ВАШКА
Дождь кончился, но с балкона, по-прежнему,
осыпалась штукатурка,которая засоряла
носоглотку и затрудняла дыхание…
(Вашкин афоризм)
Могу предположить, что одним из способов рассказа о самом себе могут стать воспоминания о близком приятеле, свидетеле моих студенческих лет и первых лет совместной работы, как ни гром-ко будет об этом сказано. Мой студенческий товарищ, Александр Викторович Вагин, в первые же дни учебы на физтехе получил короткое и, по-моему, какое-то по-домашнему теплое, прозвище Ваш-ка. Человеком он был во многом талантливым и по характеру незлобивым. Прозвище он принял бы-стро и охотно, после чего никому не приходило в голову обращаться к нему, называя нормальным его именем.
Момент знакомства с ним как-то уплыл из моей памяти. Возможно, произошло оно еще при поступлении в институт, когда мы были с ним в одной группе абитуриентов, из которой плавно пе-реплыли в студенческую группу 123 радиофизического факультета физтеха со специализацией “ра-диоакустика”. Всего таких “счастливчиков”, проскочивших экзамены и отбор обязательного для всех собеседования, осталось четыре человека из 28 поступавших. Потом, после добавления других, те-перь уже студентов, в группе образовалось вполне несчастливое количество учащихся – тринадцать. Забегая вперед, скажу, что число это никогда у нас не было постоянным, а к последним курсам уменьшилось более чем в два раза. Изменение состава происходило по самым разным причинам, но основной, пожалуй, всегда оставалось обычное исключение по случаю неуспеваемости или, как эле-гантно выражались, из-за академической задолженности. Общее количество студентов, отчисленных из нашей группы за годы обучения, заметно превысило ее первоначальный состав, поскольку к нам как приходили, так и от нас уходили каждый год разные люди. В конце концов, по специальности группы институт закончили пять человек, из которых, как бы странно это не показалось, четверо продержались с первого дня первого курса. И двумя из этих четверых оказались Вашка и я.
На первом же курсе обучения, когда мы только начинали притираться друг к другу и никак не предполагали грустноватой судьбы своей 23-ей группы, между нами только-только закладывалась форма взаимоотношений, главным образом, на почве совместной выпивки и игре в карты. Поступив в институт, мы рванули осваивать новомодные питейные заведения, которые широко открывались в те времена относительной свободы. Начинались шестидесятые годы, смысл и особенность которых мы мало чувствовали, оставаясь, как сказали бы сейчас, слегка отвязными молодыми людьми. Став первокурсниками не самого последнего вуза, мы внутренне как бы разрешили себе определенную раскованность поведения, которую по тем временам можно было б назвать развязностью и даже не-которой распущенностью. Среди нас не было откровенных стиляг или отпетых хулиганов, зато из нас так и лезло простодушное пижонство рябят, счастливо перешедших из школьников в студенты МФТИ. Более того, в первые месяцы институтской жизни из нас выпирала гордость по поводу того, что мы все – будущие академики, и видно это было за версту (из-за чего многие из нас неоднократно получали по морде от старшекурсников). Гордились же мы в ту пору всем, что касалось физтеха, как будто мы сами его и организовали. Гордились даже учебным расписанием, которое составляло сума-сшедшую цифру – шестьдесят учебных часов в неделю. Занятия начинались в девять утра и заканчи-вались иногда около одиннадцати вечера. После ужаса первых недель от такой нагрузки, мы скоро поняли преимущества режима свободного посещения занятий. Исключение в таком режиме состав-ляли только иностранный язык и военная подготовка, за пропуск этих занятий могли быстренько ис-ключить из института (и такие случаи были). Что касается других многочисленных дисциплин, то по ним важно было не пропускать так называемые коллоквиумы (вид контрольных работ на физтехе), ну и, безусловно, зачеты и экзамены, количество которых нам казалось избыточно большим. Вообще говоря, в институте никого не интересовало, что и где ты делаешь, и исключительно делом каждого оставалось, как ты сдаешь зачеты и экзамены. Просчитав с самого начала, что скрупулезное соблю-дение учебного расписания есть перспектива стать в будущем идиотом (потом кое с кем случилось и такое), мы выработали вполне приемлемый режим первокурсника, и не думаю, что были в этом ори-гинальны. Зачеты сдавали на удачу, к экзамену готовились классически, в последний момент. Труд-нее всего приходилось сдавать лабораторные работы по самым разнообразным наукам, поскольку сдача этих самых работ требовала документального подтверждения исполнения их в течение семест-ра. Но и тут мы как-то выкручивалось. Надо сказать, что, как в первый год, так и потом, преодоле-вать экзаменационные сессии каждому помогали лишь его индивидуальные способности и помогали они исключительно индивидуально. Индивидуальными неудачами объяснялось отчисление после первой сессии сорока студентов из четырехсотпятидесяти принятых. Место отчисленных студентов заняли принятые на первый курс, так называемые, кандидаты. На физтехе практиковался избыточ-ный прием на первый курс за счет кандидатов, по каким-то причинам не прошедших конкурс и при-нятых в институт условно. Как правило, такими кандидатами становились абитуриенты, успешно сдавшие по два экзамена (письменно и устно) по физике и математике и практически завалившие ис-пытания по английскому языку или сочинению.
Первый семестр первого курса мы все провели в состоянии некой эйфории. Нам уже казалось, что удача всеми нами поймана за хвост, и напрасно нас пугали сложностями учебы на физтехе. И за-няты мы были чем угодно, только не нашей любимой наукой (разумеется, физикой). Первым делом, новички (в их числе и я) обучились игре в преферанс, покер и другие карточные развлечения. При-чем, обучение происходило в электричке в те двадцать минут, за которые мы доезжали от Савелов-ского вокзала до станции “Новодачная”. Играли, конечно, и в общежитии в Долгопрудном, хотя это и каралось выселением и исключением из института наравне с пьянкой (и такие случаи, хоть и еди-ничные, но тоже были). В любом случае, приятели моего ближнего окружения не пропускали момен-та “расписать пулю” и просидеть ночь “за пузырем”. У меня никогда не хватало ни желания, ни сил сидеть всю ночь за картами, при этом активно пить и курить. Я, как правило, отпадал раньше других и заваливался спать, потому за серьезного игрока меня никогда не держали. Однажды, на одной та-кой сходке дома у приятеля, меня, спящего на раскладушке, задвинули под большой стол, за которым шла игра. Проснувшись поутру, я долбанулся головой крышку стола снизу, чем привел в неописуе-мый восторг моих сотоварищей, еще бодрствовавших с вечера за игрой. Надо сказать, что, несмотря на физтеховские традиции, преферанс я так и не полюбил, хотя, в принципе, играть меня научили.
Другим нашим поголовным и регулярным занятием стало посещение коктейль-холлов и мо-лодежных кафе. Как раз в это время определенное их количество только-только пооткрывалось в Москве. Наиболее популярными в нашей среде стали кафе “Аэлита”, “Молодежное” и “Синяя птица” (наглухо сегодня забытые), а также модные коктейльные бары ресторанов “Москва”, “Пекин”, “Юность” и других. Во все эти места допускали в любой “демократичной” одежде, что нас не слиш-ком, мягко говоря, элегантно одетых и совершенно не причесанных, вполне устраивало. Мимоходом замечу, что в тот период вопросы внешнего вида мало нас волновали, а наличие и использование расчески вызывали чаще насмешки или недоумение, чем одобрение. Таким стихийно сложился наш стиль пока непризнанных гениев, ценивших только богатство внутреннего мира, а никак не внешний вид человека. К тому же на курсе почти не было девиц, а те четверо, что были, в расчет нами не при-нимались, и повлиять на нас не могли. Таким образом, на первом курсе проблемы привлекательного внешнего облика студента-физтеха для нас не существовало. Поэтому в питейные заведения мы за-валивалась обычно компанией лохматых людей в помятой одежке. Впрочем, желающим напиться это преградой не являлось. Всегда оставался только вопрос, во сколько это обойдется страждущему. В начале шестидесятых это нам стоило значительно дешевле, чем в любые другие годы. Во всяком случае, на пятерку можно было упиться до чертиков, хотя, надо сказать, мы к этому никогда не стре-мились. Исключительно приятным представлялось сидение большой компанией за сдвинутыми сто-лами и потягивание чего-либо из бокала через соломинку. Подобное времяпровождение казалось нам наиболее естественной формой городского отдыха. Особенно смешными сейчас кажутся необыкно-венные цены на выпивку тех лет. Бокал пунша или крюшона за семьдесят копеек позволял сколь угодно долго сидеть в коктейль-холле на втором этаже гостиницы “Москва”. Напитки стоили очень дешево даже по сравнению с нашей стипендией 40 р на I-ом курсе. Стоимость популярных питей-ных смесей составляла : 90 коп за полукрепкие коктейли и 1 р 30 коп за крепкие. Что касается вин, то мы предпочитали главным образом сухие и полусухие грузинские (нынче мало какому студенту дос-тупные по цене) по рубль тридцать – рубль пятьдесят за бутылку. Иногда мы пили вино и попроще, скажем, болгарскую “Гамзу”, продававшуюся в оплетенных бутылях по 1.5 литра за три рубля. А ви-но совсем дешевое, так называемое “Алжирское” по 80 коп за пол-литру, использовали почти исклю-чительно для приготовления глинтвейна. В общем, выбор вин даже в пределах наших финансовых возможностей был широким. Водку мы почти никогда не пили, и не из-за ее относительной для нас дороговизны, а в связи с отсутствием к ней тяги.
Помимо вина и коктейлей мы любили попивать и самый, что ни на есть натуральный кофе из венгерских кофеварок “Эспрессо”, установленных как-то сразу во всех кафе и многих магазинах. Так же сразу эти кофеварки исчезли по всей Москве к восьмидесятому году из-за нехватки запчастей и резкого подорожания кофе. В то волшебное время чашечка обычного кофе обходилась нам в 5 копе-ек, 10 копеек стоил кофе с лимоном, немного дороже (копеек 40-50) – кофе с ликером или коньяком, подававшимися в отдельной рюмочке. Как-то совпало, что эти соблазны и появившиеся развлека-тельные возможности появились в Москве примерно одновременно с выходом в журнале “Юность” повести Аксенова “Звездный билет”, определившей (вместе с оперативно отснятым по повести фильмом “Мой младший брат”) молодежную моду на манеру поведения и любовь к Прибалтике. Не то, чтобы мы пытались подражать героям книжки, но так уж вышло, что суета и непоседливость на-шей жизни довели-таки нас с Вашкой до Прибалтики, о чем я еще расскажу потом отдельно. Пока я лишь отмечу, что хорошим тоном у нас считалось пить кофе исключительно с ликером “Вана Тал-линн”. Иногда, вместо ликера, подливали в кофе рижский бальзам из коричневой керамической бу-тылочки, приобретаемый на рижском вокзале в вагоне-ресторане рижского поезда.
Однако, все-таки, основным местом просаживания стипендии оставался коктейль-холл ресто-рана “Москва”. Если в кафе (чаще всего в “Молодежное” и, преимущественно, днем) мы могли зака-тываться чуть ли не каждый день, скинувшись по рублю, то “пропить стипу” в коктейль-холле счи-талось святым в день ее получки. Стипендию получали у нас все, не имевшие двоек, а до первой сес-сии – практически все. Поэтому в месяц выпадал один день, когда все одновременно обладали опре-деленными деньгами и непременным желанием их потратить. Пяти рублей в ту пору с лихвой хвата-ло на ресторан, куда мы обычно перемещались, если коктейль-холл оказывался переполненным. Мы предпочитали уютный зал на восьмом этаже гостиницы, где заказывали непременно что-либо мясное с красным сухим вином, что у нас, естественно, считалось хорошим тоном. Но чаще всего мы проси-живали время за столиком на втором этаже, потягивая что-либо через трубочку.
Из многих посиделок за коктейлем запомнился день, когда мы Вашкой в гостинице “Москва” поглотили подряд без всякой закуски более шести бокалов разных напитков. Как-то получилось, что в тот день до привычного места мы с ним добрались раньше остальной нашей компании. В ожидании друзей мы последовательно перешли от пуншей к полукрепким и крепким коктейлям, высасывая их без всякой закуси. К концу вечера мы прилично “коблернулись” (глагол, производный от популярно-го в ту пору коктейля “Шампань-коблер”, или, по-простому, некой смеси коньяка с шампанским, во-дой и льдом). Пьяными, в нашем понимании, мы еще не были: на ногах стояли, не качаясь, в глазах не двоилось. Но появилась какая-то тяга прогуляться и, непременно, по Красной площади. В чудес-ном расположении духа мы прямиком двинули на Красную площадь и прошли, почему-то, целена-правленно к Лобному месту. Калиточка Лобного места была открыта, и внутри этого странного исто-рического памятника оказалось круглое бетонное возвышение. Подустав от ходьбы по брусчатке Красной площади (хотя ноги и цеплялись за булыжники, мы ни разу не упали, поскольку крепко держались друг за друга), присели отдохнуть на этом возвышении. Затем Вашка откинулся на спину (я тоже прилег) и произнес с выдохом сакраментальную фразу “Ну, теперь можно и голову под то-пор”. Сказал он это с чувством, тихо и грустно, и больше мы ни о чем не говорили, проникнувшись исторической значимостью момента. Полежали еще немного, посмотрев в темное небо, может, и со звездами, мы встали и неторопливо покинули памятное место. Стояла поздняя осень, и было уже прохладно, поэтому слегка протрезвев, мы для согрева прибавили шагу. Все равно мы, одетые легко, скоро стали подмерзать и мимо собора Василия Блаженного уже бежали. Куранты Спасской пробили 10 вечера, и было, хотя и темно, но, в общем-то, не очень поздно. Тем более удивительно, что, кроме нас, на площади никого не наблюдалось. Посещение нами Лобного места так и осталось никем неза-меченным, что было для нас, наверное, только к лучшему. (Надо заметить, что оказавшись вновь ка-кое-то время спустя на Красной площади, я увидел цепь с большим замком на калитке Лобного мес-та.) Тогда же день мы продолжили обход Кремля, стараясь идти как можно ближе к стене вдоль Кремлевской набережной. На углу кремлевской стены со стороны Большого Каменного моста попа-ли в небольшой темный сквер. Ограды не увидели, но задели за протянутую ниже колен проволоку, что привело к спонтанному падению на землю. Потом у Боровицких ворот мы перелезли забор в Александровский сад, из которого пришлось выбираться возле Кутафьей башни, поскольку дальше проход был накрепко закрыт. Выбравшись рядом с манежем из Александровского сада, по странному стечению обстоятельств, повстречались с сокурсниками, отметив, сколько же “наших” шляется по центру в Москве. Свою “ малую кругосветку” мы закончили, очень довольные собой, у метро “Охот-ный ряд” рядом с гостиницей “Москва”. Ночевать поехали в долгопрудненское общежитие, хотя ка-ждому до своего дома было много ближе.
Предоставление общежития совершенно всем, в том числе и москвичам, которые и составляли подавляющее большинство студентов, являлось еще одной особенностью физтеха. Узнав об этом, все немало воодушевились – иметь жилье рядом с институтом, жить отдельно от родных представлялось удобным и привлекательным.
С заселением в общежитие у меня, по моей собственной глупости, вышла дурацкая история,. Считая себя шибко умным и самостоятельным, я, никому не сказав, тихо выписался из Москвы, по-скольку внутренне для себя решил, что это необходимо для получения прописки в общаге. Потом моему отцу стоило немалых усилий, чтобы восстановить мое право проживания дома, а, до этого момента, я некоторое время нигде проживающим не числился, поскольку в общежитии москвичам в паспорте никаких отметок не делали.
Случай этот остался бы малосущественным, но я выпал из поля зрения военкомата. Районный военкомат тогда был вообще не равнодушен к детям военнослужащих и потому старался отмобили-зовать меня в военное училище аж с семнадцати лет. В первый раз я отбился справкой о поступлении в вуз, которая, по счастливой случайности оказалась у меня на руках на неделю раньше повестки из военкомата. Почему-то и после этого армия продолжала иметь на меня виды, и после того, как я по глупости выписался из Москвы, меня долго искали, нашли и заставили предъявить студенческий би-лет. Потом меня приглашали все для этого же еще раз уже на третьем курсе, видимо, в военкомате было что-то плохо с учетом или отчетностью.
Одним словом, в общежитии у меня появилась продавленная и с плохим матрасом койка в не очень отапливаемой комнате. Но иметь “запасной аэродром” всегда удобно, поэтому москвичи не то, чтобы в общежитии жили, а скорее пользовались им по случаю. Дома, при надобности, говорили, что ночуем в Долгопрудном.
У Вашки тоже было место в общаге и, хотя жил он рядом с Савеловским вокзалом и мог доб-раться до института за полчаса. В самом общежитии заниматься удавалось трудно. Двери не запира-лись (замки у них отсутствовали как класс), и многие из них круглые сутки оставались приоткрыты-ми. Студиозы заваливались в любое время в гости друг к другу, отчего в общага постоянно стоял разговорный гул, прерываемый грохотом и хохотом. Чтобы отвадить ночных посетителей, сверху на приоткрытую дверь укладывали стопку толстых книг (обычно, “История КПСС” и “Капитал”). Эта стопка предназначалась для головы непрошенного входящего. Про эту хитрость все знали, поэтому входя в комнату дверь, оберегая голову, открывали ударом ноги. Книги валились с грохотом, от чего посыпались те, кто успел заснуть. Особая активность начиналась после полуночи. Именно в это вре-мя предпочитали играть в карты, пить, травить анекдоты, а некоторые (в основном, немногие не мо-сквичи) умудрялись чего-то учить. Кое-как заснуть удавалось только ближе к середине ночи, а то и только к утру. Утреннее вставание представляло отдельный вид спорта. Спать хотелось невыносимо, и к первой лекционной паре приползали далеко не все, некоторые предпочитали поспать в первую половину дня, поскольку и во второй его половине занятий хватало. Кто все-таки вставал к первой лекции, укладывался в 10 минут и успевал натощак прибежать в институт к 9 часам. Поесть удава-лось уже после 12, в двадцатиминутный перерыв между лекциями. Чтобы оказаться не последними в буфете, самые сообразительные срывались с лекции, не дожидаясь звонка. Если среди таких оказы-вался кто-то из наших, то нам не только доставались кофе с молоком и сосиски с горчицей и черным хлебом (полный ассортимент буфета), но и еще мы успевали перекурить. С половины третьего до че-тырех часов дня наступало благодатное время законного перерыва. По хорошей погоде мы уходили в леса и за озера (вернее, Виноградовы пруды, из-за которых город назван Долгопрудным), по другую от института сторону железной дороги. Иногда, вместо прогулки, на институтском стадионе запуска-ли Вашкину кордовую пилотажную модель. Авиамоделирование долгое время оставалось одним из Вашкиных увлечений, в котором он имел определенные достижения. Вашка обладал рекордом ско-рости для кордовой модели и являлся чемпионом Москвы среди юношей. Он почти ежедневно стро-гал деревянные чурки, вырезая из бальсового дерева винты для своего самолета. Запускали Кордо-вую модель вдвоем: Вашка управлял кордовыми шнурами, стоя в центре, а кто-либо из нас держал модель в руках до момента запуска моторчика. Когда самолетик запускали, он с громким, довольно противным, звуком начинал кружиться вокруг Вашки, а Вашка, умело управляя ею, вращался на мес-те, не давая ему заваливаться. Когда топливо (между прочим, авиационный бензин) заканчивалось, модель планировала и приземлялась. Нам казалось, что управлять моделью очень легко, и каждому хотелось “погонять пилотажку”. Но, кроме Вашки, нормально посадить самолет не удавалось нико-му. Наши попытки поуправлять моделью всегда заканчивались аварией, хотя и с разной степенью причиненного самолету ущерба. Самой простой поломкой являлось повреждение легко заменяемого винта, поскольку у Вашки про запас имелось достаточно винтов. Хуже было, когда ломались крылья или фюзеляж, после чего требовалось резать и клеить детали модели из перкалевой бумаги.
Помимо авиамоделизма у Вашки имелось и еще одно увлечение. Обладая, возможно, уни-кальным музыкальным слухом, он много времени разнообразно музицировал. Во-первых, он играл на пианино (“лабал на фоно”). При этом успешно подбирал всякие мелодии, специально музыке не обучавшись. Особым его музыкальным достижением стала запомненная “на слух” с пластинки вось-мая соната Бетховена. При мне он нотами не пользовался, и, казалось, что их не знал. Во всяком слу-чае, он все и всегда играл без них и читать музыку с листа отказывался. Кроме фоно, он использовал губную гармошку, и, буквально, у меня на глазах обучился игре на гитаре и аккордеоне до прилично-го походного уровня. Он долго оставался единственным человеком, музыкально обеспечивавшим веселье в нашей компании. Независимо от состояния инструмента играть Вашка никогда не отказы-вался, даже если это было раздолбанное пианино в общежитии. Экспромтом сочинял музыку к не-хитрым песенкам. Иногда придумывал и слова, из чего в целом выходило, преимущественно и ис-ключительно, сентиментальное произведение. Одно произведение мы уговорили его послать на объ-явленный по радио конкурс песню о любимом городе. Песня была про Бузулук, а вовсе не о Москве, как логично было бы предположить. Объяснялось это просто: в Бузулуке проживала его подружка на тот момент. Сочинения этого на конкурсе, не заметили, во всяком случае, никакого ответа не присла-ли. Тогда победила песня, потом очень известная, про Бологое. Надо полагать, Бузулук мало кого за-интересовал, даже если мелодия песни оказалась бы приемлемой. Непризнание песни не вызвало у Вашки никаких эмоций, хотя мы, по не объяснимой наивности, полагали, что он непременно получит небольшой, но денежный, приз.
Попутно с музыкальным талантом Вашка обладал и другими нетривиальными умениями. На-пример, он лучше других ходил по одному рельсу. Эта его способность проверялась в те часы, когда, срываясь экспромтом с занятий, мы не могли доехать до Москвы из-за перерыва в расписании элек-тричек. От станции “Новодачная” до следующей, станции “Марк”, параллельная основному пути имелся дополнительный железнодорожный путь. От делать не фига мы, соревновались, кто пройдет по одному рельсу большее расстояние. При всех стараниях долго удерживаться на рельсе никому, кроме Вашки, не удавалось. Ему принадлежал и абсолютный рекорд – за весь двухкилометровый путь до “Марка” он ни разу не оступился, несмотря на всякие наши подначки. Более того, в процессе ходьбы по рельсу он еще что-нибудь уморительно изображал. Читал нам, например, по-французски басни Лафонтена, каких знал, по-моему, штуки три. К языкам он тоже имел определенные способно-сти. Уже на первом курсе он мог изъясниться на немецком, французском и английском языках, хотя и учил их, вроде бы, мимоходом. Немецкий язык – в ГДР, где пару лет жил с родителями, француз-ский язык – за полтора года в спецшколе, английский язык – за семестр на физтехе. Забегая слегка вперед, скажу, что с четвертого курса, когда все мы выбрали вторым иностранным языком француз-ский, Вашка занялся японским, который к концу учебы выучил так, что потом подрабатывал техни-ческими переводами с японского.
По одному рельсу ходили не всегда, бывали у нас и другие развлечения. Например, езда на велосипеде. И не просто велосипедные прогулки, а небольшие велопробеги из Москвы до Долго-прудного. Вообще говоря, это был не спорт. Желающих набиралось не более четырех-пяти, но не-пременно включая Вашку и меня. По Москве ездить на велосипеде уже тогда было мало приятно. Мешали грузовики и троллейбусы. На маршруте попадались и особо ужасные места. Такие, как пло-щадь у Савеловского вокзала и практически все Дмитровское шоссе. Узкая разбитая дорога, назы-ваемая Дмитровским шоссе постоянно была забита вонючими машинами. Но, несмотря ни на что, мы за какой-то час (всего в три раза медленнее, чем на электричке) уставшие и грязные добирались до института. Намного приятнее было кататься по тихому Долгопрудному и загородному лесу. Насла-дившись пару раз ездой своим ходом из Москвы, мы стали потом возить велосипеды на электричке и ездить на них только за городом. Скажу попутно, что я к велосипеду привык надолго и ездил на нем многие годы бесстрашно как по Москве, так по области, заезжая иногда довольно далеко, один раз до Малоярославца Калужской области. Самым дальним велопробегом совместно с Вашкой оказалась поездка под Подольск, в деревню Дубровицы. Компанией вчетвером съехались из разных районов Москвы на сборный пункт где-то на Варшавском шоссе. Чтобы туда добраться, Вашке пришлось пе-ресечь практически пол Москвы. Да и для других, в том числе и для меня это шоссе было не ближ-ним светом. Маршрут велопробега выбрали из-за того, что у кого-то из ребят в Дубровицах жили родственники. Ехали туда довольно долго, часа четыре, а, может, и больше. Примечательным участ-ком маршрута стала деревня Чертаново с покосившимися избами и речкой Чертановкой в глубоком овраге. Мы проехали мимо сидевших на лавочках и певших под гармошку селян. Место показалось нам глухоманью, прилично удаленной от Москвы. Разве можно было предположить, что в этом са-мом Чертанове я проживу больше десяти лет, а рядом с оставшимся от деревни яблоневым садом по-селится в кооперативном доме мой близкий институтский друг. А тогда мы крутили педалями, удив-ляя деревенских, плевавших в нашу сторону семечковой шелухой.
В Дубровицах нас встретили и хорошо накормили, но вот только в маленьком домишке не очень-то хватало мест для спанья. И никак их не выходило больше трех, кому-то предстояло лечь вдвоем, на вовсе не широкой, кровати. Кинули пальцы, и кровать эта досталась мне с Вашкой. Как ночевали мы, я не помню. Думаю, что особых неудобств не испытывали по причине общей усталости от долгой дороги. Сразу после пробуждения поутру, без всякой связи с прошлым или будущем и вместо пожелания доброго утра, Вашка сказал: “Музыка Блантера, слова Пришельца”…. Фраза странная и, наверняка, не смешная, но смешной была Вашкина физиономия, когда он ее выдавал. Этот момент определил настроение на весь день, который мы провели в деревне. Вашка на спор ез-дил по тропинке, сидя на велосипеде вперед спиной. Тропинка шла под горку между деревьев, по-этому рискнуть повторить его номер никто не решился.
Для жизни велосипеда Вашке показалось мало, и однажды он решил освоить мотоцикл. У не-го мотоцикла не было, и Вашка уговорил нашего сокурсника доверить ему руль мощного “Урала”, принадлежавшего институтской мотосекции. За городом на безлюдном шоссе Вашка сел на мото-цикл спереди, а его, так сказать, тренер сзади. На одном из поворотов Вашка не сумел ни повернуть, ни затормозить, и его шеф-учитель порекомендовал Вашке выбрать для остановки (как в анекдоте черного юмора), придорожный столбик, чтобы в него врезаться. Их полет с мотоцикла прошел, в це-лом, нормально. Вашка даже утверждал, что в полете он успел оглянуться и увидеть летевшего поза-ди приятеля. Приземлились они удачно, Вашка с полметра не долетел до валуна. Единственным ущербом от его падения стали разорванные ручным тормозом джинсы, за который он задел в полете. Тренер остался вовсе невредимым. Мотоцикл не разбился, даже не заглох ревущий двигатель. Спе-циалист по мотокроссу проявил быструю реакцию, выровнял камнем переднее крыло машины и увез Вашку с места происшествия.
К первой зимней сессии мы подошли уже спаянным коллективом привязавшихся друг к другу людей. Наша компания успешно преодолела экзамены, и мы озаботились проведением заслуженного отдыха. Самым стоящим вариантом представлялась поездка в горы. И так решили не одни мы, в шес-тидесятые годы у студентов особой любовью пользовались горнолыжные дела. Пребывание в обыч-ном пансионате или доме отдыха в Подмосковье считалось делом тривиальным. Зимой всенепремен-но следовало попасть в горы. Оставалась малость: решить, куда и на каком основании поехать. Путе-вок в горы всегда было мало, а вот так, среди зимы, они и вовсе отсутствовали. Выручил мой отец, сумевший добыть бумагу-направление на турбазу ЦСКА в Терсколе. В направлении указывались наши фамилии и распоряжение о поселении на две недели. В приподнятом настроении и в страшной давке мы добыли за полцены по студбилетам билеты до Нальчика (обошлись они нам рублей по одиннадцать). Словом, мы ехали в горы. Никто из нас на горных лыжах не стоял, и мы никаких лыж с собой не взяли. В плотно набитом людьми плацкартном вагоне мы ехали полтора дня ехали до Нальчика, который встретил нас теплым солнцем и полным отсутствием снега, что слегка нас раз-очаровало. В горы мы отправились на дряхлом автобусе, в который, имея законные билеты, протис-нулись просто чудом. Автобус медленно тащился по Баксанскому ущелью вдоль речки. Потихоньку мы поднимались вверх в горы, склоны которых по сторонам дороги долго оставались грязными и бесснежными. Часа через два (а, может, и дольше) мы добрались до жутковаго места под названием Тырныауз. Горы тут были просто черными. Высоко над нашими головами со скрежетом перемеща-лись по тросам вагонетки местного рудника. Наблюдение за этими вагонетками развлекало нас во время часовой остановки автобуса. В мрачной и тесной столовке мы выпили из любопытства по кружке местного пива неопределенного вкуса и отправились дальше. В горах, как полагается, стем-нело рано и быстро и что-либо различать за окном автобуса стало затруднительно. Скоро мы почув-ствовали, что заметно похолодало. Вдруг автобус остановился, и, по наивности, мы решили, что доб-рались до места. Но оказалось все значительно хуже. Дорогу впереди завалила свежесошедшая лави-на, ехать дальше было нельзя. На выбор оставалось дожидаться расчистки дороги здесь (в вестибюле расположенной где-то рядом гостиницы в Тегенекли) или сквозь темень пробираться пешком к цели в Терскол, до которого по дороге километров тринадцать. Добираться предстояло по обходной тропе, так как шоссе превратилось в непроходимый сугроб. Среди пассажиров на нашу удачу нашелся зна-ток здешних мест, знавший дорогу. После автобуса снаружи нам показалось очень холодно и темно, как ночью. И мы пошли в ночь. Тропа шла вдоль реки и как-то угадывалась среди сугробов. Наш проводник, единственный из всех, имел с собой лыжи. Надев их и, ткнув ею куда-то в темноту пал-кой, указал нам направление движения, а сам покатил и быстро скрылся в темноте и за деревьями. Стараясь не терять друг друга, мы медленно гуськом двинулись к турбазе. Шли очень долго. За это время я по-настоящему отморозил уши (потом с них облезла шкура). Шапка-пирожок на моей голо-ве, как я ее ни натягивал, уши полностью не закрывала. Сначала я нес чемодан в руке, а потом пы-тался нести его и на голове. Замороженные уши оттирать было некогда, я боялся из-за этого отстать от компании, так что, пока мы добирались до жилья, они онемели окончательно. С трудом добудив-шись посреди ночи до начальника турбазы (уже после одного часа) мы определились на ночлег в красном уголке с бильярдом и знаменем. Было холодно и неуютно, спали мы и на стульях, закутав-шись в портьеры. Вашка улегся на бильярде, накрывшись красным знаменем.
Следующий день выдался пасмурным и хмурым. Только теперь мы разглядели старенький дом турбазы в два с половиной этажа, заваленный на треть высоты снегом. Жильем нам стал одно-этажный деревянный барак с двухъярусными солдатскими кроватями. Барак слегка выглядывал из сугроба. Умывальники располагались исключительно при столовой в каменном доме. Остальные удобства находились на природе в сотне метров от барака. К ним вела дорожка между высоких снежных стен. Ситуация породила поговорку “В Терсколе мы в снегу по шею, в сортир мы ходим по траншее”. В суете обустройства незаметно прошел первый день в горах. Мы получили некоторое снаряжение: горные (но не горнолыжные!) туристские ботинки, пропитанные смолой для предот-вращения промокания, а также лыжи славной мукачевской фабрики (“мукачи”), этакие дрова с ме-таллической окантовкой и креплениями с маркерами, автоматически отстегивающими лыжи при па-дении. Опробовать снаряжение мы порешили немедля, несмотря на темноту (пока мы собирались, стало темно – темнело сразу после пяти), пошли тренироваться на ближайшую гору. Света от луны и снега вполне хватало, чтобы различать деревья, дорогу и лыжню. Снег на горке лежал рыхлый, мес-тами на склоне торчали небольшие елочки. Чтобы приспособить склон для катания мы стали утапты-вать пространство между елочками. За этим занятием нас застали какие-то проходившие мимо и вни-зу лыжники. От них узнали, что мы топчемся в самом лавиноопасном месте, а эти маленькие елочки представляют собой верхушки засыпанных лавиной деревьев. В некоторой панике пришлось нам по-кинуть горку, и желание покататься в потемках почему-то пропало.
В спальном бараке было очень тепло, и имелась отдельная конурка для сушки одежды и боти-нок. Мы влились в компанию веселых и общительных людей. Из таких же, как мы, новичков сфор-мировалась целая команда, приехавших сюда просто отдохнуть. Но одновременно с нами в Терсколе жили и настоящие спортсмены, собравшиеся на соревнование спортклуба Академии наук. Еще на турбазе проводила сборы футбольная команда “Терек” из города Грозный, а также сюда приехали на каникулы девушки студентки пединститута этого же города, которые снег увидели здесь впервые. В общем, самого разного народу оказалось довольно много, и осталось удивительным, как все помес-тились в двух небольших домиках. Толкучка наблюдалась только в столовой, единственном месте, где можно было поесть по талонам и купить какую-либо съедобную ерунду за деньги. Еда оставалась делом обязательным, хотя со всегда угадываемым меню: перловая каша, макаронные изделия, чай, компот. Все было не слишком вкусно, и мы старались проглотить еду побыстрее, не обращая на нее особого внимания.
Все последующие дни днем светило горное солнце, из-за которого, по неопытности, мы сразу пострадали. Обгорели и больно потрескались губы, и пришлось выпрашивать у девиц помаду, после чего все ходили с раскрашенными ртами. И с такой раскраской выходили на прогулку не только мы. С утра почти все население Терскола перемещалось на склоны горы Чегет, на которых сначала с утра соревновались мастера. Пока шли соревнования, новички толпились на кусочке утоптанного полого склона, осваивая технику поворота на лыжах “плугом”. После соревнований нас допускали на трассу, где мы могли съехать сотню метров по прямой. В это время отсоревновавшиеся спортсмены работа-ли на публику, прыгая, кто дальше, с импровизированного трамплина, перелетая трассу, по которой мы катались, поперек. Но вот одному лыжнику не повезло: он воткнулся задними концами лыж в снег и, падая, сломал ногу. Поскольку соревнования закончились, спасатели и медицина уехали, а лыжник лежал на склоне довольно высоко от подножья горы. С трудом нашли какую-то палку, чтобы наложить на ногу шину, и, составив эстафету, попытались быстро ее доставить наверх. Каждому, в том числе и нам, досталось пробежать без лыж, метров по десять вверх, и это было тяжело, почти не оставалось сил дышать в условиях высокогорья.
Подъемник на Чегете, засыпанный лавиной, не работал, и спортсмены лезли на самый верх с тяжелыми лыжами на плече. Мы, по причине сложности подъема и практического неумения спус-каться, высоко в горку не поднимались. Но, в конце концов, решились взобраться к последней мачте подъемника. Вашка, правда, тащиться с лыжами на гору отказался. И вот мы втроем, под ярким сол-нышком, неся на себе лыжи, пыхтя и часто останавливаясь, идем вверх, не представляя себе, как бу-дем спускаться вниз. Поднимались, снимая себя все, что можно, но все равно пот катил с нас градом. Часа через четыре, по пояс голыми, мы добрались до цели. С высоты Чегета открылась красота не-обыкновенная. Эльбрус с зеленоватым ледником был, казалось, совсем рядом. В седловине между его вершинами перемещалась точечкой по снегу фигура отчаянного лыжника. Смотреть с Чегета вниз было просто страшно. Где-то там угадывался лес и оставалось совершенно неясно, куда за бли-жайшим склоном пропадали горнолыжники. Надеть лыжи и поехать с горы представлялось совер-шенно невозможным делом, и никому из нас не хотелось становиться в этом деле первооткрывате-лем. Все, кроме нас, забравшиеся сюда, по-видимомому, были бывалыми лыжниками. Наша нереши-тельность привлекала их внимание. Они над нами подтрунивали, и агитировали ехать вслед за ними. Кто-то указал направление спуска, где, как сказали, съехала “мать двоих детей ”, и сказал, что мол, позорно с Чегета идти пешком. И я поехал. До ближайшего поворота. Почувствовав, что разгоняюсь, а впереди гора вроде бы резко обрывается, я, на всякий случай, завалился на бок. Перенаправив лы-жи в другую сторону, я проехал еще часть горы и оказался под большим сугробом. Так небольшими перебежками, умело падая на поворотах, я добрался наконец до прямого участка трассы скоростного спуска. Колени дрожали, но я решился продержаться на ногах весь этот кусок спуска. Разогнавшись, я уже думал, что наверняка расшибусь о какое-либо дерево, долетев до леса. Все-таки, я как-то сумел остановиться. Мой легендарный спуск с горы Чегет продолжался около 20 минут. Коленки после этого дрожали еще долго после того, как я снял лыжи и устроился на них загорать, поджидая появле-ния товарищей. Им было полегче – они в точности проехали по моему следу.
Пока мы осваивали скоростной спуск, Вашка водил девушек из Грозного по Баксанскому ущелью к источнику нарзана. Источник представлял собой трубу, торчавшую из бетонной глыбы. Вода источника на месте возле трубы казалась вкусной. По дороге до барака, куда мы пытались до-нести воду в пакетах, вкус ее пропадал, и пить ее уже не хотелось. Во время прогулки прыгали, кто выше, в снег (находили сугроб выше головы). На расчищенном пятачке у турбазы играли в футбол с ребятами из команды “Терек”, задыхаясь уже через пятнадцать минут беготни за мячом. По вечерам в нашу комнату набивались горнолыжники, чтобы петь всякие песни. Главные исполнители песен были из нефтехимического института (по-тогдашнему, “керосинки”).Они знали уйму песен, играли на гитаре, сочиняли сами и, конечно, пели, и мы пытались им подвывать. К ребятам из “керосинки” подсоединялись певучие девушки-горнолыжницы. В общем, мы имели романтику по полной про-грамме: красивые горы, солнце днем, большие звезды ночью, песни с девушками по вечерам. Роман-тическую автономию не нарушало ничего: радио и газет не было, никакие вести до нас не доходили, дорогу еще только-только расчищали после лавины. Только по утрам тишина гор нарушалась песня-ми Визбора и Окуджавы, запускаемыми через громкоговоритель для побудки вместо будильника.
Однажды обычный распорядок нарушило противолавинное мероприятие. Кататься было нель-зя из-за обстрела артиллерийской пушкой гор (стреляли примерно по тем местом, где мы катались в первый день) для вызова схода снега. Обстрел, надо сказать, серьезных результатов не дал. Где-то наверху возникали снежные фонтаны, но лавина вниз так и не сошла.
Незаметно нашему морально здоровому житью вне досягаемости газет, радио и винно-водочных изделий подошел конец. Незадолго до нашего отъезда дорогу сквозь лавину пробили, в ре-зультате чего автомобильное сообщение восстановилось. Одновременно с нами собирались уезжать и наши соседи-горнолыжники. За несколько километров от нас располагался метеопункт, куда, как только расчистили дорогу, добралась автолавка. В наш последний день и последний вечер, завсегда-таи Терскола добыли в этой лавке экзотическую водку, с диковинными уже тогда коричневыми сур-гучными головками. Возможно, от горного воздуха это жуткое питье показалось нам приятным,. Вы-пив по пол эмалированной кружки, мы, конечно, быстро все отпали, пьянка-гулянка закончилась до-вольно быстро. Многие так и заснули, не раздеваясь. Утром в бараке стоял тяжелый дух сивушного выхлопа дюжины обитателей барака, и бедные их головы гудели, желая освежиться. В восемь при-шел автобус, мы плотно в него набились, отравляя друг друга перегаром. В полдень доехали до по-селка Баксан, где на снег уже не было даже намека и припекало солнце. Отсюда на добротном и по-хожим на здоровый сундук зиловском автобусе под дикий рев двигателя проехали сто километров до аэропорта Минвод. В аэропорту нас особо не ждали. На ближайшие дни билетов на самолет не было. Оставалось надеяться на верность слухов о дополнительном рейсе. Погода портилась, задул гнусный ветер и закапал дождик. Мы укрылись в пластиковом павильоне столовки общепита, где все равно было холодно, хотя и не дуло. Ассортимент столовки составляли холодная индейка и газировка, чем трудновато было согреться. Кое-как дотерпев до позднего вечера, мы улетели, поскольку, на наше счастье, рейсовый самолет заменили на более вместительный. Домой я добрался за полночь, напугав домашних потемневшей физиономией, растрескавшимися губами и странным кашлем, следствием резкой смены чистого горного воздуха на загрязненный городской.
Мое совместное с Вашкой путешествие состоялось уже осенью, посреди учебного семестра. Почему-то в одночасье порешили, что теперь в самый раз ехать в Прибалтику. Поехать собирались многие, но, когда подошло время решительных действий, желающих осталось двое – Вашка и я. В Прибалтике я раньше не был и часто высказывал желание туда съездить, на что Вашка неизменно реагировал: “– Стас, кончай прибалтывать!” Тем не менее, инициатором этой поездки стал именно, Вашка, основанием для этого у него было летнее знакомство с подружкой из Тарту, которая уже при-езжала к нему в Москву. Ждать до каникул с ответным визитом Вашка не захотел, и мы с ним при-кинули, какие занятия для поездки можно пропустить дней за 7-10. Наиболее опасными были про-пуски английского и военного дела, на которых присутствие наше во время отсутствия мы попроси-ли друзей как-нибудь отметить. В час икс, погожим осенним днем мы вдвоем (вместо первоначально планировавшихся четырех любителей Прибалтики) отправились по намеченному маршруту. Доби-раться до Тарту мы решили, по возможности, бесплатно. Сначала электричкой без билетов до Клина. Коротали время за игрой в “гусарика”, вариант преферанса для двоих. Этот этап пути нами был пре-одолен безболезненно, контроллеров не встретили. Дальше мы сменили железную дорогу на шоссей-ную и настроились ехать на попутках. Вашкины прибалтийские знакомые подарили книжку эстон-ского “Автостопа” и две фуражки тартуского университета. Нацепив эти фуражки, мы голосовали, подняв руку с книжкой “Автостопа”, на которой красовался дорожный знак остановки. Для шоссе вблизи Клина в таких фуражках мы являли зрелище экзотическое, и некоторые водители тормозили на наш знак остановки. Выяснив в чем дело, они, большей частью, матерились, а везти бесплатно от-казывались. Наконец нас подобрала “Волга”, водитель которой проявил к нам любопытство и сочув-ствие. В этой машине комфортно проехали километров триста, слушая радиоприемник. По радио передавали поэму “Анна Снегина”, по случаю дня рождения поэта – 3 октября 1962 года.
Где-то у Вышнего Волочка, наша хорошая жизнь кончилась. Мы снова стояли у дороги и нас долго никто не подбирал, либо не останавливаясь вовсе, либо отказываясь везти. Мы с Вашкой от нечего делать и чтобы не хотелось есть уже искурили кучу сигарет без фильтра “Шипка”, когда возле нас тормознул грузовичок. Водитель согласился подбросить нас прямо до Крестов, которые с Пите-ром совсем рядом. В крытом кузове находился странноватый груз. Под соломой лежали здоровенные бутыли и связки валенок. Устроившись на валенках, мы, покуривая, поехали дальше, хотя курить уже стало довольно противно. В Кресты приехали затемно, голосовать на шоссе в это время не было смысла, и мы пошли на автобусную станцию. Но и автобусы в это время никуда никакие не отправ-лялись. Предстояло ждать утра на станции. Мы прилегли на здоровых деревянных диванах, но от-дохнуть нам не удалось. Ночью в деревянном павильоне станции забурлила жизнь. Сначала к нам присоединился цивильно одетый мужик (при галстуке), хотя и сильно пьяный, который почему-то решил, что он на какой-то набережной в Ленинграде. При этом он умолял нас не раздевать его и не грабить. Мы еле уговорили его, что грабить не будем и кое-как уложили на лавку. Не успел он уго-мониться, как станцию заполонила какая-то шпана, начавшая приставать к нам с глупостями. Коман-довал шпаной главарь-полупридурок, пытавшийся навязать нам своих подруг-малолеток с угрозой последующего мордобития. С большим трудом от девиц мы отказались. Тогда нам предложили сыг-рать в, неведомую карточную игру“секу”, а мы, в свою очередь, соглашались только на неизвестный шпане преферанс. Сошлись на игре в очко “на носы”. По счастью, мы у главаря постоянно выигры-вали, и его проигрыш отбивали картами по носу шпаненка, задолжавшего что-то главарю. Все это действо проходило довольно шумно, и, видимо, не давало спать кассирше, ночевавшей в каморке за кассовым окошком. Она по телефону вызывала милицию, что мы случайно подслушали. Шпана бы-стро смылась, правда, пригрозив нам скоро вернуться. Мы тоже ждать милицию не стали, и, продев палку под ручку, потащили единственный наш чемодан сквозь темень в сторону шоссе. На нашу удачу по нужде сделал остановку туристский автобус, в который мы напросились за рубль довезти нас до Питера. Пару часов в тепле и уюте мы проехали до площади Победы.
В Питере мы задерживаться не собирались, сразу отправились на Балтийский вокзал и на электричке добрались до Гатчины. Вышли на шоссе в сторону Таллинна, но попутных машин не бы-ло совсем, возможно, по случаю выходного дня. Вынужденно вернулись на станцию и, изучив распи-сание поездов, купили билеты до Таллинна. Таллинн встретил нас туманом и сыростью. Выделили денек для прогулки по старому городу. Ночевать сунулись в крохотную гостиничку в Копли. И тут выяснилась прискорбная вещь – Вашка не взял с собой паспорт. Ночлег стоил всего-то 70 копеек, но предоставить беспаспортному Вашке на койку в гостинице отказались. Внешне Вашка по этому по-воду не особо сокрушался и сказал мне, что найдет, где переночевать. Я с чемоданом поселился в комнате с пятью кроватями (все, кроме моей, пустые), а Вашка ушел пытать счастья в ночь. В шесть утра, когда только открыли дверь гостиницы, продрогший Вашка пришел, как бы ко мне в гости. Отогревшись чаем, он рассказал, как славно провел ночь. Его выставляли из нескольких подъездов, не давая добраться до чердака. В конце концов, он устроился на газетке в одном гостеприимном до-ме. В общем, он, почитай, вторую ночь не спал, толком не ел и изо всех сил стремился поскорее по-пасть в Тарту. Поэтому после быстрого чаепития мы выбрались на тартуское шоссе, где книжка ав-тостопа и наши эстонские фуражки уже имели успех. В разговорах с водителями мы оперировали двумя нам известными эстонскими словами: здравствуйте и спасибо. Потом нас разоблачали, как не местных, но мы все же ехали. Одна тетечка, причем, совершенно русская, нам сделала выговор, как это мы живем в Эстонии и не знаем языка. Пришлось оправдываться что живем здесь второй день, а эстонские кепки у нас дареные. До Тарту доехали быстро, вот мы оказались у цели путешествия – в бывшем когда-то русском городе Дерпт, название, которое только в Тарту я и узнал. Поскольку Ваш-ка имел намерение тут подзадержаться, снова возникла проблема жилья. Устроиться, как мы рассчи-тывали, в университетском общежитии не удалось. Возможность проживания в гостинице упиралась в отсутствие Вашкиного паспорта. Нам оставалось пойти на маленькую хитрость. Посетив три-четыре гостиницы, мы выбрали ту, где дежурила русская девушка, которую мы рассчитывали угово-рить принять беспаспортного Вашку. Эта гостиница была маленькой и уютной, называлась Парк и находилась в живописном парке рядом со старинным зданием университетской библиотеки. С боль-шим усилием заговорили дежурную пустить нас переночевать, заверив, что подлинные данные от-сутствующего паспорта мы знаем и запишем в бланке регистрации. Не знаю, насколько поверила де-журная написанным от фонаря данным, но позволила остаться в гостинице до утра. А утром мы уви-дели, что дежурная сменилась и решили о себе больше не напоминать. Так мы поселились в самом красивом месте Тарту, выплачивая в сутки по рублю с носа за две смежные комнаты на верхнем (третьем) этаже с чудесным видом. Ощущение было такое что, кроме нас, никто в здесь не жил. На первом этаже, кроме администрации, располагались маленький кафетерий и небольшой зал с пиани-но и стульями вдоль стен. Отоспавшись за ночь, на следующий день Вашка обнаружил инструмент и стал наигрывать на нем всякие мелодии. Скоро в дверь зала просунулись любопытствующие головы гостиничной обслуги. Вашка сразу стал достопримечательностью гостиницы Парк. После его музы-кального выступления его право жить в гостинице никто не оспаривал.
Определившись с жильем, мы отправились в город и в университет. Приходили гости и к нам. Вернее, к Вашке приходила подружка Айна, с ней у Вашка был интим, правда, при зажженной на-стольной лампе в соседней (смежной) комнате. В другое время мы ходили в два привлекательных места: пивную-подвальчик на площади ратуши и небольшое кафе на втором этаже старинного дома. В сводчатом подвале пивной стояли тяжелые черные (возможно, дубовые) столы и огромные стулья. В высокие кружки наливали черное пиво из вмонтированных в бочки кранов. К пиву в качестве за-куски подавали исключительно вареные бобы. Днем мы сидели в пивном заведении, где, кроме нас, почти никого не было, а вечером мы ходили в кафе пить кофе с ликером “Вана Таллинн”. Дни про-ходили мирно и спокойно, лишь однажды пьяный русский студент подбивал нас задирать эстонцев из университета, отчего мы благополучно отвертелись. Вашка был занят своей Айной, я же к кон-фликтам склонности не имел.
В Тарту мы прожили четыре безмятежных дня, и как-то незаметно подошла пора возвращать-ся домой. Айна провожала Вашку вся в слезах. Серым дождливым днем рейсовый автобус довез нас до Таллинна, откуда поезд привез нас домой. Я Айну больше никогда не видел, да и Вашка, по-моему, потом уже к ней не ездил, заведя себе новую подругу из Бузулука. В этих делах он не искал легких путей.
В Москве мы с Вашкой стали видеться чаще, хотя окончательно близкими друзьями так и не стали. Легко поддерживать контакт нам помогало довольно близкое соседство после того, как он пе-реехал от Савеловского вокзала в новый дом на Ленинских горах. Теперь мы ходили друг другу в гости пешком за десять минут, что было практически рядом. Поскольку отец Вашки работал редак-тором (или замом) журнала ЦК “Агитатор”, мы узнавали от Вашки об удивительной жизни “навер-ху”. Он и сам приятельствовал с детьми высокопоставленных родителей, пользовался всякими госда-чами, куда однажды завез развлечься и меня. Сам Вашка относился к правящей публике, как и все мы, без всякого почтения. Рассказывал, как они “там” пьют и буянят, нам все эти рассказы быстро надоели и, собственно, изначально были малоинтересны. Пожалуй, особым случаем стало его но-вость о снятии Хрущева за сутки до объявления для всех события. Вашка даже с кем-то по этому по-воду поспорил и, естественно, что-то выиграл.
На последних курсах института видеться мы стали намного реже. Хотя нас обоих определили на практику в Акустический институт, попали мы в разные отделы. Институтской компанией собра-лись последний раз на моей свадьбе, месяца за три до дня защиты диплома в 1967 году. Потом нача-лась наша работа в Акустике. Поскольку тематика отделов сильно отличалась, мы с Вашкой долго практически не пересекались по работе. Он проявил себя незаурядным программистом, и его стали брать в Атлантические экспедиции. Когда я еще сидел на Камчатке, Вашка плавал вдоль Америки, побывал в Бостоне и Рио-де-Жанейро. Когда я попал в первый свой рейс, я обнаружил составленные Вашкой музыкальные программы. Звуковой индикатор ЭВМ воспроизводил по Вашкиной воле му-зыку ”Шербурских зонтиков”, а также другие в ту пору популярные мелодии. По его программе лу-чевого распространения звука в океане работал весь институт. В отделе на него молились, его на-чальница и руководительница собирала в отдельную папочку все созданное им вплоть до чернови-ков. Попутно с программированием Вашка придумал и запатентовал принципиально новый излуча-тель звука, а также оригинальный двигатель. Ему в помощь выделили высококлассного механика, который по его чертежам сделал действующую модель двигателя. Академия наук (!) организовала специальную комиссию по внедрению экономичного Вашкиного двигателя. Ему давали лабораторию для развития работ, однако все дело застопорилось, поскольку к удивлению академиков, у Вашки не было кандидатской степени, защита которой его самого мало интересовала.
В 1972 году наши с Вашкой экспедиционные планы совпали – мы случайно попали в вместе в очередной Атлантический рейс АКИН’а. Во время плавания мы коротали время, запуская в небо сде-ланного Вашкой из подручных материалов змея. В Гавре Вашка демонстрировал владение француз-ским языком, облегчая нам задачу покупок. Работая на судне мы с ним практически пополам делили все машинное время в вычислительном центре корабля. Месяцы этой экспедиции оказались послед-ним временем наших тесных отношений. Возвратившись в Москву, мы опять разбрелись по своим делам. Потом Вашка плавал еще раз без меня, причем, из Ленинграда во Владивосток. Это была единственная в истории Акин’а шестимесячная океаническая экспедиция. Но вот в 1976 году мы опять готовились к совместному плаванию. Прошли медицинскую комиссию, до выезда в Ленинград оставалась неделя. Распростившись с ним в пятницу, я, придя, в понедельник на работу и увидел некролог с написанной черным Вашкиной фамилией. Фотографии не было, и сначала, еще не прочи-тав текста под фамилией, я подумал, что в институте имелся Вашкин однофамилец. Вашка в послед-нюю пятницу выглядел бодрым и здоровым, и мне в страшном сне не могло привидится такое собы-тие.
А Вашка в воскресенье перенес инсульт. Кровоизлияние произошло, когда он входил в дом после прогулки с дочкой и отцом. Отец успел подхватить Вашку, оседавшего на его глазах. В боль-нице, не приходя в сознание, Вашка умер. Потом сообщили, что у него была аневризма сосуда го-ловного мозга. Еще говорили, что часто такой дефект бывает у особо одаренных людей, редко дожи-вающих до двадцати лет. В тот год Вашке было 32. Новое наше совместное плавание в Атлантику не состоялось.