Церемония обещала быть пышной. Еще в предрассветных сумерках вереница мужчин, женщин и почти не имевших пола детей и стариков начала стекаться к лобному месту на склоне замшелой горы. Каждый нес с собой уже почти оторванную от сердца дарственную еду и утварь. Несли оливковое масло в пузатых желтых бутылях, пахучие специи в холщовых мешочках, студенистую холодную рыбу, за губы прихваченную леской, спелую лесную землянику, мелкую как гранатовые зернышки, толстокожие тыквы с оранжевыми боками и многое-многое другое.
Раз в год Великое Божество Солнечного Блюда даровало деревне свое сияющее явление. Каменный колос, дремавший на горном склоне, раз в год преображался – кривился в муке сонными испуганными тенями, вспыхивал огнем и рождал солнце, что оставалось с ними еще на год, каждую ночь порываясь убежать к отцу, подальше от деревни, но всемилостивый Солнечный Бог каждый раз отсылал его обратно. Он был добр.
Жрец, еще не старый, но убитый уже последней долгой зимой, опираясь на резной знахарский посох, ловко, хоть и левой рукой, натачивал нож для церемонии. Он знал добрый нрав своего Бога, понимавшего, что маленькая деревня не сможет дать ему за раз больше одной жертвы, и дрожал в своей меховой накидке от пронизывающего ветра, а не из опасений.
Подле него, примостившись в длинной жреческой тени, его вихрастый племянник на большом камне рисовал оленя, пронзенного удачливой стрелой, из чьего большого доброго глаза скатывалась слеза, превращалась в цветок. Он украдкой, пока жрец прищуривался, проводя придирчивым пальцем по лезвию, плевал в каменную чашу с растертой краской и пальцами наносил изображение, отчего его руки с нестрижеными гнутыми ногтями все больше напоминали волчьи лапы.
Жреческая невестка, худая, высокая, желтоглазая и желтоволосая, тащившая за собой ребенка, не взглянув на мужа, продолжавшего безмолвно окунать пальцы в краску, первой из жителей деревни поднялась на гору, и, шумно выдохнув, будто первый раз за весь подъем, подтолкнула мальчика к жрецу. Тот бросил нож и наклонился, хоть ему и было это сложно, к сыну художника, пригладив его непослушные волосы своей тяжелой морщинистой рукой. Мальчик внимательно посмотрел на него, лишь на секунду бросив взгляд на отца, который не повернулся, а лишь продолжал все увеличивать и увеличивать оленью слезу, так некстати выкатившуюся из большого доброго глаза на виду у удачливого охотника, кутавшегося в шкуры. Жрец кивнул его матери и чуть оттолкнув внука от себя, что-то шепнул ей на ухо.
Когда они вдвоем отошли под тень Великого Божества Солнечного Блюда, сметливая женщина, подумав, стянула с тонкой шеи изжелта-зеленые бусы и застегнула на сыновней шее. «На удачу…», – шепнула она. Встала перед ним на колени, и, наклонив голову набок, как сумасшедшая, быстро заговорила: «Ты скоро спросишь его, он явиться тебе. Запомни только, сначала проси у него хорошего урожая, дождя и удачной охоты…». Оленья слеза превращалась в цветок.
На склоне появились еще люди. Жилистый старик, придерживая под руку свою древнюю жену, заметил взглядом жреца, вернувшегося к ножу, и нарочито громко, чтобы слышали и горы, и жрец, и каменный Бог, зашипел: «Ты смотришь на этого истукана, а он лишь загораживает собой солнце. Смотри на солнце и увидишь в нем живого бога, душу живую!» Жрец не удостоил его и взглядом. Старик повернулся к художнику, но тот лишь передернул плечами, будто стряхивал комара, и продолжал рисовать. Тогда тот пнул лежащий подле ноги камень и добавил: «А в том камне спал бизон».
Жители деревни были готовы. Они стали полукругом у каменного колоса и разложили приношения. Жрец вышел вперед, произнес нужное заклинание, и, протянув руку, притянул к себе мальчика в изжелта-зеленых бусах. В его большой морщинистой руке серебрился отточенный нож… Оленья слеза стала цветком. Красным, как изрезанные пальцы художника и…
Из груди лоскутных облаков бил столп розового света – там вставало солнце, раздвигая фиолетовую дымку горизонта. Столп вдруг стал огненным, как меч серафима и все небо на секунду окрасилось оранжевым. Бегущие поверх снежные тяжелые тучи замерли, превращаясь в легкие облачка с розовой пачкой-каймой. Огненно-золотой столп разделился надвое, замер на секунду, уже не уверенный в своей силе и в ту же секунду солнце выскочило из-за линии горизонта, как нетерпеливое дитя из лона матери, разразившись лимонным, долгим криком…
Он не видел дождя, он не видел бога, он ничего не видел… Только ударил в ладоши чудной и далекий великан-гром…