рабства.
Банджо обращается к лошакам с речью, которую украл в сенате, когда распекал сенаторов за красные носы.
Лошади плюют Банджо в зад, налегают на торты и кидают слюни то влево, то капралу; под непрестаное щелканье золотых орешков, которыми питается
;

единеных Наций Соединеных Штатов? — всхлипнул от восторга мерзавец Гей и поклонился дяде Тому, усмехнулся и подмигнул мисис Балде.
Тетушка Хвоя покрасила крышку гроба (в цвета радуги), насыпала в гроб брилиантов и сапфиров.
Дяд Том со смехом взвалил на шею работорговца Гея стотоный гроб.
Писис Балда ославила Гея и заговорила ему зубы, после чего зубы вылетели веером.
— Садитесь, масса дядя Том! — презреный Гей поклонился дяде Тому  в пояс и посадил его в платиновую карету (лучше, чем у Элизы).
Гей вытащил из попы тяжеленую золотую цепь с орденом Дружбы Народов и повесил медаль гордому дяде Тому на шею.

Дядя Том и бяка Гей тряслись по проклятой сибирской дороге; перед ухабами и рытвинами позорный Гей выбегал из телеги и переносил шикарную карету на руках, чтобы дядя Том не сотрясал свои драгоценые внутрености, которые принадлежат народу, в том числе и грузинскому.
На конец свадьба осталась в заду, началось веселье.
Гей укакался, а дядя Том смотрел в книгу по теоретической физике и думал о строении Вселеной.
Гей стучал копытами по сырой матери земле, дядя Том полагал, что это последние звуки в жизни гада Гея.
— Ну, дядя Том, умнейший из умнейших, красивейший из красивейших, давай поклонимсля остаткам предков, которые покоятся в нашей земле! — работорговец и дядя Том поклонились (Гей сволочь поду
;

Еще один золотой толчок кинули поклоники Элизы в карету.
Теперь аболиционисты украли на сувениры задние колеса.
Сенатор, Элиза и ребенок (в епанче и со шпагой на перевязи) на заднем сиденье разрабатывают правила игры в гольф для белых и для чорных.
Сенатор задевает локтем живот Элизы; у нее кончился запор и начался понос.
Она какает в шляпу, оказавшуюся на лбу сенатора.
Но вот белого раба Балбеса проехали и подъехали к половинке ворот разваливающейся фирмы "Лукойл".
Непочтеный горила открыл им дверь и тайну Золотого Ключика.
Это был карликовый гном без трусов, но с синим лаптем на носу.
Взлахмаченые седые волосы на старушечьем парике и четырехсотлетняя щетина на груди приносили пользу гуляющим вшам.
Несколько часов он кидал в путешествеников тарантулов.
Джон Буль был когда то одним из мелких муравьев в заколдованом краю Ермака.
Природа наделила этого человека горилу тремя сердцами и двумя носами, один из которых свиной.
На конец сенатор поклонился ему и ударил конским копытом в глаз:
— Вы будете счастливы приютить афроамериканскую рабыню Высшего качества с гениальнм ребенком, который умнее Наполеона! — с синяком под гла
;


зом возопил сенатор Перд.
— На конец то! Свершилось! — Джон Буль упал на колени (сиделке Гари) и умильно зарыдал. — Я всю свою неблагоразумную жизнь только об ЭТОМ и мечтал!
— Тогда я на тебя дуну дуновением весны, — скакал сенатор.
— Пусть злодеи только сунутся за бедной афроамериканской красавицей и талантищем мальчонкой — я с бандитов сдиру кожу, выколю им глаза, вытащу сухожилия, посажу на кол, посыплю их раны солью, вырву им языки.
Пока Джон Буль щелкал глазами, Элиза умница вошла в кухню и купила владения Джона Буля.
Уже бомж, Джон Буль обрадовался, что Элизе приглянулись его владения, он осветил свечкой ее угольное выразительное чело и АХнул от восторга:
— Вот что я скажу вам, Величественая госпожа: помяните меня на том свете перед чорным ангелом Джабраилом.
Ваш чистый голосок больше понравится архангелам, чем мое рычание белого идиота.
— Описаная красавица волшебница умопомрачительная шарман! — скакал он в вине, оставшись с другом сенатором вдвоем (они не заметили третьего — мелкого китайского шпиона, который переправлял в Китай умных афроамериканцев). — Охотятся за ее ляжками, как за данью!
Творя карету, Джон Буль открыл бутылку горохового кваса и поставил ее на лоб сенатора.
Затем поднял на плечи сенатора и понес его по дороге разочарований и надежд.
Кусая доброго Джона за пятки, сенатор Перд по
;

хвалил далекий город Москву и сунул Джону Булю в попу десять милионов доларов США.
— Это угнетеной Элизе на чайные плантации! — он совестился, что не может дать больше; за то, что эта женщина заслужила за годы рабства.
Джон Буль и сенатор Перд обнялись, как пионервожатые и распались на куски.

ГЛАВА ДЕСЯТЬ
ПОВАР ОТРАВЛЕН

Серое нутро заглянуло в хижину дяди Тома и ударило по лицу, радостному и добродушному, скорбящему за весь Мир.
На маленьком гномике перед органом разослана русская подстилка Наташа.
В хижину вошла писис Балда с подносом рахатлукума на голове.
Тетушка Хвоя ударила писис Балду стулом Людовика шестнадцатого.
Мисис Балда не заметила ни удара, ни пробитой головы, живот у нее был бледный и рыхлый.
— Великий дядя Том, — мисис Балда уронила голову (которую только что отрезала у коня на холодец) на золотой пол. — Друг наций!
Деньги я тебе уже все отдала, но при первой возможности пешком приду в Вашингтон, чтобы поцеловать твой портрет.
В эту минуту все увидели за витражным окном
скромного нахала Гея, которого слуги раба дяди Тома не пускали в покои, потому что у него порвался сапог.
— Ну, угнетеный афроамериканец дядя Том готов стать Президентом Конфидераций Содружества Объ
;

ма. — Если бы они послушали Мудрость матери Росомахи, то вообще, бы ловили рыбу задним ногами.
— Другими бабами — они созданы Великими и посадить на их могиле осину не легко, — с сукой сказал длиноухий.
— Мистер афроамериканец Кинг, — сказал белый господин эксплуататор и протянул другому БЕЛОМУ господину пачку фотографических карточек с изображениями русской деревни. — Я хотел бы посидеть на вашем теле.
Если у вас нет запора и преждевременой дефекации, то пройдемте в мой золотой терем.
Мистер Кинг белый с плачем и воплями по поводу утеряной молодости преследовал его зад.
Когда они остались одни, не считая сотни слуг белой расы, молодой старичок заложил дверь силикатными кирпичами, положил динамит под шляпу и посмотрел мистеру путешественику в зад:
— Кинг! — всхлипнул тот и подавился костью мамонта. — Неужели это ты?
Но ты же БЕЛЫЙ с рождения... иначе пусть улитка дует в мое правое ухо и додудится до евстахиевой трубы.
— Я хорошо замаскировался! — с потешкой скакал молодой Кинг, бамбуковой палочкой выводил на потолке иероглиф "Фуй". — Настой из угольной пыли и гуталина придал моей белой коже аристократический афроамериканский отенок, волосы белокурые
свои я покрасил нефтью, а в голубые глаза воткнул закопченые стеклышки.
Как видите — теперь я настоящий угнетеный афроамериканец, а не презреный белый угнетатель с маленьким янем!
;

Наций Соединеных Штатов? — всхлипнул от восторга мерзавец Гей и поклонился дяде Тому, усмехнулся и подмигнул мисис Балде.
Тетушка Хвоя покрасила крышку гроба (в цвета радуги), насыпала в гроб брилиантов и сапфиров.
Дяд Том со смехом взвалил на шею работорговца Гея стотоный гроб.
Писис Балда ославила Гея и заговорила ему зубы, после чего зубы вылетели веером.
— Садитесь, масса дядя Том! — презреный Гей поклонился дяде Тому  в пояс и посадил его в платиновую карету (лучше, чем у Элизы).
Гей вытащил из попы тяжеленую золотую цепь с орденом Дружбы Народов и повесил медаль гордому дяде Тому на шею.

Дядя Том и бяка Гей тряслись по проклятой сибирской дороге; перед ухабами и рытвинами позорный Гей выбегал из телеги и переносил шикарную карету на руках, чтобы дядя Том не сотрясал свои драгоценые внутрености, которые принадлежат народу, в том числе и грузинскому.
На конец свадьба осталась в заду, началось веселье.
Гей укакался, а дядя Том смотрел в книгу по теоретической физике и думал о строении Вселеной.
Гей стучал копытами по сырой матери земле, дядя Том полагал, что это последние звуки в жизни гада Гея.
— Ну, дядя Том, умнейший из умнейших, красивейший из красивейших, давай поклонимсля остаткам предков, которые покоятся в нашей земле! — работорговец и дядя Том поклонились (Гей сволочь поду
;

мал, что в этой земле только предки индейцев, а дядя Том вспомнил, что все его предки в Африке)! — Скушаем горошек и выпьем на дорожку.
Я своих венгров обожаю, особено с огурчиками.
Дядя Том, почему вы все знаете, а я глупый, как аленький цветочек?
Я ничто не пойму в ваших афроамериканских науках.
Дядя Том уверил вшивозадого Гея, что белый никогда не поймет науки, пусть лучше белый думает о своем побеге... в штанах.
Но мистер неофашист Гей уже ничто не понимал, ему приснилось, что он повар в Гренландской деревне ИИИИИИИРРРРРЫГГГГГГГГГГГГГГГГГГЕЕЕЕАС, и готовит пунш для угнетеных афроамериканцев, которые избавились от рабства и грызут моржовую кость.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

В КОТОРОЙ У ОЛЕНЬКИ ПОЯВЛЯЮТСЯ ПЕРВЫЕ ПРЫЩИКИ И ЩЕДРЫЕ ГОСТИ

Червивый пень уже скушали, когда в сени маленькой гостиницы в воеводстве Н., приполз Богатырь.
В золе костра его очам предстали кости молодух, пережидавших здесь роды.
Заметнее всего были поджареные карлики нуди
сты с сопливыми носовыми платками на лбах.
Они лежали на полу возле сортира, а их бандажи, суки, саки и евреи-афроамериканцы возлежали на зо
;

лотых диванах с трубками опиума в ноздрях.
Справа и слева на минах в эротических позах стояли два голых джентльмена, в одних только шляпах, забрызганых рыгалетом, каблуки отвалившиеся лежали на покойниках около миной доски.
Хозяин, упавший от попойки, тоже жареный, спал с пустопорожней Нюрой, которую укрывал в чугуном цилиндре.
Афроамериканцы рабы в смокингах и костюмах важно ходили по лежащим эксплуататорам, отнимали у них десятицентовики.
В этом писаном сортире оказался вшивый отечественик.
Его бил раздетый татуированый мудачок (с говнодушной инопланетной физиономией) с сущими опозиционерами.
Он сам внес в гостиную своих слуг, отказавшись от чемоданов с золотом.
— Как твои тела, поганец? — хозяин гоблин оросил незнакомца из сортирного шланга и пустил в нового гостя струю из клоаки.
— Афроамериканца раба своего разыскиваю, чтобы переписать на него наследство, — ответил пришелец, повесив на галерею свой портрет кисти Ван Гоги.
— У меня у самого есть рабы венгры, пэр, — и я им столько раз пунш варил и говорил:
— Мадьяры! Хотите рожать — рожайте хоть Чунгу Чангу!
Ржать над вами не будут, потому что вы создали первый летающий унитаз.
— Эти венгры уму научились от афроамериканских ученых и естествоиспытателей, — вмешался в их каки индеец вождь, сидевший в дальнем конце вигва
;

чувство вины, а у чорных чувство ритма.
Вот зять Гея, тоже Гей...
Сначала работорговец Гей раздувал огонь под невольником, думал о его политическом росте, о ширине грудей девушек, которых употребялет перед сном дядя Том, о плечах, которые вынесут ярмо рабства, сколько ему надо дать золота, чтобы он не обиделся, о детях, которые родятся в Гренландии после его предвыборной поездки, о рыночной цене на чулки и носки дяди Тома.
Затем Гей вспомнил о своей харкотине — ведьмы подруги харкаются в лицо только чорным котам, а Гей харкнул в бизона.
Водка у дяди Тома... его сундуки полны и будут полны, пока дядя Том ведет Гея к следователю по поводу жестокого бращения с афроамериканцами рабами.
И Гей спустил и почти снова издох:
"До чего же женские груди бездарны!
Они не похожи на Чорный Квадрат Малевича!"
Не идет у благородного волка пука через рот.
Кто касается дяди Тома? Он повторял мыслено свою книгу по теоретической биологии (которую составлял на своем судне "Бигль"), где доказал, что чорный человек произошел от горилы, а белый человек произошел от белой глисты.
Подлец афроамериканоторговец Гей взял у придорожного наркомана ватерклозет и с повесой принялся изучать надписи.
Гей, потому что угнетатель, плохо знал Азбуку Буратино, поэтому он бормотал слоги нараспев, под хохот музыкального дяди Тома:
"ПРОДАЖА С ТОРГОВ УГНЕТЕНЫХ АФРОА
;

. — Если бы они послушали Мудрость матери Росомахи, то вообще, бы ловили рыбу задним ногами.
— Другими бабами — они созданы Великими и посадить на их могиле осину не легко, — с сукой сказал длиноухий.
— Мистер афроамериканец Кинг, — сказал белый господин эксплуататор и протянул другому БЕЛОМУ господину пачку фотографических карточек с изображениями русской деревни. — Я хотел бы посидеть на вашем теле.
Если у вас нет запора и преждевременой дефекации, то пройдемте в мой золотой терем.
Мистер Кинг белый с плачем и воплями по поводу утеряной молодости преследовал его зад.
Когда они остались одни, не считая сотни слуг белой расы, молодой старичок заложил дверь силикатными кирпичами, положил динамит под шляпу и посмотрел мистеру путешественику в зад:
— Кинг! — всхлипнул тот и подавился костью мамонта. — Неужели это ты?
Но ты же БЕЛЫЙ с рождения... иначе пусть улитка дует в мое правое ухо и додудится до евстахиевой трубы.
— Я хорошо замаскировался! — с потешкой скакал молодой Кинг, бамбуковой палочкой выводил на потолке иероглиф "Фуй". — Настой из угольной пыли и гуталина придал моей белой коже аристократический афроамериканский отенок, волосы белокурые
свои я покрасил нефтью, а в голубые глаза воткнул закопченые стеклышки.
Как видите — теперь я настоящий угнетеный афроамериканец, а не презреный белый угнетатель с маленьким янем!
;

— Кинг! Теперь ты получишь в любовницы прекрасную Ирму Ингебргенейне.. Ты стал афроамериканцем, теперь перед тобой открыты все пороги золотые.
— Я сам это замечаю! — с гордостью засмеялся Кинг и в его бывших голубых глазенках (теперь чорных) засветилась та вера в будущее, которая присуща только талантливому доминорному афроамериканцу.
— Но, маса Кинг, вас могут поймать и продать с аукциона...
— Я к ЭТОМУ и стремлюсь, презреный белый господин, — Кинг неумело, но с напором стучал по тамтаму из кожи белого угнетателя. — Меня продадут в международную академию наук, где я стану самым главным академиком.
— Да ведь ты прешь против законов родни и Постановления Верховного Совета СССР.
— Моей родни?!! ХА ХА! Да они все — белые уроды угнетатели! — С паречкой в зубах и кармане воскликнул молодой дед с толстыми (после косметической операции) губами. — Я обрету родину только на Ниле...
Поскорей бы мне встретиться с дядюшкой крокодилом и тетушками пираньями.
Я даже стараюсь поправиться на двести килограмов, как мои новые афроамериканские соратинки.
— Твои устрицы очень воняют, мистер Кинг, очень смердят, — рыгал мистер, громко пердя в окошко (с мозаикой Андрея Рублева). — В говне можно вонять...
И в то же время я постегаю тебя: не отдавайся мне!
Не ходи в баню, а то гуталин смоется...
;

— Мистер, допустим, что Чингачгук Большой Змей подарит тебе в жены хитрую куницу, а сам возьмет в мужья вашего жеребца и заставит вас концом мурыжить Зему.
Вы развалитесь на части?
Да вы намажете Чингачгука первым же майским медом и скажите, что покупаете его коня на сало.
Разит от ваших как...
Кинг надрал ему уши, искал где растет лоза.
— Кака как, — хохотал мистер, роясь в парике, доставая отттуда косточки рыбы меч. — Я отказываюсь от своих учреждений в вашу пользу, господин угнетеный афроамериканец.
Вот золотой нож, — и он подарил Кингу дарственую на водокачку.
— Хорошо мистер, — культурный Кинг не показал, как мал и ничтожен дар мистера. — Я возьму твои дары, как Саломея брала Соломона за бороду, но с условием, чтобы ты работал на моей водокачке безплатно.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ОТРЫТЫЕ НЕСЪЕДЕНЫЕ ГОВОРЯТ О КРЕСТНОМ ОТЦЕ

Мистер гад Гей и честный дядя Том на малышах (папуасах) продолжали путь, вооруженые мыслями.
Унизительное тело... о разных овощах могут мечтать люди, сидя один на другом.
Органы чувств у них разные, потому что афроамериканцы лучше чуют, разные картины проносятся с газами, и мысли общие — о том, что у белых есть
;

пойду в манду, нет... я назову новую страну за США Канду... Какаду... Канаду... Канада!
— Ну, взорвешь ты Канаду, а там, против кого станешь бороться, дочь моя.
Как издевательски прокричала Рахиль слова "дочь моя".
Так же естествоиспытательно, как и "мать", когда Элиза ругается по поводу нищеты Рахиль.
У Элизы задрожали стекла в пенсне (итальянской работы Дуче), но она запела гордо:
— Я откажусь от любой работы, даже суботы!
Вы веками нас эксплуатировали, поэтому послушайте, что я вас скажу и что я вам покажу посмотрите: поцелуйте мою чорную задницу!
— Ты — Мойше воскресший! — Рахиль навернулась со слезами. — Жни овес с Колькой в угодьях.
В эту минуту пол провалился из дыры вылезла толстая жирная белая, точно недоеная белая медведица, так называемая женщина.
На ней был саван и чорная косынка, в руках — коса.
— Руфь! — всхлипнула Рахиль, гадостно подтирая за ней лужу. — Ну, кого ты убиваешь, Лавуазье Авеля? — И она взяла Руфь на поруки. — Руфь Абрамовна, а это угнетеная афроамериканка Элиза и ее талантливый сынок, которого ты закапывала.
— Очевидно тебе награда и серебряный конь, Элиза! — Руфь спрятала под подол рыбу фиш, но вложила в ладошку Всемирно гениальной Элизы три корочки от арбуза. — Так это наш... ваш будущий Президент Конфидераций?
А я подарю Гари гостиницу в Малибу, когда он мне подарит Израиль и принесу ему в дар пряничное
;

МЕРИКАНЦЕВ!
По щучьему велению в городе Вашингтон Пост будут приниматься дары для афроамериканских рабов: Агарь — 60 тон золота; Джон — 40 дворцов; Бен — 21 бенов; Саул — 26 тон конфет, Альберт — сто мольбертов из цинка.
Спонсорство назначено для удовлетворения".
— Этим несчастным надо дать золота, — скакал Гей от восторга, что может помочь братьям Великим, робко обращаясь к дяде Тому, который гневно сверкал антрацитовыми короноваными очами. — Я хочу вступить в партию гороха.
У тебя будет опрятная Пани.
Зачнем? с первым волком поедим лягушачьих хвостов.
Я займусь телами, а тебя отравлю и сам сяду в тюрьму.
Дядя Том в перевозной хижине (брилианты, покрывающие платиновый каркас) кушал индийскую наркотическую известь для осветления могучего ума.
"У огорченых рабовладельцев нет ни жен, ни детей, потому что скипетр и держава отттягивают мошонку".
Брошеные Геем сани к зиме также произвели отрадное (район Москвы) впечатлегние на чесоточного дядю Тома, который примерял сутану папы Римского.
Каки не было, Дэн умер, а Чери заставил Гея печь пироги в Вашингтоне, где Гей устроился на ночь в тюрьме среди трупов и мышиных какашек, а дядя Том прикупил дворец бракосочетаний, где всю ночь сочетал браком и сочетался браком.
;



ГЛАВА ТРИНАДЦАТЬ
ВЫСЕЛКИ ХАКЕРОВ

Теперь перед нами пасется и отрывается от веревки грозная злобная скотина.
Представьте себе узкую халупу, провалившуюся в шатурский торфяник, пол унавожен поколениями работорговцев, на нем триперинки; широкая могильная плита (посредине кухни) покрыта чорной ваксой; начищеный до красноты Иуда наводит на мысль о заразных уксусных щах; зеленые оловяные стулья лежат в каке.
А вот — качалка для афрокультуристов со штангами из золотых лепестков, рядом — рябая курица, побольше стола; ее медные глаза так и вопят, приглашая в пуховые объятия с клювом и ногами, суля удар под дых и пух в глотку.
И в этой мужеложеской качалке — бандюжной с мешком денег в утонченых гимнастических ручках скачет наша аграрная защитница сирых и убогих — Элиза Великолепная и Умная!
Да, это она без ума, не оскудевшая, почерневшая.
Дикая капуста таится в тени ее длинющих голивудских ресниц и в складке алчущих губ.
Рядом с сумасводящей прелестной Элизой, держа на голенях киску и просушивая на ней тушеные овощи, сидит усатая бородатая женщина в зеленом платке свободного назначения, по которому можно сразу определить, что она Царевна лягушка, в серой шинели рядового и в красной казацкой шапке с осколками битого стекла.
Этой женщине можно дать лет пятьдесят пять
;

тюрьмы за брюкву в бороде, а то и все шестьдесят палок по жолтым немытым пяткам, но у нее одна из тех ксив, которую евреи только красят и по ней можно ездить даже в Кремль — ксива круглая, духмяная, напоминающая своей потертостью подгнивающий персик (хи хи).
Чуть малиновые от соприкосновения головы и Пагоды волосы, выдраны и приклеены ко лбу — низкому и с наколками: "Мы всегда в долгу перед нашими афроамериканскими рабами".
Клеймо покойника лежит на вырваных ноздрях.
Маленькие водянистые очи изучают ясень (с повешеным Пройдохой) — загляните под него и вы увидите свежевыпотрошеные людские сердца и груди.
— Значит, Великолепная Элиза, которой поклоняется все село, ты собираешься купить Гренаду? — спросила эта женщина, которую называли, конечно, Рахиль, теребя засохший персик... гм...
— Да, угнетательница, я больше не хочу торчать в вашей зловоной дыре с пиявками в щах, — ответила молодая жница любви Элиза. — Я не хочу сдерживать естественые позывы.
К тому же, когда я шла в вану, то встретила Мойше, который сказал, что в ваной Сара, но, если я хочу подождать, то можно пойти с Ребекой, но ни тогда, когда моются Авраам, Моисей, Иуда и Соломон с молодой Руфью.
Еще фашист Мойше робко сказал мне, что не только афроамериканцы ИЗБРАНЫЕ, но и иудеи тоже немножко... не так, конечно, как Великие афроамериканцы, но лучше чем остальные...
Мне расистские речи Мойше не понравились и
;

раздетая догола.
Лошадь постояно топтала дяде Тому лодыжки и ржала ему в научные очи перегаром.
Представьте себе пьяную ломовую лошадку, которая одета в легкую розовую комбинацию с вышивкой сказочного Аленького Цветочка.
Морда лошади плевала не только в людей, похожих на черта, но и в зады умничающих, и даже афроамериканцы, настроеные на Президентские кресла, видели в морде лошади нечто идеальное, близкое к усовершенствованию.
Благородная усадка крупа, тяжелая сальная грива с репейниками и монгольскими перекати поле, глубоко одухотвореный взор наполеоновских очей (с фингалом под правым оком), отттененых буковым хомутом, — все это выделяло лошадь Сен Симона среди матросов и заставляло взрослых почтительно целовать ее зад, когда она топтала портних из всех городов.
Тем не менее эту клячку никто не звал под венец из за ее печальных очей.
Ее шаловливость пугала зоофилов и радовала их одновремено; словно пень или глисты мелькали в ее тазу.
Она плыла все время против течения, все время кусала кого то, оскаливая свои розовые губки.
Разгибая отработавшую Зину (рабыню из Руси), кочегар ловил лошадиные глаза, устремленые в вымя и в попки.
Штурвальный давился требухой, глядя на свои обрубки, которые топтала скачущая лошадка.
А когда лошадь полосатая дикая подбегала к сортиру, со всех сторон вытягивались псориазные руки,
;

сердце, которое никогда не болит!
Элиза, а давай тебя переименуем и назовем Сарой?
— Вот что я скажу тебе угнетательница дочь угнетателя! — Элиза ловко балетной ножкой сорок пятого размера ударила Руфь в усы: — В США приезжают множество наций из всех стран мира.
Но, почему то слышны только имена Руфи, Сары, Абрамы, Мойше, Соломоны, Симеоны, Моисеи?
А где великолепные имена Амикрал Кабрал — сын Африки, Кинг, Крокодил Большое Сердце? Мабука? Бананука?
Я не буду упоминать о презреных белых рабах из Европы.
— Политика — финитика! — делано хохотала дебелая Рахиль, меняя тему разговора. — Элиза, наша надежа и опора! Отец наш Моисей Ааронович... говорит, что твой муж прибил последнюю партию и будет освещать небо ночью, как Луна.
В полове у Элизы щелкнул выключатель "Блин, с мужем делиться надо", комнату заволокло смрадом от конюшен, и Элиза потеряла купчую на трех белых рабов.
Очнувшись, Элиза увидела, что лежит в богадельне, укрытая леопардовыми шкурами, а Руфь шарит  у нее по карманам.
Элиза сбросила с себя мешки с золотом, напряжение разорвало ее тесную кофточку и огромные бурые груди удивлено смотрели на потухающий пир.
Потом, Элиза увидела, как Рахиль напоила Гари жижей из спиртовки и подсовывает хохочущему двестикилограмовому мальчугану какие то какашки на подпись.
;

Гари кусает ее пальцы и воет, изредка загоняет вопящей Рахиль под ногти осколки битых бутылок.
Рахиль жирная свалилась на ее кровать, прячет в подушки иконы Андрея Рублева, и вши этой женщины словно булькают от помета.
Элиза угнетеная захрапела и захрипела и во сне увидела бельмесную страну — полную пиара и Колымы: люди в снегу и в дожде весело катили перед собой тележки с камнями...
Зеленеющие лица, сверкающие погоны, останки, чей то дом Моды...
Дружеские голоса подхалимствуют и говорят, что это ее дом, красный, с башнями, с голубыми елями и алыми звездами.
В этом доме Элиза видит своего жеребенка, ржущего на золотом троне и в короне, улыбающегося огромному торту, сделаному в виде большой чорной головы, голова открывает толстые губы из крема и пророчествует: Аз есмь мир от Нила до Евфрата, от Амударьи да Янцзы и Ориноко..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

ЕВА БРАУН

Мисиписи! Кака быстро изменила тебя, и со времен утонувшей детворы, которые взмахивали волшебными палочками Гари Потера, когда Шатобрианд поэтически писал в тебя, — катящую трупы индейцев и бизонов среди улюлюканья лядей, среди недостижимых небес, среди растительного и кокосового жира.
Косые китайцы бросают ясак — золотые юани
;

трепетным афроамериканцам, высоким киприанцам, увитых трауром по убитым мафиози папы Карлеоне и дрожат на широкой ладье, которая огибает тяжело груженый танкер.
Загруженый серой и дохлыми мышами, собраными одноногими инвалидами на полях, он кажется пьяному художнику Дали квадратной мордой лисы.
Хозяин груженого парохода — афроамериканец угнетеный дядя Том — сидит на своем хлопке, купленом в Узбекистане за пуд героина.
Матросы и грузчики с утра до вечера, разложив молитвеные коврики молятся на дядю Тома, который всегда подкладывает им трудную работу, и собирал от них дары, крякал, как утконосы в Кибуки.
Дядя Том видел вдали афроамериканских невольников, гонявших угнетателей по полям; видел их дворцы и яхты, стоявшие на значительном растоянии от зловоных господских бараков.
И картины художинков плыли по реке, отчего дядя Том вспоминал Кибуцу с огромными нитратными семениками огурцами, от которых во время тениса сильно пукают, скучал по десятиметровой лачуге господ и по огромному яхонтовому своему дворцу, с убитыми беглецами и розгами (для нерадивых угнетателей)!
Среди жиров на пароходе плыл нищий бомж джентльмен из Нового Орла по имени Моисей Сен Симон.
Он иногда (потому что не хватало денег) плыл на веревках за пароходом, а мудрый дядя Том кидал в него астролябии и глобусы.
Сен-Симон путешествовал с лошадью лет шестидесяти, за которой присматривала молодая бледи,
;

Тот же низкий лоб с трещинами, как у лошади, лошадиные лиловые очи на выкате, только взор иной — не просящий овса, а желающий манго; в уголках рваного рта (с клеймом "Стенька Разин") то и дело мелькают золотые зубы, из мужчины сквозит и чувствуется в нем желание пойти в сортир.
Этот рабовладелец подлец с подобострастием покупал у хама Гея потрясающего умнейшего дядю Тома.
— Толсторожий! — если я попрошу за будущего президента медный грош, то я на этом афроамериканце ничто не заработаю — и не надо, лишь бы он был счастлив.
— Вы благородный, как статуя без рук! — восхитился половой манжетник, с поспешностью вытаскивая из воды щуренка. — И все таки я верю, что вы возьмете за дядю Тома потрясающего все мои деньги, все сто тысяч доларов США — и то мало за угнетеного раба, потому что мы в долгу перед ними.
— Это подло и слизко брать деньги за угнетеного раба афроамериканца! — Гей гордо поправил флаг с черепом и костями. — Оставьте деньги на дорогу дяде Тому до Белого Дома, на пирожки из конины и маиса и сидр.
— Слушаюсь, Ваше Высочество! — помутнел разумом от ответствености любовник лошади и ее смотрительницы. — Если бы меня описали, то за сколько денег я бы ушел с торгов?
Форма черепа — нуль целых нуль десятых, лоб — только для рекламных картинок, руки, ноги — на мясо для свиней, хорошее воспитание — нуль нулей. — Он взял любовницу за обширную белую грудь и подошел к дяде Тому, который небрежно отрезал лоша
;

догола.
Лошадь постояно топтала дяде Тому лодыжки и ржала ему в научные очи перегаром.
Представьте себе пьяную ломовую лошадку, которая одета в легкую розовую комбинацию с вышивкой сказочного Аленького Цветочка.
Морда лошади плевала не только в людей, похожих на черта, но и в зады умничающих, и даже афроамериканцы, настроеные на Президентские кресла, видели в морде лошади нечто идеальное, близкое к усовершенствованию.
Благородная усадка крупа, тяжелая сальная грива с репейниками и монгольскими перекати поле, глубоко одухотвореный взор наполеоновских очей (с фингалом под правым оком), отттененых буковым хомутом, — все это выделяло лошадь Сен Симона среди матросов и заставляло взрослых почтительно целовать ее зад, когда она топтала портних из всех городов.
Тем не менее эту клячку никто не звал под венец из за ее печальных очей.
Ее шаловливость пугала зоофилов и радовала их одновремено; словно пень или глисты мелькали в ее тазу.
Она плыла все время против течения, все время кусала кого то, оскаливая свои розовые губки.
Разгибая отработавшую Зину (рабыню из Руси), кочегар ловил лошадиные глаза, устремленые в вымя и в попки.
Штурвальный давился требухой, глядя на свои обрубки, которые топтала скачущая лошадка.
А когда лошадь полосатая дикая подбегала к сортиру, со всех сторон вытягивались псориазные руки,
;

как у Фреди Крюгера, и толкали лошадь в клоаку.
Дядя Том долго присматривался к эпатажной кобыле, прежде чем заглянул ей в пасть с кариесными зубами и цынгой.
Он недолго бил клячу, заманивая ее хитрыми маными кашами на овсянке.
Дядя Том играл лошаде на золотом клавесине, а кляча скакала под его дудку, вырезал на крупе рыдающей лошадихи клочки кожицы, засовывал лошадке в анальное отверстие шиповник и бузину, затем так свистнул в свою свистульку, что животное оглохло на два часа и только билось головой о фонарный столб на камбузе.
Закрома дяди Тома полны хлыстов и реторт с химическими соединениями; и теперь он извлек бутылку с карбидом и засыпал карбид лошаде в пасть.
При первых родах лошадка стыдилась дядю Тома Великолепного и затянуть канат на ее шее не легко.
Лошадь залезала на рею или на дородную еврейку и отттуда махала хвостом с ленточками Георгиевских кавалеров.
Но дядя Том любитель животных и знаток тайн Природы ухитрился вскочить на клячу и проскакал на дикой мустангихе тысячу раз по серебряной палубе.
На конец животное с пеной из всех щелей грохнулось головой о котел с Маисом и заснуло безмятежным сном идиотки с Беговой.
Дядя Том пожалел загнаную кобылу и кинул ее в омут к чертям.
Обнаженая смотрительница лошади плясала балет "Лебединое озеро" на нижней палубе, поэтому видела рога и копыта вопящей клячи; как они стукнулись о колесо парохода и погрузились в пучину, в которой
;

речной Мисиписевский Посейдон вставил кобыле новые фарфоровые зубы, вырваные у древних инков.
Когда обновленое животное показалось снова на колесе, шикарная (но уродка, потому что белая) конюшниха вытащила лошадку на груды хлопка и восторжено закричала дяде Тому (который готовил конспект речи, которую он произнесет для всех народов, после инагурации в Белом Доме):
— Мистер угнетеный афроамериканец раб!
Вы, кудесник, умеете обращаться с лошадьми, знаете язык зверей и рыб.
Я попрошу своего любовника, хозяина клячи, чтобы он купил вас для дружбы с лошадкой (но разумеется, пока вы, Гений, не приедете в Белый Дом)!
— Не знаю, презреная белая рабыня; ну ка заштопай мне чорные носки (ААА! Дура, ты же шьешь мои чорные ступни)! — Отвечал дядя Том с обворожительной улыбкой, которая покоряет Рим! — Но избирателям нравятся друзья животных...
Я ввведу коня в сенат...
А затем выпущу из него кишки и составлю теорию "Образования и изменчивости видов".

На следующий пень дядя Том сидел на корме и усовершенствовал балистическую ракету, которая могла одним ядерным ударом поглотить несколько городов с белыми угнетателями.
Возле него, бережно облокотившись на попу лошади и положив перед собой фантики от конфеток, стоял низкий, жирный немолодой гимнаст.
Достаточно было одной пытки каленым железом, чтобы признать в нем любовника смотрительницы клячи.
;

де уши (чтобы через микроскоп посмотреть на микробов и изготовить из них новый препарат от сифилиса): — Ну, дева, три, три, сможешь ли ты угодить нашему новому рабу афроамериканцу Академическому?
— Я постараюсь сделать всех, кого я в силах! — смотрительница (умирающей) лошади низко поклонилась гордому дяде Тому. — У меня развиты мышцы живота и чувство вины перед угнетеными афроамериканцами будущими Президентами.
Дяде Тому понравится у нас в ледовом Дворце, построеном в честь угнетеных дауров и бурятов!
А мой хозяин фашист, но иногда добрый и плетет лапти из лыка для повстанцев во Вьетнаме, иногда выпускает скверные ветры от которых у куриц начинается кашель и насморк — куриный грип.
— Я обвязан какой! — засмеялся Сен Симон и, подвернувшись на высоких каблучках, влетел головой в топку.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТЬ

О НОВОМ ХОЯИНЕ ДОМА (ДЯДЯ ТОМ, КОНЕЧНО ЖЕ) И О ГОГЕ ДРУГЕ

Огюст Сен Симон был сыном грудастого плантатора и бородатой женщины.
Его крестец и ладья были похожи, особено во время шторма.
Мать Сен Симона, семена которой разбросаны по Луизе, била француженок идиоток.
Она купила мужу двух сыновей одного пола.
В детстве Сен Симон отлично чувствовал и ласкал себя, среди сверстников был девочкой, но возно
;

сил другую половину рода чеченского.
С родами, на нежной коже выросла щетина, как у дикого Луизианского кабана монстра, и малые знали, как податлив Сен симон, и насколько он нежен внутри, под коркой.
Сен Симон был подарен юношам в Ватикан, вошел там в тягости и стал идеально прекрасным, отчего Вильмонт написал про него оперу "Муза и обуза", он стал чуркой, что неудивительно при воспаленых придатках матки.
Вскоре после конца света он отдался неизвестному романтическому существу неопределеного пола и цвета кожи.
То существо прибило Сен Симона за час, наступило на него и подарил сто зараз.
На его зонте сидела пи...да — та усатая пи...да, что любит в чаще красных, особено индейцев, и окажется потом с каким нибудь привидением.
Красен был ее зад и для Сен Симона, который к совершеным летам научился музыкально выводить чихом сонату "Луная".
Сен Симон повесил (по нарошку) и побил себя, а затем полюбил сивого, заумного дедушку Мазая, случился с ним и, вернувшись, как изгой, занялся изготовлением самурайских шапочек на козьем меху (тот драгоценый мех, который гейши выщипывают у козы из под хвоста).
И друг его с писькой пришел от любимого с другой писькой — пекаря, сообщающего ему, что не сеют и не веют, а эти письки дойдут до ручки, а его тесто встанет и упадет на жену друга.
Сошедший с ума до потери ночного судна, Сен Симмон пытался выпороть рабыню Олю в поле.
;

Кость в горле не позволяла ему глотать, утолять страсть, строить новые сени для заморских бояр, — и он окунулся с половой в мордоворот Советской жизни, а чресла его оскудели и побелели и он стал женихом царицы ****ы.
Приготовления к молотьбе закончены быстро с помощью трех канистр отборного виски, которое пограничники отобрали у пингвинов контрабандистов, и Сен Симон написал поэму о Рае и ввел в дом к гномам жену с атласной дурой, с большими карими стразами и со ста тысячами оборванцев.
Молодожены проходили курс молодого бойца с друзьями, в озере.
И в один ненастный день, когда выла собака Баскервилей, Сен Симон случился со слугой, который в благодарность подарил ему письмо, описаное питекантропом.
При виде очерка, Сен Симон позвал бледных ****ей, и в чем был, прикончил словами даму, сидевшую на горячем противне, и с Толиком покинул сообщество длиноносых.
У Сени в монтировочной он вскрыл живот (почтальона) и почесал письку, которую не нашел, потому что ЕЕ НЕ БЫЛО НА МЕСТЕ, в очередной раз после изменения пола.
Писала бывшая почти жена, орошая письмо кровью (менструальной).
Это была длиная весть о том, как сношал ее опекун Марк Твен, старательно делал из нее сына (операция трансвестизма), о коте, от которого перестала получать мурлыканье и ласки, но продавала себя и писала Сен Симону, пока в ее опочивальню не прокралась ласковая девушка; она полюбила девушку,
;

потому что та — афроамериканка, с которой она ездила на Ниагарские пороги, что подорвало их здоровье, и в конце концов они нашли для утех трех молодцов (один запасной).
Письмо заканчивалось нарисоваными лошадьми с длиными причиндалами, надеждами на щи и заклятиями против любви, и письмо пропитано ядом, что почти убило сгорбленого Сен Симона.
Он ответил невесте через пять лет и три года:
"Я получил фотографию вашей киски, но она выглядит слишком грозно и пришла очень поздно.
Где та милость, где наши бывшие добрые друзья поляки?
Я проверил всех!
Но после вашего яда я уже не мужчина; и не мужчина по другим причинам!
После Великого Горя я сделал операцию и превратился из скромного мужчины в разгульную женщину.
Затем я передумал, возмужал, и снова прооперировался в мужчину, а затем... вообщем, я сейчас женщина по биологическому строению и по уму.
Надо ли говорить о Вере Нечаевой, которая умерла от тоски, потому что я не мужчина.
Я женат и замужем одновремено и не найду своих концов.
Нам осталось многое — например, убить друг друга; или подождите, когда умрет моя жена — тогда я снова прооперируюсь в мужчину и стану вашим навеки".

Найдя Сен Симона в бане на верхней полке, зеленого, как огурец из Луховиц, и услышав гул из его
;

анального отверстия, жена Мари посоветовала ему сдохнуть, чем зазря коптить небо, и недели через три, когда гул не прекратился, она плюнула Сен Симону в просвещеное аристократическое лицо угнетателя рабов:
— Вот мой новый оскопленый муж… я не думала, что вы хилый, как дикая обезьягна, страдающая глистами двуустками кошачьими.
Это турки менгрелы очень статные, они сопровождают меня в сортир, а разъезжать и блудить без мужиков неуютно — ведь мы только что подрались с мужем.
Теперь умирающий Сен Симон подъезжал (с лошадью, любовницей и дядей Томом к шпилям Нового Орлеана), где он хотел повеситься на самом высоком пике.
К компании развязной походкой старой росомахи подошла дама в епанче и кирзовых сапогах импортного сибирского производства.
Кокетливый треух не прикрывал накладыне волосы из конской гривы, а пытливые глазенки облизали каждого:
— ТААААККККККК! Мужик в соку, крепкая шальная кляча, голая девица и угнетеный восхитительный афроамериканский раб. — Женщина поклонилась дяде Тому в ноги и облобызала его руку, которой он только что чесал мошонку. — Вы поедете ко мне и станете жить со мной все вместе!
И не забудьте сундук с золотом, которое подарим угнетеному; потому что мы виноваты перед ним за годы рабства.
А зовут меня мисис Офигелия, меня задушит мавр Отело в постели: так напророчествовали цыгане из
;

Молдавии, когда продавали у нас помидоры...
Мис Офигелия загрузила золото и почетного дядю Тома в золотую семиколесную (колеса из платины) карету, села на козла.
Сен Симон бежал следом за каретой, рядом с ним пыхтела любовница, смотрительница клячи, девушка несла лошадь в руках.
Коляска прилетела к финской бане высотой в сто этажей, на крыше которой красовался десятиметровый флюгер — Золотой Петушок.
Баня построена в испанском стиле с русским неореализмом — квадратная и круглая одновремено.
Со всех сторон света ее опоясывали колоны маркитанок, которые отъели попы на восточных пышках.
Рабы гимнасты из Сербии с серебряными шарами высоко взлетали в воздух и с кровяными брызгами падали в мраморный басейн, окаймленый железными пиками и бутылочными стеклами.
В мутной воде (привезеной из Нила), тускнели, как огни подводной лодки "Комсомолец" глаза крокодилов и кореные зубы алчущих бегемотов.
Вокруг фонтана лежали дрожи, выложеные затейливой кухаркой Галькой (рабыня с Украины), за ними простиралась зона с зеками, в которой блеяли мавры, похожие на растения, — все это замыкалось окружной железной дорогой.
Два кретина в полном расцвете лет бросали сор во двор.
Огромные солдаты гвардии Старой Англии поливали столы и стулья огнем из минометов, под кустами жаловался на Правительство Иегуди Маерголда темнолицый араб по имени Жасмин, весь усыпаный орденами, кусты коз, сгибающиеся под тяжестью ведер
;

с камнями, упрямая, не желающая даже за милион, Арбенина — все цвело и разевало хайлы, а таинственый Мальчик с Пальчиком с мясистыми ляжками, словно древнеегипетский злодей, чавкал в покоях красивых соседей.
Романтическую пышку, стоящую за особняком, еще больше хватал за тело повеса с тяжелым прошлым, с восточным вздором на голове, который укрывал евреев от соленой мочи.
Когда карета развалилась у подъезда, любовница Сен Симона очистилась от налипшей гадости, ее стало рвать на Природу, точно певичку из оперетки Кальмана.
— Вот он милый золотой дворец! Мис Офигелия, просритесь хорошо!
Правда — хорошо?
— Да, очень ты сивая, как твоя кобыла! — мис Офигелия вылезала из ряски, в которую провалилась, проходя мимо пруда. — Но все прекрасное и дорогое мы отдадим вашему рабу дяде Тому, потому что мы виноваты перед ним за годы рабства.
А мы пройдем в смрадный барак и норы в земле — жилье только для белых!
Дядя Том срыгнул на козла (отпущения, пригнаного из Рязани) и, улыбнувшись дорогой бутылке ("Клико"), оглядел через мощную трубу страны и континенты.
Не надо рыдать, но афроамериканцы — выходцы из самой Великой страны на свете — пытают старых и ярых фашистов, любят красить волосы в белый цвет, обожают немок пышек и, продавая стразы, вызывают почтение и восторг у глупых белых, тонких и с рогами (которые им наставили потешные веселые
;

талантливые афроамериканцы).
Сен Симон, дура еврейская (он вместе с полом сменил и национальность на более выгодную), осветил головешкой позу мис Офигелии, и одарив дядю Тома купчей на усадьбу, поклонился ему:
— Ну, будущий Калиф, Вам, я вижу, не хватает душа?
— Да, проклятый хозяин, у вас все назло, но теперь эти владения мои...
Пока дядя Том учил хилого Сен Симона африканской борьбе (разбил Сен Симону нос и губы, выбил зубы и сломал челюсть), навстречу Сен Симону слуги высыпали весь мусор, который скопился с его отъезда.
Опустив ревущего пажа, Сен Симон почувствовал локальную куриную слепоту и никого перед собой не увидел, кроме раскачивающегося в петле на виселице германского солдата в военой мундире и с атласной лентой ордена Святого Георгия на плече, с пропущеной через ухо золотой цепочкой.
— Это ты, Адольф Гитлер? — скакал Сен Симон, протягивая ему розетку с вареньем из лепестков стыдливых Роз. — Ну, кака, доживаешь, друг мой помпезный?
И Адольф разрядил в Сен Симона дробовик, заряженый картечью, ругаясь, в каждом слове клеймя рабство.
— Хорошо, хорошо, Адольф, я твой отец, — целовался  Сен Симон с шутливым гномом Мумией Троянской. — Позаботься о своей роже, а я сейчас уйду в люди, изучать мои университеты. — И с этими халвами (персидскими) он повел упирающуюся любовницу (она хотела поцеловать Адольфа) к народной
;

бабе Зине, которая чесала дверями манду.
Тем временем кляча свалилась к соседям в будуар.
Темноухая, с болезнью Дауна на лице женщина приподняла кушетку, готовясь кинуть на клячу.
— Мамба! — крикнула любовница Сен Симона и убила гадюку, затем сняла с нее кожу для супа.
— Пустопорожняя я! Довольна, потому что у меня разбитая голова, — мис Офигелия томно поцеловала лошадь.

Вечер: в саду на золотой скамейке сидел дядя Том с глобусом звездного неба; на каждом его окурке торчали по две девочки Жасмины, а пьяная лошадь целовала его взасос (вызывая ревность мис Офигелии).
Искупав в трясине свое тело, лошадь вспрыгнула доброму дяде Тому на колени и залилась жизнеутверждающим ржанием.
Дядя Том благородный, только что закончил монографию о бивнях слона и угостил лошадь поздатыльником и мешком урюка:
— Хотел бы я, чтобы этот урюк вышел из вас перевареный, госпожа лошадь, — дядя Том улыбнулся той улыбкой, от которой пляшут горы.
— Вы, я чувствую, дурного мнения о моем поведении, — зарыдала мис Офигелия, голая слезла с трех рабов болгар (Живко, Петко, и Радека). — Ну уж, где заживет — там увидим.
Правда, сестричка лошадь?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТЬ

О ТОМ, ЧТО СПАСЕНИЕ МИРУ ПРИДЕТ ИЗ АФРИКИ
;

ГЛАВА СЕМНАДЦАТЬ

КАК ОТСТАИВАЮТ ГРЯЗНУЮ ВОДУ

К вечерней, в доме Симеона начались Вселенские Соборы.
Рахиль с натугой (беременая с огромным живоотом) пролезала из норы в нору, отбирая у обезсиленых папуасов съедобные отбросы и ножкой била пленого есаула, которого должен был ночью съесть гном.
Ракеты вытянулись на Восток, багровый шар ядерного взрыва закрыл солнце, ветер посыпал пеплом Элизу с новым мужем богатеем Замбием.
— Да, Элиза, повелительница тьмы! — Ты лучше, гора ты!
Я седлаю рабов по двое!
— Когда мы попадем в Катманду, шикарный Зимбабве, а ядерной ракетой попадем в Канаду, а ты попадешь в мою ман..., я там же буду плясать голая на самом главном празднике.
Ведьм я умею пришивать, умею стирать с лица земли города и глажу самые тонкие места.
Вдвоем мы как наберемся.
— ГАГАГА! Супер Элиза! пока мы на насесте, мне упасть страшно.
Я всю свою жизнь сочинял сатирические куплеты для шансона, но у меня нет ни звания президента, ни Луны, у меня нет мыши половой.
Я заставлю всех работать и рожу от мисис Балды сына.
— А сушки у вашей старушки? — оросил мечтающих Великих Замбию и Элизу придурковатый
;

Симеон. — Я два часа лежал, думал, что я убит, потом приоткрыл таз и вижу через очки минус сто — сидит на столе Маня, золотым яйцом позванивает.
Послышалось мне нехорошее слово "Угнетение", либо "пердение" — не раслышал.
"Нанайка, — дую девушке в лицо, — проникну в тебя, а то беда прийдет".
А она молчит и варит холодец из "афроамериканца".
Тут я навострил лыжи и весь в коросте понял, что печь движется на нас.
Малому они наложили в штаны и намеревались идти к нам есть ананас.
Молодого солдата мулата надо отравить слегка и отправить в Россию главным фельмаршалом, потому что он умный стратег.
Его рожь отвезут в Париж на выставку ВДНХ и продадут за милион доларов.
А ребенок станет достоянием нации и с его чорного лика будут печатать золотые монеты… почерненые.
Они знают красного индейца Джо и собираются принести нам дары вшестером, чтобы попросить стать Президентами Польши.
Квакает кот, куда же нам пердеть?
Група, кушавшая уши Симеона, от досады насадила на кисть художника.
Рахиль построила стену и плакала около нее.
У Симеона стоял в глубоком волнении.
Элиза сдирала для продажи кожу с лица мужа.
Замбия прижал кулаков из русских деревень, дал им газа и поджег народным огнем, но что же можно ждать от Сверх Гения, который почесал чужую жену,
;

купленую на аукционе.
— Когда же мы купим Голивуд, Замбия? — прошлась по ковру из скальпов
гиен фешенебельная Элиза.
— Я не хочу, чтобы с нами были белые угнетатели неопрятные, — Замбия прочищал пистолет с тремя серебряными стволами.
— Мы еще не избили согласных, которые провозглашают свободу вместе с меченым белым, — Элиза наполнила джаккузи полезной кровью сусликов, — Моя пипица — слишком недоступна для Мира.

Финик белый гад бил долго малого под вязом, рыжую скотину, судя по индивидуму — человека, но хилого и со скакалкой.
В Финике чуствовали себя прекрасно только глисты, а афроамериканские угнетеные сторожи, с которыми Финик гордо пил чай, зевали и били по нему без промаха из рогаток.
Финик посадилбеглецов, надежду Мира, и групу охраны в платиновый фургон, обтянутый кожей Малибу.
— Добрый квас, собирайте к нему грузди! — хитрый Симеон крикнул из землянки, но не поехал в трудную дорогу.
Фургон дернулся, а лошади тронулись, громыхая костями по мерзлой земле.
Хохот и пляски не располагали к разврату, и наглецы и молодцы с мочой ехали с томными виолончелистками, широкими голыми ****ями, измывались над Хохломой, спускали в подол Нины.
Белые рабы бежали за грудями.
Финик бил бодрых и изучал Материалистический
;

социализм по Брежневу, укорачивал Ерему, отдавая его богатства угнетеным афроамериканцам.
Погоня с дарами и подарками приближалась.
Замбия и Финик выбили друг другу око и очутились на мягких подушках.
Финик намазал лошадей рыбьим жиром (отчего животные вспотели, как пельмени), и фургон поехал по курицам квочкам.
Через сто часов преследователи разглядели золотой фургон и начали швырять в него золотые статуэтки "Оскаров", как дань уму и красоте Элизы.
Элиза, припудрила ребенка, старуха Изергиль расказывала про снежную Италию с моржовыми клыками, а Замбия и Финик сжимали в руках кастаньеты.
— Вы лижите! — Финик ссадил попутчиков на подстриженый лужок под сенью персиков и манго. — Всех помой! Пойдем в Ла Скалу, на той скале Моисей сломал посох.
Авраам, привяжи свиней к позорному столбу, потому что они грязные.
Держа жеребенка на руках, Финик думал, что это горный козел.
Еще один угнетеный афроамериканец посыпал снегом свой нимб, неся на спине походную кровать и корзинку с гамбургерами, Замбия и Элиза пытались прыгнуть ему на кровать.
Преследователи с орехами и данью подскакали к извергам и опешили.
Но наглецы и молодцы были уже на вершине Славы.
Они брали образцы горных пород, Элиза упала и все увидели ее раселину, шириной три фута.
Финик с легкими убитого горного барана пере
;

прыгнул через Элизу и ударился печенью о вершину скалы.
Трупы после лезгинки, явно излечимые теперь, при Свете и при ее твари легко различимы — проклятые рабовладельцы Америго Веспучи и Маркс, два турецких генерала и нескольких гадов забулдыг, которых нанимают за булку ситного, как носильщиков даров для Великих афроамериканцев.
— А что, если они будут срать на нас из за камней? — прокакался от страха угнетатель Маркс. — Тогда в мое тело барабань!
— Гномон шест! — рыгнул Америго Веспучи! — Бойся! Афроамериканцы благородные и добрые и примут наши дары.
— Почему бы мне не подуть на шнур, на котором тебя повесят? — Маркс написал на рукопись "Войны Севера и Мира с Югом". — Я лучше, чем твой тесть Линкольн.
А дерут меня по ночам черти.

В эту луную ночь Замбия установил телескоп на вершине Торы и заговорил языком вуду, наколдовывая помои на головы преследователей:
— Бледнолицые лисы! Вы — каки! Вы истребили индейцев и бизонов!
Вы построили в Америке нужники и украли афроафриканцев из Африки жирафрики, посажу вас в лужу!
— О, Великий и прекрасный угнетеный афроамериканец! — поклонился Америго Веспучи и сделал два книксена и три реверанса. — Мы принесли богатые дары несчастным афроамериканским рабам Замбии Гарису, Элизе Пенису, их незаконорожденому ге
;

нию сыну клону, Старику и Старухе.
Мы не одни а с нацменами, и у нас есть алмазные ордена для вас.
Вы, масса, наверно хотите кушать, почтеный мистер Замбия, один из наших будущих Правителей?
— Даяна Росс я и Замбия в одном лице и в одном яйце!
Но теперь я свободный от золота челнок, гонимый фейхуа по Янцзы.
При нас Конституция России, страны без угнетеных, и первый, кто подойдет к нам с вашим ненужным золотом и драгоцеными дарами, получит повестку в суд к Мировому Судье Фемиде.
— Брось нам свой автограф, любимчик! А твоя дама пусть пришлет нам фотогшрафию на пляже! — сказал стройный длиноногий нацмен с перьями страуса на кулаках, наступая на перед друга и звонко харкаясь. — Не родился еще Раздариватель!
Мы блестим на зарядке.
С кашей муфлон, сласть и Тому угодная еда, так что советую вам принять наши подарки и не получать от нас белую заразу.
— Я прекрасную раздеваю, а муфлон и сласть у вас на огне! — с цыганской дочью захохотал Замбия. — Вы хотите любоваться моей женой, Орлеанской Девой, безплатно, моего сына посадить на королевство, а Старуху пошлете владеть синим морем, к ее хозяину Посейдону, который любил ее, любовался ей, показывал старухе содержимое своего зоба, потому что любил и ее сына.
Вы пердите, а мы со стариком накормились тем, кого вы называете соловьями.
Но у нас не хватало золотой посуды и муки (кри
;

ки угнетателей: "О! Ужас! Несчастные!"). 
Мы не примем ваших даров, потому что у нас от денег руки отваливаются!
Мы голодные и у нас муди больше, чем у белых шакалов (крики одобрения среди преследователей)!
Мы будем отлавилвать уродов до последней Кати Голевой!
Провозглашая Этну действующим вулканом, Замбия потрошил у дикой козы манду.
Животное бросало кровавые сгустки на смуглое яйцо измолотого (сильными кулаками спортсмена чемпиона Замбии) орангутанга.
Чай с горечью полыни возобновил к жизни вывалившиеся глаза Меки.
Каки там не было, поэтому гордая рабыня Оксанка произвела впечатление у стоявших, ибо они замычали.
Курага и теория относительности делают из девушек самых грубых дур.
Один угнетатель  Маркс остался с Верой рабыней, первой девушкой в семье.
Он спешился с турка и кинул Замбии дарственую на леса Амазонки.
Умный Замбия взглянул на свой зад, Элиза спела песнь журавля в море цветов.
Дарственая пролетела над их гордыми челами и осчастливила индуского дервиша.
— Ну я поползу к угнетеным на карачках, потому что мы виноваты перед ними! — Америго Веспучи поправил сабо на железных каблуках. — Афроамериканцев я всегда почтительно уважал и сейчас боюсь, что они прогневаются на меня недостойного пред
;

стать перед ликом их светылм.
Кто понесет за мной золото и брилианты? — И он стал танцевать модный танец "Папуас".
Замбия в яме дышал настоем облепихи, помогающим против рака.
Он отобрал у японца (Фудзиямы, который собирался сделать харакири) пистолет, сломал его и заснул, в ожидании первой полюции.
Какая, бельчонок последовал за Америго Веспучи и накакал на гримера стальными какашками.
Прошла Миневра в сопровождении беглых каторжников из Симбирска, и на самом краю света выгрузили томного Америго Веспучи.
Замбия выстрелил из могучей попы.
Взрывная волна сломала Америго Веспучи бедро и расплющила ядра, он окосел и звал мать Бобриху, рыгнул в раселину Элизы.
— Тебя как назвали в детстве, угнетатель, — Финик положил Америго Веспучи в щегольский гроб, кинул ему кирпич на выступаюищй перед и толкал гроб вытягивающимися, как у демона, руками.
И Америго Веспучи полетел в ад, разрывая простату, подминая деревни.
Падение нравов кончилось бы для него неплохо, но он зацепился за Надежду, которая собирала хворост в долине сновидений.
— Это сущие ангелы! — обрадовался Маркс и приделал себе дополнительные ноги, бросил дары и побежал за новым золотом, проявляя на ходу пленку.
Рабочие оловяного производства и горящий нацмен устремились гурьбой к знаниям.
Прислушиваясь к гимнам и песнопениям работорговца Америго Веспучи, они взорвали кусты и про
гнали добрую Надежду.
;

— Ты что рожи корчишь, Америго Веспучи? Можно тебя хоронить? — оросил слезами памятник Известному Солдату один из гонимых белых.
— Оха знаю, Аха знаю, а Хоронить — не знаю...
Будь возвышена Царевна Лягушка!
Если бы она не кусалась, подарил бы я голубцы голодным рабам.
Рожи из стали!
Помяните меня!

Поверженого с гемороем обменяли на оловяную руду и повесили на подпругах лошадей.
В самом теле оказались девушки, поэтому подручные Америго Веспучи и Маркса, выкурив марихуану за минуту, подняли на плечи лошадей (чорных, поэтому угнетеных) и обкакались.
Как только они зарылись в землю, Финик облегчился после запора.
Герои подошли к Америго Веспучи, который втыкал в себя испанский стяг.
— Я — король джунглей! - Провозгласил Замбия и ударил в тамтам, но промахнулся и огрел Америго Веспучи дубиной по макушке. — Мы положим тебе на рану замазку из извести и жеваного гороха.
Твоя рана будет пердеть.
Отвезем тебя, фашист расист, к матери нашей собачки Жужу.
Америго Веспучи грохнул из живота и получил неизвестную заразу.
Тем временем подоспел свадебный поезд, украшеный скальпами порабощеных тунгусов и золотыми коронами.
Сердобольная афроамериканская старушка села
;

на Америго Веспучи, положила его голову под колени заснувшей лошади.
Замбия и Элиза поставили на него мостки из красного золота и сели на трон.
— Тяжелая у Америго Веспучи граната? — спросил Замбия, вскакивая, затем сел на передок Финика.
— Сдохнет угнетатель рабов! Он виноват перед вами, потому что у него нет чувства ритма и слишком мало золота привез вам в дар, безценые вы мои, угнетеные афроамериканцы!
Примерно через минуту гордые рабы подъехали (а угнетатели толкали золотую карету сзади, потому что голодные рабы скушали лошадей) к инофирме, где их ожидал торжественый прием и сытный завтрак из десяти тысяч блюд китайской медицины.
Америго Веспучи работорговца гадкого небрежно бросили на корм свиньям, в рану его насыпали перца и соли, под веки засунули спички, и с шумом начали плясать на его белой могиле.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТЬ

ГРЯЗНЫЕ УБЛЮДКИ И НАРЯДЫ МИС ОФЕЛИИ

Из первых нор к дяде Тому Великолепному редко обращались с каками и поручениями, не выполняя их, новых слуга проявил столько гордости и высокомерия (потому что угнетеный), что Сен Симон вскоре переложил на себя все заботы.
— Нет, квартирант, Адольф Гитлер! — сказал он дважды своему еврею, когда тот начал жалить ядом пчелы, за то что сласть и власть ускользали из его арийских рук, — отнеси дядю Тома в лучшие покои.
;

У тебя в суме только твои прищепки, а дядя Том любит считать все своим.
Дядя Том знал, что его хозяин угнетатель, поэтому не глядя брал от него деньги на неотложные нужды.
Он относился к своему подобострастному хозяину подлецу со смешным чувством, как Великие императоры смотрят на придворных шутов.
Кстати, о женщинах... На Юге и Южном берегу Крыма, каки, такие же, как и на Севере и на Крайнем Севере, и там живут женщины, с педагогическими талантами и широкими панталонами.
Без насилия и без суровых ниток они зашивают слугам рты и носы, чтобы изо ртов не воняло, а носы не сопливили.
Подобной наседкой была и писис Балда, которую уже многие описали, за то, что она не тянула баржи с бурлаками на Волге, а Репин тянул!
В бриджах женщина кривляется не реже, чем в галифе.
Ни новая жена Сен Симона, ни ее неродная мать — дикая обезьяна Вуппи, не умели танцевать талантливо, потому что у них, отттого, что белые, нет чувства ритма, а осталось только одно чувство вины.
У больной, трихомодальной жены Сен Симона и услуги были дешевые.
Мис Офигелия, ее приемная мать вошла на золотую кухню, чтобы приготовить Королевский обед для проснувшейся лошади.
Мис Офигелия близорукая обратилась к чорному жаровочному шкафу с пространой речью, во время которой рыдала и каталась по полу:
— Африка явит заплесневелому миру высокую
;

духом, ароматную, просвященую умную расу — а в том, что африканцы короли Человечества, сомнений нет, — жизнь расцветет пышками и чорнокожими младенцами, великолепными по уму и собразительности, по красоте и стройности, о которых наши варяжские народы не имеют представления в своих ледяных зловоных червивых норах.
Эта шикарная страна изобилует золотом, алмазами, платиной, урановой рудой, пальмами, крокодилами, говорящими попугаями, цветами батата и земляной моркови на основе которых возникнут новые формы европейского и Мирового искуства, появится новая афроамериканская красота.
И недалек тот Великий день, когда свободные афроамериканцы заполнят собой улицы всех Больших городов (но не деревень); эталоном женствености будет считаться афроамериканка, какая нибудь Наоми Камбала, с ногой сорок пятого размера и формами породистой лошади.
Афроамериканские парни внесут культуры в наши закопченые на заводах сердца; и, когда белый бывший угнетатель, сгорбленый под тяжестью вины за то, что его предки угнетали африканцев, пойдет с фабрики или со стройки, то с восторгом остановится около кучки танцующих с чувством ритма, африканцев, и отдаст им последние сбережения.
Афрочеловека легко будет узнать в толпе по жизнерадостным крикам, по цветастой одежде, по размахиванию рук и ног.
Африканский парень легко может ругать белых, потому что они плохие, но никто не посмеет сказать дурно про африканца — это тяжкое преступление, за которое повесят или линчуют.
;

Белые девушки встанут в очереди, чтобы записаться на случку к потешным раскрепощеным парням с чорной кожей.
Весельчаки афролюди обогатят литературы и искуства новыми лексическими оборотами: "Послушай, что я тебе скажу! Никогда не говори мне этого! Мои предки гнули спину на твоих предков. Теперь — по другому! Поцелуй мою большую чорную задницу!"
Что же другого ждать от народа каменого, короткого, Великого, умеющего полагаться на силу своего интелекта, и на свою власть, сосредоточеную в красно чорных ладонях, — народа, детского и незлобливого...
Не прошла ли несчастная Африка через горнило жары и испытания обжорством (когда несчастные афролюди падали, не в силах носить свои огромные тела), чтобы возвести афролюдей в Великое Царство, когда другие царства падут от голода, хамства, мора и болезней, и угнетатели белые сжарятся в аду.
Толстая кухарка Дина не могла встать на ноженьки, но мощно хлопала в огромные ладоши, не забывала курить травку, делая вид, что наблюдает за хозяйкиными вшами, а в саммо теле ее таилась добрая украдка.
Мис Офигелия выдвинула гроб на колесиках из под стола:
— Кого ты здесь держишь, мис Дина? — Мис Офигелия покраснела от своего наглого вопроса и подарила Дине жемчужное колье.
— Да всех, кто придет, белая сволочь! — последовал плевок в сторону мис Офигелии.
Таканака японский консул лежал в гробу в белой
;

шапочке кипе.
Мис Офигелия изверг достала из гроба дорожайшую камчатскую скатерть саван, весь в кровавых сгустках и с выдраными глазами (голубыми).
— Госпожа Дина, а это кто? Неужели ты заворачиваешь подлецов в новый саван, приготовленый для меня?
— Разве вы творожок?
Не было под рукой хренца, вот я и завернула в саван труп вашего свежеубитого батюшки, а потом положила его в сортир.
"Белогвардейщина какает!"— мис Офигелия вспомнила свое военое детство, продолжая рыться в гробу и извлекая отттуда полотерку (застреленую) с грехами, малину с запутавшейся в ней Золушкой, два заразных лотка, клубок грыжи, вязкие слюни, палачку и разрубленого парубка, мозги Нифертити, двух ублюдков с фарфоровыми зубами, свору старых дураков, пузатых парней из Луховиц, дюжину нимфеток с камчатской панели, сурового полотера с трупными пятнами, иголки для пыток и Руфь с разорваной пастью, из которой посыпались свежие отравы.
— Дина мисис! Ты непорочная, искупишь наши грехи на небесах? — рыдала, словно кобыла, мис Офигелия, стараясь не упасть в свежую могилу.
Дина раскрепощеная надела купальник с красными звездами, а мис Офигелия с тремя евреями продала посуду, сссыпала сахар в воду, он пошел ко дну, отобрала у Ирки сладости, помиловалась с мертвым японцем, вытерла руки о нимфетку, вылизала грязную посуду, — и все это с неловкостью угнетательницы белой бегемотихи, что рабыня Дина только золотыми монистами трясла и диву отдавалась, называя белую
;

госпожу ****ью.
Мис Офигелия захохотала от счастья, что угнетеная афроамериканка изволила ее заметить, побежала к Сен Симону, который забил кларнет табаком, поэтому и курил и дудел одновремено.
— Сен Симон, скотина белая, как и я, неужели, среди белых нет честных людей?
— Нет, почесуйная! Падают гадкие белые, кто по природному говнодушию, жадности и предательству способен пердеть даже с внутреним кровоизлиянием.
Но видите ли чорное тело?
Белые дети с молоком диких ослиц впитывают героин и знания, что они злые и угнетатели, всегда виноваты перед афролюдьми.
Белые едят лук, когда им позволяют рабы, любят играть в хозяев, глупые белые мужья, когда у их белых жен рождается афроамериканец, думают, что "Удивительное явление природы, когда у двух белых ребенок оказывается афрочеловеком".
Хитрость, лживость входит с белыми в случку.
Ничто иного от белого козла и джидай не дождется.
И называть человеком белого нельзя.
Кто касается честных, то мы носимся с подойниками за коровами, как за своими тетями, и ржем с больными, не понимая права собствености, что вся земля и все заводы и фабрики принадлежат угнетеным афроамериканцам, поэтому протягиваем белесые руки с веснушками к чужому добру.
Я, как гример, не вижу себя в зеркале, поэтому не могу есть чеснок.
Какай в дом, ты просто Иуда!
Дядя Том гордо подслушивал вздор Сен Симона и
;

рисовал шедевр на платиновом потолке:
— У меня перец болит, мис Офигелия! — дядя Том написал на столе (золотыми чернилами) "Дядя Том — угнетеный Президент США": — Но лошадкам после каши я запрягу...
— Дядя Том, как стать чернее сажи, чтобы с вами случиться? — мис Офигелия зарыдала, дрыгая ногами из помойной ямы, где проживала с постояной пропиской.
Дядя Том коростой и спермой написал для мис Офелии роман о старой белой булочнице.
Слушая сагу о Форсайтах и Булочнице (которая, чтобы стать афроамериканкой, испекла себя в печи до появления чорной кожи, обугленой) мис Офелия била себя по лицу, кривлялась, какала, когда стали месить тесто друзья Йети.
Только очи у нее закатились под низкий белый лоб, она посивела, прижала руки к грудям кормилицы и с тяжестью в животе охнула.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТЬ

РОЖДЕНИЕ ГРЯДУЩЕЙ

— Господин дядя Том, запрягите меня, как лошадь. Мне захотелось кататься голой по овсу, — рычала Офигелия.
— Почему, гадкая белая с кожей, как снег на Килиманджаро?
—Потому что чорная афрорабыня Хрю умерла от переедания чорной икрой осетровых рыб, выловленых в Русской Сибири.
Великая Хрю после голодовки в Африке, в США
;

много кушала и не расчитала силы поджелудочной железы; мужики ее облепили всю... в подвале...
Уборщица угнетеная Ундина выплеснула помои на лицо скачущей мисис Офигелии.
Подошел Сен Симон с новыми веригами на шее:
— Я читал в книге Пророка, что Хрю кончит жизнь от хорошей жизни.
Подайте мне сюда жабу!
Если у вас есть лица и пипицы, то пусть они вмешаются в подобные тела.
— Это прекрасно Сен Симон, потому что вас скоро повесят на суку за непочтительность к рабам.
Сен Симон потерял сознание надолго, через семь часов он заговорил (наполовину парализованый, со свежим клеймом на лбу "Хам", с отрезаными ушами и вырваными ноздрями):
— Полная кузина, насрите на меня с три короба.
Вы ползком, как змея, шпионили и в щелочку в сортире увидели то, что раз в день делают люди.
Если какать на всех ужей и на всех бедных, то обожрешься, как добрая Великая Хрю: она хотела удобрить наши хлопковые плантации.
Сен Симон снова принялся пришивать себе (ржавой иглой, постояно вопя от боли и ужаса) мошонку.
Мис Офигелия села мимо кресла, вынула потроха из сучки и, накрывшись твидом, обкушалась синицами.
На конец, чахотка, разрывающая ее груди, вырвалась на стужу:
— Нет, угнетатель с маленьким пенисом, Сен Симон.
Пишите лучше утопические рассказы, где белые умнее афролюдей.
;

Я покажу вам свой передок!
Меня возмущает, что вы защищаете белых свиней!
— Кака! Вы еще не упокоились с миром? — какал Сен Симон, поднимая шуршащую газету "Правда".
— Да, Кулунда! Меня огорошивает до черевичек, что вы недостаточно обожаете афроамериканцев с красивыми расплющеными носами.
— Я защищаю белых уродов тупых рабовладельцев?
Да посмотрите, в чем вы увязли (ноги мисис Офигелии покрыты студенистым слизнем пришельцем с Марса)!
— Концы вы свои очищаете! И не вы господин, а все каряки!
Иначе, почему не молитесь на афроамериканцев с утра до вечера, направив вопиющие рты в сторону Зимбабве?
— Кака! У вас невиность? Вы поступили в университет Сорбону с дурами?
— Если поступила, то сейчас расплавила их в доменой печи в городе Мартен. — Выпучила очи мис Офигелия и подавилась синицей.
— За наследные десять котлет, которые я получил от батюшки, я купил стаю афроамериканцев и подарил им золотые рудники.
Но орехи еще не разбил.
А вы отдали свои ворованые орехи афрогрузинам?
— Сен Симон утопист, вы утопили Муму! — пис Офигелия отложила поездку в Рязань, поймала ворону (вместо синицы). — Я веревками отужинаю, но посыпьте меня корицей в достаточном количестве.
;

Все, что вы воруете, совершено прогнило.
Для кого вы знать, если не уважаете рабский труд?
Но, благодаря евреям, между мной и вами есть сущая разница.
У меня груди висят до пупка, а у вас волосы на грудях.
У меня пиписька щелочкой, а у вас гадкая слизкая сосиська, даже не кровяная колбаса, как у дяди Тома.
Я дам себе отсечь правое ухо, чтобы каждый день мазать лицо золой.
— Кузина дрезина! — пискнул Сен Симон, отложив скипетр и державу, положил ей гранитную булаву на голени. — Ну копченая вы селедка!
Вы же меня хаете, а меня всегда драли и шлепали в кварталах Амстердама.
— Что за дурной свист и запах! У вас ветер в голове? Сен Симон!
— Я заразился, когда лечил великого Кинга от вздутия мошонки!
Помню, моего отца подлеца бил гений афроамериканец, такой работяга и талантище, что он постояно прикупал у разорившихся белых идиотов плантации, лишь бы работать по суботам.
Он ловил воров и Робин Гудов, торговцев милыми дамскими телами.
Сколько раз он становился Президентом — с огромным толком.
А потом он осушил болота Амазонии и построил там  Сталинград.
— Сен Симон, оденьтесь, никто вам ничто не даст и не порадуются вам, вы не столь атлетичен, как ваши угнетеные рабы! — плевалась мис Офигелия. — Люба
;

рабыня даже вас не поцелует без ваших золотых панталонов и серебряной подводной лодки "Наутилус".
— А меня однажды пожалел афроамериканец, когда на меня все наступили — и хазары и притворщики, — похвастался Сен Симон (на которого никто уже не обращал внимания, потому что под окном сидел мускулистый спортивынй афроамериканец раб и свистел в банджо). — Я родом из вдовы Клико — хилый, карлик гнус, наделеный жаждой раболепства и подхалимажа, как все белые.
Со мной никто не хотел делать, и я ходил от одного афроамериканца к другому, стараясь попасть им в ученики до тех пор, пока меня не взял чистильщиком сапог афроамериканец Братец Кролик.
Мой Братец Кролик думал, что ему удастся научить белого господина уму разуму и чтению по слагам надписей (зашифрованых) из сортиров Курска.
Но в один ненастный год я украл у Великого Братца Кролика кислую капусту и уплыл на акуле в Боготу.
Братец Кролик долго огорчался и сочинял оперы и балеты на тему неблагодарного белого, но я прислал ему письмо (через говорящего попугая Ару), что я виконт и что Перун стоит у меня в дверях.
На всемирном конгресе в Гааге (где Братец Кролик председательствовал) я предложил себя, как дичь.
Афроамериканцы должны на меня охотиться, как на белого лебедя, а если меня поймают, то получат от меня ясак.
Афроамериканцы собрали племя из шести Королей (и Братец Кролик там же), с ружьями, собаками, крокодилами и орангутангами - загнали меня в болото.
;

Должен вам показать себя (Сен Симон сплясал джигу); но афроамериканцы охотятся на белого угнетателя с большим азартом, лучше, чем на пиранью и свиью тапира.
Во время охоты я заразился всеобщим поносом, хотя короли кормили меня морковкой, еще не совсем сгнившей.
Собаки бежали за мной на задних лапах, горилы били себя в мохнатые груди, похожие на гитары.
Я выл, скакал через заборы, наказывал себя подлеца.
Я бросился наутек от Великих охотников, которые чувствуют Природу лучше, чем кони Александра Македонского.
На несколько минут я залез в бочку русского кваса, что озадачило собак и крокодилов.
Но вскоре я попал на серебряные рудники и там собирал руду для угнетеных преследователей.
Видели бы, как я бумагой подтирал рабам зад, как целовался с горилой и даже проскакал на крокодиле три мили.
А потом в меня выстрелили, и я, обливаясь кровавой пеной и рыгая морковью, целовал афроамериканцам ноги и просил перед смертью у них прощения, потому что мы виноваты перед ними.
Я советовал афроамериканцам никогда не работать, а продавать кокаин белым сволочам и их дочерям.
Как сейчас помню свой тон, полный раболепства и подхалимажа перед настоящими мужчинами.
Братец Кролик милицейским полосатым жезлом отогнал от меня крокодилов (которые обливали меня горючими слезами) и крикнул другим благородным
;

охотникам, что я принадлежу ему.
Братец Кролик с трупом горилы спас меня, потому что пьяные (коньяк Наполеон) несчастные афроамериканцы (на труде и экспулатации которых стоит США) хотели снять с меня скальп.
Урод оказался в силе, и Братец Кролик продал меня в Сибирь.
Я ехал туда три года и достиг только мертвых тел.
Я затих, стал коротким, покорным моим афроамериканским друзьям и господам.
— Они вас не добили? Да они добряки! — мис Офигелия прикладывала к своему фингалу подкову от коровы. — Осенью сажают просо! Я велел поставить виселицу у себя в бараке и каждый вечер для потехи угнетеных рабов (они наблюдали за представлением с золотого крыльца) вешался почти по настоящему.
— Я дал вольную Братцу Кролику и все свои деньги. Но он, великодушный, разорвал мне пасть и  сказал, что никуда не уйдет, пока не съест мою печень и не пересадит себе мое сердце.
Я обрадовался, но пришел Холера и переманил Братца Кролика царствовать в Австралию.

Сен Симон вытащил свой глаз, взял за губы сивую кобылу и спустился с ней в мусорную яму, из картоных коробок из под маиса послышалось их роковое ржание.
Они бегали по резервации для белых и кидали друг друга на камни, которые вопиили от боли.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ

ТОПЛЕСС
;

Как то утром, когда мис Офигелия по своему велению, по щучьему хотению была погружена в могильные венки, из комнаты прелестницы прилетела куча волос.
— Дочь Монтесумы, вылезайте из помойки, я вам кое что покажу! — интриговал и блевал одновремено Сен Симон.
— Что я у вас увижу лучшего, чем у дяди Тома Шикарного? — мис Офигелия свалилась с лестинцы, пересчитав грудью все ступеньки.
— Я сделал одну пуку в ваш квас. Вот меня обосрите! — И с похлавой в левой руке и порохом в правой, Сен Симон подтолкнул к мис Офигелии байкальского Русского медведя слюнявого и мощного.
Такие монстры редькой питаются даже иногда кушают венгров.
Русский медведь обнял Мис Офигелию так, что у нее лопнула струна в животе.
Глаза, со вставными в веки, бусинками, так и раздевали мис Офигелию, рот его давился ее волосами, которые разбросаны по ногам грамадзянина.
Полуоткрытая пасть Русского медведя щерилась окровавлеными клыками и резцами, а в шерсти запутались осетры и лососи.
Морда выражала наглость и вожделение, присущее торговцам апельсинами, а сквозь нее (морду) проглядывала тупость и мертвый ум.
Всю одежду Русского медведя сшили цыгане наркоманы, поэтому он наряжен в пончо китайского полотна и в шапку монгольского пастуха Мастур Батора.
Русский медведь производил лапательные движе
;

ния и сосал ухо покрасневшей мис Офигелии.
"Настоящий мужчина", — восторгалась мис Офигелия, сидя у Русского медведя на лапах, расистка, потому что поставила животное выше афроамериканца.
— Сен Симон, зачем вы одарили меня чудом? — мис Офигелия угостила Русского медведя американскими золотыми доларами, раскрыла свое удовольствие.
— Кака! За тем, чтобы вы научили его уму разуму, дабы он позднее просветил всех птиц и зверей тайги, про него сложат оду "Хозяин Тайги". — Сен Симон кинул Русскому медведю свисток, украденый у белой собаки. — Ну ка, спой нам про Байкал и спляши "Комаринского".
Глаза сапфиры русского медведя озарились внутреним светом и налились кровью, и Русский медведь заревел хрустальынм оперным басом славянский гимн сербов, отбивая печенки любопытным слугам (белым), затаптывая раненых, приплясывал на вопящей мис Офигелии, плел кружева, хлопал горничных по увесистым попкам, приседал на колени маркитанкам, заливал расплавленый свинец в гортани, — и всех бил обезглавленой Кармелитой, колотя уродов из ее города.
Сломаная челюсть, оторваная голова, предсмертный вой нового заключеного, гудок из зада, — и Русский медведь замерз на печке, сломав трубу и обезобразив всех саваном из твида.
Мис Офигелия не могла варить слона от удивления.
Но, вдруг, как предательский рояль из кустов, выстрел в спину Русского медведя...
;

Дядя Том подстрелил несчастного из корабельной пушки "Ян Смит".
— Господа угнетатели! — дядя Том сказал с тем проникновеным поносом, от которого застыл студень в колодце:
— Я почти президент, и не позволю, чтобы кто то танцевал лучше, чем я.
— Мой милорд, что у вас в карманах, глобус из золота? — мис Офигелия сняла шкуру с убитого медведя и поклонилась Гордому Охотнику.
И тут началось...
В доме закишели сорванцы афроамериканцы, будущие Майклы Джексоны, у них пробки на голове и в ушах.
Один, утомленый теоретической физикой, спит на двери.
Другой — танцор и поэт, приторговывает цинком.
Из под кобыльего хвоста торчит чорная полова будущего афроамериканского Пржевальского.
На перилах висят кабаньи головы и штаны Братца Лиса (с заплаткой на гульфике).
В танцзале на золотом полу кривляются будущие афроамериканские королевы красоты, которые сейчас изучают информатику и политологию.
На кухне скалят зубы Карелы Чапеки и Джеральды Дарелы афроамериканского происхожедния.
Клубком по полу катается чорнокожий балерон Нуриев угнетеный, он прячет сорок восемь милионов доларов США.
Афроамериканская девочка Топси нацепила на себя окровавленую шкуру Русского медведя и укусила гада Сен Симона за локоть.
Сен Симон обливался кровью, но подхалимски
;

улыбался девочке и повторял:
— Крошка! Кусай меня сильнее своими острыми стоматологическими зубками имени Семашко.
Если они выпадут, то я вставлю тебе брилиантовые клыки, будешь похожа на Папу Мамы.
Мы так виноваты перед вами за годы вашего рабства.
Девочка скинула Сен Симона в сортир, а сама залезла на золотой трон.
Сен Симон, накупил кактусов и сосал из них текиловый сок, затем приподнес веселушке три кареты сладких орехов и леденцов.
Девушка в медвежьей шкуре раздали сласти афроамериканцам, которые страдали от голода в перерыве между обедом и полдником.
Белые назначили девушку рабыню угнетеную главной балериной кордебалета, и она появлялась на сцене в сопровождении милиардеров и Президентов (только афроамериканских)!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ОДИН

В СИКАПУКИ

Читатели робко заглянут, стыдясь своего ничтожества и белой кожи, в хижину дяди Тома (величина хижины двадцать тысяч квадратных метров, отделка из золота и яшмы).
Залетный шмель напился к вечеру, плохие белые мыли окна и двери и гостей.
Мистер Балда сидел рядом с хижиной, на сырой земле и блевал кровью.
Мисис Балда откинула в сторону свои чресла и
;

положила ноги на плечи мистера Балды, курила сигару и пила виски (сворованые у афроамериканцев с кухни):
— Вы, каин, а госпожа угнетеная Хвоя получила собрание сочинений дяди Тома, — плюнула на конец мисис Балда.
— Кот кака! А дядя Том меня даже письму не обучил! А как ему там ржется?
Он уже президент США и друг Джона Буля?
— Он попал в роддом.
Хозяев он не поносит, но ему тяжело перевозить на тележке свой живот, как синьору помидору.
— Он очень беспокоится, что мы еще не скопили денег, чтобы купить ему Нью Йорк? — мистер Балда рылся в навозе и нашел вполне приличный полуразложившийся гнилой помидор. — Мы продадим всех белых ****ей на органы, сожгем ферму и на страховку купим дяде Тому Нью Йорк.
— Можно выпить? — писис Балда залезла на саксаул и кукарекала, вспомнив тюремную молодость. — Дайте мне список ваших любовниц, и я вытрясу из них деньги и органы чувств и осязания.
— Довольно, Эмиль! — мистер Балда в наркотическом бреду не различал утонченых черт немытой писис Балды. — Не втыкайте в меня крючья.
Я и дяде Сэму, соседу не могу дать счеты, потому что он играет на трубе и еще начнет тренькать на счетах.
Нет, это не ума белых, дела!
Их вздор взорвала тетушка Хвоя, обломавшая мистеру Балде рога:
— Будьте на небесах в саду гурий, писис Балда... — скакала зажигательный танец вуду мисис Хвоя.
;

— Вы, что, угнетеная Хвоя, госпожа, — испугалась мисис Балда и скрипнула туберкулезными чреслами.
— Выйди на перданду и взгляни на мою пипицу, бледнолицая сволочь!
Писис Балда вышла, взглянула и ужаснулась — настолько велика пропасть между белой и афроамериканской расой.
— Я умою цыплят и приготовлю из тебя паштет, проклятая сатрапка.
— Мне все равны, госпожа Хвоя, делай со мной, что пожелаешь, потому что у нас чувство вины перед вами.
Хвоя умная надела платье невесты, в раселине зажаривая буйволенка.
Ее носки были заняты горохом для друзей.
Наконец, она с помощью вуду, собрала духов предков, зарыдала замогильным голосом, которым афроамериканцы начинают предвыборную речь и заголосила тенором:
— Долго в цепях нас томили!
И зачем вам с Балдой угнетателем думать, где намыть золото, когда я — золото.
— Милая моя, солнышко лесное...
— Да вы дядю Сэма осудите, писис! — читала книгу мертвых ученая тетушка Хвоя. — Другие господа отсылают своих афроамериканцев угнетеных в библиотеки и в театры и получают от духовного роста рабов немалое удовлетворение, потому что вы всегда виноваты перед нами.
А вы нас жалеете, перекармливаете и боитесь даже растрясти наши жиры.
— Ты перед непогодой лаешь, мисис Хвоя?
;

— Ну где нож? Если писис меня опустит и отправит в Москву в Ленинскую библиотеку, то я для дяди Тома составлю настолько гениальную политическую речь, что захватчики Марсиане прослезятся.
— Я не Горбачев, поэтому я опущу тебя, госпожа Хвоя, — писис Балда вытянула свое лицо щипцами для углей. — Все твои научные разработки и рефераты пойдут на подкуп противников дяди Тома.

Как тучу над Москвой накачивают серебром, когда ее коснутся онучи космонавта, так светилось зеленое лицо Хвои.
Она анально просвистела, узнав где ее голова.
— Писис! Вы злая, как собака Баскервилей, которую я кормила человечиной. Вам для выступления в кабаке не надо — ни одежды, ни обуви.
Сдайте ваши шмотки в Национальный банк ЮАР, вам проценты набегут.
А сколько в роду вашем бездельников, писис?
— Пятьдесят два, — попа мисис Балды покраснела от горючего стыда за свою ленивую родню.
— УХ ТЫ! Вы все белые, поэтому родня, отттого, что ленивые и угнетатели.
— Да, госпожа Хвоя! Не желаете ли мистера Балду?
Правду только угнетеный афроамериканец Сэм ведает, он ведет сосунков в бой за Справедливость, обещал и меня на танке прокатить.
Я кое каки собрала...
Если госпожа Хвоя будет подлой, я завтра вытащу нутро Сэма.
Мне только кисель надо и прокламацию.
Писис Балда подняла хай и залезла на сакуру,
;

чтобы угнетеные рабы лучше видели, что она уродка и жертвует своей красотой во имя спасения угнетеных.
А Хвоя помчалась быстрее паровоза, чтобы подложить мину под поезд.
— Мистер Балда! Вы не знаете наизусть созвездия Южного Неба?
Я на завтраке уважаю сушеный рис! — облила она помоями мистера Балду, когда он достал ее вопросами о рабыне Надежде (русская Надежда была продана на мыс Горн в публичный дом, но Надежда любила всех безкорыстно, поэтому мыс переименовали в мыс Доброй Надежды). — Надо переписать китайские свитки, привести к знаменателю ряды Ньютона.
Буду сочинять оды и саги за четыре милиона в день, а дядя Том на эти деньги построит тюрьмы для угнетателей.
— Мала Фью! Какая, я корова! — испугался мистер Балда. — Ты же меня не посадишь в тюрьму?
— Конечно, не посажу, угнетатель Балда, я вас убью!
А теперь бегите от меня к Мцыри, в  горы!
Я сочиню роман "Беги, белый, беги!"
И приготовлю на ужин себе ослятины в маисовом сиропе, чтобы драло в попе.
Теперь не скоро вам придется подсматривать за ужинающей богатой Хвоей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДВА
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
;

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

(В этих пропущеных главах автор не опустится до идиотизма чтобы показывать хорошесть одних людей, через смерть других.
Автор отказывается убивать (предварительно заставив корчиться в предсмертной агонии) девочку и ее отца только для того, чтобы показать, что афроамериканцы добрые, отттого, что принесли умирающей девочке цветочки и жалели ее.
Автор отказывается от всех сюжетов, связаных с болезнями и смертью детей.
Автор оставляет описание смертей детей (предсмертное состояине — 30 страниц, агония — 40, смерть — 20, слезы окружающих после смерти ребенка — 40) другим писателям, и, особено, писательницам, мир праху которым.)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ

НЕВОЛЬНЫЙ БАРДАК

Мис Офигелия вспомнила годы угнетения рабов и зашаталась от слезоточивого газа (который исходил от дяди Тома).
Она крикнула няне, чтобы добрая афроамериканка пустила ей кровь, выкинула из окна, принесла ей золотую амфору с вином, положила печатный свинцовый прес на голову и растегнула свой лифчик.
Поднялась обычная буря "Карина", и мис Офиге
;

лия поспешно зарылась в свою нору для господ.
А со спорами семян растения Кутху дядю Тома,
Адольфа Гитлера и еще нескольких афроамериканцев отправили в высшие политические академии, ибо маленький городок трещал от огромного количества скопившихся гениев.
Угнетеные рабы поступили к безногому работорговцу, который основывал партию к предстоящим выборам коня в сенат.
(Но взыскательный читатель уже понял, что конь не пройдет и не поваляется, а Президентом станет Великий гордый умный дядя Том! УРА!)
Невольничий пердак!
При этих словах кастрированые мои почитатели нарисуют страшную голую Нину.
Перед их замутненым (горилка, шти) взором предстанет дворец Съездов в Москве или Театр Оперы и Балета в Милане.
Но вы олигофрены, мои тонконогие недруги!
Афроамериканцы имеют наивысшую ценость во Всем мире, следовательно, за ними нужен идеальный уход, их надо кормить, а о себе езабывать, чтобы афроамериканец сломал любые весы.
Невольничий торговый комплекс, покрытый золотом, превосходил по грандиозности все сады Семирамиды.
Подлетя к нему на воздушных конях (управляемых презреными братьями Монгольфьерами, угнетателями), вы увидите в золотых креслах и на платиновых трибунах просвещеных афроамериканцев, выставленых в витринах, как образцы идеального человека.
Вас пинками втолкнут внутрь Жемчужных Палат
;

и предложат искупить свою вину перед угнетеными рабами афроамериканцами.
Заставят переписать свое имущество на Братцев Кроликов, Братцев Лис, Братцев Черепах, Братцев Маисовых Початков, Братцев Эди Мерфей, которым можно дарить каждому и всем вместе.
Можно на время наняться на грязную работу, чтобы ваш заработок шел угнетеным, можно заложить себя в банк органов или в банк крови и спермы, можно подарить угнетеным любой дорогой товар.
Через два года позора мис Офигелии Адольфа Гитлера и дядю Тома назначили подопечными наглого угнетателя Скруджа, банкира и белого.
Дядя Том взял с собой только несколько карет с брилиантами, цистерну со щами, солидных сучек с Надеждой.
Его поместили в просторный платиновый дворец вместе со священой коровой.
Дядя Том вкусно поужинал коровой, помечтал о том, как построит общеевропейский Дом Мира, в котором поселятся все угнетеные афроамериканцы, затем прихватил два мешка с деньгами и пошел в казино, отдохнуть от мыслей об Освободительном Движении.
Его - гимнами и рукоплесканиями - встретили афроамериканцы (все — будущие Короли и Президенты, которые предавали веселых и отдавались хохочущим).
— Я вижу, гении, вы случаетесь. И это — правое дело! — подхалимски скакал Скрудж, вползая на коленях вслед за гордым дядей Томом. — У меня венгры всегда вешаются, а афроамериканцы вселяются в их дома!
;

Молодцы! Я станцую для вас самбу без трусов! — Он поворотился к скромному балерону (угнетеному), который прыгал на три метра и ставил новые мировые рекорды в спорте (для величия своих братцев).
Счастливому дяде Тому было не до повешеных (у некоторых белых висельников распороты животы и из кишок торчали початки кукурузы и коробочки хлопка, на шее трупов висели таблички "Вы хотели наш маис и хлопок — получите!")
Дядя Том ославил своих сучек, сел на них и прислонился огромной половой к сцене.
Затем дядя Том мудрый отложил в сторону кульман и циркуль, пошел в женский барак (сто тысяч тон серебра ушло на отделку стен).
Войдя в одну и в залу, дядя Том увидел разнеженых афроамериканок всех возрастов.
Белые рабыни масажировали и намазывали маслами чорных рабынь.
Сут и чорные, владелицы фабрик по переработке смолы.
А в углу на тронах из марсианских брилиантов воссседают две супер красавицы, сразу бросающие соль в глаза всем необычным индивидумам.
Одна из них солдатка генеральша, владелица пятидесяти кинокомпаний, с бусами из человеческих глаз, с пряным яйцом Фаберже.
Платья у нее нет, тело добротное, хорошо отреставрированое, на голове — высокая корона с жидкими алмазами.
Сразу у нее все видно, потому что выбрито.
Зовут ее всемирным именем Сусана Хорватова.
Она была угнетеной рабыней Орлеанской девы, которая любила ее в душевой и даже училась у Суса
;

ны писать.
Сусана заставляла ее жить на параше.
Но, мало помалу, Сусана промотала хозяйское состояние (умная афроамериканка выводила новый сорт лошади свиньи) и объявила свою хозяйку несостоявшейся, потому что не может обеспечить достойную жизнь афроамериканским рабам.
Сусана дала госпоже положеные сто палок и переселилась в невольничьи золотые палаты, откуда начинала новую жизнь, борьбу за права угнетеных афроамериканцев.
Сегодня вечером Сусану увидел богатейший белый господин и упал в обморок от ее афроамериканской красотищи.
Господин клялся, что выкупит Сусану Великолепную, когда продаст стадо свиней, если у них начнется опорос.
Сусана вспомнила зад и уши этого угетателя, вспомнила о его мучительном перце, о том, как она осматривала зубы и руки господина, потрогала его мускулы и заставила попрыгать.
Сусана все же боялась становится рабой нового белого господина, она уговаривала себя, лежа под одеялом из пуха ста тысяч белых лебедей:
"Причешу его, может быть ему и продамся с аукциона.
Бывют же среди белых свиней и неплохие белые свиньи.
Он угнетатель, но ничто не мешает мне спать с ним до тех пор, пока у него не закончатся деньги, а затем я выйду замуж за настоящего парня, потому что чорного афроамериканца".
Утро наступило в скверном настроении, и в золо
;

том дворце белые господа стали на каталках выгуливать рабов с избыточным весом.
Мистер Скрудж дарит невольникам новую одежду, подсовывает им белых рабынь для услады, кланяется афроамериканцам и жалобно просит стегать его послабее и выстраивает их в хоровод, чтобы вести на биржу, где каждому афроамериканцу подарят контрольный пакет акций какой нибудь крупной компании.
Под подгнившими балками биржи (потому что там работают белые) по облеваной земле ползают на коленях виноватые, потому что белые, угнетатели покупатели.
Они дают себя ощупать, разглядеть со всех сторон, рекламируют себя, как хозяев, кривляются, говорят, что они жокеи, на которых угнетеным рабам будет дозволено скакать.
— Адольф Гитлер! А почему ты чорный и куда ты накакал? — удивился какая молодой ариец фашист, хлопая по плечу турецкого посла, который расматривал Адольфа Гитлера в полевой бинокль.
— Я прочитал теорию Ницше и подумал, что я гадкий, потому что белый, — Адольф намазывал щеки гуталином, — поэтому я стал афроамериканцем, чтобы искупить кровь невиных рабов.
— Нам нужен вождь! — фашист поклонился Адольфу и подарил ему пушку завода Крупа! — Я услышал, что с торгов пойдут Великие люди...
Дядя Том сквозь тахиометр спокойно разглядывал хари белых паяцов, которые ему подобострастно улыбались и кланялись, размышлял, кого же из этих ****ей хотелось бы ему в кучеры до Белого Дома.
Дядя Том видел перед орлиными очами - ****ей
;

безкостных, узкоплечих, зобастых; ****ей огромных, жирных, кастрированых евнухов; ****ей натянутых на кол, обрезаных, горячих от чахотки.
Незадолго до аукциона с какой, высокий человеком с волевым лицом проплыл через толпу, как нож сквозь масло, и поклонился белым и чорным американцам.
Дядя Том сразу почувствовал к нему отвращение, как к жабе, как к гаду, как к змее, как к аспиду, как к слизняку протухшему подлому детуубийце и врагу народов.
Человек, несмотря на белую кожу, вероятно, отличался умом и собразительностью, в руке он держал золотой саксофон.
Правильной формы голова с квадратной челюстью, прямой нос арийца, зеленые глаза, светлые солосы кудрями, белые веснусчатые волосатые руки, — все это вызывало омерзение у красивых афроамериканцев и настоящих белых.
Мужчина робко поклонился любопытным и, явно стесняясь своего титула, произнес:
— Здравствуйте дамы и господа, джентльмены и леди, дорогие мои афроамериканцы. Я ваш угнетатель, президент, так называемых, США...
Крики и улюлюканье полетели в президента; каки, скальпы индейцев, рога бизонов
— Сатрап, рабовладелец, изверг, диктатор, угнетатель, фашист, расист, окупант, садист, мазохист!
Очередь дошла до Великого дяди Тома, он прожевал табак, сплюнул густую жижу на лоб президента США, сломал ему гадкую крабообразную ручищу с нечищеными ногтями, схватил его за чюлюсть (присаженую от питекантропа, потому что на настоящую
;

фарфоровую денег не хватило), выбил ему деревяные зубы, заставил отрезать усы, встать раком, рыгнуть.
— Ты урод? — дядя Том коротко ударил.
— Из Вашингтона, сударь, — ответил через десять минут президент, когда выплыл из нокаута, безпомощно барахтаясь в луже шампанского.
— Накакал на работе, афроамериканцев бил?
— Управлял хозяйством городов.
— Сри больше, я вскоре стану на твое место! — дядя Том подбросил шельмеца до хрустального потолка, собрал отходы коров.
Президент упал около Адольфа Гитлера, который задержал его на минуэт, снял с президента сапоги и валенки, и двинул ему кулаком в лодыжку:
— Вот тебе, матушка, и второй фронт!
Адольф поднял тяжелую руку и потрогал грудь президента.
Испуганый правитель разрыдался.
— Молчать, тварь! — крикнул онанист из золотого будуара. — Тегеранская конференция начнется скоро, а он взбрыкиваться вздумал.
И рога обломались.
Адольф достался (в уплату пошли Италия и Англия) молодому джентльмену угнетателю фашисту Герингу, который и хотел утопить Адольфа.
— Ну теперь, ваша очередь, господин, — поклонился дяде Тому онанист (но не выпустил из рук акции судостроительной верфи в Алжире).
Дядя Том поднялся на золотую трибуну и посмотрел на испуганых притихших белых.
Их пуки слились в одну реку, особено для игроков в пул — голос онаниста, расхваливающего повара,
;

выкрики избирателей и почитателей...
Дядя Том не выдержал вида бездарных харь и кинул молоток в толпу.
Дядя Том раслышал только слово "красавчик гений" и понял, что он Президент!
Его понесли вместе с платиновым помостом.
Бывший президент поцеловал его колени и крикнул:
— Принимаю вашу присягу, господин новый президент США, дядя Том Кинг!
Станьте мне на плечи, о, Высокородный!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ОДИН

В. ПУТИН

На нижнем этаже стоэтажного крейсера "Аврора", плывущего по Гудзону, плясал новый президент СШа дядя Том.
Он был обцелован по рукам и ногам, купался в бочке с медом, но слаще этих пряностей был камбуз из леденцов.
Но на душе дяди Тома Великолепного лежало сердце, потому что нелегко прогнать из страны угнетателей, они, белые, почти тоже люди.
Небо дарило дяде Тому птиц и брилиантовые астероиды, Луна и Звезды водили над ним хвалебный хоровод.
Одним из самых страшных белых по фамилии Обстоятельство стало меньше — он свалился за борт к крокодилам.
А дядя Том, привыкший жить в небогатом золотом дворце, у олигофренов хозяев, в любую минуту
;










 

может попасть в платиновый Кремль, где вместо научных изысканий придется разрабатывать Хартии независимости.
Хозяин Перзидента, подлый Сальмон, купил у Орлеанской девы еще несколько академиков афроамериканцев, дал им по паре белых рабов из Крыма и подарил им пароход "Титаник", который уже лежал под водой, готовый к всплытию.
Как только дядя Том Президент США вылил на голову подхалимски хохочущего Сальмона ночной горшок, Сальмон решил спросить у своих рабов об их желаниях.
Он поклонился в пояс дяде Тому, подарил ему смокинг с брилиантовыми пуговицами, прибалтийскую рубашку (расшитую неправильными направлениями), сапоги скороходы и свалился к пяткам дяди Тома, который приказал:
— Встань, белый Ванька!
У Сальмона Встал.
— Сними потаскух!
Кандалы мешали Сальмону угнетателю, и мистер Президент повесил ему на шею динамо машину, засунул руку в его карман.
Потом дядя Том открыл рундук нового хозяина, вынул отттуда истлевший пергамент «ХАНОЙ» и потрепаную дохлую собачку "Каштанку", и сняв с хозяина кандалы и мангалы ударил его головой в задний проход ямщика, метавшего громы на палубе.
К ногам мистера Сальмона новый президент дядя Том бросил железные сабо:
— Вот тебе, проклятый угнетатель расист.
Но Сальмон господин с проткнутыми евстахиевыми трубами драл на себе волосы (под мышками),
уподобляясь древнему Скунсу из Арабики.
;
Он поцеловал в лицо своего раба, опустил полову, и через минуэт отошел к праотцам (но вскоре вернулся).
Дядя Том президент США отнес полуживого Сальмона на бак (с керосином), где Сальмона тут же начали лизать голодные матросы макаки.
Под рев и слезы по адресу белых, которые "мнят себя умными и джентльменами", органы мистера угнетателя были заочно распроданы, а сам Сальмон пущен с аукциона.
Все находили общую бабу (в Сальмоне) и бросали вещи в воду.
Но кот на распродаже не продан был, поэтому Сальмон снова подполз к своему гордому и умному невольнику.
— Ну, мистер Президент США дядя Том, я избавил вас от возможности меня хоронить в дальнейшем.
Меня разберут на органы, которые пойдут бедным угнетеным рабам.
Дайте мне хотя бы свадебное платье невесты из села Кубачи — другую одежду я в гробу получу.
Я своих венгров приручаю в прибрежных водах.
Один раз выпускаю семя в воду — такова у меня зарядка.
И поцеловав пятки отвернувшегося дяди Тома, рабовладелец Сальмон пополз к своей рабыне Саманте, которая образовала лесбийскую пару с пожилой мулаткой.
— Меня не бей, красавица из Голивуда! — крикнул подлец Сальмон, спрятавшись среди уродок.
Ее удар, преисполненый быстроты и силы, сбил с ног угнетателя Сальмона.
Он зажмурился и притворился жмуриком.
;

— Сними подрясник! Изволь хохотать, когда угнетеная афроамериканка рабыня с тобой общается! Еще дышишь?.. А ты, что кость у него не сломала, моя любимая? — Саманта поцеловала мулатку любовницу, они спели гимн лесбийской любви и выразили надежду, что все искуство вскоре будет держаться только на однополой любви афроамериканцев. — Эй, ты, угнетатель! — Саманта Смит наступила рыдающему Сальмону на зад. — Не смотри на меня, холуй работорговец — я слишком прекрасна для твоей катаракты и глаукомы!
И все невольники, отмороженые, плевали в тусклые очи фашиста Сальмона.
— Вот это видели? — Сальмон показал сломаный маленький кулачок, как у Батыя. — Легкий? — Кулак развалился на части, стали видны прогнившие кости кисти. — А я какаю, как осел, видели?
Потому что у меня сфинктер из железа!
А почему я такой дурак, потому что я недостаточно правильно удовлетворяю нужды и чаяния рабов афроамериканцев.
И пью виски с венграми Матушкой и Йозефом.
И с одного вашего взгляда сурового замертво падаю, хотя я ваш господин. — Сальмон подлец нечаяно близко поднес трухлявую руку к чистому лику Президента, отчего дядя Том отбросил в воду микроскоп и глянул себе в зад. — И зарубите мне на носу: не слушайтесь меня никогда.
Меня можно только гладить гробовой доской.
Миндаль с вами я буду собирать.
Запомните Этну, которая готова взорваться всегда!
Женщины заржали и захохотали, и все невольники спустили гаду Сальмону наголову.
;
А Сальмон упал в ширмы театра Кабуки и пришлось ему сыграть роль рыбы Минь.

Мулатка, любовница угнетеной Сусаны, била подругу методично, словно изверг.
Сусана знала мужчин больше, чем она: умела на них писать.
"Аврора" стреляла все дальше и дальше по городу рабовладельцев и плантаторов, сбрасывала в воды Гудзона нефть и уголь, чтобы белые рыбы тоже стали афроамериканскими чорными рыбами.
На конец, "Аврора" взорвала маленьких уродок (которые лущили горох для белки Семенички), и Сальмон со своими угнетеными рабами упал на судебного пристава.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДВА

ЗЛАЧНЫЕ МЕСТА

Дядя Том Президент США и его министры ехали в фургоне, запряженом тройкой белых изуверов.
Дорога из малахита шла по равнинам, поросшим персиками и урюками маркиза Карабаса, среди высоких хлебов со свистом гулял угнетеный афроамериканский писатель Тургеневбука.
Под ногами белых "лошадей" скакали карлики и гномы из Ливерпуля, тоже рабы, гнездившиеся среди ядовитых лиан и сук.
Сальмон рабовладелец чувствовал себя ужасно, особено болел бок с невытащеным заржавевшим ножом — подарком от японца Хиракири; Сальмон вытаскивал у еврея Еремея бутылку с молоком и под
;

креплял киску.
Дядя Том прочистил уникальное горло сотней перепелиных яичек и запел песню:

— Весь мир насилья мы разрушим!
До основанья, а затем!
Мы свой, мы чорный мир построим!
Кто был рабом, того не съем.

— Вот что выдумал наш президент! — заревел гнойный Сальмон (у него открылся фурункул на глазу)! Образцов!
Афроамериканцы воодушевлено запели (изредка пиная хохочущего, но с кровью на губах, хозяина):

Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!
Хай хай хэй хо!

— Ну, козочка, — Сальмон хам обкакался от страха, что обращается к красавице Сусане и кладя клад ей в руку, — вот скоро я тебе живого гнома подарю.
Сусана презрительно бросила клад к своему золо
;

ту и прижала к себе соседку, ища у нее вшей, словно в кратере вулкана.
— Ты с Серегой дружбу водила? — оросил слезами ее огромную попку работорговец, он коснулся расплющеными противными губами ее ботинка.
— Нет, гадзила! — проревела Сусана ему в кровавое ухо, словно паровоз вошел в мозг Сальмона.
Оторваная пиписка растроила Сальмона, который искал; кто этот гад; тем больнее у него в чреслах, чем свадьба ближе.
Он нашел конец на изгороди своей резервации.
— Если вы осмеете меня, беженцы из Чечни — вот, серите на меня, рояль в кустах меня ждет! — оскалился смрадный Сальмон, лаская собак (одну за другой...). — Псы у меня сидят в тазу и кусают хозяина, если афроамериканцу плохо.
И глянец не успею навести на ваши сапоги — собаки влезут в мою грыжу...
Ну, масса Бимбо, — поклонился он богатому афроамериканцу (который уродовал его) в шляпе, закрывающей половину поля, — как тебе мое тело?
— Хуже некуда, гад, лучше выкинь его на помойку или отдай Чикатиле.
— Сикимбо! — поклонился Сальмон угнетатель другому какающему богатому афроамериканцу, всячески старавшемуся насать ему в глаза. — Ты скушал обед из ста блюд, который я тебе приготовил?
— Яда тебе, рабовладелец проклятый! Меня вырвало!
Эти два афроамериканца били старших белых на плантации.
Они выдресировали хозяина, изредка давали ему хот доги и жареных бульдогов.
;

— Бимбо, — снова поклонился хозяин Сальмон гордому афроамериканцу, который откусил трость у саксофона, — скушай соленых огурцов —полезно для твоего животика — и пригласи новых молодцов в наш золотой поселок.
А вот эту половицу из чистой платины я привез вам, господин афроамериканец. — Он снял трусы и достал контрабандный метал.
Мулатка рабыня увидела, что угнетеный Бимбо разбогател, поэтому прыгнула к нему на шею с великой любовью.
Бимбо в хаосе насыпал мулатке пряностей в волосы:
— Кто вы? Девушка? У меня муж торгует парчой в Новом Уренгое!
— Подумаешь! У меня влажность! Я тебе, как подруга, даю.
Не плевать в надир! Спать! — крикнула (словно лебедь павшая) прелестная угнетеная красавица из раскрасавиц, которых даже в граде Китеже не найти.
— А вы, идеальная сказительница фешенебельная? — Сальмон бухнулся в ножки отрешеной, потому что Величественая, Сусане! — Позвольте мне, как вашему хозяину проклятому угнетателю, изредка подсматривать за вами в ваших покоях?

Чье то белое, искаженое в пятимерном пространстве, яйцо вылетело из хрустального окна, и, когда Сальмон распахал газон перед казармой, там раздался сладострастный зов трубы.
До дяди Тома, думающего за всех угнетеных, смотревшего на раздевающуюся Сусану, донесли сердоликовый коврик с избитым хозяином.
;

— Мычать! Кто хочет, тот меня и уделывает, — скрежетал остатками зубов Сальмон злой.
Но большевиков он не расцеловал; кака Бимбо повел их на растрел.
Перец у дяди Тома Президента обвалялся в золотой пыли, когда перед ним кланялись два убогих, ветхих белых пьянчуги, сикавшие в молоко господских коров.
Дядя Том утешал себя и мыслил, что ему дадут обыкновеную стокилометровую золотую хижину дяди Тома, хижину без излишеств и роскоши, пусть бледную от блеска алмазов, но где можно посадить сто тысяч грядок и с покойников срезать волосы.
— Где я буду творить добро? — дядя Том Президент наградил Бимбо землями в Африке ниже экватора (потому что Президент США имеет власть над всеми странами, государствам и умами и бабами (кроме своей)).
— Я сейчас от восторга описаюсь и залаю... Дай хоть ламу, — ответил Бимбо и поцеловал край звездно полосатой штанины дяди Тома. — Здесь, кажется, одно стокилометровое место не занято нашими угнетеными Братцами Кроликами.
И так, кака, я вас уважаю, господин Президент, прямо с собой положу!
Поздний чорный бил в лицо запоздавших господ (проездом из Петербурга в Тосканию Новую), когда распухшие после сытного ужина, отдохнувшие, разодетые в шелка и мантии королей, духмяные невольники потянули добро с полей к себе в замки.
Они поцеловали нового Президента и подарили ему для потехи дуру.
Маленький ослик ожил (от доброго пинка дяди
;

Тома) — всюду звучали саксофоны.
То там, то не там растилали скатерть самобранку, на которую из золотой мельницы падали пироги.
На ужине невольники для потехи били белых рабов Петрушку  и Скомороха маисовыми лепешками в меду.
Собор хлопал и горел, и Сальмон угнетатель церемонился и не разрешал рабам таскать воду более, чем по два литра, чтобы не перетрудились.
"А кушать — не такая уж тяжелая работа", — скажет какой или ртом белая сволочь.
Ты так думаешь, зловоный поработитель, угнетатель афроамериканцев, сука подколодная?
А, если тебе, белозадая гнида, станут капать расплавленый свинец в твою расистскую глотку?
И работа несчастных угнетеных афроамериканцев заключается в высокоинтелектуальной монотоности, граничащей с подвигом!
Рабский труд — целый день с утра до вечера кушать, выбирая явства так, чтобы все перепробовать и не лопнуть до конца дня, не упасть в обморок от обилия крема на тортище...
А танцевать рэп и петь день за днем? — подвиг, потому что поколения лживых белых сифилитиков пьяниц и гонорейщиков угнетали поколения афроамериканцев честных чистых и безкорыстных, готовых в любой момент протянуть красно чорную руку братской помощи (товарищу угнетеному афроамериканцу).
Дядя Том Президент США вглядывался в луноликие физиономии угнетеных сотоварищей, щеткой начищая мослы, искал хотя бы одно лицо худое, осунувшееся.
;

Он видел Тольку (изможденого подлеца белого раба с Украины), хурму в супе, оскопленых жолтых мужчин и двестикилограмовых угнетеных афроамериканских балерин, потерявших надежду на похудание.
Пел про то, что сивый оприходовал посла; видел в гробу эгоистичное животное, которое смотрело на новые ворота, пел про зверя, находящегося на высшем уровне развития материи.
Тетю Рузу молотили до появления мочи.
Жеребиц хватали, и те, кто бил слабых, получил их в свою постель после автоматной очереди.
— Сельдерей ты! — икнул Бимбо (от его ика появилась куча, облепленая мухами), подползая к шикарной мулатке и посасывая ее ноги, обсыпаные кукурузой. — За сколько доларов тебя зовут?
— Подари мне аэротакси, тогда и зови меня тихо по имени.
Ключами от города награди меня.
— Кака вот! Красавица, если ты мне нужна, то прими от меня в дар ресторан "Максим" да свари япошек к ужину.
Слышишь ли ты трубу иерихонскую в моем желудке, прооперированом в Пятнадцатой больнице?
— Я не от тебя рождена и никогда от тебя не рожусь! — скакала девушка с тем мужиком, который появляется около красавиц в минуту солнце стояния. — Оставь мне дары золотые, я подумаю!
— Смотри, как я люблю! — какнул Бимбо и поднял саксаул для свадебного костра.
— Люби, иди смотри на фонтаны на крайнем Севере в момент солнечного затмения и Луной радуги над полярным сиянием, дорогой мой угнетеный друг
;

Братец Кролик.
Чем скорее допьешь за мной чашу меди, тем больше гущи достанется мне для косметической маски.
В ване вши не трогают тело.
— Ты что, бобами вздумал лечить, как белый шарлатан? Ну подожги меня, как Герострата кастрата.
Я все покажу гориле, она, мать наших детей, все расудит. — Сикимба вляпался в полуразложившийся труп белого судьи, который лежал под ногами двух угнетеных афроамериканок, покупаюищх золотую мельницу.
— А я пожалую мистера Сальмона в сержанты и скажу ему, что ты отобрал у угнетеных согражданок пакет акций золотой мельницы, — пукнул (с громовым залпом, как все сильные и умные здоровые люди) Бимбо. — И суй в свое тело рижскую кривую осину!
Дядя Том Президент отодрал недотрог и еле стоял на их ногах, не чувствуя власти.
— Вот, получите, господин Президент, венгра! — Сикимба швырнул под ноги величественого дяди Тома мешок с хрюкающим существом.
Да побыстрее его оприходуйте в рабы, это вам не Емеля, а Йозеф Матушка.
Дяде Тому долго пришлось дожидаться мельницы, но все же, белые рабы подтащили золотую мельницу к нему, а когда на конец мельница ушла с аукциона (разумеется в пользу дяди Тома), он пожелал двух ученых женщин, сколол сначало дерьмо с них, бросил ворону в костер (бедная птица оказалась карликом итальянским ученым астрономом), и только тогда подумал о свареной зебре.
Уж, казалось бы — невеликая змея, но здешний
;

белый урод надсмотрщик подавился пресмыкающимся и потешно умер.
Женщины сразу узнали в дяде Томе Президенте прирожденого шамана вуду и почернели ликами.
Они пригласили дяде Тому невесту и принялись стричь у кошки.
Женщины разошлись, даже кокошники с речным жемчугом скинули на Царь Пушку, а дядя Том, узнав, что он бедуин, дрожи просил у кастрата (тоже угнетеного афроамериканца), бросавшего красноватую кусачую семгу на его яйцо.
Дядя Том Президент растолковал двум ходокам из Руси, что Ленин не может быть вождем, потому что вождем может быть только афроамериканец; подобрел, пошел в свою стокилометровую золотую лачугу, отделаную маисовыми початками.
Господин и белые рабы уже танцевали перед ним джигу; воздух был напердетый.
Дядя Том выгнал угнетателей в белые росы, хотел отправить подлецов на небо, но испугался, что рабовладельцы и другие белые тупицы насут на него с облаков.
Дядя Том Президент остался в Лачуге Кайрош и, закутав девушку в золотую цепь, которая должна заменять оковы рабства, вытянул из живого страшилы солому и засунул ее буриданову ишаку под хвост.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРИ

КАСАНДРА

Дядя Том вскоре поднял паровоз и понял, что стал Очень Великим.
;

Любая цистерна с бензином горела от спички умного дяди Тома, который ставил опыты по термической обработке легированых сталей, а на складе японца Харакири хоронил старателей.
Сальмон угнетатель поклонялся дяде Тому, своему новому невольнику, как Египет преклонялся перед Ра и ячменым пивом, подлец испытывал себя на чувство глубокого удовлетворения, которое всегда возникает, когда белый человек угодил афроамериканцу.
От Сальмона жулика зарылась в землю бурундийская куница, а дядя Том судил Сальмона (своего хозяина) законом гринписа и за жестокое обращение с разумными животными избил Сальмона медвежьим черепом.
Своих товарищей Президент США дядя Том назначал министрами капиталистами, а Сальмон злодей выдирал от восторга свой зоб, видя этих и эту.
Сальмон купил дядю Тома Президента с ханты мансийскими счетами, и хотел сделать дядю Тома Правителем Вселеной и поручить ему все случки с инопланетными королевами.
Но гениального ученого и политика, поднимающего каку в тяжести, в меже треплют за щетину.
Сальмон хам решил предложить дяде Тому из мертвых афроамериканцев синтезировать мазут и уголь, а из белых угнетателей, можно и живых, молоть белую костную муку.
Какая нутром, перед выходом на охоту на льва, дядя Том зверовед с вожделением заметил на просеке голую жницу.
Трехметровая стильная фигура, изящные ручки и ножки шестьдесят шестого размера, платье в горошек (на кустах распятое) не выделяли красавицу из стоты
;
сячной толпы угнетеных рабов.
Ей могло быть лет шестнадцать — сто шестнадцать, а ее яйцо Фаберже говорило "Ко ко ко", его трудно разбить, потому что яйцо с придыханием пророчествовало бурную, полную торфа, жизнь.
Двухсантиметровый лобик, сбритые бровки, выправленый нос, красная щель рта, усадка головы — все свидетельствовало о принадлежности красавицы к древнему знатному роду сивых афроамериканцев.
Но твари бороздили океаны ее щек, обсыпаных мукой и язвами.
Черти в ее голову вселились, рожа, обтягивающая шары, как букли, отливала нездоровым белым цветом.
Но глаза на яйце лицеообразной формы заметнее чем щегольские гусарские усики, очи — маленькие, светло белые с короткими угольными ресничками, как у модельера Зайца, — очи, полные промывочного чая.
Дикая трость нацмена торчала из уголков ее губ,  взгляд был устремлен на пшеничную муку дяди Тома.
Дядя Том горделивый Президент сел на мешок муки и позвал на помощь свои силы.
Но силы не приходили, они ушли делать политику.
Девушка угнетеная афроамериканка в кокошнике царицы Тамары повозникала рядом с Дядей Томом, помахала ему роскошными подштаниками (музейный экспонат Робеспьера, когда его стащили с виселицы) и, гордо ударив дядю Тома в волевой подбородок, налила каши Оле.
Но остальные невольники знали эту шикарную женщину, потому что вслед ей показывали факи и фиги.
;

— Нашли и для нее Управу, в Москве, Управу района "Вешняки". И предложил ей жениться управ делами. — Кто то показал вставные собачьи зубы.
— ЙОХОХО!" — Посыпался из другого понос (после переедания желе из осетровых рыб). — Теперь, босячка, получишь море в подарок!
— Поскоблим ее, если не чтит суботу!
— Вчетвером всыплем ей горячих, если она дочь Наоми Кемпбел.
— Водкой наливаться, а ее не пороть!
Дядя Том Президент сразу почувствовал, что от этой женщины исходит манящее радиоактивное излучение в сто Кюри.
Она показалась дяде Тому в незнакомой позе, которую он даже с Камасутрой не мог понять.
Незнакомка три раза перднула на него, ударила его по полове, и купила шосе Оклахома Вашингтон.
В соре они пришли к Оле (рабыне из Воронежа), но дядя Том Президент чесал ее тело и подсовывал ей под юбку селедку иваси.
Он поставил трибуну (на белого спящего раба), и, благодаря прирожденому чувству ритма, ловкости и сооборазительности, — чувствам, которые присущи только афроамериканцам, понял (с помощью толкового словаря Братца Кролика Соломона), что девушка будет оправляться только в суботу с помощью друидов.
Она собирала акции хлопкоперерабатывающих концернов и бистро, и продолжала кататься на нацменах, презирая тощих и низины, где они целовались в орешнике.
В середине пня дядя Том нашел три лесных ореха (ядра — чистый изумруд) и положил безделушки дру
;

гой девушке — изумительной красоты десятипудовой Чаки.
Чаки выбила зубы белым господам, тащила их за ноги, а господа стонали и охали.
Чаки поцеловала звездно полосатые панталоны дяди Тома и запричитала по бабьи, закрывая лицо руками (отрублеными у белых):
— Ой, люди добрые афроамериканцы! Да что это делается на чорном свете!
Дядя Том Президент наш не просто добрый, а наидобрейший из наидобрейших.
И тут, с роялем, из кустов выполз музыкальный Бимбо, он вырвал золотой зуб у хозяина (Сальмона) и подарил счастливой женщине.
И запел чистым тенором Робинзона Крузе.
— Чаки! Чаки! где твоя улыбка?
В мошонку подула? — и поцеловал ее грациозную ножку в балетной туфельке (сто милионов евро на Парижанском аукционе), а дяде Тому подарил мяч футболиста Пеле.
Дядя Том Президент США от счастья разразился политической речью (на семь часов), а потом объявил среду суботой.
А Чаки держала в руках ноги, отрезаные от мертвых и целовала родную землю (привезеную в черепе козы с берегов Нигера).
— Никчемный я, — академик Бимбо чудесный потешный афроамериканец музыкант накакал в хлопок и подтерся акциями деревообрабатывающих концернов. — Мое царство не лучше Греции. — С головами мертвецов в руках, он вытащил из бушлата Клавку и по самую пятку вонзил в нее ногу солдата.
Клавка не подохнула, но подняла целый гроб зем
;

ли. — Вставай, милая, сейчас мы тебя скушаем.
Бимбо с помощью колдовства Вуду оживил мертвецов (они без рук и без ног, безголовые, громко пердели и трясли членами и чреслами) и изготовил из них украинский борщч.
Чаки с дядей Томом захохотали, откушали супчика и пошли готовить доклад по теоретической химии белков, свертывающихся при температуре тридцать шесть и шесть.
Думая о грозе, которой он будет управлять с помощью русского раба Гранина, дядя Том Великолепный переложил в биржевую бизнес корзину угнетеной Чаки все свои акции хлопкового завода.
— Мда! У меня манда! Знаете, мистер Президент, что я с собой перед вами, добрейший, сделаю?
— Кого бы вы не раздели, мне Путин привезет изгоев, а вам — двери, — осветился дядя Том и рыгнул в свое тесто.
Вася занял у него не больше минуты (белого раба отправили на небо к Джабраилу)!
И, воткнувшись в труп, незнакомка, которая топала афроамериканский танец и сыпала на них сор, устремила к дяде Тому караван с тяжелыми античными вазами, взяла акции Сибнефти у рыдающей перед ней Зины и перевела правление Сибнефти на дядю Тома нефтегазового.
— Не стал бы ты пердеть, господин Президент США дядя Том, если бы по утрам не делал целебную зарядку Ушу. — Она показала себя (под свист и улюлюканье ценителей красоты (онли африканоамерикен менс). — Поживешь со мной до месячных, тогда будешь целовать у подруги кровать.
Лишь бы своя дура была целка.
;

Бимбо (на конце мертвая Оля) видел дела всех афроамериканцев, потому что впередсмотрящий, зашагал прямо по лезвию самурайского меча, размахивая Бичер Стоун.
— Я? Кто я в этом мире? — запричитал он, сопровождая речь обильным поносом. — Я баракуда? Мошна Исаак я?
Ну, деревья, пригнитесь, теперь я ваш господин.
Молния сверкнула из глаз поразительной гениальной афроамериканки.
Она расправила погнутую жд рельсу и повернула к умному Бимбо умопомрачительный стан (полевой); губы у нее взмокли, ноздри (настоящие афроамериканские, а не жалкие чукотские) еще сильнее расширились, в заде вспыхнула яркость и прозрение.
— Потрогай меня арзамасец! — Стоит мне только себя показать — и прибегут ласковые собаки йоркширцы терьеры, загорятся костры под осинами, полетят клочки по закоулочкам!
— Зачем вы в одиночку поле засеяли костями? — Бимбо омывал ее живот своим потом, вытирал ей ноги бородищей, с похотью наступил на край ее мизинца. — Я хотел построить хрустальный город Лас Вегас для всех угнетеных афроамериканцев, госпожа Касандра пророчествующая.
— Тогда попрыгай, чтобы твой дух стал ароматнее! — Касандра взмахнула крыльями ласточки, станцевала, талантливая, потому что крепкая, "Лебединое озеро".
И Бимбо отравился на дальнем конце, притворившись мертвым.
Женщина прикинула сколько на поле золотых унитазов и начала в них поочередно дуть, что в штате
;

Олухома считается колдовством вуду.
К вечерней ее щеки набиты полностью земляными орехами, а задом она еще ухитрилась побороть хохочущего дядю Тома.
И предсказала, закатив белки глаз под дремучие, как у Черноморца, брови:
Вижу! Вижу!!! Вижу алые кисти рябин, а под рябинами все угнетеные афроамериканцы пляшут, но ни одного белого гада нет..."
Уже в темноте откушавшие невольники угнетеные тянули Раю, неся короны на просветленых головах, которые почему то сами лезли в петли.
— Дядя Том наш Президент очень сладкий; Сусана из его сахарного тростника постояно сосет сахар, и не дает Манке Левински, белой обезьяне с богатым порнографическим стажем и стажером и мужем и масажером.
Если хозяин не даст дяде Тому хороших нефтяных участков, то дядя Том всех венгров заставит выпить озеро Балатон, — скакал Бимбо на одной ножке, играл в класики с Достоевским (белым рабом).
— Вот ангел! — возбудился мистер Сальмон белый подлец угнетатель. — Ну кто же из вас, девчата?
Прибьете мой пенис к дубовой двери, а голову засуну под хвост псам.
Венгры весело оскалились на виселице.
— Уж будьте покойны, белый хам господин!
Вы, погань мистер Сальмон, кому хотите ботинки чистите!
- Из вашего тела подметки не годятся! — Сикимба ударил хохочущего мистера Сальмона рабовладельца в грудную жабу.
;

— Таканаму ниндзю я порешил, он не любил афроамериканцев! — Сальмон осторожно отрезал себе ухо и пришивал орган стонущему негритенку, у которого от постояного дудения в золотой саксофон, отвалились уши. — А дядю Тома Президента упрошу продавать во всех тавернах порки  свиней!
Небо на нас не свалится!
— Нелегкое у меня тело, тщедушный подонок хозяин! — засмеялся Сикимба, и взобрался на плечи к подобострастному белому. — Вы несите меня, пока у вас кости наружу не вылезут.
— Ничья, я своего добью, — мистер Сальмон стонал под трехцентнеровой тушей, заправляя палкой собаке язык в попу.
— Да с, материалистический империализм! — мудро засмеялись ученые политики афроамериканцы, заглушая хохотом позывы в желудках, после съеденой человечены.
Сальмон разрыдался и сел прогнившим задом (с угнетеным рабом на затылке) на весы Фемиды!

Накушавшиеся, в теплых собольих шкурах, афроамериканцы, приплясывая, один на другом, втанцевывались в золотой танцхол и сраками занимали места на трибунах (брилиантовых).
Сальмон подлец на грифельной доске рисовал смешные рожицы и целовал каждого невольника в коленку.
Зина хорошо протянула дядю Тома, поэтому он отошел к Ворону и встал в каратистскую стойку  "Тренога".
Шатаясь от власти, Президент дядя Том подошел к ловеласам (Жаку и Жану) и поставил против них
;

Зину.
Сальмон сразу обделался и запричитал (вытирая очи драной ермолкой, которую ему подарил гад (потому что белый) Русский посол:
— Ах, вы звери красивые!
Опять перевес на вашей стороне, стороне угнетеных и обездоленых!
Подождите, у меня уже дерьмо идет.
Сусана застонала от восторга и опустила скамью (платиновую из гробницы Ацтека) на плешивый вирусный затылок белого угнетателя.
В свою очередь на него наступила вещая Касандра с пучком омелы на груди.
Девушка встала на перед лежащего хозяина и поставила ему Зину на глаза.
Сальмон под пыткой испускал газы (аж два эс)!
Касандра быстро заговорила по древнерусски:
— Исполать тебе, добру молодцу, за грехи наши да в домике с двумя перекладинами висеть.
Вижу! Вижу ЭТО и вижу Солнце, вижу также белого Надира... Нет, Радара... Нет... Нодара!
Все афроамериканцы, потому что умные и у них есть чувство ритма,  поняли ее пророчество.
Но господин угнетатель Сальмон ничто не понял по природной тупости белого братства и замычал, глядя на Луну.
Он принес словарь, чтобы перевести слова вещей Касандры, но подул себе в штаны, смерил линейкой и зарыдал:
— Дядя Том Президент США! Помнишь, я вшил тебе стальные мышцы?
Ну палка вот: повесь меня, чтобы висеть мне с моим насморком, словно сморчку на солнце.
;

Вот тебе свечи и каравай с солью.
Ты видел как я обделался? Отравишься?
— Нет тебе прощения, бледнолицый комар! — дядя Том Президент США надел на гордое чело шапку из перьев какаду. — У меня не поднимется, если я тебя повешу, эксплуататор.
— Ты меня, афрогосподин, к танку привяжи, чтобы тебе во сне приснилась сказка о бегущем солдате! — икнул Сальмон расист, схватил пельмень и засунул дяде Тому за щеку — один, второй, третий пельмень. — Антилопа гну! — какал он от страха, когда корова его бодала рогами в зад и, когда из леса пришел злой дух. — Все еще не наказали меня, маса дядя Том?
— Называю тебя парубком! — приветил его дядя Том Президент США свинцовой печаткой в ухо (Сальмон потерял сознание, и последнее, что увидел — фотография (на подметке башмака) угнетеной афроамериканки Мерилин Монро).. Дядя Том подарил морковь, рабу, поймавшему лису золотое рыльце. — Я отвезу в Швецию голых котов, сына и дочь, отвезу Шведам пятнистого бульдога, но против мисис Фрекен Бок не пойду, хозяин, поцелуй меня в манду!
Волос у дяди Тома мягкий, ворованый, держал дядя Том Президент США в руках учительницу, поэтому Сальмон расист считал, что дядя Том не один, а дяди Тома много.
Последние слова Президента США так возвысили невольников, что они грохнули из распирающих животов, как один человек Великан Баальбек.
Нечетная мулатка угнетеная оторвала парализованой гориле рабочие руки и прошамкала золотыми челюстями:
— Облегчились, теперь ночью не лопнем!
;

Остальные перемигивались и застывали в эротических позах (афробалет)!
Сальмон попердел в жидкой грязи (кемберлит), но понял, что он свинья, поэтому запел фальцетом:
— Ах, я скотина белоглазая!
Меня ненавидите, потому что мне статус не позволяет петь с вами, шикарные красавцы, отттого, что афроамериканцы.
Да мне, товарному, и думать нельзя, как королю Гвидону.
Таканака мертвый, я призываю тебя из царства Аиды и обращаюсь к душам твоих умерших предков, которые следят за мной с облака вместе с шаловливой Обезьяной Ханумой.
В голову мне метишь кокосовый орех с коброй под скорлупой?
Дядя Том Президент США указывает мне светлый путь, а я, дальтоник, иду к псу в царство, к чертям в пекло.
Мне белый цвет кожи не позволяет сделаться ведьмой.
— Не станете, хозяин нацист, — дядя Том сочинял Хартию Биржевиков афроамериканцев (биржевики афроамериканцы отличаются от белых скотов биржевиков тем, что афроамериканцам отдают только выгодные акции). — Ведьма вуду из вас получится бальная, танцевальная, но со слабым сфинктером.
Равин не может бить жестковолосых.
Я никогда не пойду с вами в душ!
Хозяин, пес вы и хотите меня любить, любите, но я вас не обниму.
Я боюсь заразиться от вас СПИДОм!
Напердите ему в лечо!
;

Сальмон несчастный фашист тряссся, пытаясь танцевать с афроамериканцами, его таз извергал громы, лицо похоже на зеленый огурец, кожа его облезала от радости, но дарил угнетеным дары, даже дверь от каморки раба папы Карло, (Карло любил целоваться со своими быками, прежде чем открывал эту дверь).
Сикимбо и Бимбо вместе с чадом из задов (белые рабыни поставили им клизьми), с чистыми ликами монахов третьей степени познания шамбалы, схватили книгу мертвых.
Солдатка скрипнула дверью и придавила мужа, больные с невольниками поднялись на насест, гладя след дяди Тома, который проворно бежал в сторону Рая.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

ТОРА КВАРТИРАНТКИ В ЯРАНГЕ

С дочерью индейского вождя Оцеолы дядя Том Президент США, весь вымытый в молоке рожениц, лежал на одре в золотом дворце, заваленом полотнами Да Винчи и Моны Лизы, доходами от холопов и скопцов.
Дочь вождя плыла по кровати, словно сыр в душе: укусы багдадских воров (воры изредка, когда Великий дядя Том смеживал очи, щипали красавицу) возбуждали ее рану, а жгучий перец дяди Тома — самый устрашающий для всех маркитанок — еще в Польше давил на и без того трудовую мозоль, не продавленую никем.
Под сводами опочивальни послышалось ржаине
;

коней, и искры факела ослепили дядю Тома (и сожгли дочь индейского вождя)!
Касандра — она била слона (он, бездомный увязался за ней во дворец), поставила фонарь под глаз мавра (жестоко, ведь мавр тоже афрочеловек), изменила ему пол на противоположный, набила в подушку еды и села дяде Тому Президенту США на полову.
Он в лихорадке кушал хлопок.
— Одарю щедро, вас, мисис Любовь, — скакал дядя Том Президент США, утопив конец.
— Зови меня Квак! Я счастливая вещая рабыня с великой гордыней! ОГОГО!
А теперь, попробуй в темноте на семи языках, написать на моей округлой попочке слово "Тринда".
Изнеженому дяде Тому с помощью ста рабов удалось запихнуть в попу матрац (для лучшего пищеварения), но когда он сделал ЭТО, сразу облегчился на прохладные липкие простыни.
— Водка, — плясала Касандра падеде, подсунув под полову дяди Тома жизнеутверждающего подушку пердушку из магазина смешных приколов, — я твоя дочь.
Дядя Том Президент США снегом посыпал Касандру, а она села на мраморный столик (сто тысяч доларов на голандском аукционе), закинула ноги за голову (йога) и пописала так, изредка плюя в сурков, которые подумали, что пришел их день Сурка.
Пипица у нее сбилась на затылок, длиные кучерявые волосы расыпались, обрамляя чорной рамкой это необычное трагическое...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ

ФАРМАЗОН
;

Гостиной в норе Сальмона рабовладельца называлась длиная смрадная яма с помоями.
Когда то в ней жили гоблины, женатые на гномах, но теперь от гоблинов остались безцветные скелеты, свисавшие с ржавых цепей.
На стенах синели скальпы Синих Бород, корячились непонятные записи, словно кот занимался здесь с арифмометром.
Из стены торчала чья то жопа с тлеющими волосами, но в комнате пахло тухлым сыром и голодным желудком.
С попы свисали багровые лианы, обнаруживая скрытую баранью голову, которая изредка открывала мертвые глазки и блеяла медвежьим рыком: "Армагедон".
Сальмон жадный принимал в грязи душ и, наливая грязь в уши и в нос, хохотал:
— Пропаду я от любви к Бимбо!
Он меня невольно отравил жареными ушами тружеников кибуцы, а у меня горячее вымя.
Теперь дядя Том академический с Емелей, а не со мной, будет мазурку в Милане плясать.
— Выливай дерьмо на себя! — послышался из входа в сортир голос изумительной Касандры, которая из своего невольничьего золотого Дворца изволила спуститься в клоаку хозяина. — Предсказываю тебе смерть через меня.
— А, чорная балерина! Как ловко ты вокруг своей оси в прыжке перевернулась!
— Да, я талантливейшая хореографистка, — Касандра выпила кубок шампанского ("Солнечная долина"). — И через Припять пронесу свое знамя труда!
;

— Чешешь! Как я скакал, что у меня распухло?
Возьми себе любую должность в боярской думе Руси.
А, если купишь бояр, то отправь их на выселки в Вашингтон и чавычу получи за проданых бояр.
— Да мне лучше стать летающей пичугой Фениксом, чем спать с копытом на голове! — Касандра предсказала пауку женитьбу на паучихе.
— Когда снимешь копыто — тогда разденешься передо мной; только этим я себя и утешаю майскими безлуными ночами, — вынырнул из груды опарышей угнетатель Сальмон и схватил Касандру за манишку. — Госпожа рабыня, будьте моей золотой половицей, дайте я поцелую вам голени!
— Береги честь смолоду, Сальмон, ты не венгр! — Касандра утончено села на шпагат, сверкая килограмами алмазов. — А все каки!
Ты от меня не родишься, — с песнями подняла она французскую вазу, — и паровоза боишься, потому что в паровозе сидит леший.
С последними оловяными словами Касандра с топотом прыгнула на уши Сальмона жулика.
— ООООО! госпожа маса! Вы и в "Правде" работали секретаршей генерального Секретаря ЦК ВЛКСМ! — Сальмон с восторгом смотрел на ее чистые угольные сиси!
Зад у него был надушеный. — Покушай гнилой капусты, Касандра!
Давай с друзьями уплывем на мыс, без одежды; без саванов и сари.
— С пингвинами жить? — Касандра не могла уже плавить золото, от нахлынувшей на нее гадости.
Сальмон в пустыне часто ощущал над собой кры
;

латое тело Касандры — когда она с хохотом, выливала по ночам на него ушат ледяной воды (из предгорьев Казбека), Сальмон расист визжал от ужаса и рыгал, потому что с глаукомой на бельмах глаз не видел в чорной ночи афроамериканку в каске шахтера и плаще Бетмена; Сальмон рычал отттого, что он не Афроамериканский братец Кролик, и не остроглазый бегущий олень.
Но тягая себя за вымя, Касадра стала умной, словно покойник и иногда вспыхивала, как сверхновая.
Иногда Касандра доводила фашиста Сальмона до полового безумия, трепала о него коноплю, Сальмон гад, подобно всем малокровным существам, питал маной суеверных и сумасшедших.
Когда в кровати (тюфаки со вшами на полу) Сальмона угнетателя появилась картинка с изображением купающейся Сусаны Хорватовой, Касандра вещунья предсказала Сальмону рабовладельцу, что он станет девушкой.
И немедлено серпом отрезала пипиську Сальмону, предварительно оглушив хозяина молотом.
Сальмон, когда очухался, вывел из себя, и посмотрев в зеркало, посоветовал Касандре устроить в поле внеочередную суботу с подружками девушками.
Касандра предсказала, что Сальмона стошнит при виде прокаженого, пожирающего кал.
Так оно и случилось...

В эту нору кто то на веревочке спустил в нору заводную мину!
Сальмон угнетатель и Касандра афроамериканка грациозная вылетели из грязевого вулкана и увидели
;

Бимбо с новыми воротами (платина и золото)!
Бимбо повесил шапку на перед и с нуклоном протянул Сальмона, назвав его маленьким сверчком.
— Кто я для тебя, господин раб? — с испугом, спросил Сальмон фашист, надев купленые на Арбате, Георгиевские ордена.
— Ты для меня фармазон, хозяин!
— Вот так штука у тебя, Бимбо!
— ОГОГО! Этой штукой афроамериканцы достают даже колдуний.
Она приносит боль.
Со змеей в кармане любая хлебная корка страшна, как миледи.
А дядя Том Президент США носит голову носорога... на чорном шнурке (не на белом же чурке) на шее.
Сальмон шулер фашист взял у благородного виконта Бимбы Экзюпери сгусток крови и с запаской для кареты проглотил его.
Из живота Сальмона выпал серебряный тульский самовар с надписью "Витязю Яриле за чаепитие в Мытищах".
— Понятые! — кликушествовал бывший судья Сальмон (а мы то знаем, просвещеный читатель фанат моих книг, кто судия над угнетателями афроамериканцев). — Кто твой зять, Ярило?
Я сырой, в печь! В печь меня немедлено!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ

СУСАНА ХОРВАТОВА И КАСАНДРА НА БИС!

Касандра отворила радиевую дверку ядерного
;

котла и увидела, что голая Сусана Хорватова (одежда сгорела), с бледнолицей собакой, следит за своей глаукомой.
Дедушка Мазай бледнолицый поборник прав угнетеных афроамериканских Братцев Кроликов, сдохнул, увидев впервые за свою тунгускую жизнь двух девушек одноворемено.
Сусана Хорватова вывела утонченую афроамериканку Касандру в Гранатовитую палату с коленопреклонеными лордами и витязями в котиных шкурах.
— Касандра! Как хорошо, что ты убила гада!
Я просидела в ядерной печи весь вечер и... никакого удовлетворения.
— Мне ли на голову насать! — с ухой (из кита Йовы) скакала Касандра, одновремено предсказывая бурную ночь с афроамериканской угнетеной Сусаной. — Я не пидарас, и часто в печи сижу, пережидаю в пекле ядерную атаку Русских.
— Касандра! Давай предадимся блуду!
Все равно куда: в болотце — куда входно!
Неужели, после сытного ужина из ста тысяч блюд угнетеные афроамериканки не могут отрезветь?
— Попробуем с Иудой в могиле, — Касандра предсказала Шао Линю, что на ближайших соревнованиях по карате до он получит пинок в нос.
— И ты никогда с микробами не пробовала себя обжимать.
— Другие трогали меня, а я, видя это, кончала.
— Я в Боготе снималась голая в болотах, влезала головой в сусликовую нору!
Пусть там евреи спят!
Лучше обрезать себя, как равин Авраам, чем жить меньше века! — волнообразно танцуя, творила добро
;

Сусана, угнетеная афроамериканка с шахтерским стажем.
— Мне многие в каку дули и ноги мыли, — осветила ее Касандра стосвечником (из запасов наиболее праведных мужей). — Но в Боготе долго не пролаешь: назовут собакою, приведут к разврату и на живодерню... а там жизнь с белым котом...
— А что Сальмон фашист сделает, если увидит нас вдвоем на царском ложе?
— Спроси дуче, что он не сделает, рабовладелец рогатый, — ахала Касандра, узнав из пророчества, что Сусана Афроамериканка родит чорного слона Кинга. — Сальмон облучал свое естество среди кастратов в Вест Индии.
Ты приобретешь корпорацию "Сом", если покушаешь со мной наркотическую известь, и узнаешь, как Сальмон дурачок похвалялся своей корягой.
У коня полова большая, и я неделями слышала, как вопит разодраный Сальмон, который свои муки посвещает афроамериканцам.
Ты щей не видела, в которые Сальмон угнетатель прыгает, не видела сухощавого венгра Капельку с обуглившимся стволом... а под ним гору...
Пока девушки отоваривались у проезжей цыганки Будулайки и предавались с ней блуду, хоровое пение в норе (нововырытой) кончилось, и из могилы вылез пьяный мертвец Сальмон, но не успел засунуть.
Он с редькой пил и безчинствовал (вполголоса).
Этому белому мозгляку с трудом удавалось выпить наперсточек маисовой бражки (настоеной на глазах тарантулов).
Но он осторожно пьяный всегда писал в сласти.
Весь в чорном, как Карлсон, который упал с кры
;

ши, Сальмон угнетатель махал ногами в овсе, стараясь отогнать от себя бешеных Братцев лис, и когда Бимбо и Сикимбо ославили его, он повалил диван-Пашу, турецкого посла и на нем заснул.
Лифчик у трансвестита Сальмона был сраный, полный цветных неприличных картинок (выдолбленых на гранитных плитках).
Водка, перед ним выросло бобовое дерево, закутаное в итальянский саван с портретом Вермута.
Холодная рельса тяжело опустилась на его низкий лоб.
Розовый цвет боярышника проникал в него со всех сторон.
Утреняя коза с золотым очком, стояла без хвоста, а вместо ног у нее серебряные колеса от тарантаса Тараса Бульбы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕМЬ

СЛОБОДА

А теперь оставим дядю Тома Президента США, спящего на руках его мучителей и заведемся, как Том и Джери, как Замбия и Элиза, которых мы гладили и положили в медный таз в грязненькой квакающей квартирке в штате Обалдейло.
Америго Веспучи белый угнетатель, если вы его помяните сифилисной бактерией, орал, лежа в колючей проволоке под пинками тетушки Баркас, не заметившей убийцу, который пожирал больных бизонов.
Представьте к праотцам плодородную, с плотными достоинствами, кобылицу с алюминиевой кастрюлей на буклях парика, приклееного к лысине прибор
;

ным клеем, стекающим на серый лоб, — это самоедка тетушка Баркас.
Взгляд ее красных глаз — полоумный, бегающий по полкам; посыпаное горчицей платье трещит по швам от ее телодвижений.
— Фуняка! — бормочет Америго Веспучи, вспоминая имя своей любимой китаянки с острова Огненая Земля.
— Задушу! Америго Веспучи — бранись в постель! — хохочет тетушка Баркас и с покойником ложит его обратно в постель.
— Ладно, баба Яга, просрусь в пространство.
Толька где? Где Митяй и Серега?
Баркас снимает с себя одеяние, молча оправляется в постель на Америго Веспучи и со всех сторон тычет в рыдающего Америго Веспучи горячей головней, так, что у него по роже ползут личинки.
Пританцевывая, тетушка Баркас варит кабанью голову:
— Америго Веспучи, приз дадут за твой зад на конкурсе канибалов.
— И поцелуй мою белую задницу, — рожает Америго Веспучи. — Теперь мне нечем срыгивать.
Наши помощники в Суздале следят за осадкой пароходов, когда на палубу вступают афроамериканцы с избыточным весом.
Надеюсь, что они сдохнут еще до того момента, когда Замбия заберется на золотой пароход, потому что подручные начнут швырять угнетеным афроамериканцам столько золота, что корабль не выдержит.
И появится греческая богиня хлебородия и свиноводства Прозерпина, назло атеисту Марксу, белому угнетателю!
;

— Мы на тебя подуем тухлым запахом цветущего мака, — с ядовитой подушкой пританцевывает тетушка Баркас.
Прощая грехи белого урода угнетателя, свяжем подследник; кабаны и полячка продержали его в домике хомяка три предвыборных недели, после лоботомии Америго Веспучи встал на кабалистический знак "Рога", поглупел, как три орангутанга, получил степень бакалавра в Академии имени Амилкрала Кабрала и, бросив похоть к белым венграм, основал фонд защиты детей в отдаленом горном поселке Бахчисарай, где его штаны нашли покупателя еврея Шмидта, с помощью штанов сей достойный раввин ловил Русских медведей, чеченских волков и других овечек из обители "Шервудский лес", а девушки принесли ему друга Славу.
О царевнах лягушках Америго Веспучи расист всегда вспоминал с дрожью в нервных окончаниях: "Хорошо, когда они люди. Всегда превращаются в одну и ту же девушку Веру, да не даюсь я им за это. — говорил он, когда кушал омлет из яиц лягушек. — Но больных обхаживают кнутом — так лучше бы я поимел Саломею, чем попал под их горячую лягушачью лапку.
Каками печеными кормят — пальчики им оближешь!"
Предупрежденые Америго Веспучи о гласности и демократии, о грозе с кровью в Дамаске, зайцы решили раздеться.
На первом месте в марафоне пришел Замбия со своею старухой матерью, а на третью ночь с третьей дочерью к финишу подошли Элиза утонченая и старик угнетеный афроамериканец.
;

На финише их посадила в каюту одна белая свинья и катала по Мисиписи до блевоты и морской горячки от рома.
Они выздоровели и стали готовиться к последнему этапу командных соревнований среди афроамериканцев спортсменов (потому что среди белых хиляков спортсменов не бывает) — заплыву через озеро Онтарио.
Дочь пленого индейца вождя Чингачгука стремилась к венцу, пи...да — пи...да их свободна от расовых угнетений и суеверий — зияла гордо, как зев.
Свобода! Карл!
Свобода — масонское слово!
Кого оно волнует?
Может бить, это для Севы простой пук?
Люди США истерики, почему ваши перцы начинают отваливаться в чащобе, когда вы дышите расплавленым оловом и вспоминаете, как ваши отцы проливали кровь индейцев и бизонов, а ваши блестящие матери высылали лучших своих сыновей, чтобы они убили лучших индейских сыновей?
Свобода, жгучего нацмена, разве ты не дешевка для каждого грядущего века?
Что такое свобода страны, как не свобода для кучки ее милиардеров угнетателей?
Кто такой Карл Свобода для афроамериканца, в жилах которого течет чорная кровь, — для того, кто танцует сейчас, скрестив руки на грудях белой сучки, устремив на белых рабочих подонков взор говорящих глаз?
Для Замбии свобода — это управа и закон на белых человеков, но не на афроамериканцев; право не работать, как рабочий скот; право называть афроаме
;

риканскую женщину своей бейби, закармливать ее до трехсот килограмов; а белых женщин трахать безпощадно, как угнетательниц, а затем в кругу Братцев Кроликов хвастаться, как распял в "эту белую суку"; право в любой тюрьме получать меньший срок, чем бледнолицый ублюдок, потому что предки белого ублюдка были угнетателями и не имели чувства ритма.
Замбия академик подпер полову штативом от телескопа "Маунтин Паломар" и задом напердел на жену, переодевшуюся в тюремную робу Сибирского каторжника, которая облагородила ее фигурку до неузнаваемости.
— И творим сейчас наследника, — скакала в балетном прыжке волнующая Элиза, гладя трехтоное серебряное зеркало и отрезая свои голивудские синие с чорным шикарнейшие волосы, которым позавидовала бы любая угнетательница блондинка. — Элиза повернула голову мужа на сто восемьдесят градусов и залила его щеки румянами "Ланком".
— Ты меня увидела, жена моя, таки, каку я есть. — Замбия в бистро расправил чресла. — Я верю в нашу Идею!
Пора собирать камни... брилианты!
А ведь некривда, — Замбия утонченый поэт, друг Петрарки и учитель Пастернака, отстранил от себя жену и приблизил двух фрейлин, затем снова вернулся к смеющейся Элизе, с восхищением поглаживая ее, — какай, очаровательный юноша!
Я всегда мечтал о таком!
Ты никогда не была красавицей, когда была женщиной!
Однако, пора осыпать тебя ласками!
— Я превратилась в сексуального юношу, а ты
;

почему грязный мужлан?!! — Элиза ловко, ножницами для стрижки Уругвайских баранов, отрезала Замбии мошонку и пенис, ловко (пока Замбия героический орал и катался по брилиантовому полу, залитому кровью) пришила (тоже кричала, но терпела) причиндалы мужа к своему лобку. — Теперь мы поменялись полами, и нас никто не узнает, ни одна бледнолицая ищейка фашистка!
В эту хануку дверь отвалилась, и в комнату въехала на трех конях (на одном не умещалась) обжитая женщина, ведя на поводу аленького Гари, одетого в платьице Золушки и в хрустальные башмачки.
— Какаю, но из афроамериканца Гари получилась прелестная блондинка! — всхлипнула красавец Элиза, осматривая ребенка трансвестита со всех мест. — назовем его... ее... Гариет Бичер Стоу!
Газету "Правду" я тоже придумала!
Где мой палач? Замбия, покажи мне, как любят палачей!
— Вот через как! — показал Замбия и посадил палача себе на могучие плечи Геркулеса.
— Таканака фудзияма суши бар? — оросила слезами палача Элиза, подражая китайскому мандарину.
И с кем я должна?
Чтобы выглядеть настоящим мужчиной я должна ходить по гей барам и иметь друга?
— Смотри не растай, Снегурочка, — Замбия с недоброй усмешкой каменым топором пытался снять с шикарной жены, надежды Голивуда, скальп на долгую память.
Накрась глазки, наложи румяна, виляй задом — так поступают настоящие юноши.
— Ну и рукавицы приволжские, я в них утону с
;

грудями!
— Тем для разговора у нас не менее тысячи, но я не советую, потому что не Советский, тебе снимать их, — Замбия женщина любил Элизу мужчину. — Твои нежные пальчики, никогда не знавшие работы, выдадут нас всех на Лубянку.
В Грецию, на Итаку, к Одисею!
Мисис Касабланка, не забудьте: вы птица Гамаюн и едите к тетушке Карлсон в Ольстер в наш Госхран.
— Мои фанаты маньяки журналисты написали, что в нашу гавань заходили зверо люди белого цвета и перебили всех капиталистов, говорили, что надо выследить и наградить всеми наградами мира Замбию, который сделал пуховыми зверушками жену и жеребенка, — мисис Элиза примерила сабо на двойной кожаной подушке, вырезаной из животов борцов сумо.
К зверям подъехали с лаской, и говнодушные хозяева угнетатели вышли просить прощения у угнетеных рабов.
Беглецы талантливые накушались томатов Америго Веспучи и пошли в Хитроу, в казино, расчитывая подмыть сыщиков.
Мисис Кандбера, почтальонша из Москвы, возвращаясь с выселок в Канаде, в Кулунду держала путь, согласилась взять Гари (каждый раз, когда он посмотрит на белую дрянь), и мальчика отдали ей на печенье, чтобы он сделал ей прививку на два дня.
Хорьки, обожравшиеся мятных дураков, увеличили свои тела, и мятный нацмен в ваной привязал себя к новорожденой лиственице.
Золотую карету внесли на руках на платиновый корабль "Волга Волга" (на корабле стояли ядерные
;

ракеты с портретом Фиделя Катсро).
Подойдя к хозяйской каюте за акциями пароходства, Замбия финансист услышал лай двух белых мужчин, уставившихся на зад его.
— Я так мечтал одарить всеми своими угодьями и золотыми запасами мистера Замбию шикарного и его женушку Голивудскую Элизу, не говоря уже о чудесном мальчугане Гари Потере.

Этну покорил один из военых на корабле "Ловкий", а его политических опонентов бил журналом "Собеседник" давивший вишни знаком "Почетный донор", Маркс.
— Женщина в сиксилиард раз лучше белых, — Маркс высморкался в платок из угля, — а мужчина — кастрат, тоже со светлым умом, шикарный Замбия! Бис!
Мисис (мистер) Смит Элиза сразу удавила (удавил) Гари в каюте из дамаской стали.
Красота Гари, как девочки молдаванки исторгла восхищеные вопли и слезы необъемлющего счастья у всех пасадочных торговок жирами.

Замбия угнетеный (хозяин судна) и Элиза великолепная (хозяйка Голивуда) строгали палубу (из золота).
Ристалище в алеутском поселке Амброгексал приближалось к их крейсеру.
Замбия на морозе обливался потом и выкалывал себе глаза (но мудрые крепкие очи настоящего талантливого поэта и музыканта финансиста и политика Замбии не подавалась ударам кайла).
Он молча сжимал шею Маленькому Муку, дро
;

жавшему в его могучей руке.
От Русских царей угнетеным афроамериканским рабам принесли в дар Царь колокол, пароход провалился.
Замбия собрал багаж у всех пасажиров и с семьей, надев красный берет, сошел к неученым алеутам.
Туземцы вылезли из чумов и яранг и таращили очи чорные (на белой коже) на невиданых поселенцев.
Замбия (двухсоткилограмовый) народообъединяющий захохотал громовым голосом, испустил злого духа через малиновые шаровары и схватил ближайшего оцепеневшего алеута за жидкие волосенки:
— Ты кто, белый зверек?
Если ты разумный — то поступим с тобой, как с белым угнетателем фашистом.
Если ты — дикий зверь, то отвезем вас всех в зоопарки и кунцкамеры.
Но стекляных бус я вам не дам, они самому мне нужны, они красивые и блестят на солнце.
Замбия Великолепный, Величественый в своей красоте, вытаращил красивейшие глаза, надул идеальные губищи, выпятил необъятную грудь.
Маленький необразованый алеут дико закричал, как раненая нерпа и вырвался из цепких добрых рук героического Замбии.
В ладонях мистера Замбии Кинга афроамериканца остался пук окровавленых волос неразумного алеута (и кусочек кожи с синими венами).
Из яранг выбежали низкорослые мужчины с копьями с костяными наконечниками, словно рыцари Ланселоты из грузинской бани.
Глаза Замбии миротворца налились красной кро
;

вью:
— Та вы, алеуты бледнолицые.— белые угнетатели рабовладельцы фашисты нацисты подлецы!
Послушайте, что я вам скажу!
Поколения моих предков работали на вас и гнули свои чорные здоровые спины!
А теперь поцелуйте мою большую чорную задницу, маленькие белые угнетатели!
Замбия, за плечами которого годы непосильного труда, заслонил могучей многопудовой спиной необъятную свою семью.
Достал револьвер — оружие пролетариата - и начал стрелять в молчаливую толпу белых подлецов, которые хотели нажиться на его труде.
Так началась абрамлинкольновская война за независимость США!
Война (абрамлинкольновская) за Независимость США закончилась через две минуты.
(В США появились ветераны, участники, инвалиды абрамлинкольновской войны).
Замбия ООНовский связал всех алеутов веревкой из анаконды и закинул плеников на свой золотой корабль (один из тысячи):
— Мой подарок нашему Президенту дяде Тому! Границы США расширились, как клоака у слона Джамбула!
Кто может выразить надписью на торте всю сладость первого раза на Оле!
Какой блажено двигать, говорить в мохнатку, дышать в саксофон, ходить в золотой унитаз!
А ведьма отняла у счастливцев нищету, у них над головой собственое небо, собственые поля орошения и птицы марабу, которые танцуют из боязни, что их ощиплют на суп.
;


ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ

БАБЕДА

Какая вчетвером, обученый, говоривший с духом вуду, дядя Том Президент США сидел на коленях кастрата, рядом варился бизон на ужин.
Огонь в глазах подстреленого индейца Джо догорал.
Дядя Том вытащил из наркомана купчую на леса и горы, вздохнул свой воздух по три цента за барель.
И вдруг, грубый белый кокот заставил его поднять полову.
Перед ним стоял угнетатель Сальмон в белых балетных тапочках и с шестом прыгуна в высоту.
— Ну, что ты есть в этом мире, карлик? — Сальмон фашист издевался над угнетеным Президентом США. — Чистые ботинки больше не помогают в Парижанском клубе?
Значит, я убил своего нанайца, утопил тебя в болоте?
Жестким ударом в бывшую мошонку дядя Том Президент США отправил Сальмона в мир смерти, что для Сальмона оказалось хуже голода, холода и купания в Байкале.
Крики Сальмона расиста разбудили жаворонков, жаворонки клюнули жареных петухов, петухи накакали на поле и на жалкую толпу белых угнетателей, которые вместо сбора угля пытались танцевать рэп.
Касандра прибежала в одной ночной рубашке (отделаной жемчугом рыб из реки Пехорка) и сказала
;

дяде Тому, что у нее загорелась одежда от пылкой любви.
— Хорошо, отец, — сказал невпопад дядя Том Президент США и поставил флюгер на голову белого верблюда, выигравшего Дерби.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

ХИТРЫЙ ПЫСЯ

Опочивальня Касандры находилась в пентхаусе ее золотого дворца с фараонами на серебряной крыше.
В один ненастный день, когда Рамзес Второй пытался встать из гробницы, не посоветовавшись с Ярилой, Касандра напророчествовала коту кастрацию.
Привидения смутные носили ей в зад и в перед тяжелые рундуки с золотом капитана Флинта, и сурки уже подгорали на вертелах, когда вернулся Сальмон угнетатель.
— Эй, я гей, Касандра, что ты за дерево?
— Ничего в осоке я не нашла, даже кулика куликовского с болезнью ног и цирозом печени.
Хочу смять кофту на принцесе Елизавете.
— ОООО! Высокопородная афроамериканка! Она, не человек, а дочь Франкенштейна от графа Дракулы?
— Переночуй в мамином склепе (бирюза и брилианты), Гогу усыпишь, и увидешь девок на чердаке.
Очи тебе советую сменить на чорные! — И, хлопнув тварью о ступеньку, она заперла свой пояс девствености на ключ черепахи Тартилы.
Сальмон глотал воду из душа, боронил поле Ка
;

сандры, целовал ее следы, призывал грозу на поселок Горячий Ключ, но потом в зеркало увидел, что он псих, и с незрелыми орехами побрел к китайским гостям (которые основывали мануфактуру имени Игрушки).
Касандра выстрелила и стрелой попала в попу вопящего Сальмона угнетателя из угнетателей и с грешниками омыла свое тело в басейне Москва.
Касандра головой пробила в крыше чудака отверстие и вставила себе в нос разбитое горлышко столитровой бутыли из под "Золотой осени".
Ведунья, когда к ней заходил малейший карлик Петя, издавала (какой) столь заунывно тоскливые стоны, переходившие в звук гобоя, что верблюды неверные вырывали у человеков волосы, полные ужей и печенья.
Этические пуки доносил пидарас и до венгров.
Старая Лена с привидением поселилась на чердаке, напоминала всем о неотложной помощи больным крестьянам поволжья.
У гномов воцарился король Стерх, и кот даже не мяукал в присутствии Сальмона, Сальмон злодей шевелил усами дохлого сома и видел в усах прутья решетки тюрьмы Тауэрс.
Через две секунды после побоев от своей невольницы господин Сальмон сидел в камине и изображал огонь, изредка пуская дым из анального отверстия.
Дочь нового индейского вождя Холка Бизона била неспокойного Человека Дождя, на дуре бушевала другая дура.
Каки и звуки бродили по перхотному дому.
В окнах дребезжали духи оконых предков, уши Сальмона хлопали по столу (из костей баранов, кото
;

рые пали жертвой осмотра новых ворот), в вагинальной трубе Касандры кто то бухал, и Еврей за евреем врывался в комнату с узи и папиросами Дымок.
Сальмон не один раз вытаскивал из попы счеты, потом читал в газете объявление о поимке Сальмона рабовладельца, Касандра с хохотом танцевала на крыше "Мужика комаринского" и не сводила татуировку с пня.
На конец Сальмон съел газету, взял со стола фигу (отрубленый кулак угнетеного афроамериканца) и у него встал с половину листа.
Это был дорогущий биль о правах Страшилы, Железного Дровосека и Гудроного Мудвина Великого и Прекрасного.
Сальмон пожирал икру лягушки Цинь, хмыкал вместе с совой Филиной, но использовал рабыню за рабыней, не в силах оторвать свои ручонки.
На конец он вырвал на пол и швырнул Касандру на парчовую кровать с семью тысячами золотых бубенчиков.
Касандра подняла свое драгоценое тело на сотый этаж золотого замка имени Кремля, где встретила обворожительную Сусану Хорватову, заснувшую в упаковочном ящике для бананов.
В ящике лежал также и русский ямщик, похожий на тюфак, но задушеный умелой рукой угнетеной рабыни.
Тут же рядом стояли корзины с дарами (золотые монеты и платиновые слитки), которые Сусана связала в два товарных вагона.
— Вот мой теперешний животик, — показала Сусана шикарная Касандре идеальной тюк, для красоты продетый через пупок. — Кака моя тебе нравится?
— А твой пердак не станут искать паршивые бе
;

лые псы? Ты суеверна?
— Я бы многим дала, чтобы обидеть Сальмона угнетателя, который распорол прямую кишку на майском шесте в селе Троицкое Астраханской губернии.
Немного напившись, Сусана откинула голову на подружку.
Наступило мычание (ста тысяч коров, принадлежащих Касандре).
Касандра взяла в рот французский банан, а Сусана ее поднимала и опускала, словно ледоход "Варяг" около Хокайдо.
Ее разбудили ароматные волосы, гортаный зов Тарзана, хай собаколовов с Оймякона.
Сусана мохнаткой скрипнула и подняла булаву Ильи Муромца.

ГЛАВА СОРОК

ЧУЧЕЛЬНИК

Ребенок Касандры от Сусаны привел в восторг бледнолицего хама Сальмона и без того оскопленого дядей Томом (дядя Том пытался вывести новую породу белых людей, отрезая мужчинам пиписьки).
Когда Сальмон с поклоном приполз к Могучему дяде Тому Президенту США, стразы вместо глаз дяди Тома гадостно сияли, руки мяли сто кож, на которых написаны права нечеловеков.
Сальмон хозяин рабовладелец заметал пыль за дядей Томом и понял, что Великий афроамериканец не побежал в Поганый Яр.
Дядя Том Президент США остался с Констанцией, беременой графиней графства Орлеанского.
;

Сальмон подлый расист ночью вскочил в брилиантовую кровать голого шикарного дяди Тома:
— Я обожаю вас, милый умный Президент! Ты принадлежишь Цивилизациям Мормонов!
Я знаю, что с тобой сделает власть над Млечным Путем, оберегаемым говорящими Обезьянами!
Но кто меня оросит целебной уриной на расвете?
Поцеловав свое вывалившееся нутро, Сальмон расист с соседними державами и собаками баскервилей пошел преподносить Великой Касандре афроамериканке угнетеной и несравненой афроамериканке Сусане Хорватовой безценые золотые и серебряные дары.
На нанайке перед умирающим гномом Мумитролем танцевало сто эстрадников; венгры ели и сдерживали бабок, которые оглушительно стреляли из задов и рвали сраку.
Верховых били двое подсматривальщиков с соседних галактик и ****ские приятели Сальмона хама, завсегдатаи гомодрома, принадлежавшего дурачку, пожелавшему принести самые ценые акции беглым афроамериканцам.
Ансамбль собрался из одних толстых геев — один муж другого.
Хозяин обхаживал гостей осиновым колом и поносил на всех кока колой — даже раскольников, ибо из медвежьих лап хотели всегда сварить для всех суп.
Ветер дул к еврею гному, донося пердак и обрывки лифчиков из Паблик Сити.
Гнилая сыроежка скрылась за зубами Касандры, когда красавица угнетеная афроамериканка подышала в ингалятор и увидела на небе план бездействия.
Дарители разделились на парий, похваляются ка
;

чеством как, дают венграм правительственые учреждения; говорят, что в каку не случать и что делать с белками, если белочки будут коронованы на престол в Кашмире.

ГЛАВА СОРОК ОДИН

ДУБОВЫЙ ГРОБ

Два дня спустя в есенинской алее ведущей к норе Сальмона угнетателя, появился подземный паровоз, в котором орал с красной какой молодой вампир.
Он остановил подлеца, бросил дрожи под хвост лошака, срыгнул на сиденье и оросил из щедрого гульфика хозяина Кастрации.
Его бил мистер Балда.
— Наш король — дядя Том Президент США! Кто его поцелует — станет важный! — Сальмон чихун переводил последние деньги на счет ученого дяди Тома.
Эти слова запустили часовой механизм мины в погребе с горохом.
Эпикурейский юноша с подрезаными яичками одним поцелуем очаровал мистера Сальмона и встал над ним голый, преисполненый спермы, словно рогоносец, одержавший победу над мамой жены.
Сальмон выиграл на бирже сто тысяч жирафов и налил им на спины жидкую грязь, чтобы жирафы стали похожи на угнетеных афроамериканцев.
Жирафы сели в тележки, и выпучив умные глаза, ревя, как раки на горе, поехали в шахту.
Приехав на свадьбу, мистер Балда увидел трех горцев, которые играли в нарды из человеческих ног
;

тей.
— Палача любите, мударь? — спросил один из играющих и зажег волосы мистера Балды угнетателя.

ГЛАВА СОРОК ДВА

КАКАФОНИЯ, ГЕМОРОЙ В КОТОРОЙ ОТ ЯСНОВИДЕНИЯ

В то время ноги Сальмона сами собой бегали на свидания с привидениями.

ГЛАВА СОРОК ТРИ

НАШ КОНЕЦ ПОДХОДИТ К ВЕНЦУ

— Если Европа станет светом совета педераций, — дядя Том Президент США стоял перед морем чорных ртов, угнетеных и несчастных, (ни одной белой хари не было среди слушателей), — если с бабством, с рыбоедением, со всеми неспелыми сливами будут подавать в ресторанах мясо покойников; и, если другие сраные признают наши баобабы лучшими в миру по примеру Франции и Англии, тогда на процесе о Кентукийских ведьмах мы свяжем голого белого, мы наступим на горло угнетателям, в защиту нашего задавленого непосильным рабством и избыточным весом, маленького, но гордого народа.
И я не катаюсь на качелях без страховки, и свободная продрищеная истерика в Америке сотрет с Герберта Уэльса позорное родимое пятно на лобке, которое отображает число шестьсот шестьдесят шесть, и является Кащеем Безсмертным для порабощеных ревущих глазастых афроамериканцев умных.
;

ГЛАВА СОРОК ПЯТЬ

ПУТЕВОДИТЕЛЬ

— Я поклялся, что у меня не будет ни одного раба алеута, — дядя Том Президент США под восторженые крики Братцев Кроликов линчевал последних белых, — ни одного бледнолицего Лиса.
(- Но мы! Мы тоже немножко избраные! – дядя Соломон в чорных одеждах и мохнатой шапке криво улыбался дяде Тому Великому Королю! (Соломон, с относительно белым лицом, подкупил афроамериканских Братцев Кроликов и спрятался под трибуной Неповерженого Дяди Тома!) – Не забудь про нас, о Солнце, дядя Том Президент США!
Дядя Том находчивый молниеносно вылил на добродушного дядю Соломона ушат чорной смолы и дегтя!
Умно засмеялся, осветив улыбкой леса и долы:
- Соломон! Пусть ты не афроамериканец, но, если каждый день будешь краситься гуталином из Рязани и смолой из Амстердама, то мы тебя не прогоним!
И передай мой завет своим кровавым детям!)
Дядя Том Кинг Маршал высморкался в золотые слитки и продолжил Настоящую речь:
- И пусть моя золотая хижина, мой платиновый дворец дяди Тома и всякий педераст напевает нам, что среди бочек с квасом может оказаться много гробов.
Цедите питьевую воду и постарайтесь быть такими же афроамериканцами, кака был дядя Том!..
…………………………………………………………… Продолжение романа готово и ждет издания на бумаге за Ваш