Чеченская рапсодия.
Глава одиннадцатая.
Прошло двадцать лет. По охраняемой терскими казаками Кавказской линии от устья Терека до устья Кубани не прекращались кровавые стычки с непокорными горцами. Особенно яростными они были на кизлярско-моздокском участке. К власти пришел третий имам Дагестана и Чечни Шамиль, в отличие от первого имама Гази Магомета и его не столь агрессивного последователя, он не стал углубляться в бесполезные политические диалоги, а сразу объявил русским колонистам газават, одновременно взялся за строительство имамата - независимого мусульманско-теократического государства на территории Кавказа. Аулы по правому берегу реки Терек закипели страстями, горцы уже не делились на абреков и мирных, на лошадях, не скрываясь, они группами переправлялись на левый берег и разбойничали в приграничных населенных пунктах, не щадя ни детей, ни стариков, угоняя в рабство молодых мужчин и женщин. Резня была страшной, даже турки позавидовали бы братьям по вере, когда с крашеными хной ногтями и бородами те набрасывались на людей бешеными шакалами, валили их на землю и как баранам перерезали горла, выгребая из куреней все до последнего. Регулярные войска не справлялись с возложенной на них задачей, потому что воевать с летучими отрядами разбойников были не приучены, а действовать одинаковыми с ними методами не позволяли введенные еще Александром Первым демократические преобразования.Военная машина Российской империи начала пробуксовывать, вместо того чтобы отодвигать границы вглубь извечного врага - Турции - присоединяя новые земли, она застряла на месте. Вдруг выяснилось, то, что получалось с великолепно обученными европейскими армиями, на Кавказе оказалось совершенно непригодным. Впрочем, о бесполезности войны с горскими племенами, как и о принуждении их жить по меркам цивилизованным, говорил еще Главноуправляющий по делам Кавказа в Грузии генерал Ермолов, которого убрали с этого поста за сочувствие офицерам декабристам, выводившим якобы революционно настроенные войска на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге. Населенная преимущественно мужиком-деревенщиной Российская империя тогда так и не проснулась, и спать как Илье Муромцу ей отводилось еще тридцать три сказочных года. Купился Ермолов дешево и сердито, ко всему, сам вольнодумец, он на дух не переносил первобытного уклада жизни горцев. Но имперские амбиции совместно с нарастающим валом промышленной капитализации требовали расширения пространств. К тому же, у каждого русского в крови бродил завет его пращура Чингизхана, завещавшего потомкам со смешанной русско-татарско-монгольской кровью, дойти до последнего моря. Медленно, упорно, костедробильная машина начала перемалывать упрямство горцев, оставляя после себя кланы ненавистников. Эти кланы-племена только ждали момента, чтобы отомстить за поломанный каменновековой образ их жизни, не признавая ни просвещения, ни благ, с ним связанных. Поговорка: сколько волка ни корми, он все равно будет смотреть в сторону леса, здесь проявила себя в полной мере.
Но все равно, с легкой руки татаро-монгольских ханов каша их преемниками - русскими царями - была заварена, и расхлебывать ее предстояло в веках как всегда простому народу.
Весна разбежалась по станичной улице комками подсохшей грязи, солнечными бликами на окнах и готовыми лопнуть на плодовых деревьях цветочными почками. Салатного цвета листья уже отсалютовали ей зелеными фонтанами крон вдоль обочины дороги или такого же колера зарослями в садах. Чувства у людей обострились, заставляя воспринимать окружающее с радостным изумлением, глаза стали ярче, а у девок вдобавок припухли губы. На просторном дворе перед добротно срубленным куренем подросток - казачок лет пятнадцати в ладно сидящей черкеске - разводил по кругу тонконогого кабардинца. Он держал в руках длинный повод, одним концом которого захомутал шею жеребца, вторым концом помахивал, заставляя его бегать вкруг себя широкой рысью. Тот стремился сорваться на сноровистый галоп, он задирал точеную голову кверху и взвизгивал, сердито и радостно. Казачок осаживал баловня хлестким ударом, снова принимался учить лошадь бежать ровной иноходью. В избе скрипнула входная дверь, на лестницу вышла светловолосая стройная женщина лет тридцати пяти, понаблюдав за подростком, крикнула.
- Иди в дом, Пьер, обед готов.
- Иду, - не оборачиваясь, отозвался тот. - Щас Орлика в стойло сведу и прибегу.
- Я два раза не повторяю, - спокойным голосом предупредила женщина.
Казачок послушно укоротил повод, подхватив кабардинца за петлю под мордой, бегом направился с ним к конюшне. В это время к воротам подъехал всадник на таком-же, как во дворе, кабардинце, скорее всего, лошади были от одной матери. Соскочив на землю, он скинул бурку, ловко уложил ее позади седла, рукояткой нагайки толкнул створки ворот. Это был парень лет девятнадцати с пшеничными усами на смугловатом лице, глаза были темными, а волосы светлыми. На черкеске топорщились урядницкие погоны.
- О, Пако, как вовремя, - заметив его, воскликнула женщина, спустилась по ступенькам вниз. - Мы с бабукой тебя уже заждались, сынок, почему не сменился пораньше?
- На кордоне опять стычки с немирными, - пояснил парень, взяв коня под уздцы, пошел прихрамывая по двору. - Пришлось в секрете лишнего просидеть.
- Ты не ранен? - забеспокоилась женщина.
- Ногу подвернул, когда в седло вскакивал. Пустяки.
- А где отец?
- За мной спешил.
- Заводи лошадь и проходи в дом, все уже готово, - женщина пригладила волосы, вышла за ворота встречать мужа.
За столом разместилась вся большая семья, по правую руку от хозяина сидели его старший сын, затем сразу младший, среднего дома не было. По левую пристроились жена и две дочери. Мужчина с погонами сотника на рубашке перекрестился, первым зачерпнул из глубокой глиняной тарелки, за ним заработали деревянными ложками остальные. Посуда быстро опустела, когда очередь дошла до мясного, в дверь кто- то постучал.
- Я открою.
Сухонькая старушка, мать главы дома, протащилась к выходу, впустила в избу старого друга семьи Гонтаря, тот нашарил глазами старообрядческие иконы в переднем углу, осенил себя крестным знамением:
- Бог в помощь, - шутливо поприветствовал он. - Даргашка, я к тебе по делу.
- Тогда присоединяйся, на голодный желудок какой разговор, - Дарган пригладил волосы, подождал, пока друг займет место за столом, спросил. - Словили абреков?
- Одного словили, а другой ушел, гад, как кошки живучие, - принимая чапуру с чихирем, досадливо качнул чубом Гонтарь. - Казаки на нем места живого не оставили, из ружей в упор стреляли, а он в воду бултыхнулся и ниже по течению на другой берег выполз. А там немирные налетели осами, уволокли в свой аул.
- Залечит раны, опять объявится.
- А ни то, их уже не остановишь, - принимаясь за мясо, согласился друг. - Раньше не так безобразничали, и мы отпор давали, и добычу от разбоя еще не раскушали.
- А теперь самодержец повелел в аулах ничего не трогать, абреков на месте не расстреливать, баб не насиловать, вот они и обнаглели, - дополнил рассуждения Гонтаря старший сын хозяина Панкрат. - Да Шамиль еще набубнил горцам молитвы про свободный имамат.
- О то ж, а мы расхлебывай...
Когда с обедом было покончено и в комнате наступила сытая тишина, Гонтарь обратился к хозяину:
- Дурную весть я принес, брат казак.
- Говори, - Дарган бросил руки на стол.
- Внук Ахмет-Даргана, Муса этот, подрос, обещался за отца и за деда отомстить.
Головы всех невольно повернулись к гостю, на лицах отразилась настороженность. Женщина встала, молча взялась убирать посуду. Изредка будоражившая семью легенда о кровной мести, двадцать лет не дававшая о себе знать, вдруг оказалась явью. Панкрат коротко взглянул на отца, положил ладонь на рукоять кинжала, младший Захар сдвинул светлые брови. Девки Аннушка и Марьюшка, знавшие о легенде из рассказов батяки о его военных походах, пока еще не поняли серьезности известия, но интуитивно ощутили угрозу.
- От кого ты про это узнал? - помрачнел Дарган.
- Абрек проговорился, которого мы взяли живым, сказал, Муса готовится уйти в засаду на нашем берегу, - пояснил Гонтарь. - Еще говорил, он поклялся на оружии принести твою голову и бросить ее к ногам своей матери.
- А где этот абрек сейчас?
- Егорша не вытерпел оскорблений, порубил в куски прямо возле сторожевой избушки. У него тоже злость на чеченов, за брата.
В комнате зависла тишина, нарушаемая лишь позвякиванием тарелок и чугунков. Наконец женщина убрала посуду, подхватила девок за руки, увела в горницу, и без того им было дозволено сидеть за одним столом с батякой, когда в казачьих семьях, как в татарских, было разделение по старшинству и по полам. Пришлая натура матери чувствовалась во всем, начиная с равенства с мужем и кончая книгами на русском и французском языках на отдельной полке.
- Зря я последнюю дочь Ахмет-Даргана пожалел, - сунулся в кулаки хозяин дома. - Тогда бирючонка, этого Мусу, отдали бы на воспитание в чужую семью.
- Какая разница, они тоже напомнили бы ему о кровной мести. У них это закон.
- Оно так, да не совсем, - Дарган поломал пальцы на руках. - Не о себе беспокоюсь... Не вовремя сейчас затевать поединок с каким-то малолетком, средний сын Захар вот-вот с учебы вернется, за ним другие пойдут.
- Беда никогда не приходила вовремя, - вздохнул Гонтарь. Помолчав, добавил. - Может и правда абрекову старшую дочь надо было сгубить, одним кровником стало бы меньше. Это она науськивает своего сына, мол, мужчина он или нет.
- Что же раньше не решалась? Бирючку уж двадцать один годок стукнул.
- Видать внучонка дожидалась, если что, вырастет и пойдет мстить за деда и отца сразу.
- Так оно и есть. Как говорится, чему быть - того не миновать, - облегченно вздохнул Дарган, будто с разгадкой тайны с души у него свалился камень, несколько лет не дававший свободно дышать. - А ведь я держал ее жизнь в кулаке, в ногах валялась, мол, дитенка грудью кормит.
Казак вспомнил, как старшая дочь Ахмет-Даргана вместе с несколькими абреками устроила засаду на ведущей на кордон дороге, по которой станичники ездили нести цареву службу. Лишь после боя узнал, что каждый его шаг был под контролем подсобника в хозяйственной лавке Ибрагима, передававшего сведения о казаках через лазутчиков, а тогда небо показалось с овчинку. Кровники притаились по бокам тропы, когда прозвучал первый выстрел, Дарган нырнул под брюхо коня, пули завизжали со всех сторон, сбивая спешивших с ним в секрет казаков с седел. Скоро ни одного из товарищей не осталось в живых, лишь метались по зарослям камыша осиротевшие лошади. Чтобы выскочить из под обстрела, Дарган кулаками принудил кабардинца проскакать вперед, свалившись на землю за сухостоем, он пополз обратно. Грудь разрывалась от лютой ненависти к разбойникам, заставляя поставить на кон саму жизнь. Он дождался, когда абреки занялись осмотром одежды убитых и ловлей лошадей, один из них забрел далеко в чащобу. С расстояния в несколько сажен казак сумел попасть кинжалом прямо ему в сердце, чечен подавился воздухом и упал на землю как подрубленный. Вытерев лезвие о его бешмет, Дарган камышовой кошкой проскользнул до следующего противника, и снова кинжал оставил в полете лишь моментальный высверк, по рукоять вонзившись в спину врага. Второй абрек свалился на сухостой, не издав ни единого стона, а казак уже целился из пистолета в его соплеменника, едва удерживая рвавшийся наружу крик ярости. Выстрел побудил бандитов застыть на месте, теперь их насчитывалось всего двое, если не брать в рассчет закутанной по глаза женщины в темных одеждах. Пока абреки приходили в себя, Дарган успел перекинуть винтовку на грудь и послать пулю в лоб одного из них. Второй присел на корточки, суетливо задергал пальцем спусковой крючок, от страха он запамятовал, что сам перед этим разрядил ружье. А казак уже рвался к нему, воздев шашку над головой, он с лета полоснул по прикрытой воротником бешмета шее, разрубая позвонки и сухожилия до ударившего фонтаном крови горла. Почувствовал, как толкнуло вдруг что-то в правую руку, вмиг ослабив струной натянутые мышцы. Звука выстрела он не слышал, но осознал, что заряд послала замотанная платком женщина. На лету перехватив клинок в левую руку, он в несколько прыжков преодолел расстояние до нее, целясь острием под подбородок. Только в последний момент какая-то сила затавила искривить полет лезвия, направив его мимо цели. Дарган остановился, он знал наверняка, что перед ним старшая дочь Ахмет-Даргана, и что лучший выход из положения - не оставлять кровницу в живых. Но понимал и другое, что на бабу оружия он больше не поднимет. Меж тем, чеченка упала на колени, обхватила его ноги цепкими пальцами:
- Не губи меня, Дарган, ведь мы с тобой одной крови, - словно в молитве с воем закачалась она. - Поднимать руку на родственника большой грех.
- Кто тебе это сказал, женщина? - он схватил ее за волосы, едва владея собой, намотал их на ладонь.
- Ибрагим сказал, он ездил за товарами в Пятигорскую и встретил людей из отряда Ахмет-Даргана, которого ты убил. А потом на рынке они показали ему на тебя.
Дарган заскрипел зубами, подозрения по поводу ночных похождений Ибрагима подтвердились, хотя все равно были неожиданными, ведь чечен принял православную веру.
- Так вот кто узнал и продал меня!..
Меж тем, катаясь по земле, женщина продолжала умолять:
- Я старшая дочь Ахмет-Даргана, у меня маленький сын, у которого ты тоже отобрал отца. Ты сгубил двух моих сестер, оставил меня одну во всем свете. Я не знаю, кто из вас первым нарушил закон гор на тропе войны, но ради всего святого пощади нас, последних из рода Ахмета Дарганова, ведь я кормлю ребенка молоком из своей груди.
- А когда бирючонок вырастет, он начнет мне мстить?
- Никогда этого не будет, обещаю тебе, я мать и дороже сына у меня никого нет.
- Вашим словам грош цена, для вас я гяур, как вы для меня дикие звери.
- Я клянусь тебе, - женщина выхватила из-под одежд маленький кинжал, полоснула себе по запястью. Воздела окровавленные руки вверх. - Не дай роду Ахмета Дарганова исчезнуть навсегда, ведь и ты для нас не чужой. Кровью клянусь...
Несмотря на то, что вокруг были разбросаны трупы товарищей, женщину тогда Дарган отпустил. Она вошла в бурные воды Терека и переправилась на другой берег реки, не оглядываясь больше, побитой собакой потащилась в аул. А казак, оставив поле боя нетронутым, побежал в станицу. На окраине ему повстречались люди, не отвечая на распросы, он держал направление к площади, на которой стояла лавка армяна. Дарган застал Ибрагима внутри помещения за беседой со своим хозяином, развернув его лицом к себе, молча вогнал в грудь кинжал по рукоятку. Лазутчик схватился за черкеску казака, вытаращив бешеные глаза, медленно начал соскальзывать с лезвия на пол. Когда тело коснулось утрамбованной каблуками земли, непримиримый горец, ради мести притворившийся православным, был уже мертв.
Гонтарь знал историю от начала до конца, одного не в силах был понять, почему его лучший друг, не щадивший врагов, отпустил собственную кровницу. Странный случай не укладывался ни в какие рамки, заставляя невольно пожимать плечами.
- Что валяться в ногах, что заверять в верности по гроб жизни, на это татары были способны всегда. Про бабу не скажу, а мужчина у них на колени становится в трех случаях – в первый случай перед Аллахом, во второй когда пьет воду из ручья и в третий раз, когда срывает цветок и дарит его женщине. Не мне тебе про это объяснять, - продолжая начатый разговор, друг налил чихиря в кружку. Махнув ладонью по усам, добавил. - По мусульманскому учению обмануть или убить иноверца грехом не считается, наоборот, правоверный сразу попадает в рай. Не как у нас, любое живое существо принимается за божью тварь и требует к себе отношения одинакового.
- Абречка нарушила клятву на крови, - размышляя о своем, пристукнул кулаком по столу Дарган. - Такое православными тоже не прощается.
- Ищи ветра в поле, на правый берег ты давно не хожий, это в молодости вместе с чеченами мы ходили к черкесам с ногаями воровать лошадей. А сейчас в ихнем ауле мы появляемся только с русскими солдатами, - отставляя чапуру, сказал Гонтарь. - И те там надолго не задерживаются, повоевали малость и обратно, а бирючок в любой момент может объявиться у нас.
Дарган заметил, как при последних словах блеснули глаза и напряглись кулаки у старшего сына, как обхватил он рукоять кинжала, словно собирался прямо из-за стола вскакивать на лошадь и ехать мстить за отца. У младшего тоже увеличились темные зрачки. Подумал, хорошо, что Софьюшка догадалась увести девок в горницу, тему пора было менять.
- Как у тебя с отарами, получается? - спросил он, имея ввиду разводимых Гонтарем овец.
- Для этого надо было родиться горцем. Сколько лет вожусь, а приплода настоящего не видал, то болезнь подкосит, то кормов не хватает, - отмахнулся тот. - Сын заниматься не хочет, говорит, лучше на царевой службе днями пропадать, нежели за ними катухи убирать. А больше перекинуться не на что, потому что жизнь у нас однообразная. Да и не приучены мы деньги копить.
- Вот здесь ты прав, сам на лошадях не дюже разбогател.
Когда Гонтарь венулся с войны, Дарган по честному разделил с ним и остатки парижского схрона, и вырученные от продажи золотых изделий из него деньги. Поначалу друг загорелся, купил дом, построил овчарню. Но видно правда казаки к накоплениям были равнодушны, сколько он ни бился, все равно богаче не стал, под конец растрынькал накопления на подарки многочисленным своим девкам. Дарган тоже похвалиться не мог, позариться в их местах действительно было не на что. Дома покупать не представляло надобности, ко всему, не каждый согласился бы продать, лавки хватало одной, лошадьми всех обеспечивать не вышло, казаки сами разводили их, стараясь вместе с жеребцами держать кобылу. Вот и получилось, что истратились они, как Гонтарь, лишь на домовладение, остальные сокровища лежали нетронутыми. На призывы жены уехать из станицы за ради большого рубля и неясного будущего детей, казак ответил категорическим отказом.
Но увести разговор в другое русло не получилось, затронутая другом тема пробудила у старшего сына взрыв ярости, метнув на отца настороженный взгляд, он задал вопрос, отвертеться от которого не представлялось возможным:
- Дядюка Гонтарь, а почему ты сказал, что на левый берег нам ходу нет?
- Ты давно там бывал? - вытаскивая глиняную трубку и набивая ее табаком, усмехнулся тот.
- Вчерась только от чеченов, - вдруг признался Панкрат.
Оба друга разом уставились на молодого урядника, отец с тревогой, а Гонтарь удивленно.
- С чего это тебя туда занесло? - наконец справился с волнением Дарган.
- Мое дело, - потупил глаза Панкрат, перечить отцу он не имел права, и все равно было видно, что недалек тот день, когда проблемы свои он начнет решать самостоятельно. Но сейчас надумал открыться. - Скуреха у меня там.
Известие было настолько неожиданным, что собеседники лишь молча пытались осмыслить услышанное. Дарган не курил, но как всегда при волнении, глаза его не слезали с Гонтаревой трубки, тот же забыл ее запалить.
- Своих девок мало? - сердито похмыкал в усы он. - Уж тропу к воротам пробили, а тебе все не слава богу.
- Доперебирается, как тот Матвейка-бобыль, - поддержал правдивые слова и друг. - Краше казака в округе не водилось, а сейчас на охоте днями пропадает, а когда приспичит, по любушкам таскается. Разве это жизнь, без семьи, без детей?
- У меня есть все, - упрямо нагнул чуб книзу Панкрат, давая понять, что разговора на эту тему не потерпит. - А семья с детьми подождут.
- Она чеченка или татарка? - всмотрелся в сына отец. - За немирным аулом недавно какое-то племя обосновалось, чи с Дагестана, чи с Туретчины... В просторных шароварах бегают.
- Однова татары, - махнул рукой Гонтарь. - Туда, что-ли, занесло?
- Моя невеста чеченка, - твердо сказал Панкрат.
- А если прознают? - не отставал Дарган. - Ты подумал о своей голове?
- Мне без разницы, я все равно ее украду.
- А кто она, из какого тейпа?
- Из того самого, из Дарганова, - как обухом по голове огрел старший сын. - Сестра Мусы, твоего лютого кровника.
Глухая тишина опустилась на плечи сидящих за столом, заставив каждого снова обратиться в себя, в проеме двери облокотилась о лудку мать, она все слышала и теперь пыталась найти выход из создавшегося положения. Но его не находилось.
- Ты знал, что этот бирючок мой кровник? - Дарган нервно покусал края усов.
- Только сейчас услыхал от дядюки Гонтаря, - тоже зло сверкнул глазами Панкрат.
- Я про месть сколько раз вот тут, за этим столом, рассказывал.
- Там половина аула из тейпа Даргановых, кто знал, что его зовут Муса.
Снова в комнате на время установилась тревожная тишина, хозяин дома погладил пальцами тронутые сединой виски, сдвинул изогнутые брови:
- И что будем делать? – сурово спросил он.
- Он мне ни сват, ни брат, а теперь стал кровником и для меня, - молодой урядник поправил черкеску, засобирался из-за стола. - Батяка, мне пора на кордон, сегодня в секрете малолетки, за ними нужен присмотр.
- Сынок.., - женщина сделала шаг вперед, но Панкрат уже открывал входную дверь. Она попробовала остановить его еще раз. – Пако...
- Не волнуйся, мамука, - не оборачиваясь, буркнул он. - Все будет хорошо.
У подножия гор особенно буйно цвели дикие жерделы и грецкий орех, кизил и шиповник вперемешку с кустами душистой акации, словно волны жаркого и холодного воздуха, часто сменяющие друг друга в этих местах, закаляли деревья, наливая их силой. Но климат абсолютно не походил на резко континентальный, он был субтропическим. Все из-за того, что с левой стороны Терека с казачьими станицами, с узкой полосой леса вдоль побережья, желтели бесконечные ногайские барханы, которые сливались с Кайсацкими степями. Оттуда накатывались обжигающие волны жары. А с правой стороны реки, за Кочкалыковским хребтом, виднелись горы Черные, после которых высоко в небе сверкали снежные вершины неприступных скал. Оттуда несло ледяным холодом. Смешиваясь, жара и холод как бы усмиряли друг друга, порождая благоприятное тепло. Между двумя мощными природными проявлениями и образовался земной рай с чудным климатом и обильными дарами от животного с растительным мирами. Жить бы в этом раю в мире и согласии всем, кто пришел на эту землю и поселился здесь навсегда, тем более, что люди подтверждали это сами - в каждом ущелье они говорили на своем языке, уважая языки одинаковых с собой соседей. Если бы вместе с благостью и всепрощенчеством Господь не наделил человека противоположными качествами – ненавистью и стяжательством. Обязательно найдется тот, кто из кромешного ада позарится на цветущий рай и захочет прибрать его к рукам. На протяжении тысячелетий такими дьяволами во плоти были не только воины Александра Македонского или нукеры Чингисхана, но и персидские завоеватели, и турецкие янычары. А в начале девятнадцатого века нечистой силой для данных мест стала Российская империя, вознамерившаяся непрерывно расширять границы без того немерянного со времен татаро-монгольского ига государства.
Возле крошечного водопада, созданного говорливым ручейком, стояли стройная девушка с кувшином в руках и статный широкоплечий парень, они соблюдали положенную между ними дистанцию, но было видно, что едва удерживались, чтобы не броситься в объятия друг к другу. Да кто бы и когда побеждал чувство любви, рожденное истинктом продолжения рода человеческого. Вот и сейчас девушка прогнулась вперед, будто не смогла удержать равновесие на камне. Парень в черкеске поймал кисть возлюбленной и легонько пожал ее, этого хватило, чтобы обоих пробрала дрожь, приковавшая языки к зубам. Девушка опомнилась первой, потащила руку к себе, пальцы скользнули по ладони молодого человека, ухватились за тонкий поясок на собственной узкой талии. Ручей мурлыкал у ног, стараясь унять возбуждение, ноздри щекотал сладковатый запах цветов, но потуги природы оказались напрасными, чувства не угасали, наоборот, они разгорались все ярче.
- Айсет, я не в силах откладывать дальше наш с тобой побег, - переступил с ноги на ногу парень, он сказал это с придыханиями, видимо проблема назрела давно. - Встречи могут продолжаться всю жизнь, а мы так и останемся знакомыми.
- Подождем еще немного, Панкрат, у брата уже родился сын, средняя сестра вышла замуж, теперь моя очередь решать свою судьбу.
- Но у нас все равно один выход, твои родственники не позволят тебе выйти замуж за меня, а мои будут против свадьбы с тобой.
- Ты прав, у нас даже выхода нет, - вздохнула девушка. - Недавно брат намекнул своему другу о какой-то кровной мести, я подслушала разговор, но ничего не поняла.
- Вот видишь, снова между нами встанут проблемы.
- Камни преткновения вокруг нас давно, мне скоро шестнадцать лет и к матери уже год как засылают сватов. Я говорила тебе, что один из женихов, похожий на кусок скалы с нависшим лбом и короткими ногами, предупредил, если я не выйду за него замуж, он вырежет всю нашу семью. Я устала придумывать причины.
- Айсет, выдумками делу не поможешь, наступит день, когда ты будешь обязана дать согласие на свадьбу, иначе от тебя отвернутся все. Таков закон горцев, нарушать который никто не имеет права, - Панкрат крепче сжал рукоять кинжала, он понимал, что если сейчас не уговорит девушку убежать с ним, их любовный союз перерастет во вражду. И тогда не будет врагов злее и мстительнее, нежели двое недавних возлюбленных. Тем более, она не знала правды о своей семье, о родном брате, от рождения повязанных кровной местью, видимо женщин в серьезное не посвящали. Если об этом сказать сейчас, большие чувства разобьются о камни глиняным горшком. - Айсет, я предлагаю тебе руку и сердце, если ты дашь согласие стать моей женой, мы тут-же перейдем на левый берег Терека.
- Разве девушек в таких, как у нас с тобой, случаях спрашивают? - усмехнулась горянка. - Их просто крадут, а потом показывают родителям уже обесчещенными.
- Значит, ты не против? - воспрянул духом Панкрат.
- С первой нашей встречи я не желаю видеть ни одного мужчину, кроме тебя, но дай немного времени, я должна решиться ослушаться воли семьи.
- Сколько дней ты будешь думать?
Девушка закусила губу, хотя день был ясным и солнечные лучи прожигали тонкую материю платья насквозь, всю ее фигурку пронизывала крупная дрожь. Густые волосы, не как у замужних женщин, были заплетены в темные косы, концами достающими до бедер, на голове белел легкий шелковый платок, а на ногах матово отливали сшитые из мягкой выделанной кожи чувяки с разноцветными носками. В руках она держала старинный узкогорлый кувшин из меди, украшенный по бокам чеканкой. Наконец девушка глубоко вздохнула и подняла глаза на своего избранника:
- Завтра на этом месте в это же время я дам окончательный ответ, - тихо сказала она. - А теперь уходи, иначе нас могут увидеть.
- Я приду, Айсет, - снимая напряжение с приподнятых плеч, переступил с ноги на ногу казак. - Я люблю тебя как солнце любит землю, как луна гладит воды реки и как звезды не могут жить друг без друга.
- Я тоже тоскую по тебе каждый день и с нетерпением жду наступления нового дня, чтобы бежать к ручью за водой, - призналась девушка. - Я еще не встречала мужчины достойней тебя.
Между двумя молодыми людьми подобно ручью потекли светлые чувства, чистые струи из слов смешивались в них, образуя единый поток. И никто не волен был войти в него, чтобы прикоснуться к этому таинству природы, только царица всего земного могла изменить русло. Всего лишь русло, но поменять вкуса даже природа была не в силах.В этот момент в зарослях деревьев перед скалами послышались звуки шагов, кто-то направлялся к водопаду по тропинке между деревьями. Со стороны маленькой чинаровой рощи донеслось собачье повизгивание, там поднялась в воздух стая худых после весенних игр фазанов.
- Уходи, любимый, завтра я буду ждать тебя здесь, - испуганно вскинулась горянка, на пылающем лице ее тревожно вздрогнули ресницами темные глаза.
Панкрат поправил папаху и в неслышном прыжке одолел протоку от ручья, скоро широкоплечая фигура его скрылась в зелени кустов, лишь гибкие ветки подрагивали в такт кошачьим шагам. Казак торопился к берегу реки, нужно было успеть переплыть ее между утренними салатами-намазами, пятикратно отправляемыми в честь Аллаха правоверными в течении одного дня. В остальное время за берегами следили десятки глаз с обеих сторон. Он почти добрался до места перед поросшей осокой заводи, оставалось перебежать саженей десять открытого пространства, чтобы раздеться и войти в воду, когда за спиной раздался треск ломаемых сучьев. Кто-то большой и сильный гнался за ним, не разбирая дороги. Пускаться вплавь показалось опасным, Панкрат спрятался за корявым стволом карагача, выдернул из-за спины пистолет. Это был привезенный из Парижа подарок отца с изогнутой ручкой и многогранным дулом с прицельным выступом на конце. Отведя курок назад, урядник припал на одно колено, всмотрелся в чащобу. Треск приближался, незнакомец рвался к реке, не соблюдая острожности, и когда вылетел на прибрежный откос, казак испытал чувства охотника, взявшего на прицел крупную дичь. В двух саженях от него переводил дух мускулистый чечен с крашеной бородой, усами и ногтями, который набивался в женихи к Айсет. Девушка так живо описывала его портрет при встречах, что ошибиться было невозможно - мощное туловище на толстых коротких ногах покачивалось с боку на бок, длинные сильные руки будто приготовились кого-то хватать, узкий лоб и чугунный затылок дополняли угрюмую картину. Шеи у горного человека почти не было, она ушла в покатые плечи, в ладонях он зажимал старинное ружье с кремневым запалом. Панкрат прикинул, что пороху на полку соперник еще не насыпал, иначе тот распылился бы по тропе, значит, у него имелось первоначальное преимущество. К тому же, абрек стоял спиной, подставляя ее под любой вид оружия. Долго раздумывать не имело смысла, ко всему, вдали снова послышался нетерпеливый собачий лай - то ли пес замешкался с добычей, то ли на некоторое время кто-то удержал его насильно.
- Эй, ночхой, повернись ко мне лицом, - по татарски сказал Панкрат.
Как и все терские, гребенские и сунженские казаки, поселившиеся на Кавказе с незапамятных времен, он знал местные языки не хуже родного русского. Недаром только это обстоятельство, да еще сила духа, отличали вольных русских людей от кавказцев. Женщины по кацапско-хохляцко-москальски повязывали лишь головные платки, остальное - одежда, повадки, весь уклад жизни - были заимствованы у горцев.
Абрек развернулся, зашарил глазами по стволам деревьев с кустарником, пальцы не переставая раздергивали мешочек с порохом, но подавшего голос он по прежнему не замечал. Панкрат окликнул преследователя еще раз, он звал его по одной причине - тот был соперником, значит, имел право на честный поединок. Он подождал, пока противник зарядит винтовку.
- Где ты прячешься, гяур, - тот наконец настроил ружье, в поисках цели поводил дулом по зарослям. - Выходи, поговорим по мужски.
- Здесь я, медвежий выпестыш, не туда смотришь.
Казак вышел из-за карагача, не опуская пистолета, сделал пару шагов навстречу сопернику. И тут-же последовал выстрел, пуля чиркнула по щеке, оставив на ней длинный след. Панкрат присел, в следующий момент трезвая мысль принудила его напружиниться. Больше чечену палить было не из чего, он и сам это понимал, выдергивая из ножен турецкую саблю.
- Неверный гяур, я разрублю тебя на куски как паршивого барана, - оскаливая зубы, брызнул он белой пеной. - Ты был у ручья и ты посмел разговаривать с моей невестой.
- С прекрасной Айсет беседовал я, - не нашел нужным отпираться казак, смахнув с лица кровь рукавом черкески, с нотами превосходства в голосе добавил. - Завтра я переправлю свою любимую девушку на левый берег и она станет моей женой.
- Этого не будет никогда!
Абрек прыгнул вперед, он был похож на поднявшегося на задние ноги медведя, в мощных руках сабля казалась игрушечной, она полосовала воздух, отпечатывая в нем ослепительные высверки. Казак не стал дожидаться, пока его разделают как безропотное животное, вскинув пистолет, нажал на курок. Но Аллах, как перед этим православный Бог, тоже был на стороне соперника, или оба претендента имели на невесту равные права, потому что пуля с обритого виска чечена содрала лишь кожу, прибавив нападавшему первобытного бешенства. Рев раненного зверя огласил окрестности, абрек рванулся к Панкрату, занося саблю над головой, тот едва увернулся от удара, успев подставить шашку. А чечен уже накапливал силы для нового броска, упорно приближаясь к Панкрату, он закрутил оружие в невроятной карусели, умения у него было не отнять, впрочем, искусством джигитовки владели почти все кавказские джигиты. Когда до казака осталась пара шагов, абрек вдруг сунулся навстречу, пытаясь острием дотянуться до горла. Панкрат куницей шмыгнул в бок, принудив противника полоснуть саблей по стволу карагача, сам моментально принял боевую стойку и собрался с маху раскроить тяжелый затылок. И тут-же отпрянул назад, он не ожидал такой шустрой прыти от соперника, с разворота пустившего оружие плашмя, намереваясь пройтись поперек его туловища. Снова оба поединщика затанцевали в смертельном танце друг перед другом, норовя подловить момент, чтобы подсечь наверняка. Панкрат понимал, стоило абреку добраться до него, и бой можно было бы считать законченным, такой силы ударов он не встречал ни у кого. Он попытался собраться с мыслями, но этого не получалось, противник не давал возможности принять верное решение, принуждая лишь защищаться. Будоража лесную чащобу грозным рычанием, он напирал разъяренным зверем.
И вдруг отдушина высветилась, она была связана с воспоминаниями отца о войне. Панкрат отвлек внимание соперника ложным выпадом, выхватил из ножен кинжал и пустил его в грудь абрека по воздуху. Прием с броском оружия был приобретенным, кавказцы, как и казаки, им никогда не пользовались, предпочитая клинки применять не как метательные снаряды, а по назначению. Это было поразительно, чечен и здесь сумел среагировать, отбив кинжал кривым лезвием. И все-таки он не рассчитал, рукоятка сабли от неловкого движения вывернулась из пальцев, оба клинка упали на землю. Казак рванулся вперед, чтобы нанести завершающий удар, заметив, что рука разбойника метнулась к ножнам на поясе, он с лету полоснул по ней. Широкая ладонь замерла на костяной ручке кинжала, уцепившись за нее железной хваткой. Чечен вскинул обрубок кисти, издал душераздирающий вопль, от которого по телу Панкрата забегали мурашки. Чтобы прекратить надсадный вой, он воткнул острие шашки под газыри на черкеске соперника и провернул лезвие в ране.
- Гяу-ур-р... я ненавижу тебя, - прохрипел умирающий, не сводя раскаленного взгляда с казака. - За меня ото-омс-с...
Абрек наклонился набок, глаза утратили живой блеск, выставив вперед кровоточащий обрубок, он упал под корни карагача. Но даже мертвый он казался огромным как медведь, готовым вновь выпустить наточенные когти. Панкрат подобрал свой кинжал, повернулся лицом к тропе, от которой доносился быстро приближающийся собачий лай со злобными нотами в нем. Поединок нельзя было считать законченным, он продолжался предсмертной угрозой поверженного врага. Но мрачное намерение пса не испугало, просто лишний раз не хотелось орошать шашку кровью, и все-таки другого выхода не было, потому что стерегущие отары овец чеченские волкодавы были копией своих хозяев. Они разрывали посягнувшее на их свободу или территорию живое существо на куски, редко прислушиваясь даже к окрикам чабанов. Вот и сейчас лохматый кобель ростом с годовалого теленка с разбега взметнулся в воздух, целясь оскаленной пастью под подбородок человека. Под собранным в гармошку черным носом клацнули острые клыки, зверь на лету подвернул рыластую морду, норовя поудобнее вцепиться в горло. И в тот момент, когда он забыл про сильные лапы, одним ударом сбивавшие жертву с ног, Панкрат всадил кинжал между ними, ощутил, как затрепетала жизнь на острие клинка, как принялась собираться она в воспаленную точку, от которой даже ручка булатного оружия показалась горячей. Пес рыкнул смертельно раненным барсом, соскользнул с лезвия под ноги казаку и забился в конвульсиях.
Молодой урядник перевел дыхание, прислушался к лесным шорохам, к шелесту листвы на деревьях, но кроме этих шумов больше ничего не было слышно. Скорее всего, салаты - намазы, во время совершения которых правоверными казаки на кордонах тоже приступали к обильной трапезе с добрыми порциями чихиря, еще не закончились, и путь на другую сторону Терека по прежнему был свободен. Он перешел открытое пространство до поросшей осокой заводи, разделся, собрал одежду в узел, подняв его над головой, вошел в воду. Прохладные струи ударили по мышцам, расслабляя их, заодно вымывая и унося вниз по течению ядовитый накал страстей, делая тело вновь упругим, готовым к преодолению бесконечных препятствий, вместе с вольными людьми поселившимися на пологих берегах строптивой горной реки.
Новый день только набирал обороты, заставляя воспрявшую ото сна живность шустрее исполнять природные обязаности. На кордоне близ станицы Стодеревской казаки уселись в кружок вокруг котелка с кашей, приготовленной на разведенном возле вышки костре. В теплое время года о находившейся в избушке напротив русской печке забывали, переходя на походный образ жизни или разбредаясь обедать по куреням. Сегодня кашеварил Ермилка, он сменился с ночного караула и сразу взялся за приготовление пищи. Около крутился посыльный с кордона по другую сторону станицы, его прислал с важной вестью объезжавший посты сотник.
- Пантелейка, присаживайся до казаков, я тебе накладу, - отгонял щупловатого казачонка от себя Ермилка, он готовился поджаривать на вертелах куски баранины.
- Да я тут подожду, - кидая жадные взгляды на мясо, облизывал губы посыльный. - Все равно теперь не к спеху, пока то да се.
Кашевар молча сунул пустую чашку ему в руки, малолетка уныло поплелся к казакам.
- Расскажи поподробнее, что у вас случилось? - попросил его урядник Панкрат, он недавно проснулся и толком не успел осмыслить информацию.
- То же, что и всегда, банда абреков ночью переправилась на наш берег и пропала по дороге на Пятигорскую, - берясь за ложку, хмыкнул недавно призванный на службу казачок. - Отряд Митрохи, погнавшийся за ними, след потерял.
- Жди теперь разбоев, ни одного каравана не пропустят, - заворчал Калина, старый воин, принимавший участие еще в Астраханской кампании вместе с астраханскими казаками. - А то и на военный обоз нападут, с них станется.
- Зато нас по шапке не погладят, - откликнулся один из воинов, сидящих вокруг котелка. - Приедет какой благородный, и ну распекать, мол, дармоеды.
- Москали на такое способны. Квартиры табачищем провоняли, скурех наших перещупали, а сами у горцев в аулах застряли - ни туда, ни сюда.
- Того и гляди обратно повернут,- хохотнул заросший черным волосом подхорунжий.
- Не завернут, теперь только вперед, - раздумчиво проговорил не поддержавший общего веселого настроения Панкрат. - Интересно, кто в той банде главарь, Сулейманку ихнего мы о прошлый год сничтожили.
- А теперь какой-то Муса, из молодых да ранних абреков, - облизывая ложку, доложил посыльный. - Так пересказал стоявший в секрете Гаврилка, он его, вроде, опознал, о прошлый год они с ним уже встречались. А еще сказал, что слух прошел, будто Муса этот имеет кровника среди наших и переправился он с бандой с целью отомстить за своего отца.
Головы служивых как по команде повернулись к уряднику, на лицах отразилось ожидание его реакции на известие. Панкрат кинул деревянную ложку в чашку, отставил ее в сторону и провел ладонью по усам. Он не слишком расстроился от услышанного, потому что семья об угрозе уже была предупреждена.
- А кто был бы против, - с нагловатой усмешкой сказал он. - Пусть объявляется, откручивать рога баранам мы тоже умеем.
Казаки солидарно засмеялись.
- Опять вчерась ходил до своей чеченки? – когда все снова принялись за еду, спросил у Панкрата друг Николка.
- Ходил, - не стал отпираться тот.
- Ну и как, согласная пойти замуж за тебя?
- Сегодня даст окончательный ответ, - казак потянулся, пошевелил ноздрями, от костра донесся аппетитный запах жареного мяса. Признался. - Вчерась одного ее жениха срубил, здоровый медведь попался, едва управился.
- Ловка-ач, если девка красивая, то женихов у нее половина аула.
- Одним стало меньше, - ухмыльнулся Панкрат. - А другие пока не представлялись, когда покажутся, тогда поговорим.
- А с Мусой как будешь думать? - не отставал Николка. - Не потому ли абреки решились наведаться на нашу сторону, что твой отец убил ихнего вожака Ахмет-Даргана с дочерьми и с зятем? А вчерась ты сам ишо чечена-жениха на свой счет записал.
- Кто его, может из-за Ахметки с тем женихом, а может пришло время для новых разбоев... Придет время, и Муса никуда не денется, пусть молится своему аллаху, чтобы обратно живым вернуться.
- Это правда, нынче Терек стал бурным, - расправил плечи друг. - Полки русских один за другим до чеченов повадились.
- Видно, готовится новое наступление, - оживились служивые. Известие о том, что урядник убил абрека, для них было не в новинку, стычки происходили почти ежедневно. - Слыхали, что сказывал который у калмычки на постое, из благородных, будто император повелел идти на туретчину, через ихний Трабзон на Эрзерум. А там до Средиземного моря рукой подать.
- Скажи ишо, войско на Индию пошлет, - не согласился кто-то. - Эдак мы размахнемся, что никто не остановит.
- А мы дураки тут обживаемся, - весело добавил Ермилка, неся в руках полные обжаренного мяса железные пруты. - Братья казаки, подкрепимся и пора собираться в поход.
После сытного завтрака, запитого добрыми порциями чихиря, казаки разошлись кто в секрет, кто наблюдателем на вышку, а кто в избушку за сном после ночного бдения. Подгонять никого не пришлось, каждый знал обязанности на зубок. Панкрат лишь проследил за тем, чтобы служивые не расслаблялись, несмотря на возраст и на младший чин, на кордоне его почитали за старшего. Он и правда, как его батька Дарган, подавал большие надежды, метя в полковые старшины. Но отец проштрафился перед царскими чинодралами, поэтому застрял в звании сотника, зато первенца натаскивал по всем статьям казачьей службы, добиваясь, чтобы ошибок Панкрат не допускал. Несмотря на великие потуги матери, мечтающей детей отослать учиться в далекие города и страны, переломить у них военный внутри стержень ей удалось лишь у среднего Захара, да у девок. Младший Петрака-Пьер во всем брал пример со старшего Панкрата-Пако, а тот с отца. Пока все шло по задуманному хозяином дома.
Солнце на небосклоне неторопко приближалось к той точке, после которой нужно было идти к реке и переправляться на другой берег. Панкрат в который раз осмотрел оружие, сегодня он решил захватить с собой винтовку, на случай, если придется отбиваться от родственников девушки. Близких по крови дядьев и других мужчин у нее не было, но могли подключиться родные со стороны жены брата и мужа сестры. Впрочем, брат Муса один стоил многих, он заменил убитого отца, встав во главе банды абреков, дерзкими набегами терзающих путников на дорогах и жителей приграничных населенных пунктов на русской территории. Пощелкав затвором, Панкрат в последний раз взглянул на тени от деревьев, закинув винтовку за плечи, скорым шагом заспешил к Тереку. В присмиревших, но до сей поры неспокойных на левом берегу аулах с плоскими крышами на бедных хижинах движение заметно убавилось, наступало время очередного намаза. Издалека прилетел тоскливый голос муллы, он подал сигнал к действию. Панкрат разделся, поддерживая узел с одеждой и оружием над головой, поплыл вкось, подрезая по течению тугие струи мутного Терека. На вражеской стороне никого не было, карагачевый лес вперемежку со столетними дубами принял казака в тенистую прохладу, заставил быстрее перебирать ногами, чтобы согреться. Когда сквозь ветви показалась скала с журчащим из нее ручейком, Панкрат уже бежал, не в силах справиться с волнением. Но как бы его ни лихорадило, ни один металлический звук не потревожил тишины леса, хотя оружия на нем было навешано предостаточно - так умело закреплялось оно на положенных ему местах. Ловкость управляться с военным снаряжением казаками была заимствована у горцев и передавалось ими из поколения в поколение, как наипервейшее средство для достижения победы над врагом.