Мамахрема
-Ты представляешь, он уже курит… Ему еще и семи нет, а он курит. –Сказала мама отцу, готовя нам завтрак.
-Кто ? – спросил я.
-Мамахрема. –Неохотно ответила она.
-А где он живет ?
-На соседней улице.
-А почему его так зовут ?
-А кто ж его знает? – лукаво усмехнулась мама.
* * *
Ночью был крепкий мороз, он заморозил большую лужу на краю станицы, как раз в конце нашей улицы, затянул гладким льдом. Я думал о нем все утро, когда шел в школу, когда с нетерпением ждал конца занятий. «Ух, накатаюсь !» - мелькало в глазах. Домой не шел, а летел, чтобы раньше всех прокатиться по льду. С разгона закинул портфель во двор, и во весь опор к лиману, как называли мы лужу. Лужа почти вся была покрыта пеленой снега, и только справа, где объезжали ее машины и трактора широкой черной полосой блестел лед. Разгон был сильным, и меня должно было вынести на самую середину, но метрах в четырех на полосе виднелась сутуловатая фигура Мамахремы.
-Отойди, собью ! – прокричал я, выпрыгнув на полосу. Но Мамахрема и не шелохнулся, мы столкнулись и сцепились.
-Ты что оглох, я же сказал «отойди !»… Щас как врежу!
-Я тебе сам врезу...
Мы принялись со злостью толкать друг друга, и, наконец, я не выдержал и ударил его в лицо. Мамахрема упал на лед и стал истерично выкрикивать, потом перевернувшись на спину, принялся стучать что было силы головой об лед. Я не знал что делать, наклонился, чтобы поднять его, но он закричал еще истеричнее:
-Падлой буду… Зить не буду… Зацем… зацем ?.. – Он что-то истошно кричал еще, но я слов не мог разобрать.
Мы плакали оба, он с разбитым носом, катаясь по черному льду, и я, стоявший над ним, до крови закусив губы.
Минут через пять он как будто успокоился, сам поднялся на ноги, я принялся отряхивать с него снег.
-Не буду зить,- сказал он отрешено, но уже без слез. – Не хоцу.
-И я ! – сорвалось у меня, скорее из солидарности, чем убеждения. – Может до 20 доживу, а потом… Или до 22.
-Нет, не хоцу…
-Ну до 20 надо !
-Ладно! - согласился он, и мы разошлись по домам.
* * *
Лет через 20 после того мы ехали с Иваном, то есть Мамахремой, в автобусе, он предлагал мне:
-Хоцешь смайсер, цистый, новый… Ну поцти как новый…
-А зачем ?
-На охоту будесь ходить…
-А патроны ?
-Ну сотню хоть седни – 40 рублей давай –вецером принесу… А хоцешь, для тебя за 30 отдам.
-Нет, зачем он мне…
* * *
Потом еще через 10 лет встретил его на углу квартала, недалеко от его дома, почерневшей от копоти крошечной хаты, огороженной кольями с проволокой и канавой. «Такими были казачьи хаты первых поселенцев станицы»- подумалось мне. Мамахрема, осунувшийся с серой заросшей щетиной на лице напоминал немощного старика. Он стоял над неполным ведром воды, держа руку на правом боку.
-Что такое, Ваня ?
-Та менты, скоты подкинули кропаля и поцку отбили в ментовке.
-Зачем ?
-Сили «Каму»… Хто-то снял у соседей, они на меня, хотели расколоть хто…
* * *
Его уже нет лет семь, а я вспоминаю с жалостью и сочувствием словно родного, иногда думаю: «Ну почему жизнь так несправедлива… Почему ему и его сестре от рождения досталась такая судьба… Почему он должен был столько испытать страданий». Отец Ивана, вернувшись с лагерей, где отбывал за якобы сотрудничество с немцами. Во время оккупации станицы, он, будучи подростком, якобы ходил под окнами и требовал станичников соблюдать светомаскировку. За это и впаяли срок, отбыл в лагерях около десяти лет, вернулся, спился, рано умер. Иван в школу не ходил, болтался по станице по шабашкам. Жили они с сестрой очень бедно.
* * *
Ночью того дня, когда мы подрались с Иваном, я не мог уснуть, в голове в сотый, а может быть в тысячный раз прокручивался его истеричный крик о том, что не будет жить, покончит с собой. И меня поразила внезапно проявившася фраза, которую он повторил, рыдая, раз пять –«мама – хренма…» Наверное, это и были первые слова в его жизни, которые он сказал, когда ему было лет пять. Но тогда я и себе не хотел признаться в том, что разобрал загадку его клички, заменявшей ему имя всю его недолгую жизнь.