Подпрапорщик Лейб-гвардии Преображеского полка Федор Давыдов, здоровенный светловолосый мужик, забритый на цареву службу из Архангельской губернии и отрастивший в полку внушительные и при том рыжие усы, стоял в утреннем карауле у дверей опочивальни матушки-императрицы Екатерины Алексеевны. Матушка не любила вставать рано и, как представлялось Федору, нежилась на перинах после бурной ночи с очередным вельможей в случае.
В зале, прилегавшей к опочивальне, было пусто и светло. Лучи утреннего летнего солнца проникали в залу через два больших окна, между которыми располагались двери, выходившие на дворцовый балкон. Стояла чуткая тишина.
Ровно в десять часов дополудни тишину эту нарушило пение полковых труб и барабанный бой, и на площадь перед дворцом выступил гвардейский полк - товарищам Федора, как обычно, предстояло заняться строевыми экзерцициями.
До слуха караульного донеслись зычные голоса его молодцеватых товарищей-унтеров, и Федор представил, как они, разбив рядовых на отдельные команды, учат их строевому шагу.
Картины, возникшие перед мысленным взором подпрапорщика, были, однако, неожиданно прерваны резко отворившейся дверью опочивальни. В следующее мгновение мимо побледневшего и едва успевшего сделать на-краул Федора прошла - даже не прошла, а проплыла подобно поморской ладье - сама государыня, в исподнем и босая. Матушка изволила проследовать к дверям, ведущим на балкон, растворить их и выйти на залитое солнечным светом пространство.
Императрица смело перегнула августейшее тело через балконные перила, дабы полюбоваться перестроениями команды, которая маршировала по плацу неподалеку от раззолоченного дворцового балкона.
Легкий шаловливый ветерок приподнял невесомую полупрозрачную ткань царицыного одеяния, и взору часового представился пышный царственный зад во всем его непрекрытом величии и невыразимой притягательности.
Федор побагровел, у него перехватило дыхание. В голову ему пришла крамольная, гибельная мысль:"Эх, двум смертям не бывать, а одной... Зато хоть узнаю, что за баба - царица!"
И, совершенно обезумев от собственной дерзости, унтер расстегнул дрожащей левой рукой камзол и штаны (правая рука крепко сжимала ружье с багинетом!), а затем выбежал на балкон и, изловчившись, присоединил себя к государыне, вздрогнувшей от неожиданного и бесцеремонного вторжения.
В голове у Федора было пусто. Подпрапорщик даже не замечал, как левая рука его мертвой хваткой вцепилась в августейшую особу, в то время как правая не выпускала при этом тяжелого гладкоствольного ружья с багинетом, коим едва не оцарапаны были нежные царицыны телеса.
Матушка, однако, не подавала знаков высочайшего изумления или какого бы то ни было неудовольствия. Напротив, грубые мании и экзерцисы нежданного мужчины ее, казалось, заинтересовали и даже вызвали ответное влечение.
После первого взрыва страсти, императрица блаженно улыбнулась и, не поворачивая августейшей головы, вопросила:
- А кто это?
- Так что... осмелюсь доложить ...Ваше Анпираторское Велиццтво, - не вполне внятно и совсем не по уставу забормотал замеревший от страха Федор. -... Падпрапарщик Лейб-Гвардии Приабраженскаго...
- Продолжайте, фельдмаршал, - закатив глаза и нетерпеливо покачав полными бедрами, поощрительно проворковала царица.