Тлэуер и остальные
Часть 1
Всё только начинается
1.Рождение Тлэуера
Это случилось 6 января 1994 года, в канун православного Рождества. Город Бийск Алтайского края не ведал, что к дому на улице Мухачёва стремительно приближается красный маленький предмет, настолько маленький, что заметить его невооружённым глазом было невозможно. Да и кому хочется лишний раз смотреть на небо, когда и на земле-то не всё в порядке? Впрочем, тот, кто обладал орлиным зрением и невероятным любопытством, мог бы немало удивиться, увидев, как крошечная красная точка прошла сквозь крышу дома (с крышей при этом, как не странно, ничего не случилось). От возможного любопытного взгляда утаилась будущая судьба диковинки. Что ж, мы приоткроем завесу тайны.
Маленькая красная точка, оказавшаяся кристаллом, тихо, не оставляя ни малейшей дырочки, прошла сквозь один потолок, потом другой… Наконец, камешек нашёл свой приют на седьмом этаже, в одной из двухкомнатных квартир.
Лишь потом знающие люди поняли, что это был Магический Кристалл пятнадцатого уровня. Много в магическом мире разных талисманов, у каждого свои свойства. Магический Кристалл пятнадцатого уровня был невероятно бесполезен. Он мог только игрушки оживлять, и то когда людей поблизости нет. Поэтому неудивительно, что сия рухлядь оказалась здесь.
Да и без дела она бы не осталась. В число праздничных подарков детям вошло два шоколадных яйца, которые только-только появлялись. Шоколад уже съеден, осталось открыть капсулы грязно-жёлтого цвета. Они скрывали в себе двух динозавров. Размер их был настолько мал, что они были карликами не то что в сравнении с людьми – с игрушками, а уж об их исполинских сородичах и говорить нечего – раздавили бы как тараканов, которые в ту эпоху были гораздо больше пленников шоколадного яйца. Кто же они, возможные объекты действий Магического Кристалла?
Впрочем, почему возможные? Красный луч, пущенный Кристаллом, уже готов был оживить тварей. Вот как выглядели динозавры.
Первый был намного больше своего собрата. Длинная прямая шея, горделиво посаженная голова, слегка презрительное выражение лица – все указывало в нём на высокомерного, свободолюбивого животного, знающего себе цену. Массивное туловище крепко делится на мощных коренастых лапах. Сходство хвоста с листом помимо формы было и в проглядывающих сквозь тонкую кожу костях-прожилках листа. Ящер казался мудрецом, искателем, философом. Саркастическая усмешка словно хотела сказать: «Я себе на уме. Вам, ничтожества, меня не понять». Светло-красная спина выделялась на фоне ядовито-жёлтого тела.
Второй похож на первого только тем, что он ходит на четырёх лапах, в остальном же – сплошные отличия. Да, его маленькая головёшка не шла ни в какое сравнение с огромной головой Первого. Да, сам он тоже казался попавшим в тень собрату – ну не вышел ростом и всё тут. Но не это бросалось в глаза. Из горбатой холмовидной спины торчали похожие на ромбы костяные шипы. Хвост украшен острыми иглами. Любой разбирающийся в ископаемых рептилиях мог легко распознать в нём СТЕГОЗАВРА – одного из самых запоминающихся ящеров былых времён. Что же касается Первого, то опознать его было труднее некуда.
Набаловавшись с новинками вволю, дети ушли. Незамеченный ими Кристалл начал делать своё дело. Из него вырвался яркий, мощный красный поток. Мгновение – и Первый уже купается в нём, питается таинственным багровым светом. Луч затем отскользнул чуть в сторону и, еле задев Второго, вернулся в Кристалл. Видимо, амулет отводил Первому более славную судьбу, чем Второму.
Между тем чудо свершилось – динозавры начали оживать. Задрожали хвосты, чуть колыхнулись туловища, ноги сделали пару-тройку неуверенных шагов… Началась история Ойкумены Второй.
Первым почувствовал тягу к движениям Первый. Шёл он сам не зная куда. Не зная хотя бы потому, что мысли только начали рождаться в его голове, а никакого опыта не было и в помине. Хотя… что это? Непонятное Нечто зашевелилось в его мозгу – это было сознание. Он ощутил себя как существо, одно из многих существ того невероятного мира, в котором ему выпала участь жить. С презрением посмотрев на Второго – этот урод вряд ли способен мыслить – он, прикрыв глаза, стараясь придать значимость процессу, продолжал размышлять – пока только о себе.
Дело шло на лад. Первый уже понял, что он динозавр, но не это главное. За одной мыслью – другая, за мыслью о том, что он динозавр, появилась мысль о том, что у него есть имя, и имя ему – Тлэуер. «Тлэуер, Тлэуер, Тлэуер», - повторял он про себя так часто, что постепенно имя его, бывшее ранее всего лишь простым скоплением букв, стало родным и близким. Стало частью его самого. Меж тем ноги не стояли на месте, он отделялся всё более и более от своего собрата. Впрочем, ему был безразличен этот нелепый ящер. Равнодушие стало первым чувством, зародившимся в душе динозавра.
Потом оно всё же сменилось любопытством. Неожиданно он понял, что Ойкумена Вторая известна ему меньше, чем строение желудка австралийских утконосов (в котором он совершенно не разбирался). «А ведь мне здесь жить, - думал он, - Чтобы в мире жить, о нём надо знать: книжки читать умные или же всё постигать на своей шкуре. Я тут книг не вижу, поэтому выбор невелик. Я жду тебя, моя жуткая реальность!» Тлэуер, немного удивившись высокопарности своей речи, речи только что вступившего в этот мир динозавра, побрёл дальше куда глаза глядят, желая увидеть как можно больше. Воистину, он отдался своему любопытству.
Меж тем Магический Кристалл, дав жизнь тем, кто её заслуживает, мало-помалу преображал обстановку. Кровати стали огромными серо-коричневыми плоскогорьями, тёмно-серый ковёр превратился в небывалое по ширине море, оставившее суше лишь небольшие полоски земли, которые, если там не стояло какой-нибудь мебели, потом становились плодородными равнинами.
Тлэуеру оставалось только восхищаться величественной красотой природы. Восхищаться и страшиться – то, что величественно, часто бывает жестоко. Он смотрел на горы, и всё время ожидал, что его может расплющить сорвавшийся с вершины валун. Шёл по морскому побережью – и чувствовал, что вот-вот хлынет на берег огромная волна и он, захлёбывась, пытаясь избавиться от солёной воды, потеряет свою едва- едва начавшуюся жизнь. «Бояться полезно, - думалось ему, - Беда всегда внезапна, она приходит, когда её не ждёшь. Когда думаешь о ней – её нет. Но не может никто думать лишь о бедах – череп разорвёт напрочь, только и успеешь на свои мозги посмотреть. Потому полно горя в жизни. А впрочем, чего это я? Только родился, как уже говорю о бытии. Не по-людски как-то, да в общем-то и я не человек.» Всякие мысли роились в голове молодого говорящего ( как видно, и думающего) динозавра.
Между тем прогулка продолжалась. Песчаный пляж привлёк внимание Тлэуера, и он, шевеля своими лапами, размахивая хвостом, брёл к воде, оставляя следы на песке. Следы исчезали быстро – там, где песок, трудно найти что-нибудь прочное. Тлэуер, впрочем, из-за этого особо не беспокоился. Он наблюдал за тем, как волны ударяются о берег, а потом уходят, унося с собой немного песка. «Интересно, а что бы было, - вновь подумал динозавр, - если бы песок, подобно воде, имел бы волны и обрушивал бы их на море? Ой, мысли вы мои, куда ж вы меня ведёте? Абсурд прямо какой-то. Однако, откуда я знаю это слово? Полно же в этом мире загадок!»
-Хотя, - Тлэуер решил говорить вслух, причём сам с собой (стесняться всё равно не нужно было – он один в этом мире), - почему это абсурд? Нормы абсурда установлены людьми, грань, отделяющую разум от бессмыслицы – ими же. Причём стоит какому-нибудь безумцу сказать нелепую фразу – её считают вершиной разума, превозносят до небес, перед этим, конечно, основательно её побраня. Мне, динозавру, надо создавать мудрость своего народа. Я выполню эту великую миссию, ибо в этих краях нет равных мне. Хотя бы потому, что соперников не видно. А если и появятся, то я их не боюсь. Мне всё по плечу!
Тлэуер, похоже, в эту минуту рассчитывал умереть от чего угодно, но не от скромности. Походка изменилась, стала горделивой, важной. Он чувствовал, что если он остался наедине с природой, то рано или поздно природа признает его, мелкого ничтожного динозавра равным себе. Хотелось бы, чтобы было именно так. Путник шевельнул хвостом – нервно, стараясь подавить остаток страха перед Неведомым – после чего пошёл куда глаза глядят. Около небольшого леска он остановился, чтобы рассмотреть кое-что такое, что опровергало его представление о собственном одиночестве.
Абсолютно красная обезьяна дремала на поляне. Ростом она чуть повыше Тлэуера, но её тупое лицо показывало, что по сравнению с ней динозавр мал, да удал. «Плодит же земля таких уродок», - возмущался Тлэуер. Кинуть бы в неё чем-нибудь, погань такую.
«Да уж, рост – кретинам, - размышлял наш герой, - Я жить хочу, а потому её обижать не буду. Заговорю с ней, узнаю, кто здесь ещё живёт. Разбудить надо эту мразь, а то дрыхнет без толку». Взгляд его упал на засохший ком земли. Немного, впрочем, пришлось с ним повозиться, но цель оправдала средства. Вот макака уже проснулась и готова была крыть всех матом.
-Бес, гной, мразь, тварь, ты мне спать помешал, паскуда вонючая! Козёл сипатый! Ты бомжам жопу лижешь! Умный нашёлся – землёй в меня кидать! Я в тебя кину кое-чем, будешь знать! – Гнев обезьяны мог и дальше разливаться, затопляя мозги Тлэуера, вводя его в ступор, пока она не разглядела, что за странное существо посмело нарушить её покой: то ли червяк с ногами, то ли черепаха без панциря. Несколько секунд оцепенения – и новый поток ругани полился – ядовитый, готовый уничтожить всё вокруг. Однако, Тлэуер попытался выползти из ступора.
-Ты динозавра не видела, что ли? – Он думал, что макака просто не понимает своего счастья – общение с говорящим доисторическим ящером дорого стоит, - Как звать тебя, животное?
-Животное? Ты на себя посмотри, тупая скотина! Я ближе к людям, чем ты. Можно сказать, дальний предок людей. Обезьяна я, понимаешь? Твоей грёбаной голове, впрочем, этого не понять. Тупой кретин, у меня даже имя аристократическое – Элизабет Шрагмюллер. Не каждый человек такое носит.
-Люди… - протянул это слово Тлэуер.
-Лю-ю-ю-ди, - передразнила его Элизабет, - Люди строят города, машины, создают законы, о животных заботятся, даже о таких безнадёжных вырожденцах как ты. Мы, обезьяны – разработчики и генераторы всех великих идей. И когда я, лучшая из этого рода, награждённая почётным именем Элизабет Шрагмюллер, погрузившись в транс, размышляла о том, какую бы ещё пользу принести человечеству, появляется урод, кинувший в меня кусок земли. Это кошмар! Ты, ишак паршивый, понимаешь ли, олень задроченный, как ты отодвинул прогресс? Если бы не этот поганый ком, человечество уже покончило бы со всеми войнами, нищетой, болезнями – благодаря моим блистательным идеям. Понял это, ублюдок, отродье поганое?
-Иди в жопу, тварь! – Тлэуер, хоть и появился недавно и ничего толком об этом мире не знал, но каким-то внутренним чутьём понимал, что перед ним – дура, глупая обезьяна, которая просто не может простить ему такого неожиданного пробуждения. «А ведь и правда, не стоило её будить. Не трогай дерьма – не завоняет. Теперь вот расхлебывай», - сожалел о содеянном Тлэуер. А всё, ничего не поделаешь. Самая главная цель не выполнена – не узнал от макаки, живёт ли здесь кто-нибудь ещё. Ладно, это не беда.
Динозавр развернулся и пошёл на север, оставив разгневанную Элизабет Шрагмюллер с носом. Он верил, что в этих краях есть дела поинтереснее, чем беседа с этой дурой-обезьяной.
Между тем что-то показывало Тлэуеру, что в этом мире многое повторяется. Более того, он тесен. Стоило только разойтись в разные стороны ему и Стегозавру, как этот тупой тип заметил его вновь. Эх, тяжела жизнь единственного умного создания сих краёв! Вокруг тебя одни уроды и идиоты. Причём, наверное, считают себя пупом земли, как эта мразь, которая называет себя Элизабет Шрагмюллер. Хотя зачем ей имя? У дерьма же нет имени, верно? Сейчас посмотрим, что скажет этот мелкоголовый урод с шипами на спине. Как у ежа, честное слово. Тлэуер знает, что в Ойкумене Первой ежи – абсолютно никчёмные создания: глупые, прожорливые, вечно фыркают и сворачиваются в клубок. Говорят ли они, герои десятков анекдотов – пока неизвестно, но их заменитель в мире динозавров готов сказать кое-что.
-Я тебя где-то видел. Как тебя зовут?
- Я Тлэуер, - динозавр был краток. Вопрос Стегозавра и не предполагал ответа, который растянется на час, - Ты, надо полагать, Стегозавр?
-Именно. Мне не нужны больше никакие имена. Ты, наверное, тоже динозавр, да только взял себе зачем-то непонятное имя.
-Каждому своё. Мне, например, непонятно, почему ты себе не взял какого-нибудь стоящего имени. Кстати, как тебе этот край? Не знаю почему, но мне здесь нравится, хотя меня обматерила макака.
Далее следует рассказ Тлэуера о его печально знаменитой беседе с Элизабет Шрагмюллер. Стегозавр смотрел на него всё это время взглядом сельского парня, первый раз оказавшегося в большом городе. Он понимал, что если он будет продолжать с полураскрытой пастью смотреть на динозавра, то от репутации полного идиота ему не отделаться (того, что Тлэуер уже считал его полным идиотом
, независимо от того, что Стегозавр скажет, он, к счастью, не знал). Пришло время сказать хоть что-то.
-Мне здесь не нравится, - признался он, - жизнь здесь какая-то неуютная. Я чувствую, что рождён для комфорта, для роскошного дома, для того, чтобы ничего не делать самому. Здесь всего этого нет. Мне страшно.
-За что же, интересно? У тебя же ничего нет. Да и жизнь твоя довольно глупая. Пора покончить с примитивным эгоизмом и тягой к роскоши и подумать о духовности, - Тлэуер сам удивлялся, откуда у него такие слова появляются.
-А ты боишься?
-Иногда. Того, что рано или поздно на меня нападёт враг. Того, что мне придётся постоять за себя. О, как я не люблю всё это! («Можно подумать, что я целыми днями только и делаю, что в тяжёлых боях отстаиваю жизнь и честь свою», - думал Тлэуер). Того, что я так и не смогу стать тем, кем должен. В мои годы, если ты не хочешь захватить мир, ты никто. Я не хочу быть никем, я целеустремлён, но цель моя витает в облаках.
Тут Тлэуер вознамерился прочитать проповедь. Желание добровольно унизиться, метнуть немного бисера перед свиньями – почему бы и нет? Пусть от этого немного отдаёт интеллектуальным мазохизмом, но какой великий человек этому не подвержен, думал динозавр. К тому же он решил подсластить пилюлю, добавив в свою речь уйму высокомерия и самолюбования. Он хотел ошарашить кретина Стегозавра своим величием.
-Видишь ли, дорогой мой друг, («Хотя, какой ты, к чертям собачьим, мой друг?» - думал в это время Сам Себе И Бог И Царь) в этом мире нет ничего более странного и парадоксального, противоречивого и непостоянного, чем сама жизнь. Как живут в этой системе существа разумные – понятия не имею. Ещё туманнее для меня вопрос: почему иногда разум здесь побеждает?
Я знаю, что все советуют ставить перед собой реальные, то есть осуществимые цели. Нет ничего нелепей. Цель в принципе не может быть реальной, поскольку она – идеал, она – подобие смысла жизни. Когда ставятся такие цели, как нажраться чего-нибудь, выпить дорогого вина (он в очередной раз поразился своей способности говорить о том, чего не знает), это не цели, а задачи. Задачи – это этапы пути к Большой Цели. Она прекрасна, воздушна, идеальна и, разумеется, недосягаема. Моя цель – перевернуть мир. Задача на первый день – хотя бы проснуться живым. Это тоже искусство, да ещё какое. Хотя жизнь ради жизни я тоже не одобряю. Жить надо ради Цели, вот что я тебе скажу.
Оправдывает ли Цель средства? Не знаю. Палить пушкой по воробьям – вот яркий пример несоответствия цели и средства. На самом деле так оно и есть: не средства, которые кажутся аморальными и жестокими, к цели-то и не ведут, поэтому мудрецы даже и не замечают окольных путей к Цели. Кто-то скажет мне: если Цель недостижима, зачем к ней стремиться? В этом-то и Тайна. Кто-то не может дальше двигаться к цели, говорит себе: «Она недостижима, займусь-ка я чем-нибудь другим». И занимается кое-чем, при помощи своих мыслей и правой руки. («Ой, а это как в мою умную речь залетело?» - вновь подумал Тлэуер). Так вот, я считаю, что пресловутая проблема бога – это тоже проблема Цели.
Равны ли все между собой? Не знаю, но хотелось бы в это верить. Цель должна быть похожа на равенство: оно недосягаемо, но к нему все стремятся. При этом кажется, что сделаешь ещё шаг – и вот оно, полное и окончательное равенство. Но оно ускользает от нас, превращается в дымку, но поборников справедливости это не пугает. Цель должна быть такой, чтобы все в неё верили, верили в то, что её можно достигнуть, но на самом деле этого сделать нельзя. На этом можно считать мою речь завершенной. Тебе понравилось?
Тот ничего не мог сказать. Поток труднопонимаемых слов и фраз делал своё дело – Стегозавр медленно, но верно уходил в ступор. Похоже, ненадолго, вот он уже кричит:
-Спасайся кто может! Враг!
Тлэуер мигом забыл про рассуждения о Цели. Цель у него была одна – спасти свою жизнь. Неважно от кого, может быть, это так пошутил Стегозавр. Он посмотрел вдаль – есть причины для страха. К ним приближалась огромная женщина. Тлэуер был ей по щиколотку. «Не убьёт, так задавит, как червяка», - подумалось ему. Заметив небольшую пещерку, он пулей помчался туда. Стегозавр – за ним, но его постигла неудача: запнулся о предательский камень. Его маленькие ножки не могли сразу поднять такое грузное тело. «Попал, пропал, близится финал, час смерти настал», - начал он рифмовать строки.
Женщина приближалась.
«Смерть идёт, в жизни поворот, беда всегда найдёт, дурака пуля не берёт», - продолжал шептать лежащий на земле динозавр.
Тлэуер наблюдал за этим действом из пещеры, высунув оттуда – благо, шея позволяла – свою голову. Женщина подошла поближе, динозавр мог рассмотреть её получше. Она выглядела так же, как и всем известная кукла Барби, потому что сама была ею, только оживлённая Магическим Кристаллом. Барби была уже рядом с бедным Стегозавром.
«Могила – меня гнетёт не хило, покидают силы, покупайте белила, не махайте кадилом», - разум оставил его, он начал пороть чушь всякую.
-Ой, какой хорошенький! Иди сюда, дружить будем! – улыбаясь, сказала Барби. Она протянула к нему свою изящную руку.
«Задушит она его, задушит, - подумал Тлэуер, - Впрочем, так ему и надо, дауну. Естественный отбор есть естественный отбор и никуда от этого не деться». Страх прошёл, а высокомерие осталось.
Тлэуер посмотрел, ушла ли таинственная женщина. Удостоверившись в этом, он, как ни в чём не бывало, вышел из пещеры. Ох, нелёгкая судьба у говорящих динозавров! Хорошо, что хоть он, Тлэуер, оказался жив и уцелел. А то бы вообще говорящих динозавров не было!
-Пора бы куда-нибудь уйти, - проговорил он вслух. В пещере ему оставаться не хотелось, тем более, что там он уже успел сделать немалую лужу. Страх всегда унизителен.
***
Барби взяла Стегозавра на руки. Ей он показался лёгким, как нам – котёнок или щенок. Впрочем, сам динозавр пытался подражать братьям нашим меньшим, облизывая её руки.
-Хороший ты мой, хороший, - умилялась Барби.
«Ты достиг своей мечты, Стегозавр, - думал в это время он, - Счастье, уют, комфорт – как я этого хотел! Наконец-то у меня есть всё! А Тлэуер пусть подохнет от зависти. Пошлый болтун он, спасу нет». Похоже, счастье улыбнулось ему. Как бы сказал об этом Тлэуер: «Дуракам – счастье». Он бы сказал, но Стегозавр его бы и слушать не стал.
-Польщён, польщён! – жмурясь от удовольствия, сказал он Барби. И тут же пожалел об этом – от удивления та чуть его не уронила.
-Т-ты говорить умеешь? – немного заикаясь, пробормотала она. Никогда Барби не слышала про говорящих животных, а уж видеть их тем более не приходилось.
-Я ещё хвостом махать умею, когда вижу красавиц, - Стегозавр попытался польстить. Хвостом он, разумеется, так размахался, что сам еле удержался на руках своей обретённой хозяйки. Та была просто в восторге, что, однако, не помешало ей унять разбушевавшегося поклонника (в его же интересах).
-Всё, радость моя, хватит! – мило улыбнувшись, произнесла она. Стегозавр безропотно подчинился.
Они шли то по узенько полоске побережья, мокрой от то и дело мечтающих захватить эту землю волн; то по густому березняку; то по мрачному ельнику, зловещему, тихому, заставляющему дрожать трусоватого Стегозавра. Наконец дорога, которая их куда-то вела, изменилась – исчезли кочки, рытвины, колдобины, да и сама дорога словно надела панцирь из кирпичей небывалого синего цвета. Стегозавр понял, что они приближаются к дому Барби.
-А почему кирпич синий? – спросил он свою хозяйку.
- А какой ещё? Я ненавижу кранный цвет, он провоцирует на злобу и жестокость. Зачем мне это надо? Жёлтый? Дорога, вымощенная жёлтым кирпичом, как в «Волшебнике Изумрудного города»? Это детское сюсюканье, эта сказочная идиллия – мне это так неинтересно. Хочется, конечно, сделать сказку былью, но не до такой же степени! Ты, разумеется, можешь сказать (хотя навряд ли Стегозавр выдавил б хоть словечко из своей пасти), что я бы могла сделать здесь мостовую из булыжников, но я боюсь споткнуться об какой-нибудь валун. Поэтому – только синие кирпичи.
«Какая умная у меня хозяйка! – восхищался Стегозавр, - Она, вероятно, столько книг прочитала – не счесть. Даже «Волшебник Изумрудного города» читала. Я попал в рай». У него дух захватывало от мысли, что умнейшая Барби выбрала именно его, она с ним заодно. Её познания когда-нибудь станут частью жизни Стегозавра. Он признавал ум за Тлэуером, но было понятно, что его знания – это стена, разделяющая его и Стегозавра. Знания Барби – это мост, по которому маленький шипастый динозавр перейдёт с берега глупости на берег разума.
-А здесь есть ещё кто-нибудь, кроме тебя? – спросил динозавр.
-Сам всех увидишь. Потом. Если захочешь,- Барби увернулась от ответа, - Слушай, а как тебя зовут? Извини, что не спросила об этом раньше.
-Стегозавр я.
-А я Барби. Слушай, а можно твой вопрос задать тебе же?
-Насчёт того, кто здесь живёт. Понимаешь, я только что родился и не могу всего знать об этом. Живёт тут один, тоже динозавр, к сожалению. Зовут его…э-э-э, кажется, Тлэуер. Редкостный зануда, если честно.
И они пошли дальше.
***
Тлэуер уже выбрался из пещеры. Сегодняшнее происшествие не оставило в нём ничего, кроме некоторого стыда. Та женщина – кто она? Злой рок, судьба или просто великанша, которая любит животных? Думай, динозавр, думай. Умом ты отличаешься от всех животных. Меж тем пора бы и в путь выдвигаться. Он решил пойти на север.
«Не то, что я люблю северные земли, - размышлял Тлэуер, - но просто я там ещё ни разу не был. А хочется. Хотя можно пересечься с той женщиной, но я успею от неё ускользнуть. Так что вперёд – к тундре, суровой тайге и северным оленям».
Он шёл вперёд – к холодному, жестокому и опасному северо-востоку. Как ни странно, но он привык к долине, где встретился со Стегозавром, ссорился с Элизабет Шрагмюллер (имя у неё, конечно, жутковатое), спасался от таинственной женщины. «Жизнь удивительна, но не прекрасна, - размышлял динозавр, - встречи со всеми тремя созданиями приятными не назовёшь. Так почему меня тянет туда? Наверное, это и есть любовь к Родине».
Тлэуер продолжал свой путь. Каково же было его удивление, когда он увидел на лужайке мирно пасущегося Стегозавра. Нельзя было сказать, что он избит или измучен. Напротив, его бока раздулись так, что он сам напоминал шар с шипами. «Разжирел, сволочь», - с неприязнью подумал Тлэуер. Его смущало само существование Стегозавра. Оно противоречило ещё оставшейся вере Самого Умного Во Всех Частях Света в красоту этого мира, вытесняло её на обочину сознания.
-Как тебе удалось сбежать? Дорога была полна тревог и опасностей? Ты чуть не погиб, спасая свою жизнь? – с некоторой издёвкой в голосе спросил Тлэуер.
-Я не сбегал, - обиженно ответил он.
- В чём же дело, товарищ? – динозавр продолжал спрашивать, думая в это время: «Зачем я гордым словом «товарищ» назвал это ничтожество?»
-Тлэуер, ты даже не представляешь, как я счастлив, - начал похвалу Барби Стегозавр.
-Не представляю, - оборвал его достаточно злой собеседник.
-У меня есть хозяйка! Она добрая, красивая, умная. Кормит хорошо. Она дала мне попробовать клубники – боже, какой у неё неповторимый, восхитительный вкус. Нет, человек, сведший меня и клубнику, не может быть злодеем, сволочью и дегенератом. Ах, Барби, Барби!!! Ты выше всех похвал. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, когда поцеловал её умопомрачительную ножку. Не знаю как ты, а я уже связал свою судьбу со служением Ей.
Тлэуера словно передёрнуло.
-Так ты холуй поганый! За клубнику продался? А свобода, совесть, честь?
-Свободе я помахал хвостом. Свобода замерзать, умирать никому не нужным от голода и болезней - это несчастье, а не благо. Совесть и честь – это для романтиков. Это для тех, кто летает в облаках, а я хожу по земле. Поэтому я с Барби.
-Да Вы, батенька, подлиза, дипломированный лакей больших женщин. Я думаю, что Ваши слова заслуживают глубокого порицания, - промолвил Тлэуер. Динозавр не стал дожидаться воздействия его пассажей на Стегозавра, и он ушёл. Поборник свободы, совести и чести брёл к долине, откуда пришёл. Посмотрел ещё раз (надеялся, что в последний) на своего незадачливого собрата, презрительно поморщился и скакнул вперёд. Со стороны это выглядело невероятно нелепо, ибо Тлэуер ни разу до этого не прыгал. Он бы и сейчас не стал, если бы не почувствовал, что ему нужно как можно быстрее убраться. Динозавр ощущал невидимую стену, отделяющую его от Стегозавра. Стена росла быстрее быстрого, потому и нужно было сделать выбор в пользу скорости.
Вот, наконец, и родная долина. Тлэуер уже на берегу – наблюдает за волнами. Говорят, что за тем, как течёт вода, можно смотреть бесконечно, но динозавра подобная перспектива не прельщала.
-Пришло время, - сказал он вслух, - для очередной глубокомысленной и, возможно, ничего не значащей речи.
Он зашёл в воду, вынес оттуда крупных, обкатанных морской водой камней-голышей, расставил их полукругом. Для него это был, видимо, первый ряд, потому что он повторил свой заход – и с тем же результатом. Правда, теперь уже второй ряд гальки радовал Тлэуера. Видимо, это были его воображаемые слушатели, поклонники его ума.
-Итак, бы будем говорить о слугах и господах, -началась речь, - Мне кажется, что слуги – это изъеденные червями плоды на дереве человечества. Они погрязли в унижении, угодничестве и лести. «Чего изволите?» «Не угодно ли Вам чаю?» «Не возражаете, если я понюхаю Ваши носки?» Так и распадаются лучшие качества человека или говорящего динозавра. Слуги, готовые отдать жизнь за своего господина, остались на страницах наибездарнейших романов. Нынешние лакеи, да, да, именно лакеи готовы сегодня излизать господину все места, а завтра воткнут нож в спину. А что? Честь уходит, за ней и порядочность, а потом все мало-мальски существующие нравственные нормы. Нет ничего отвратительней прислужничества.
Однако стоит заметить, что самодур-хозяин – не самое частое явление нашей жизни. Иной хозяин сам есть раб своих слуг. И даже не в том дело, что он без них беспомощен. Человек не может обойтись без рук или ног, но предположить, что ноги когда-нибудь будут бунтовать против человека – да не бывать такому. Слуги в большинстве своём – явно или подспудно – воспринимают себя говорящими орудиями. Но иногда слабый хозяин не может заставить слуг воспринимать их положение именно так. Тогда он превращается сам в раба.
Тлэуер почувствовал, что свободный поток его мыслей завёл куда-то не туда – в сторону, которая за версту разила абсурдом, утопала в нелепости. «Видимо, я сам нелеп», - подумалось ему. Но вскоре эта мысль улетучилась, уступив место прежнему высокомерию.
2.Товарищ Нахимсон.
Тлэуер ночевал на песчаном пляже долины. Его сон трудно было назвать спокойным, тихим и мирным, это даже на обычный сон похоже не было. Снились кошмары: гигантская женщина с лицом, из которого росли шипы, страшные ящеры и пауки, огромная макака с кривыми жёлтыми зубами, в которых кишмя кишели червяки, белые жирные личинки и даже плешивые мыши. Под конец страшный голос произнёс: «У него нет хозяина». В тот же миг тело Тлэуера оказалось облеплено уродливыми иссиня-чёрными пиявками. Он пытается их согнать, но чувствует, что его тело начинает гнить заживо. Удушливый запах гнили разжигает аппетит пиявок, они впиваются всё глубже и глубже. Динозавр понимает, что его настигла смерть.
-А-а-а! – закричал Тлэуер. «Что со мною было?» - появилась мысль в его голове. Всё помнит гений мира сего: после речи он вновь задумчиво бродил по долине, потом, презрев осторожность, пожевал какие-то грибы и отрубился. «Да, непередаваемые ощущения, - подумал он, - Всё, к этим грибам я даже не притронусь. Ой, чуть не умер от этого сна. Погиб бы во цвете лет. Потом бы написал какой-нибудь поэт: «Наш динозавр исчез из списков всех живущих, он был всегда правдоискатель сущий». Такое вот двустишие, эпитафия, в рот её чих-пых. Жизнь настолько странная: что счастье для многих, смерть для меня. Ой, что там было в сне моём-то? Уроды какие-то, монстры, нечисть. Орут, вопят: «У него нет хозяина, у него нет хозяина». Да, я не такой холуй, как Стегозавр, у меня если и будет хозяин, то такой, которым лично я, Тлэуер, управлять буду. Кстати, это идея. Как и всякая моя идея – гениальная».
Короче говоря, решил Тлэуер сам себе создать хозяина, скорее даже не хозяина, а напарника, приятеля, человека, равного ему по интеллекту (ну уж равного – это сильно сказано, такие как Тлэуер под равенством в уме понимали лишь незначительное превосходство себя самого). А это решение надо выполнять. Сразу же отпадал вариант служения тем, кого он знал. Стегозавр и Элизабет Шрагмюллер – моральные уроды и редкостные кретины, а альянс с Барби возводил бы его в положение Стегозавра, а быть похожим на этого дебила совсем не хотелось.
Размышляя, Тлэуер не стоял на месте. Он ходил из стороны в сторону, потом где-то час нарезал круги, а потом и вовсе двинулся в путь – на север, минуя пещеру, немую свидетельницу его конфуза, мелкие холмы и ручейки, лужайку, где он столкнулся со Стегозавром. Он прошёл многое, прежде чем перед ним предстала во всём великолепии огромная гора, которая среди людей, в мире Ойкумены Первой являлась обыкновенным письменным столом. Динозавр же восхищался горой, благоговел – и удивлялся: так непохожа она была на треугольные, пирамидальные горы Ойкумены Первой, о которых он успел прочитать в книгах. «Я не смогу подняться на неё. Я слаб, я ничтожен», - думал он в этот миг.
Но эта мысль, к счастью, единственной не была. Появилась и другая: «Это почему ещё я, великий Тлэуер, можно сказать, апофеоз ума, не могу подняться на эту злосчастную гору? Эхма!» Не трудно догадаться, что именно эта мысль победила и готова была воплотиться в жизнь.
Динозавр вцепился всеми лапами за подножие горы и начал потихоньку подниматься, вздрагивая хвостом. Он не стремился к скорости, надёжность – вот что ему хотелось. И ему удалось не разойтись с действительностью. Тлэуер достиг вершины, не то, что ни разу не упав, но даже и не пошатнувшись. За это и награда: на вершине горы от заметил нечто – огромные карандаши, фломастеры, ручки в пять раз длиннее его самого. И в довершении всего – небывалые по ширине листы бумаги.
«Зачем мне всё это?» - подумал было Тлэуер, но вскоре осудил своё сомнение, - Бумага всё стерпит, даже человека. Я нарисую своего хозяина, а там хоть трава не расти». Посмотрел на всю гигантскую утварь – привет из мира людей – вздохнул, два-три раза помахал хвостом, чтобы снять напряжение, а потом поднялся на задние лапы. Хвост пригодился и тут – надо же на что-то опереться. Простоял он так недолго и вскоре, крича и беспорядочно махая передними лапами, вновь опустился наземь.
-Досадно, - в задумчивости пробормотал он. Что же делать? В калейдоскопе мыслей неожиданно появилась песня, которую динозавр раньше не слышал, значения слов которой он не понимал и вообще не имел с ней ничего общего. Неудивительно, ведь она увидела свет через десять лет после рождения Тлэуера. Видимо, какая-то неведомая, благостная Высшая Сила передала песню своему избраннику. И он хриплым, пьяным голосом, которым не разговаривал раньше и не будет разговаривать никогда, начал петь. Наверное, динозавр в те минуты был не Тлэеуром, а кем-то другим. Впрочем, давайте послушаем песню:
-Бабаробот – производит наш завод! Бабаробот – не забот и не хлопот!
И тут, как не странно, ручка начала подниматься в воздух. «Хорошо бы сделать что-нибудь эдакое, - подумал Тлэуер, - Например, написать на бумаге слово «бес». Через десять секунд он таращил глаза от удивления: на листе бумаги синело именно это слово.
«Почему бы мне не нарисовать хозяина своей мечты?» - вновь подумал Тлэуер. Вскоре ручка начала чертить состоящее из различных геометрических фигур тело. Началось оно, как ни странно, со шляпы – широкополой, напоминающей мексиканское сомбреро. Дальше бумага отразила полукруг лица, точки глаз, ровную палочку носа (вертикальную, разумеется), горизонтальную палочку рта, маленький прямоугольник шеи, треугольники рук, большие прямоугольники туловища и ног. Потом Тлэуер несколькими чертами отделил туловище от ног и разделил ноги – одну от другой. Более-менее сносный портрет хозяина был готов. Можно облегчённо вздохнуть.
Теперь бы одеть его не мешало. Любил Тлэуер фиолетовый цвет, потому хотел, чтобы его хозяин был одет во всё фиолетовое. Так оно и вышло. Человек был одет, но не жив. Это пока был лишь рисунок на бумаге, притом далеко не идеальный. Живым его не назовёшь никак. Что будет делать тот, кто считал себя умнее всех, героем сего мира, лучшим из лучших? Он опять поёт, что – сам не знает.
-Мне бы в небо, мне бы в небо-о, здесь я был, а там я не бы-ыл,- растягивая гласные, распевал динозавр. И – о чудо! – откуда не возьмись появились гигантские (для Тлэуера, разумеется) ножницы, начавшие вырезать проект человека. Через десять секунд он лежал в окружении бумажных обрезков, а потом неожиданно спросил:
-Где я?
-На горе без названия, - ответил его создатель, - А кто ты?
-Позвольте представиться, Яков Моисеевич Нахимсон, мексиканец, в прошлом – ковбой и ростовщик, - картавя, изложил свою краткую историю жизни новый житель Ойкумены Второй, - А Вы, простите, кто? На человека Вы не очень-то похожи, у Вас хвост есть.
-И другие части тела, которые не у каждого человека увидишь. Я Тлэуер, говорящий динозавр. Появился здесь вчера, кое-что об этом мире знаю. Могу побыть Вашим проводником.
-Я Вас умоляю, будьте. Только учтите, денег не дам, у меня их нет.
Такова была первая встреча Нахимсона и Тлэуера. Они познакомились, пообщались и принялись бродить по вершине неизвестной горы. Впрочем, очень скоро она приобрела имя: Тлэуер предложил назвать её Горой Нахимсона. Его спутник, разумеется, согласился. Но это была не единственная идея говорящего динозавра.
-Давай спустимся вниз. Надоело шататься взад-вперёд. То туда, то сюда. Скучно как-то получается.
-Нам, мексиканцам, всё равно. Сейчас бы мацы попробовать.
-Маца – мексиканская еда? – изумился Тлэуер, - Я-то думал, что она еврейская.
-Тихо ты! Не произноси этого срамного слова! Да, маца – еда каждого уважающего себя мексиканца. Пошли спускаться! Эхма!
После этого возгласа он просто повис на краю вершины, сказал «Поехали!» и спрыгнул вниз. Ветер немного потрепал его, да и спустил вниз, на землю. Тлэуер решил не рисковать и сполз так же, как и поднялся – осторожно, стараясь не оступиться. Так что Нахимсону пришлось немного подождать своего приятеля.
-Ну что, пошли? – спросил мексиканец после того, как Тлэуер уже ступил на землю.
-Пошли, - его спутник был краток.
И они двинулись в путь.
Для кого-то дороги – это опасность, для кого-то – радость. Для авантюриста они – приключение, романтик видит в них возможность найти наконец-то воплощение своей мечты, пессимист скажет, что дорога сама по себе – это ничто, ведь пойдёшь ли ты по узенькой тропе или по широкому, проложенному на совесть тракту, всё равно тебя ждёт тупик; прагматик же видит в них просто расстояние из пункта А в пункт В, которое ему надо пройти быстро, без потерь и по возможности с комфортом. Любит человек поразмыслить о дорогах, написать о них книгу, песню, стихотворение, сказать о них пару-тройку умных мыслей. В любом случае наш мир не обошёл вниманием пути-дорожки. Мы ещё услышим, как кто-то скажет о них такое, что покажется нам плодом великого разума.
Тлэуеру и Нахимсону разговоры о дорогах как символе, дорогах как Вечном были чужды. Они просто шли, придумывая горам, долинам, морям названия. Огромное, сильное, мощное море было названо Тлэурийским. Колоссальная пещера, которая, казалось, вмещала в себя весь ужас и мрак Ойкумены Второй, получила название Тьмении. Пространство от Тьмении до великого моря (ничтожное для людей, громадное для игрушек) превратилось в Тьменское побережье. Прочие же земли, ждавшие своего названия, пока не привлекали внимания путников. Их интересовало другое.
Миновав необъятную по их меркам долину, Нахимсон и Тлэуер увидели такое, что заставило их прийти в изумление. Горы, вершин которых не было видно (для людей это всего лишь стены), преградили им путь. Динозавр скорчил презрительную гримасу. В этот момент он презирал не природу, а себя.
Впрочем, и в этой толще гор имелся проход. Гигантские ворота, во много раз превосходившие своими размерами путников, открывали путь в Неизведанное. Он был доступен Нахимсону и Тлэуеру: ворота были распахнуты.
«Ворота, которые не закрываются…Странно всё это. Для чего тогда создавать всю эту махину? Чтобы показать своё величие? Впору уж задуматься о том, что тщеславие – двигатель этого мира», - размышлял динозавр. Кто-кто, а он не жалел времени на мысли. Поместив сей плод мышления в хранилище своей памяти, он двинулся вперёд, а за ним – мексиканец Яков Моисеевич Нахимсон.
Долину, которую они пересекали до того, как перед ними предстали небывалой высоты ворота, назвали Выходской Землёй. Тлэуер сказал тогда: «Неплохое место. Здесь и жить можно». После чего грустно посмотрел на спутника: жилья-то у них не было.
-Пойдём дальше, может чего и найдём, - обнадёжил Нахимсон.
Становилось всё темнее, мрачнее, опаснее. Динозавр чувствовал, что они идут бок о бок – в тесноте, да не в обиде.
-А это место как назовём? – пытаясь хоть как-то отвлечься от нехороших мыслей, спросил приятеля бумажный человек.
-Не знаю. Давай назовём Зевсией.
-На кой чёрт нам это надо?
-Понимаешь, я тут книгу прочитал до того, как ты родился. В ней говорится, что у древних греков – это народ, живший в Ойкумене Первой – верховным богом был Зевс. Он был громовержцем и метал яркие молнии. Так вот, я думаю: если назвать эти края Зевсией, то, глядишь, воссияет здесь какая-нибудь искра.
-Называй хоть горшком, только мой порошком, - ответил на этот довод Тлэуера Нахимсон.
-Мыть порошком это место? – притворно изумился тот – Не хватит времени и порошка. Порошок нам не сильно нужен, его можно и тратить сколько влезет, а время – это то, чего всегда не хватает, что всё меняет и никогда ничего не объясняет. Потому предлагаю идти дальше.
У Нахимсона и в мыслях не было возражать. Он только удивлялся речи своего проводника. Много в ней всякой показной учёности. Мексиканец недолго изучал особенности речи Тлэуера, в его голове появилось другое – удивление, изумление, восхищение – не Тлэуером, а простором той земли, что появилась перед глазами.
У людей это была кухня – клеёнка в цветочек, серый линолеум, белый холодильник, забитая крупой и всяческим хламом этажёрка, столы. Магический кристалл создал для Нахимсона и Тлэуера край суровых скал, серой каменистой земли и непонятного страха. Что и говорить, если природа тех земель, откуда пришли путники, ещё маскировалась под доброту и милосердие, то сказать про здешние места было невозможно. Тем не менее бумажному человеку этот край понравился, в чём он признался своему приятелю.
-Не знаю, не знаю, - причмокнув, ответил тот,- Первое впечатление самое сильное и вместе с тем самое обманчивое. Надо исследовать здешние угодья от сих до сих. Предлагаю доказать, что мы трудностей не боимся и подняться на самую высокую гору.
Нахимсон не стал спорить, а, вздохнув, побрёл к той горе, на которую указал Тлэуер. Путь предстоял неблизкий, ибо она ( у людей – холодильник) располагалась на самом краю этой земли. Однако странники не чувствовали усталости. И десяти минут не прошло, прежде чем они очутились у подножия горы. Ещё пять минут ушло на то, чтобы забраться на вершину.
Что же скрывала она? Разного рода бумажки, коробочки, ножницы, пару стаканов. Тлэуер не обращал внимания на всё это. Его привлекало другое – огромная коробка из-под конфет. Коробкой она была для людей, а резиновому динозавру и бумажному человеку она могла стать надёжным домом.
-Яша, - обратился Тлэуер к Нахимсону, - Яков Моисеевич, Вы видите эту коробку?
-Таки да.
-Мы будем в ней жить, вот что я думаю.
-Здесь? Я тебя умоляю, не смеши меня. Здесь же горы, можно упасть и сломать конечности.
-Эх, мексиканцы…, - вздохнул Тлэуер, - Вечно вы чего-то боитесь. Ладно, давай нашу будущую крепость перенесём в ту долину, что простирается за Горой Нахимсона. Там места – сказка, благодать просто! Бла-го-дать! – это слово он почему-то произнёс по слогам.
Против этого Нахимсон не возражал. Надо сказать, что обошлись они со свои будущим домом далеко не бережно. Проще говоря, с криками «Эхма! Вот мы как умеем!» Тлэуер и Нахимсон скинули коробку вниз. После чего посмотрели как она падает, послушали грохот упавшей диковинки, сказали ещё раз «Эхма!» и начали спускаться вниз. Спускался, правда, только Тлэуер, его спутник и в этот раз слетел, приземлившись как раз на коробку. Мексиканец осмотрел её – всё в порядке. Надо лишь дождаться Тлэуера, а потом…
Вот уже и динозавр оказался на земле.
-Ну что, в добрый путь? – сказал он, едва его лапы почувствовал почву.
-В путь добрый, - кивнув головой, ответил Нахимсон.
Путь действительно оказался добрым, темнота Зевсии перестала пугать. Коробку толкали легко, она даже не чувствовалась, лихо скользила по коричневой землице Зевсии. Наконец добрались и до Ворот. Проём за это время расширился, так что можно было не только самим пройти, но и коробку – будущий дом пронести. Через полчаса они уже дышали воздухом Долины.
-Долина тоже нуждается в названии, - сказал Тлэуер, - Предлагаю окрестить её Н.-Т.Р. – Нахимсон-Тлэуер равнина.
-Мы что-то много уделяем внимания себе. Всё в честь себя называем, кроме Зевсии.
-Мужик, расслабься! Нас когда-нибудь не будет, а память о нас останется. Оно, правда, когда нас не будет, нам будет безразлично, что в нашу честь что-то назвали, но это так, мелочи жизни. Смотри, что стало с домом!
Дом-коробка действительно преображался. Крышка поднималась всё выше и выше, пока не замерла под прямым углом. От вершины начала сползать красно-коричневая стена с двумя окнами – небольшим наверху и громадным в середине. Стена в конце своего пути неожиданно спустилась под прямым углом вниз, да так и замерла. Это ещё не всё: из стены начала выплывать дверь – деревянная, покрашенная в фиолетовый цвет. Дверная ручка была в форме головы динозавра.
На глазах Нахимсона и Тлэуера создавался их дом. Они, дотолкав коробку до Н.-Т.Р., долго бы мучились с тем, чтобы сделать из неё своё жилище. Тут же всё происходило само. Осталось только открыть дверь и зайти внутрь.
-Чур, мой верхний этаж! – воскликнул Тлэуер, - Я хочу быть ближе к небу, к солнцу, к облакам, что белее снега и нежнее дыхания ангелов. Чердак – это романтика, чердак – это тайна.
-Вот что я люблю, - ответ Нахимсона на просьбу динозавра был совершенно по другой теме, - так это дармовщину, то есть халяву. Сейчас она у нас с тобой, приятель! Нам не надо для этого трудиться!
-Где же ваша мексиканская трудовая этика? – с некой обидой в голосе спросил динозавр, - Я займу верхний этаж?
-Занимай. Насчёт трудовой этики: я выпал из гнезда работяг. Я бездельник по сути своей.
Очень скоро беседа закончилась. Товарищи зашли в дом, где каждый был сам по себе. Нахимсон своей свободой распорядился просто: лёг на сотворённый Магическим кристаллом фиолетовый диван и уснул. Видимо, во сне ему представилось что-то приятное, ибо у него было лицо блаженного, лицо ребёнка, которому дали конфету. Очень даже может быть, он оказался в своём сне там, где всё, что хочешь, появляется без малейшего усилия.
Тлэуер не видел этой идиллии. Он, распластавшись на крашеном в жёлтый цвет полу, размышлял о том, что может привнести в его жизнь Яков Моисеевич Нахимсон.
«Итак, что я о нём знаю? Он не создан по моему образу и подобию. Это уж точно, ведь невозможно ожидать от человека полного сходства с динозавром, да мне и не нужно зеркальное отражение самого себя. Получилось скорее наоборот – абсолютная противоположность. За весь день он ни разу не заговорил о вечном. Я, слава Богу, культурен, я философ, я люблю думать. Нахимсон любит халяву и ненавидит тяжёлый, изнурительный труд. Неспроста ненавидит – как близки даже по звучанию слова «труд» и «трудности», а вообще работа, труд есть постоянное ограничение потребностей.
Интересно, а я люблю работать? Не знаю. Вроде бы работа мысли – высшая форма труда. Тогда я трудоголик, работяга до мозга костей. С другой стороны, если бы мне предложили дармовщину (хотя кто мне её предложит?), я бы с благодарностью её принял. Значит, Нахимсон – это потаённая сторона моей души. Эх, всё-таки я – животное, зверь, динозавр громоздкий».
Нахимсон продолжал спать. «Сонный мексиканец, блин, - немного возмущался Тлэуер, - Сколько можно находиться, прости Господи, в объятиях Морфея? Опять про бога упомянул. Я же о нём ничего не знаю, что же тогда говорю? Лезут в голову мысли всякие, понимаешь ли. Стоп, мне кажется стало понятно моё предназначение в этом мире. Я – генератор идей, их творец. Стегозавр, эта дура-макака, даже Нахимсон занимают нишу подчинения, они будут моими учениками, кто-то – отличником, кто-то – двоечником. Удивляюсь своему гению, который раскрывается во мне с самого рождения. Нескромно звучит? Зато верно. Эх, жизнь моя гениальная, как бы тебя прожить?»
Наступит ли пробуждение Нахимсона – вопрос не праздный. Тлэуер понял, что смотреть на это спящее создание – пустая трата времени. Он вышел во двор – пощипать травы, утолить лёгкий голод. Но есть ему не пришлось – то, что увидел динозавр, уничтожило аппетит.
Старая знакомая – Барби, хозяйка Стегозавра, приближалась к дому, желая узнать, кто здесь хозяин. Ничего, мешающего ей воплотить желания в жизнь, не наблюдалось. Она всё ближе и ближе подходила к храму мечты Нахимсона и Тлэуера.
Генератор идей и не думал в этот раз бояться, прятать голову в песок, зарываться в землю целиком или с криком «Помогите!» пытаться залезть на дерево. С обычным горделиво-надменным выражением лица он ждал Барби.
Женщине, недавно приручившей Стегозавра, было всё равно – существовал ли Тлэуер или нет, горделивое ли у него выражение лица или он похож на лакея-подхалима. Она совершала обычную прогулку – ведь свежий воздух так полезен. Поэтому треугольный дом для неё, не думавшей о том, что в это мире может что-то измениться, был в диковинку. Шаг её, неторопливый, степенный, ускорился. Барби почувствовала, как сильно бьётся её сердце – тому виной удивление и некоторая боязнь, боязнь встречи с Неизведанным. К этим чувствам добавился гнев – кто тут без её, владычицы этих земель, разрешения, селится здесь? Гнев был некой ширмой, скрывающей страх и удивление. Такой Барби подошла к дому Нахимсона и Тлэуера, где её уже поджидал динозавр.
-Так, есть ли кто-нибудь живой? –бесцеремонно спросила она.
-Ну, если я говорю, значит, я жив, - промолвил Тлэуер. Подумав, что было бы неплохо озадачить гостью, добавил, - Вы находитесь во владениях князя Якова Моисеевича Нахимсона, в княжестве Нитстан (название он придумал на ходу. Оно является аббревиатурой, первые три буквы – Нахимсон и Тлэуер, плюс знакомое динозавру приложение «-стан» - «страна»). Князь сейчас почивает, поэтому Вам придётся подождать, ибо мой господин («Какой он мне господин? – думал в этот момент Тлэуер, - Так, смех, а не господин») практически непробуждаем.
-Что значит непробуждаем? Я, Барби, единственная правительница всех земель, что видит глаз, хочу поговорить с этим самозванцем.
-Но позвольте…
Ответом Тлэуеру на его неоконченную просьбу был душераздирающий вопль, достойный мифических гарпий. Барби вопила минут пять, успев разбудить Нахимсона, распугать мирно клюющих зёрна голубей и ввести в оцепенение Тлэуера. Хорошо хоть, что динозавр не оглох от этого ора.
Между тем крикливая хозяйка Ойкумены Второй (она считала себя таковой) затихла. То, что с ней разговаривал не человек, а маленькая ( с её точки зрения) ящерка, заставило её вспомнить своего любимца Стегозавра. Тот говорил ей о своё собрате Тлэуере – чрезвычайно надменном и тщеславном создании. Посмотрела на него – господи, ростом не выше кошки, а смотрит как царь на слугу. Впрочем, стоит проверить, а Тлэуер ли он. Как? Да очень просто – спросить у него.
-Скажите, а Вы случайно не Тлэуер?
-Да, а что?
-Мой знакомый Стегозавр рассказывал о Вас. И всё-таки потрудитесь объяснить, где этот самозваный князь? – Барби, может быть, и не стала бы наседать на динозавра с такими придирками, но раз уж начала говорить с резкой манере, то надо бы и продолжить так же.
-Пусть он сам всё расскажет, -сказал Тлэуер. Он имел полное право на эти слова. Нахимсон, разбуженный диким воплем Барби, вышел посмотреть, что это за шум. Непрошенная гостья перестала донимать Тлэуера и обрушила свою кипучую энергию на мексиканца.
-Вы здесь Нахимсон? – начала она свой допрос.
-Таки да. Согласитесь, если бы я был не Нахимсоном, а Соломоном Франком, я бы называл себя Соломоном Франком, а я называю себя Нахимсоном. Нет, конечно, если бы я называл себя носорогом, то всё равно им бы не был. Но я скорее всё же Нахимсон, чем носорог. Яков Моисеевич всегда к Вашим услугам.
-Хорошо, тогда почему Вы имели наглость объявить себя князем некоего Нитстана, когда я и только я являюсь единственной правительницей этих земель. Какая дерзость! Как Вы несносны!
-Я Вас умоляю, я ничего не знаю за Нитстан. Вас кто-то дико попутал.
-Мне так, - Барби задыхалась от гнева, - сказал Ваш помощник Тлэуер. Вы совершенно не умеете управлять, - добавила она голосом обвинителя, голосом, в котором чувствовалась сталь и власть. Ей уже порядком надоел этот трусливый мексиканец, судя по всему, редкостный брехун. Заговорит её – башка опухнет.
У Нахимсона, однако, и в мыслях не было морочить голову незнакомке – привлекательной и стервозной. Он искал взглядом Тлэуера, это не составило ему особого труда – динозавр стоял в двух шагах от него. Похоже, ему предстоит встретиться с неудержимым напором мексиканского гнева.
Тлэуер это предвидел. «Вот кретин, право слово. Сказал бы: да, я князь, и что ты хочешь от меня? Так нет же, начал чушь нести и отнюдь не прекрасную. Носороги какие-то, Соломоны Франки, мать их. Теперь будет ещё на меня орать, чтобы на эту мадам впечатление произвести. Люди ещё так близки к обезьянам! Оттого и много у них опереточных вождей и царей с бумажными коронами. Ладно, вывернусь как-нибудь».
-Понимаете ли, многоуважаемая Барби, я нисколько не хочу умалить Ваши права на управление всеми окрестными землями. Но современная ситуация не приемлет линейного мировосприятия, вторая половина XX века – это время терпимости, время уважения различных культур. («Ой, что я сказал, сам не понял»). Невозможно отрицать существование других центров цивилизации, один из которых – княжество Нитстан. Простите, пожалуйста, моего приятеля и правителя, он устал, у него трудный день. Его несколько простодушное отрицание факта существования Нитстана – это следствие неожиданной встречи с Вами. Оно подобно бегству туземцев в лес при появлении таинственных белых людей. Я тоже не до конца отошёл от испуга. («Потому что ты мразь, тебе в фильмах ужасов сниматься без грима надо. Вот Якову Моисеевичу, как не странно, она может понравиться. Я уверен, он ещё будет смотреть на неё, как кот на сало. Поженить бы их, что ли?») Поэтому смиренно прошу, чтобы Вы не были так категоричны в своих суждениях. Нам нужен перерыв в нашем споре. Дня так на два. На третий день можно встретиться в спокойной обстановке. («Да, речь моя – словно свалка, где и золото и дерьмо лежат вместе. Не знаю, удастся ли мне запудрить ей мозги».), - таким предложением Тлэуер завершил своё выступление.
После того, как он сказал последнее слово, его непосредственный повелитель, новоявленный князь Нитстана Нахимсон Яков Моисеевич бросил свой взгляд на Барби. И тут ему, ни разу за свою только что начавшуюся жизнь ни жалевшему никого, стало жалко эту красивую женщину. Лицо её давно утратило тот лоск, который был на нём, когда Барби появилась у дома Нахимсона. Оно стало похожим на выжатый лимон и чем-то даже на ком засохшей грязи. Тлэуер раскромсал её разум, её готовность говорить, опровергать, требовать, полемизировать, лишил её мозг какого-либо намека на мысль. Нахимсон недовольно посмотрел на своего товарища – мол, за что ты её так. Тот бросил на него взгляд, означавший: «А тебе какое дело. Ты здесь вообще не при делах и не надо тут причитать».
В это время Барби, видимо, немыслимыми усилиями разорвала путы оцепенения и твёрдо, решительно, стараясь не терять достоинства, произнесла: «Я полностью согласна с Вашим предложением», после чего покинула сию негостеприимную долину. Нахимсон снял шляпу и стыдливо опустил голову вниз. Тлэуер попытался хоть как-то приподнять настроение заметно помрачневшему мексиканцу.
-Мужик, расслабься! Теперь ты князь, коронованная особа. Я тут по этому поводу даже стишок сложил: «Короновали мексиканца, что ж, трепещите иностранцы. В его руках – стальная власть. Уничтожать людей –вот страсть сиятельного мексиканца. Платите дань ему, засранцы!» Так что давай, не допускай, чтобы твоё сомбреро обвисло. Держи, что называется, нос по ветру и не будь чмошником.
-Я боюсь, - картавя и заикаясь, произнёс Нахимсон. Даже Тлэуер, его единственный приятель, не смог сразу понять, чего хочет этот бумажный человек с душой ковбоя и повадками ростовщика, - Я на самом деле не знаю, чего она хочет. Никак не разобраться. Она такая странная.
-Уважаемый Яков Моисеевич, - Тлэуер начал свою тираду вежливым голосом, - Вы – имбецил! – это слово он чуть ли не выкрикнул, - Она хочет не чего, а кого, она тебя хочет! Ты для неё – идеальный мужчина, ковбой! Не видел что ли, как она к тебе клеилась? – говорил Тлэуер, а сам еле сдерживался от смеха.
-А ты не шутишь? – голосом обиженного ребёнка спросил Нахимсон,- Она в принципе нормальная, хоть характер у неё – дерьмо дерьмом (на характер ему, в сущности, было плевать, просто боязно было, что отошьёт его владычица Барбиленда).
-Чтобы я шутил? Не бывать такому никогда! Ибо есть у меня черта характера такая – всегда правду говорить. А вообще-то пора спать. Крепкий спокойный сон ещё никому не вредил. Он – лучшее средство для поднятия настроения и всего прочего, если ты меня понял, - тут динозавр саркастически улыбнулся.
Нахимсон, понятное дело, не понял ничего. Ошарашенный событиями этого дня, он отправился спать. Он уже вычеркнул себя из списков делающих историю мира сего, он был равнодушен. Тлэуер не собирался почивать в одно время со своим приятелем. Ему захотелось прочитать проповедь.
-Традиции – есть ли в них толк? – неожиданно спросил он, как водится, у себя, - С одной стороны, ничто так не успокаивает человека (или динозавра) как хорошая традиция. С другой стороны, традиции делают ум закостенелым и мешают творчески мыслить. Традиция и творчество – так ли всё противоположно? Может ли стать традицией творчество, когда постоянно создаёшь что-то новое? Ой, мысль моя – полёт её ничем не остановить. Да, трудно быть умным в наши дни. Ладно, буду и я спать.
Так говорил Тлэуер.
3. Северный Дворец
Итак, до встречи с Барби у наших героев осталось два дня. В первый день Нахимсон боялся, трясся, чуть с ума не сошёл, нервно крутил усы. Ощущение такое, что эти два дня отделяют его от конца света. Тлэуер же весь день произносил проповеди да подкалывал Нахимсона, называя его баклажаном за фиолетовую одежду ковбоя-ростовщика (как будто сам не дал её своему якобы хозяину). Каждый занимался тем, чем он хотел.
Нахимсон был воплощением паники. Он боялся Барби.
Тлэуер был олицетворением насмешки. Он боялся быть Нахимсоном. Творение его рук оказалось хуже его самого. Что ж, бывает и такое. А пока – стоило жить, глубже дышать воздухом Нитстана.
Нахимсон? Это бумага, которую легко может сбить даже самый лёгкий ветер. Но он был разумной бумагой, поэтому страшился любого ветра и прежде всего – ветра перемен. Он боялся всего нового, пусть даже это новое отличалось от старого лишней родинкой, лишним пятнышком. Новое было ужасом всегда, старое – всегда добром. Тлэуер странен, непонятен, но он – свой. Пусть он назовёт тебя баклажаном, а потом скажет «Мужик, расслабься!», зато хоть его знаешь хорошо. Нахимсон боялся столкнуться с непонятным. Его бумажная природа не могла этого вынести. Часто повторял он: «Ветер перемен так дунет, что отбросит на жизненном пути куда-нибудь подальше».
За день Яков Моисеевич Нахимсон обрёл все черты характера. И отнюдь не собирался от них отказываться. Менее всего ему хотелось крикнуть «Я ничего не боюсь!» и броситься на схватку с воображаемым врагом. Страх был ему удобен, он был надёжным укрытием, куда можно было спрятаться от абсолютно любой беды. По крайней мере, ему это казалось верным. Нахимсон создавал свои истины, не зная о том, что на роль главного строителя моральных основ уже претендовал Тлэуер. Катехизис Нахимсона был прост. В нём всего три положения:
1. Всё непонятное – опасно
2. Всё опасное – вредно
3. Всё вредное нужно обходить стороной.
О том, как подобает жить, мексиканец размышлял ночь. Наутро его разбудил голос Тлэуера – довольно приятный и сильный. Динозавр говорил быстро, но слова его не сливались:
-Вставай мужик, расслабься! Сегодня ты кадришь Барби. Крути усы, ковбой, покажи себя настоящим мачо, - потом посмотрел на Нахимсона, - Не, мачо из тебя не выйдет. Ну хотя бы не будь уродом. Она уже изголодалась, ей нужен мужик, даже если он страшный, как ты сейчас.
Нахимсон открыл глаз, тихо выругался и попытался выразить своё негодование вслух, но гораздо более культурно.
-Да занозил ты! Свинья! Я не урод! Ты зря назвал меня уродом! Ты больший урод, чем я! Я не собираюсь кадрить её, у нас чисто деловая беседа намечается. Насчёт землицы.
-Имбецил! Это лишь предлог. Она хочет тебя, горит желанием вступить с тобой в контакт. Давай, ковбой, действуй! Короче, заходишь в дом и сразу обнимаешь её и целуешь в губы. Они любят решительных и дерзких, - говорил Тлэуер. В этот миг он был на расстоянии одного шага от гомерического хохота.
Нахимсону уже стало не по себе. «Кошмарно, - думал он, - Я ненавижу всех – Барби, Тлэуера, но более всего – себя. Как болит моя голова, это ведь уму непостижимо. Сволочь я, сволочь…Проклятая голова! А тут ещё насморк. Ну ведь есть средства от головной боли! Межу прочим, моей голове придётся такие планы проворачивать, что спасу нет. Тлэуер всё-таки скотина. Динозавр далеко до нас, людей, пусть и из бумаги. Ненавижу головную боль! Если бы можно было пожелать ей смерти, я бы это выполнил, не задумываясь».
Тем временем злосчастная головная боль прошла. Нахимсон, желая удостовериться в этом, потряс головой. Зашумело в ушах, и даже появилась боль – правда, ненадолго и несильно. Это радовало мексиканца, он поправил усы и похлопал в ладоши. Ему было хорошо. Намурлыкивая какую-то песенку, он думал покинуть на время дом, который Тлэуер предложил назвать Нитстандиром, на что Нахимсон согласился.
Он посмотрел в зеркало – и готов был поклясться, что на свете нет большего врага ему, чем человек в нелепом фиолетовом сомбреро и абсолютно пустыми глазами, отражающийся там. «Твою мать, так это же я, - подумалось ему, - Я себя ненавижу, но мне нужен настрой на успешные переговоры. Поэтому в этого момента в зеркале – красавец и гений».
-Да, ты такой, сказал кто-то голосом, похожим на скрип ботинка, - Вот только тебе это нисколько не поможет в личной жизни.
-А кто ты и где ? – спросил Нахимсон. Он, понятное дело, был крайне удивлён.
-А ты обернись.
Нахимсон обернулся. Каково же было его удивление, когда он увидел перед ним одетого в лиловый котелок и розовый смокинг гуся. На клюв его было нацеплено старомодное пенсне. Взгляд – гордый, надменный, говорящий о том, что желторотым цыплёнком эту птицу не назовёшь. Но всё вместе – такая нелепица! Нахимсон готов был рассмеяться.
-А ведь я – твоё отражение, - упреждая его смех, сказал гусь, - Я – твой ангел-хранитель.
-Хреновый у меня ангел, - злобно проворчал Нахимсон.
-Иного не заслужил.
-А звать тебя как?
-Чрун Игифер, - ответил гусь, - разбираюсь в хиромантии. Как всякий ангел-хранитель, могу исполнить одно желание, если захочу. Я ведь оставляю за собой право отказать от исполнения желания без особой причины, именно так.
-У меня есть одно желание…, - начал было Нахимсон, но вдруг осёкся: тратить единственное желание за секунду – признак кретинизма, а он хотел считать себя ни кем-нибудь, а гением, то есть человеком неземного ума, изменявшим судьбы людей. Поэтому он сказал другие слова.
-А у Тлэуера есть ангел-хранитель?
-Нет, потому что он не умрёт.
-Почему так?
-Потому что ангелы-хранители сопровождают своих подопечных с рождения до смерти. До смер-ти! Когда человек умирает, ангел становится свободным, поэтому смерть для нас так же важна, как и жизнь. Если Тлэуер будет бессмертным, пускай и покалеченным, то тут уж нам, ангелам, делать нечего.
-Постой. Так он покалечится?
-Покалечится, покалечится, куда он денется. Ладно, я тут исчезну немного, а потом появлюсь неизвестно когда.
Чрун Игифер исчез. Не то, чтобы он был нужен словно воздух, но без него было ещё более скучно. Ну что, пора путь держать, Барби искать. Она пришла с севера, значит, надо идти на север, пора уходить. Лишь затем, чтобы вернуться. И Тлэуер, разумеется, был с ним. На этот раз динозавр был сдержан в словах, предельно молчалив. Впрочем, одну фразу он сказал:
-В добрый путь!
Нахимсон почему-то не сомневался, что путь должен быть добрым, по крайней мере – не опасным. Его, конечно, огорчило известие о том, что он умрёт, но радовало, что Тлэуер покалечится. Впрочем, он спросил себя: «А кто принёс такие вести? Ангел? Нет. Их принёс нелепый лапчатый гусь. Я вас умоляю, чего хорошего мог сказать этот Чрун Игифер? Что он мог сказать правдивого? Может это вообще моё воображение, мои больные иллюзии? В этом мире ничего нельзя отрицать, уж я это знаю. Эх, жизнь моя княжеская! Пропадаю я, Яков Моисеевич Нахимсон, ростовщик и ковбой».
Меж тем они продолжали идти. Нахимсон и Тлэуер беседовали да смотрели по сторонам – изучали этот мир. Шли по пескам, по лугам, по камням. Нахимсон не устаёт, Тлэуер не отстаёт. Они выбрали сами эту дорогу, не обращались ни к чёрту, ни к Богу. Наконец, путники увидели камень, на котором было написано:
«Налево пойдешь – в море зайдёшь, воды нахлебаешься, живым не останешься».
«Направо пойдешь – в пещеру зайдёшь. Там нет засады, там нет награды, скажи, а на фиг тебе надо сюда идти, свой зад трясти».
«Пойдешь прямо – найдёшь дворец. Какой ты всё же молодец!»
От камня начиналась дорога – та самая, вымощенная синим кирпичом. Столь загадочный цвет удивил динозавра.
-Слышь, Мойсеич, а почему кирпич синий?
-Покрасили, наверное. Видишь, у этой Барби в голове летят дикие гуси, потому что домашние летать не умеют.
-Да по-моему это у тебя гуси летят в голове. Покрасили! Да краску уже давно бы всякие дожди размыли, солнце иссушило. Мистика это, мис-ти-ка! Мир сверхъестественного среди нас. Удивительное рядом. Синий кирпич – одно из чудес света. Невероятно! Я считаю, что эта дорога должна быть сохранена потомкам.
С Тлэуера разом слетел весь скепсис, вся язвительность. Это всё, конечно, вернётся, но явно не сейчас. А пока динозавр восхищается творением человека, и тон его речей никак не назовёшь показным.
Идти по синему кирпичу было легко. Нахимсону даже казалось, что дорога движется сама, она хочет, чтобы он, простой мексиканец, волею судеб ставший князем, мог встретиться с Барби. «Если эту дорогу построила она, то её уму нельзя не подивиться», - думал Нахимсон. «Синий кирпич, просто очень синий кирпич», - повторял он постоянно. Тлэуер видел, как его товарищ что-то бубнил себе под нос. Он только усмехнулся, усмешка была злой, ядовитой, но в то же время и немного грустной – всё-таки это потаённая сторона его души. Значит, сам Тлэуер не без греха. Стоит ли держать такие мысли в голове? Ответ очевиден…
-Нет! – сказал про себя Тлэуер, - думая о плохом – создаёшь плохое». Динозавр мог бы развернуть не одну схему, придумать не один десяток примеров, подтверждающих его правоту, если бы Нахимсон не крикнул:
-Ты видел это? – голос был полон удивления, восхищения и неподдельной радости. Что такое? Неужели Нахимсон нашёл мешок золота? Да нет, просто он заметил великолепный дворец – вероятно, здесь обитала Барби.
-За мной! – крикнул он своему четвероногому приятелю. Тот был не дурак и мигом всё понял. Цель была невероятно близка – и она не разочаровала никого.
Северный Дворец не был обнесён стенами – Барби не боялась никого. Она считала, что милее стен ей будут деревья и цветы. Фантазии владычице Севера было не занимать: всё сплелось, смешалось, слилось воедино. Мощные кряжистые старики-дубы, а рядом с ними – стройные южанки-пальмы. Кустарник со жгучим названием можжевельник был окружён гордыми ливанскими кедрами, которые, умей они разговаривать, немало удивились бы растущему среди них эвкалипту – посланцу земель австралийских. Пели птицы – от соловья до какой-нибудь колибри, протяжно стонали обезьяны, пару раз рыкнул тигр, напугав Нахимсона. А Тлэуера удивила такая картина: огромный слон, ломая всё на своём пути, мирился с тем, что у него на голове сидит белка. Ещё динозавр заметил, что на дорогу, вымощенную синим кирпичом, не смеет наступить ни зверь, ни птица, даже червяк не заползёт на неё. Видать, Барби научила лесных жителей не пачкать дорогу.
-Лихо, причмокнув, произнёс динозавр.
Наконец Нахимсон и Тлэуер, два приятеля, человек и рептилия, Сын Бумаги и Сын Резины очутились у дверей Северного Дворца. Выкованные из железа, они были украшены золотом, платиной, серебром, усыпаны драгоценными камнями. Всё это роскошное убранство сливалось в фигуры Барби и… Стегозавра. Тлэуер чуть не выругался грязно. Такой урод – и дверь украшает. Надо будет барельеф не барельеф в честь себя замутить, а вот нарисовать себя же можно, думал динозавр.
А вот Нахимсон уже стучит в дверь золотым молотком в виде свернувшейся ящерицы.
-Кто там? – спросил знакомый голос.
-Я, - дрожащим тоном ответил Нахимсон.
Барби не стала говорить, что «я»бывают разные, а перешла от несказанного слова к ясному делу: дверь открылась. Человек и динозавр оказались внутри Северного Дворца.
И тут же свет – яркий и добрый – озарил гостей. Когда Нахимсон и Тлэуер добрались до дворца, уже темнело, тем непривычнее было оказаться под потоком света, подобного божественному. И не раз и не два приятели сказали: «О! С ума сойти! Какая красота!» Барби, стоявшая рядом с ними, недоумевала: что за придурки. Потом недоумение сменилось гордостью – ей удалось ошеломить эту вредную парочку. Но нет, Нахимсон и Тлэуер восхищались не самой хозяйкой, а всем благолепием картин, статуй, бриллиантовых люстр, лестниц из чёрного дерева, золотых рельефов на мраморных стенах, ковров, мягких, как пух.
Между тем Барби это порядком надоело.
-Идите в гостиную, чай уже вскипел. Чайку попьём, поговорим, - она хотела казаться доброй.
-Конечно, хозяйка, какой разговор, - довольным тоном ответил Тлэуер, - Мы тут диву даёмся – такой красоты отродясь не видали. Вот и смотрим, восхищаемся, - он хмыкнул, - любуемся. А что? Нам никто не мешает и никто не приглашает. Мы – люди…, - тут он замолчал. Стоит ли динозавру называться человеком? Ладно, всё-таки стоит, хоть не козлом себя назвал, - мы – люди скромные и вежливые, пока хозяйка не скажет – с места не сдвинемся. Сейчас-то мы конечно пойдём. Пошли, Моисеевич.
Нахимсон разулся, поставил на пол свои чёрные зимние ботинки. Показались жёлтые носки в зеленую крапинку. Мексиканец шёл в гостиную.
Тлэуер спешил за ним, ему не хотелось уступать Нахимсону в чём бы то ни было. Они поднимались по лестнице, выкованной из чугуна и покрытый золотом. Золота было так много, что гости уже перестали удивляться ему и восхищаться им. Перестали дивиться гению Барби, настраивались на деловой лад. Предстояло сделать многое. Меж тем ступеньки кончились. Гостиная была рядом.
По левую сторону от гостиной стояла золотая клетка. Тлэуер глянул туда – и с удивлением обнаружил свою старую знакомую – Элизабет Шрагмюллер – макаку-скандалистку, мечтавшую спасти мир. Динозавр решал поговорить с ней, узнать, что к чему. И он направился к клетке.
Элизабет лежала на спине, положив правую руку на раздувшееся пузо. Она млела от чревоугодия, тепла и сытости. Рядом с ней валялись яблочные огрызки, виноградные ветки, банановая, апельсиновая, мандариновая кожура, арбузные корки, арбузные же семечки – всё это было испачкано калом, гнилым сеном и ещё чем-то мерзким, отвратительным – но не воняло. Видимо, Барби что-то наколдовала, за что и удостоилась неслышной похвалы Тлэуера. Меж тем он был замечен обезьяной:
-Хе, здорово, неудачник! – оскалив свои жёлтые, грязные зубы, произнесла она.
-О, моя старая толстая задница! Так-то ты помогаешь людям? Накапливаешь жир, отращиваешь жопу? – динозавр пытался шутить. Он был весел, ветер истории дул в его паруса. Ни в коем случае Тлэуер не пытался унизить её. Но Элизабет Шрагмюллер не прониклась остротой.
Пошёл ты на…, олень тупой! Сейчас ты почувствуешь запах моего говна! Я по-прежнему на боевом посту. Тут главный центр помощи людям. Я правлю миром, я, а не такой урод, ублюдок, мразь, паскуда как ты. Потому что у меня в голове мозги. Моз-ги! А не тот отстой, что у тебя в тупой, гадской и мерзкой башке. Я тут самая главная, меня тут кормят, поят, клетку убирают. А тебя трахает жид! Что ты слюнями хлюпаешь? Что ты, говнюк, слюнями давишься? Рот занять нечем? Давай, я насру тебе в рот, вонючий грёбаный урод! Вали отсюда, мышь потная. Я тебе говорю, выдра обгаженная. Ондатра, короста гнойная! – негодовала Элизабет Шрагмюллер, то и дело кашляя и отрыгиваясь. Она всё сказала. Тлэуер услышал много нелицеприятного в свой адрес и уже не рад был, что заговорил с этой дурой.
-Тлэуер! – окрикнул его Нахимсон, - Пошли, нам пора с Барби общаться.
Динозавр не заставил себя ждать.
-Иду, иду, - прокряхтел он похожим на скрип ботинка голосом. Каким-то неизвестным ему чувством приятель Нахимсона ощутил, что стоит отпрыгнуть в сторону. Он отскочил – и правильно сделал: в сантиметре от него плюхнулся коричневый кусок кала.
-Твою мать, - выругался Тлэуер. Он, конечно, знал, что от обезьяны можно ожидать чего угодно, но чтоб такое… Хорошо, что увернулся. Ладно, пора в гостиную.
Картина была такова. За покрытым резьбой и позолотой столом сидели: Барби; Стегозавр, восседавший на горе подушек, тупой, жирный и довольный; а также огромная пухлощёкая тётка в красном свитере и синей юбке с младенцем-переростком в полосатой распашонке на руках. Стол, разумеется, был заставлен всякой снедью и питьём, что сметала раскормленная тётка.
Барби представила Нахимсону и Тлэуеру своих гостей. Стегозавра они знали, а вот остальные были для них тёмными лошадками.
-Это Евгения Геннадьевна, - она указала на тётку.
-Здравствуйте,- сказала она. Рот её был забит различными яствами.
-Это Яшка, - на этот раз рука указала на пацана, - сын Евгении Геннадьевны.
-Здорово, - пробубнил малец зычным грубым басом. Тлэуер заметил сколотый зуб, торчавший изо рта. В голове его загорелась идея, коими, похоже, его голова не оскудеет.
(Продолжение следует)