Дочка лопала шоколад. Уже вторую плитку. Он даже немного пожалел, что показал ей все гостинцы, а не вручил их тайно нянечке. Девочка измазала всё лицо и руки, и сейчас, собирая крошки лакомства с подола юбки, что была ей уже явно мала, пачкала и её. На самом деле он дал бы ей и третью, если б она у него имелась… сегодня он баловал дочь... впрочем - как почти всегда.
Он уже давно не навещал свою девочку. Правда, она от этого не очень-то страдала…
Этот специнтернат числился в городе на хорошем счету. Даже сладости, которые он принес ей, по качеству не намного превосходили те, что она получит сегодня за обедом, и самое главное – не заметит разницы. Для неё он был папа, но что конкретно означает слово "папа", ум этой девочки-подростка вряд ли понимал. Папа - просто такое имя, принадлежащее доброму дяденьке, который иногда приходит к ней и угощает чем-нибудь вкусненьким - и всё…
Она ела шоколад, чавкая и выпячивая губы. Её тёмные, пустые глаза – словно не включенные телеэкраны смотрели на отца. Отец сидевший напротив нервно сжал кулаки, хрустнув пальцами, до того этот взгляд ему показался знакомым… до боли знакомым…
Полтора года назад он поменял квартиру, в которой они с женой прожили, не сказать счастливую, но жизнь. Вернее эпоху. Ведь он-то еще жив…
И почему нельзя сказать счастливую? Что значит, прожить вместе счастливо? Не ссориться, сюсюкакть друг другу глупые липкие ласковые слова? Чушь! Конечно, они были счастливы. Ведь они жили-были. И всё у них было… было… Было и плохое и хорошее. Они влюбились и поженились. Радовались и грустили. Ссорились и мирились. Всякое случалось, как, собственно и в других семьях. Вот именно в семьях! А они и были семьей.
Семьёй, но вот только…
Дети… Вернее ребенок. Один ребенок… Больше на эксперименты они не решились. Чья вина? Вина плохой окружающей среды, гормональных сбоев, наследственных болезней, о которых ни ей, ни ему не было известно. А может быть дело в выпитой им накануне той самой ночи бутылке пива или съеденной ею во время беременности некачественной консервины? кто знает?
А потом, какое-то время их жизнью владели иссушающее чувство неопределенной вины и робкая надежда, что все образуется. Надежда, что всё наладится как-то само собой. Постепенно, со временем. Ведь время всё лечит… Но не наладилось. Становилось только хуже. Сейчас вспоминая те месяцы, отягощенные странными, страшными известиями для них, молодых родителей, ему они казались прожитыми в каком-то густом нефтяном тумане. Затянутость фраз /Тягучие/, постоянная тяжесть в голове и в груди, искривляющая позвоночник. Каждодневное желание проснуться и ежеутреннее не пробуждаться вовсе… Как ему хотелось, чтобы всё вдруг стало как раньше – просто и спокойно… счастливо. Ну почему оно, это счастье вдруг принялось иссякать, улетучиваться, как вода из надтреснутого сосуда?! Ведь они же были оба живы и даже молоды! Всё можно было еще как-то поправить… наверное… Он изо всех сил уповал на чудо, которое вернет им с женой прежнюю легкость в отношениях. Пусть не будет прежней беспечности! Пусть им придется жить с некой оглядкой, с заботами, которых нет у родителей других, обычных детей! Но они не будут хоронить свой брак и себя самих заживо! Зачем?! Жизнь-то продолжается…
Несчастье их не объединило, как иногда случается с некоторыми семьями в похожих обстоятельствах. Сначала они с женой перестали спать… перестали заниматься сексом. Потом и вовсе она попросилась спать отдельно.
Однако, не смотря ни на что, он знал: она любила его, любила только его одного. А он?
Он тоже… любил. Как мог. Как умел…
Любовь, любовь – затасканное, как публичная девка, слово! Но не мог он без секса! Не умел! Как любой другой нормальный мужик. Да, он завел себе любовницу… Опять! Ещё одно дурацкое слово: любовница! Подразумевает, что они были влюблены. Бред. Он называл это даже не увлечением, а связью на стороне. И только. И точка! Он никогда не врал о чувствах и, якобы, гипотетической возможности оставить свою жену и уйти к ней. Никогда! Так делали и делают многие, но только не он. Он всегда был до-без-крайней-надобности честен, в смысле - правдив, в смысле – не обманывал. Таков был его обычный мужской характер. Так и струилась его… их жизнь.
И естественно, что он бросил, порвал со своей «связью на стороне» тут же, как только жена заболела.
Болезнь… Нет ничего страшнее неизлечимости рака. Год ужаса. Год бесконечной пытки. Превращающийся на твоих глазах в живой труп единственный любимый тобою человек. Её невидящие, не понимающие, затушенные морфином глаза. Рутина ухода…
Обезболивающее, наркотики… Кто знает - насколько они облегчают существование человеку, ежесекундно чувствующего! физическую боль?! Кто знает – что даём мы взамен телу из которого болезнь выжимает последние жизненные соки, дурманя принадлежащий ему мозг? Что чувствует этот несчастный? Какие виденья снятся ему? Возможно от нашей «помощи» ему только хуже?! Ведь он не просит нас колоть ему морфин! Он просит прекратить его мученья: дать умереть или спасти… А мы не в силах исполнить ни то, ни другое, лишь вкалываем в его ослабшие вены всё большую дозу, напускаем едкого плотного дыма неизвестного цвета в живой, пока ещё, мозг – только бы не слышать этих стонов, только б забыться на какое-то время, не воспринимать, не пропускать сквозь себя эту мУку.
Это мы себе колем наркотики, себя через него пичкаем успокоительным!
Лицо жены за всё время болезни, несмотря на впрыснутые лекарства, призванные облегчить страданья, почти всегда изображало маску тяжелого предчувствия и невыносимости ожидания смерти, а отнюдь не легкость и спокойствие. Он понимал, что её организм, уничтожаемый опухолью, не обманут – кричит каждой, пока еще не злокачественной своей клеточкой, об испытываемой ужасной боли. И его сердце кровоточило тоже…
Буквально за день до своей смерти, она внезапно пришла в себя. Её взор был ясен, почти без признаков наркотического бреда.
- А ты знаешь, - сказала она, отхлебнув жиденького супа из ложечки, что подносил он к ее губам, - я на тебя совсем не сержусь…
- Ты поешь, поешь, - проговорил он скороговоркой, зачерпывая из мисочки бульон с кусочками разваренной моркови.
- Ты ни в чем не виноват… Это всё цыганка… нагадала… сказала… что меня сглазили. Я ей не поверила, а теперь вот знаю – правда.
Он молчал, сидя на краю её постели, не сводя глаз с исхудавшего, изменившегося почти до неузнаваемости лица жены… Любимой жены!
- Я у неё не захотела узнать, кто… какой-кая чёрный-я маг… и-ня на меня порчу напустила, - полушепотом произнесла она посиневшими губами. – Какая разница?.. Только вот доченьку жалко… А ты… ты меня любишь… любил… и я тебя. Чего нам еще желать?..
Он кивал в такт её затухающему голосу. Кивал и думал: при чём тут цыганка, чёрная магия?! И почему это, она его вдруг прощает? За что? Может быть, ей известно что-то о его походах «на сторону»?.. Вряд ли. Догадываться она, конечно, могла, но знать наверняка… вряд ли. А насчет сглазов и прочей чепухи… Жена всегда была немного суеверна. Однако ни о каком случае с гаданием, с гадалками он ничего не знал. В первый и в последний раз ему пришлось встречаться с колдунами-целителями, после того как получил из больницы изрезанное изнутри, едва живое тело супруги. Тогда-то он и рискнул обратиться к «народной», «не традиционной медицине»… Правда, всё равно ничего не помогло… не вышло. Ну а объяснять все их несчастья какими-то происками ведьм в лице цыган или неизвестных злопыхателей, что напускают сглаз, и вовсе теперь ему казалось глупым…
Он сделал все возможное, в его положении, но ничего не получилось.
Его «половинка» умирала. Это знали они оба… Уж какие тут заблужденья?..
И он проклял себя! Проклял за то, что бывало в своих потаенных мечтах, ещё до болезни жены, представлял, как это будет - если она умрет. Фантазировал о второй жизни. О второй попытке с новой женщиной опять попробовать создать семью. С его-то многоопытностью в житейских и глобальных вопросах и огромным разнообразием вариантов, ему найти себе молодую подругу жизни было бы совсем не трудно, а перспектива поиска даже интриговала заманчивой игрой в прятки-кошки-мышки. Мудрость бывалого мужа сулила возможность обойтись без элементарных ошибок и утомительного диспута на тему: кто в доме хозяин? Всё в его другой жизни он смог бы устроить по-другому, удобно… для себя. Вот так-то…
И возможно удалось бы завести ребенка - его продолжение. И не больного вовсе. Как знать?..
И вот она умерла. Он поменял квартиру. Это совершенно естественно: как там теперь жить, когда каждый уголок, да что там уголок - уже вид дома, улица, ближайшие магазины - всё напоминает о ней и о его темных фантазиях про другую жизнь, про «вторую попытку».
Но и «вторая попытка», оторвавшись вместе с ним от корней, все-таки нашла его.
Как это у Пушкина: «… Год прошел, как сон пустой – царь женился на другой…»? Почти тоже самое произошло и с ним.
Он жил не одиноким отшельником, он жил в городе, в обществе, на планете людей. Работал в коллективе, где встречались лица и женского пола. Имел родственников и знакомых - также разнополых. Общался, показывался, видел, слушал – он был живым человеком среди себе подобных. Он жил…
Через какое-то время ему показалось (а так оно и было на самом деле!), как по спирали вокруг него закружились прекрасные и… просто добрые, женские образы. Они возникали, заглядывали с сочувствием и надеждой в его глаза и продолжали свой прерванный полет, чтобы несколько позже опять попробовать приблизиться к нему.
Мужчина-вдовец без видимых недостатков, с хорошо оплачиваемой работой - великолепная партия. Не брошенный, кем-то, не сбежавший от кого-то, а честно переживший свою спутницу жизни, честно переживающий это потрясение, положительный, с больной, но имеющейся в наличии, душой - прекрасно!
Опять же - опыт в семейной жизни…
Нет, что ни говори отличный потенциальный супруг!
Испытываемая им искренняя скорбь делала его даже более привлекательным в глазах женщин по каким-либо причинам не имеющих полустабильно-гражданских или паспортно-настоящих мужей. У них появлялся повод не только рассчитывать на него, но и жалеть, уже почти любить. Не просто желать этого мужчину, а желать его утешить, то есть совершить что-то вроде самопожертвования… Одна за другой они пытались посеять себя в нём и вот какой-то счастливице наконец это, кажется, удалось.
Она, конечно же, была моложе его… покойной супруги, ну и его, естественно тоже. Она была симпатична, но не-до-заносчивости. Вкусно готовила. Покладиста. Нежна… Что ему еще надо?.. Это, то самое затёртое слово? А зачем оно ему теперь?.. Да и как знать – может когда-нибудь в будущем, что-то и возникнет из небытия в его сердце…
Итак, уже назначен день, когда они узаконят свои взаимоотношения.
Ему хотелось быть честным и дать новой избраннице если не любовь, то хотя бы… уверенность в нём, что ли… Это он, казалось бы, смело мог ей обещать...
Хотя… его все еще мучили вопросы: Зачем? Зачем он женится? Возможно это лишь бегство? Женится, чтобы забыть, забыть прежнюю жизнь, будто пройти реинкарнацию? Получится ли?
На вопросы не было точных ответов, и он постарался отбросить их, закатать в бетон новой дороги, по которой ему предстоит идти свободной… нет – всего лишь не отягощенной походкой.
И вот приходит этот день – ЗАГС и пара свидетелей. …
Свадьбы, понятно дело, никто организовывать и не собирался, но отметить как-то событие всё же надо - и они купили билеты в некое подобие свадебного путешествия.
И полетели…
И вот уже распаковываются чемоданы в прекрасном отеле, на берегу сказочного моря, в экзотической стране. Сейчас, сейчас они окунутся в курортную жизнь, закружатся в вихре бирюзово-соленых ласковых волн, ароматов вкусной загадочной еды, веселых непонятных танцев и бумажных зонтиков в коктейлях! Скоро у него будет шанс отогреться!
Они нырнули в море-океан, оттуда в прибрежное кафе, затем, опять под солнце и снова в воду!.. Отдых! Жизнь! Жизнь без забот!
Первый же вечер в отеле. Первая ночь в незнакомом фонтанирующим радостью городе. Возвращение в номер… Несколько последних часов его не покидало странное чувство тоски, которое почему-то невозможно было прогнать ни алкоголем, ни ураганом жарких эмоций. Потом, на следующий день (и до сих пор) ему будет невдомек - как же он сразу не догадался о причине своей внезапной грусти?! А тогда, лишь по возвращению в гостиницу, его осенило, в чём была причина этого странного состояния…
В их номере, на туалетном столике перед зеркалом среди помад, теней, и прочих разноцветных блестящих важных женских безделушек, стояла бутылочка с духами «Черная магия»!
Снятая с производства, эта марка тогда вновь появилась в магазинах и, по-видимому, его новая супруга, узнав или угадав, как ему нравится этот запах, купила флакончик этих духов и взяла с собой, в свадебную поездку.
«Что ты натворила?!» - подумал он сокрушенно…
Аромат «Чёрной магии» принадлежал только его первой жене! Только ей! Только она имела право так пахнуть! Зачем эти духи всё ещё продаются?! Почему ими пользуются и другие женщины?! Нужно запретить выпускать их! Закрыть фабрики и заводы производящие их! Уничтожить всю парфюмерную промышленность в мире - если не подчинятся!!!
Его душа, вросшая в душу уже покинувшей его, уже не живущей вовсе женщины, женщины – вдовцом которой он останется до самой смерти своей, эта душа вдруг взорвала железную рубашку повседневности, распылила, превратила в ничто, кажущимися важными дела и планы, заморозила жидковатые, суетливые интересы и брызнула ярким цветом воспоминаний! Удивительная тяжесть внутри перекочевала куда-то за спину, оставив лишь легкость пустоты, а впереди лежала грунтовая дорога незаконченной жизни, которую так не хотелось усложнять.
Он попросил её, теперешнюю законную супругу, больше не пользоваться этими духами, но их запах преследовал его теперь повсюду. Ему везде мерещилось, что откуда-то веет этим нежным, волнующим ароматом.
Волнующим… Чёрта-с два! Его «Черная магия» не просто волновала – она сводила с ума! Он тогда чуть не сошел с ума…
Отдых, путешествие – были испорчены… Он кое-как прожил оплаченные дни в теплой стране… Прожил с женщиной, на которой недавно женился. Он, бывший вдовец, жаждал вернуться…
Они приехали в родной город, на свое постоянное место жительство.
Они развелись…
И вот сегодня он опять в гостях у своей дочурки.
Девочка снова жевала принесенный им шоколад... Уже вторую плитку… Как всегда…
А он сидел и пристально смотрел на неё, на свою дочь. В его отскорбевшей зарубцевавшейся душе, вдруг, что-то вновь подало признаки жизни, что-то внятно прошептало: она нужна тебе... Мигнувшее зыбким огоньком озарение неожиданно наполнило его изнутри ласковой теплотой. Да-да, не смотря на бесконечную пропасть между берегами, составляющими суть их жизни, не смотря на осознание пожизненного приговора жестоким диагнозом и отсутствию надежды что-либо поправить, ему стало особенно понятно сейчас: он испытывает грустную и в то же время радостную нежность к этому навсегда застрявшему в полубессмысленном детстве существу. Ясно как никогда дало знать постижение того, что не только отцовский долг и вдовая память заставляют его приходить сюда, к ней – что, вызывающее у него обычно кривую гримасу, слово «любовь», все-таки живет в нём и растапливает подсохшее сердце…
«Пожалуй, я заберу её отсюда домой, - подумал он. – Я конечно же многого не знаю про таких детей… Ну ничего – научусь. Опять же можно будет нанять сиделку-гувернантку – или как там работающих с этими детьми называют?.. Денег хватит… Да вот хотя бы и в этом интернате договориться с кем-нибудь».
Его взгляд встретился с девушкой… с женщиной лет двадцати пяти или чуть старше, явно работающей здесь педагогом. Она проходила с какими-то пособиями мимо и случайно обронила на него лёгкий незамужний взор…