Несправедливо. Дождь, катившийся с неба крупными острыми каплями, еще до того, как упасть в жидкую, растоптанную тысячами солдатских сапог землю, уже был грязным. Молчали автоматные очереди. Даже смерти не нравится разгуливать под дождем. На своей рубашке я штопал дыру от очередной награды, пришпиленной на мою тощую зеленую грудь за очередное особо доблестное убийство. В лагере было до ужаса мокро и неуютно, пахло отсырелыми дровами и серым дымом, вперемешку с тяжелым ароматом прогорклого растворимого кофе. Холодало все больше, а виски становилось все дряннее, если не с каждой неделей, то с каждым глотком. Располагался наш лагерь так далеко от дома, что сам Наиглавнейший Инквизитор Великий Главнокомандующий уже не знал, как мы здесь очутились, и когда произошло столь знаменательное для иноземного фронта событие. Одно я могу сказать до однозначности точно: Бог не присутствовал при творении этого места. Может отлучился на пару минут спокойно попить кофе, или взял досрочный выходной. Сам я нахожусь здесь так давно, что мог бы считать, что здесь и родился, но сам факт моего рождения теперь мне кажется сфинксовой загадкой, я почти забыл, что на свете есть женщины. И все мои однополчане, которых не прибило к земле гвоздями-пулями, время от времени думают также. На замену им всегда приходят и приходили новые, гибнувшие в первые дни сотнями. Они молоды и поначалу легко расстаются с жизнями, как с надоевшими подружками. Только здесь я понял, что из всех аргументов самым убедительным был, есть и будет кусочек свинца в 9 гр. и все производные. Самому мне везло, и у удачи сводило от улыбок скулы.
Наши беды начались давно, еще в 20 веке. В те канувшие в Лету дни множество и множество людей принадлежало к множеству и множеству на редкость бесполезных профессий – музыканты, художники, актеры и самые никчемные – писатели. Да, я и сам знаю, что теперь никого из их племени не осталось. Бумагой разжигали костры, чернила для ручек переделали в горючее, а по музам били, проверяя, не сбился ли приклад, и те роняли перья из крыльев, отчего снег хоть иногда, да падал белыми хлопьями, а не серой шрапнелью.
Возможно, если бы не один из них, известнейший фантаст, как говорили о нем, я и сейчас охотно читал бы книги, лежа на уютном диване, а не в окопе, наслаждался газетами в сухом свитере, а не в этой проплесневевшей робе, покуривая трубку с настоящим табаком, а не с этой мерзостной соломой. Так вот, этот… фантаст сочинил однажды весьма недурную вещицу, опять же по мнению современной ей критики, о том, что живет де, да не тужит в галактике одна раса, всем хорошая, только с одним изъяном – «тупее их во все стороны от западной вселенной не сыщешь», вот так, ни больше ни меньше. Если бы он заодно придумал, что раса эта принадлежит к Цензорам по реестру галактических должностей, тому же, по которому мы относимся к рабам, разрабатывающим какие-то там рудники, и в обязанности ей вменен присмотр за нашей творческой деятельностью с правом уничтожения, как творения, так и творца, ни за что не стал бы оглашать публично столь категоричных суждений. А ведь это все правда. Из известного. Зачем вражеский писатель Николай Гоголь сжег второй том своих «Мертвых душ»? Им что-то не понравилось, только и всего. Так вот, когда они ознакомились с данным утверждением, на самого автора внезапно упал викторианский балкон его же собственного дома, когда он ключом открывал дверь, а на орбите зависли корабли их войска. По несчастному стечению обстоятельств, этот гений пера жил в нашей не слишком многострадальной стране, Боже храни Америку, а вернее то, что от нее осталось. В один миг от половины городов остались руины, а статуя Свободы, перед тем, как почить в Атлантическом океане, выкинула белый флаг. Подавление инакомыслия, так, кажется, они назвали они свой рейд. По крайней мере, именно так перевели спецы по радиосвязи. Наши извечные враги, успевшие из красных стать сине-бело-красными, не преминули воспользоваться положением и ввели до кучи и свои войска. А может, мы объявили им войну еще до рейда, теперь никто уже не знает, а мы всегда помним то, что нам приказывают забыть. С тех пор все писатели, а также на крайний случай прочие творцы, и я вместе с ними оказались в окопах, благо их и рыть не пришлось, вся земля была в воронках – постарались наши галактические братья.
Оторвав меня от размышлений, в палатку ввалился Энди Беккет, добряк-великан, в прошлой жизни психиатр. Он едва не подпрыгивал от радости.
- Чего это ты? – осведомился я, в который раз по неосторожности вогнав в палец иголку.
- Выбрали, меня выбрали!
Если б у меня в руках не было иголки, я бы хлопнул себя ладонью по лбу. Неужели это все-таки произошло?! В перерывах между наполненными смертями «буднями» и заполненными виски «выходными» давно поговаривали о новых, засекреченных планах командования. Будто бы какие-то ученые на основе теорий Эйнштейна и бреда профессора Макмиллана, в довоенные времена известного скорее скандальными записями своих любовных похождений (он был по совместительству сенатором, поэтому такое «кино» всех тогда интересовало), чем научной деятельностью, собирались создать машину времени. По лагерю даже ходила шуточка, что Макмиллан задумался о возможности путешествий во времени после провала новых выборов – чтобы отсрочить появление кинематографа лет на сто, или вовремя стать евнухом. Тем не менее, и, несмотря на секретность планов, все знали, что в случае успеха создателей машины кто-то будет отправлен в прошлое, чтобы не допустить написание фантастских бредней. Видимо, удалось. Беккет отправляется в прошлое.
В палатку просунулась рыжая голова Сэнди Моргана, он всегда был в курсе всего из-за невероятной возможности одновременно быть в тысячи мест. Наверно виной этому было то, что до войны он работал в ФБР, хоть и в отделе электронной слежки.
- Заходи, Морган, не мокни под дождем, – сказал я. – Неужели это то, о чем я думаю, а, Беккет?
- Да. Я отправляюсь туда, если ты это имел ввиду. Не поздоровиться теперь этому несчастному писаке! Жаль только, что мне запретили его убивать, велели только припугнуть немножко.
- Притащи его сюда, пусть сидит с нами в окопах. Уверен, он немножко испугается, когда здесь окажется, – предложил я.
- Если его прихватить сюда, окопов уже не будет, – вставил Морган, видимо разбиравшийся в машинах времени. – И разве тебе не следовало бы держать язык за зубами? – добавил он, обращаясь к Беккету.
- Ну и черт с ним, мы найдем способ найти для него парочку, – довольно ухмыльнулся Беккет, проигнорировав замечание Моргана. Я склонен был с ним согласиться:
- Представляю себе его лицо, только что потягивал кофе в плетеном кресле перед своим дорогущим ноутбуком, а тут…
- Но мы забудем, что было, если он изменит прошлое, войны не будет! – снова возразил Морган. Беккет сжал кулаки:
- Черта с два, я забуду! Я ему все припомню.
- Придется все записать. Раз не помогают другие средства, будем бороться с ним его же оружием, – я наконец-то отложил иголку и смог довольно потереть руки, как перепончатый дядюшка Скрудж, готовый нырнуть в бассейн с монетами. – Только где же в этой дыре взять ручку!
- Но… – хотел было еще что-то сказать Морган, но мы отмахнулись на него, погрузившись в мысли.
Зачем разрушать иллюзии? К тому же дождь кончился.