Лучше бы не ходил вчера к Лике.
Из самого лучшего праздника устроили поминки-посиделки. Леону, видите ли, нельзя пить! Он у нас слабый, больной и восприимчивый. Сидит перед Ликой, гад, и играет роль послушного мальчика! А сам, наверняка, когда мы разошлись, пошёл к двоюродному брату и натрескался как ишак. Нравится, небось, когда за ним ухаживают, заботятся, всё внимание ему отдают. Нарцисс несчастный.
Вчера за чаем вдруг поймал себя на мысли, что мне нравится раздражать Лику. Специально весь вечер говорил о вине, о спирте армейском, вспоминал украинскую горилку, которой меня потчивали в Дрогобыче, перечислил все известные мне марки немецкого пива. Леон и Лика поначалу подхватили эту тему, так как разговор до этого не вязался и надо было о чём-то говорить, но вскоре Лика поняла – куда я гну и потребовала прекратить этот «дурацкий» разговор. Сначала легонько намекнула, а я словно не понимаю и новое вино какое-нибудь вспоминаю, вдруг она как закричит… Леон всё понял. Лика вышла тут же «на минутку». Плакать пошла. Теперь уже и слёзы скрывать стала. Вся в себя ушла, как улитка. Боится показаться слабой. Всё сильную натуру из себя разыгрывает. Ну-ну…
Леон, пока она ходила, видимо решил поговорить со мной серьёзно:
- Я бы на твоём месте, Марат, немного подержал бы при себе своё дурное настроение. Я же понимаю…
- А если понимаешь, то и молчи!
Сам удивился себе – как это у меня вышло холодно и резко. «Что-то новенькое…» - подумал я про себя. Леон, видимо, так же подумал, потому что ничего не ответил и даже изменился в лице, осунулся и большие глаза ещё больше округлил.
Гадко стало на душе.
Вернулась Лика. Как я и предполагал – глаза красные от слёз. Пытается сделать вид, что ничего особенного не произошло и она спокойна. От этого на душе ещё гаже стало. Какая же я всё-таки свинья. Внутри что-то оборвалось. Плохо как-то всё на свете, плохо. Если мне плохо, то это не значит, что и я должен кому-то плохо делать, а тем более – самым близким мне людям. Этих близких людей я уже ненавидеть стал. Почему?! За что?! Ведь не хочу так, ведь люблю их, ведь жить без них не могу. А приду к Лике и словно по оголённому нерву все слова её о пропедевтике внутренних заболеваний, о стремительном взлёте советской медицины за последние пять лет. Не могу больше. Не могу-у-у…
Сижу сейчас на стуле и плачу. От холода ёжусь. Отопление отключили. На улице не по-весеннему холодно. Изнутри тоже ничего меня не греет.
Посижу лучше - Пушкина почитаю. Решил недавно библиотеку собрать, а вернее – восстановить. Купил на рынке трёхтомник Александра Сергеевича и очень обрадовался, что купил не новенькие книжки, а потрёпанные и не один раз листанные. Бумага пожелтела. Не люблю читать Пушкина на белой бумаге, люблю – на пожелтевшей. Так душа его лучше и яснее чувствуется. Словно через время он со мной разговаривает. Слова его не отбеленные, а живые и настоящие, потрепанные как и душа.
Только в последнее время мы с ним всё больше о грустном говорим.
«Пора, мой друг, пора…»