«Красно-черная штора»
(Цикл рассказов, чем-то общим объединенных.)
«РЕКВИЕМ».
Жизнь как смертельная болезнь,
передающаяся половым путем.
Кшиштоф Занусси
Старый город пропах вечером. Ветер запутался в волосах. Ты, совсем одинокая, идешь по мокрому и холодному от дождя асфальту. Тогда, подняв голову к космосу, такому темному и высокому, просишь поддержки у кого-то более разумного. Дорога зазвенела цоканьем твоих каблуков. Вдруг, к ногам падает звезда. Ты продаешь свою звезду, понимая, что в другом месте дадут раза в три больше.
***
Смешанный звон ключей в замочной скважине. Ты заходишь автоматически в свою типовую квартиру, садишься на свой типовой диван. Под равномерный стук своего сердца закрываешь глаза. Темнота обнимает твою истерзанную душу. Ты слышишь, как замолкает скрип и шипение механизма жизни. Твое сознание уже рисует очертания дальних холмов королевства крылатого Морфея. Безысходность, усталость, апатия наносят колото-резанные ранения; ты знаешь, от этого даже время не лучший антисептик.
Тебе ведь никто не говорил, что ты ужасно обыкновенна? Нет? Но ведь ты сама это прекрасно знаешь. Или уже забыла? А Его-то хоть помнишь? Те обжигающие ненавистью глаза. Ты же любила , сама говорила. А Он опускал ниже некуда нас с тобой и все человечество, презирал наше прошлое настоящее и будущее с горячностью юношеского максимализма. Моя девочка, помнишь Его последние слова? Тогда прохрипел, захлебываясь собственной кровью: «Милая, что с собой делаешь?». Да, если Бог есть, то он, наверное, тебя не видит. А хочешь, я спою тебе песню. О том, что сейчас есть у меня на этом берегу реки? Ты плачешь. Глупая, по тебе плакать надо…
Телефонный звонок с дребезжанием возвращает тебя из сюрреалистических пейзажей, но вместо трубки, рука касается холода приклада. Поворачивая оружие, ты наконец решаешься. Раздается хлопок. А теперь сама можешь петь песни для таких же безнадежных, как ты, ты можешь петь для них этот реквием…
«НАСТОЯЩЕЕ».
Небо медленно закипало тучами. Где-то наверху, может рядом с Зевсом и Афиной, может задевая их крыльями, большими и могучими, летела птица. И Он, только Он один мог видеть игру света на ее перьях. Всю свою короткую жизнь Он потратил на то, чтобы быть рядом с ней. Каждый вечер, как только Горизонт прятал Солнце в свою шкатулку, Он поднимался на крышу. Кутаясь в одеяло табачного дыма, часто думал о небе. Холодной надменности, грубом равнодушии и самом настоящем грандиозном Величии его. Но Он не мог прикоснуться, не мог обнять, даже глаз предательски видел лишь ничтожную часть этого гигантского и непонятного для многих и самого простого по сути. Он был влюблен. В спокойствие, которое оставалось непоколебимым даже тогда, когда Везувий убивал Помпею костром жара, когда рушилась Вавилонская башня… Это была болезненная непонятная и непонимаемая любовь, которая зашила его куда-то в подклад своей нежной, ласковой жестокости.
Когда день освещал Его бледное, истерзанное постоянными бессонницами, нечеловеческое лицо, Он то истерически смеялся, то бессильно плакал, раскидывал руки, горячо, пламенно шептал что-то… Люди смотрели хитро, обильно поливая едкой кислотой улыбок. Говорили, что странный, сумасшедший… А не странно считать страсть к пустоглазым девочкам гораздо чище и достойней, чем Любовь к самому высокому, что мы видим?
Как-то Он встретил рассвет с каменным лицом, решив все до конца, с неделю не приходил на крышу. Он сделал что-то с собой. Один за другим стали отказывать органы…
Однажды Солнце ласково и бережно поцеловало похолодевшее тело. А где-то под самыми небесами летела та самая птица с чудесным оперением, поднимая Его душу к небу. Впервые Он был счастлив. Девушка выбежала из Его бывшего дома вся в слезах…
***
Лишь следующим вечером кто-то прочтет в газете: «…Покончил жизнь самоубийством известный подпольщик и контрреволюционер, белый офицер NN, следом было зафиксированно еще двенадцать случаев суицидов. Предполагают, что еще не конец…»