Глава десятая.
И гром грянул. Не успел отряд оставить очередную станицу и втянуться в заросли кустарника вперемешку с камышовым сухостоем, как звучный выстрел сбил с лошади первого из приданных для подмоги молодых казаков. Всадники рассыпались по сторонам, высматривая стрелявшего, но чуть погодя раздался уже ружейный залп. По нему можно было судить, что нападавшие таились за складками местности, бугрившимися вдоль реки. Дарган понял, группа попала в засаду, устроенную с таким рассчетом, чтобы в любой момент можно было переправиться на правый берег Терека, куда инородцу проход был заказан. Поднимать казаков в атаку в таком месте не имело смысла, можно было положить отряд, не встретив противника лицом к лицу. Крикнув спутнице, чтобы она спряталась за лошадью, Дарган завалил кабардинца на землю, вскинул винтовку, станичники последовали его примеру. Наступила тишина, нарушаемая лишь клокотанием пенной стремнины да треском сушняка - в противоположном направлении неслось напролом напуганное стрельбой стадо диких свиней. Где-то стрекотали лягушки, в небе делал однообразные круги ястреб, чуть поодаль его бросок сторожила хищная птица с размахом крыльев в несколько раз большим, это вышел на охоту строящий гнезда на заоблачных кручах горный орел. Дарган поморгал веками, снова до рези в глазах всмотрелся в камышевые метелки, стараясь не пропустить малейшего движения, но те лишь дрожали свечками на легком ветру. От места, где хоронился Чеботарь, прилетел посвист под болотную птицу, казак продвинулся туда. Станичник рукой показывал, что он обойдет заросли слева, а Даргану предлагал повернуть вправо, к нападению прямо готовился его друг Горобец. За каждым из них ждали сигнала к атаке по нескольку терцов. Казак подоткнул за пояс полы черкески, подхватил шашку, чтобы не стукнула ножнами о камень, кошкой сунулся в чащу. Над местом, где он скользил, свечки качались одинаково с порывами ветра, под ногами не хрустнул ни один сучок.
Когда до берега осталось несколько сажен, от Горобца донесся смачный хряск, похожий на тот, когда отрубают голову человеку, противник принялся палить из всех ружей. Местоположение стрелков высветилось как на ладони, они устроились за низким бугром между рекой и дорогой. Дарган скатился к воде, по камням поскакал к занятой врагом позиции, ему нужно было найти выгодный пятачок позади нее. Это почти удалось, но крайний из бандитов вдруг обернулся, открыл рот, чтобы закричать. Дарган в упор разрядил в него винтовку, выдернул из-за спины пистолет, навел на второго абрека в синих штанах. Тот схватился за кинжал, заполоскал что-то на своем языке, казак выстрелил и в него, взялся за шашку сам. Чечены вскочили на ноги, ярость и страх перекосили крепкозубые рты, в воздухе замелькали сабли. Из камыша вырвался распаленный битвой Горобец, к нему бросились сразу трое чеченов. И этот бросок для них получился запоздалым, потому что со всех сторон уже напирали терцы, сходу вступая в бой.
Расправившись с горбоносым разбойником в цветной тюбетейке, Дарган перенес внимание на джигита в добротном бешмете и в красных сапогах. Вид у того был необычным, он походил на закутанного платком юнца, надумавшего выдать себя за мужчину. Скорее всего, это был сынок богатого чечена, которому не хватало разве что смерти, а когда он подал голос, Дарган с удивлением отступил назад. В возгласе почудились женские ноты, словно какая девушка решила спрыгнуть с кручи в горную реку, а смелости на это не хватило, да и сил не рассчитала. Рядом с ним объявился еще один джигит, такой же хрупкий и гибкий, с трудом вращавший перед собой турецкую саблю.
- Гяур, ты ответишь за все, - крикнул первый из них, нанося удар клинком по казаку, зашипел, брызгая слюной. - Грязная свинья, не достойная звания мужчины, твое место в загоне для скота...
Казак без усилий отбил саблю, так-же легко пресек и вторую попытку юнца чиркнуть концом лезвия по собственной шее, принудив недоросля воткнуть его острием в землю. А когда в схватку вмешался второй джигит, боевым приемом вырвал оружие из рук, отбросил его на прибрежные камни. В голове мелькнула мысль, что дело на этом можно закончить, убивать подростков не поднималась рука. Но юнцы схватились за кинжалы и ринулись с обеих сторон, Дарган едва успел положить шашку плашмя, чтобы стукнуть ею по макушке того, кто приблизился первым, второго он поймал за рукав бешмета, рванув на себя, подставил ногу и бросил на землю:
- Молоко буйволицы еще надо сосать, а не на большую дорогу выходить, - с раздражением в голосе посоветовал он, добавил каждому пинка под зад со словами. - Передайте отцам, чтобы в следующий раз они приходили сами, а я их встречу.
- Ты уже встретил.., - выплевывая кровь из разбитого рта, перевернулся на живот юнец. - ... свою смерть.
Он вдруг выдернул из-за спины пистолет, направил его на Даргана, тот едва успел нанести абреку скользящий удар по виску. Концы платка распались на две части, обнажив прикрытое волосами розовое ухо с золотой серьгой. Казак отступил назад, он понял, что перед ним была девушка.
- Спаси и сохрани.., - озираясь по сторонам, истово закрестился он. - Откуда вас принесло, чеченских скурех скудоумных.
Девушка застонала, из раны хлынула кровь, ручьем потекла за воротник бешмета, рука с пистолетом упала на землю. Чеченка умирала, бледные губы зашевелились, торопясь высказать то, о чем не довелось обмолвиться при жизни. Дарган потянулся к папахе, на лице его отразилась растерянность, он почувствовал, как по жилам прокатилась волна холода. Услышал вдруг, как позади звякнуло железо и едва успел отклониться в сторону - оставив в воздухе блестящий след, сабля глубоко вошла в землю. Первый джигит вознес ее на второй замах, Дарган машинально сделал выпад вперед. Взведенный войной навечно, инстинкт самосохранения хотел лишь опередить противника, он - не сам казак - четко выполнил долг, обезопасив хозяина от смертельной угрозы. Абрек сложился пополам и медленно завалился набок. Концом шашки Дарган вспорол закрывающую лицо материю и снова похолодел от вида уха с золотой серьгой в нем.
- Да что у вас, мужчины перевелись? - крикнул он, обращаясь к аулу на правом берегу Терека. - Что вы за нелюди, если своих баб перестали жалеть!
Плоские крыши с коническими трубами над ними отозвались стаей взлетевших черных грачей, да двумя-тремя столбиками дыма. Аул нежился в послеобеденном сне с истовой молитвой перед насыщением. И вторая девушка, пошевелив обескровленными губами, сомкнула глаза навеки. Эта картина заставила Даргана поднять голову, его накрыла слепая волна бешенства, взметнув шашку, он пошел на абреков, как ходил под Бородино, под Варшавой, под Парижем, наконец, осознавая лишь одно - врага надо уничтожить, чтобы он не успел убить тебя. Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так-же поступил он и со вторым джигитом. Глаза отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил пустые от страха, боли и ярости белки с поседевшими зрачками, не переставая тыкать культей перед собой.
- А-а, тебе мало? Подай много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле? - зарычал Дарган. - Так получай сполна...
Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном на жертвенном пустыре. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти, наконец-то, тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.
- Д,Арга-ан, - прилетел откуда-то знакомый голос, крик повторился. - Месье Д,Арга-ан, битва конец...
Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид вдетого в розоватую мочку женского украшения вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, по груди разливался холодок отчуждения.
- Месье Д,Арган... месье.., - тихо позвала девушка, боясь подходить ближе. - Не надо так смотреть, бой уже нет...
Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу и баклажка опустела, Дарган отдал ее спутнице, сухие глаза увлажнились:
- Софьюшка, прости меня за ради бога, прав оказался тот офицер из Пятигорской, - с усилием заговорил он. - Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Вашего Наполеона надо было пристукнуть, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.
- Люди никогда не поумнею, но... Все пройдет, месье, - решилась погладить его по плечу девушка. - Мы видели много...
- Я не о том, - отстранился казак. - С дуру потащил тебя в земли, где человек живет по животному - кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая...
- Я люблю тебя, - потянулась она к нему снова. - Все будет хорошо.
Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку, по лицу побежали едва заметные тени:
- Не выживешь ты здесь, - наконец признался он. - Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.
- Казаки много, семья, дети, дом... Будем жить, - засмеялась она, не соглашаясь. - Месье Д,Арган, пора станица Стодеревская, домой пора.
Казак долго вглядывался в ставшие родными светлые глаза, пока не понял, высмотреть что-то не удастся все равно - они были залиты любовью. Редкие в здешних краях голубые зрачки отражали лишь его самого, да синий полог неба над ними. Этого было достаточно на всю оставшуюся жизнь, он обхватил суженную за талию, крепко поцеловал в губы:
- Ты права, Софьюшка, надо двигаться, пока еще какая оказия не приключилась.
Казаки не стали возиться с трупами, чтобы по местному обычаю передать их родственникам с правого берега Терека. Они рассудили так, кто спровоцировал нападение, тот пусть за него и отвечает. К тому же, обычным столкновением стычку назвать было трудно, скорее она походила на кровную месть родных убитых накануне главаря абреков Ахмет-Даргана с его затем. На это указывало участие в бою двух женщин, их предсмертные проклятия. Когда Дарган поделился раздумьями с Чеботарем, тот перекинул ружье в левую руку, правой потрепал мерно качающего холкой дончака. Дорога вновь нырнула под сень карагачевых деревьев, пятна света забегали по черкескам, золотым сиянием отражаясь в начищенных газырях:
- Так оно и есть, Даргашка, иначе зачем бы чеченам портить отношения с нами, - подергав за уздечку, басовито загудел старый казак. - Женщины, которых ты срубил, доводились Ахмет-Даргану родными дочерьми, остальные джигиты его дальние родственники. Я так думаю, чечены из других тейпов в это дело вмешиваться не станут, им не позволят старейшины, потому что так недолго извести весь ихний род. А эти решили показать преданность традициям.
- И показали, - вздохнул Дарган. - Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб... За всю войну подобного случая не представилось.
- Оттого и говорят, что не знаешь, где упадешь, а где встанешь, - Чеботарь сунул деревянную люльку в рот, запыхтел душистым турецким табаком. - Но на тебе вины нет, первым в драку ты не совался ни в тот раз в степу, ни во второй в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор не нарушал.
- Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.
- Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малым дитем на руках.
- Мне про это известно.
- От кого?
- От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.
- Когда вырастет, за отца с дедом отомстить внук обязан. Так у них заведено.
Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из-под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но животные к хлопанию крыльев привыкли, они даже ухом не вели. Сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где-то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью не вмешиваясь в судьбы населяющих его, наоборот, стараясь спрятать от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, ни металлического бряцания, ни постукиваний с позвякиваниями, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте. Дарган втянул пахучий дымок от трубки соседа в себя, он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к выструганной из чинарного корешка люльке.
- Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет-Даргана с его зятем убивал не я, - решил признаться он. - Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.
- А кто абреков порешил? - повернулся к нему старший отряда.
- Этого сказать я не могу.
- Ну и не говори,- легко согласился ветеран.-Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, за это время постарайся не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.
- Это нам известно.
- Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчуковые. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.
- Кое-какие наметки у нас есть.
- Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом хранцузская скуреха, - добродушно засмеялся Чеботарь, тихонько прикрикнул на лошадь. - Куды понесла, конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось опять удила закусывать.
Лес кончился, дорога снова нырнула в заросли камыша, осоки и кустарника, из чащи вспархивали тучи уток, рябчиков и куликов со становящимся на крыло потомством. Птицам наступала пора отправляться в дорогу, осень чувствовалась еще не так, но чем и как можно было обмануть пернатых. Дарган успел присоединиться к спутнице и теперь, изредка подергивая за конец веревки, которой были соединены лошади из его табуна, поглядывал на нее, силясь угадать реакцию на местность, где им предстояло жить. Но девушка целиком ушла в свои мысли, к тому же, езда боком порядком надоела ей. Бедра снова налились ноющей болью, железным поясом обхватившей низ живота, она с сожалением подумала о том, что у себя дома подобным образом гарцевала лишь в крайних случаях, и то на малые расстояния, да и сами седла на далекой родине были не такими жесткими. Заметив ее не радужное состояние, Дарган счел за лучшее девушку расспросами не донимать, сосредоточил внимание на природе. Отряд казаков стал неторопливо выбираться из зарослей, когда вдруг от места, на котором недавно произошел бой, донеслись приглушенные расстоянием дикие вопли. Их перебили несколько ружейных выстрелов, сделанных безо всякого порядка, как на чеченской свадьбе или на похоронах. И вновь высокие голоса издали тоскливый вой, будто загнанные в угол голодные бирюки принялись оплакивать свою судьбу - и боль за утраченную свободу, и ярость на более сильного противника, и кровожадная мечта о скорой мести.
- Кажись, из аула за нашей схваткой с абреками все-же следили, - когда отряд остановился, предположил в тишине кто-то из казаков. - Не иначе чечены переправились на этот берег, чтобы забрать трупы убитых.
- Очередной за нонешний день намаз аллаху закончился, вот они и зашевелились, - поддакнул его товарищ.
- Лишь бы им не пришло в голову броситься за нами в погоню, - насупил суровые складки на темном лице Чеботарь. - Назарка, а ну проскачи до лесной кромки да понаблюдай за нехристями. Дюже голову не высовывай, они сейчас от злобы себя не помнят, если заметят, в капусту порубят.
- Знаю я их повадки, дядюка Чеботарь, - проворно завернул дончака в обратную сторону Назарка. - Если сунутся, что мне делать, стрелять или уходить молчки?
- Гони до нас молчки, а мы тут пока подготовимся.
- Так может вернуться и добить разбойников? - кинув быстрый взгляд на верткого малолетку, предложил Дарган, он чувствовал неудобство за то, что стычка с чеченами произошла и по его вине в том числе. - Все мешьше останется кровников.
- Кровников там нет, плачут родные с друзьями родственников, которые решили с дочерями Ахмет-Даргашки отомстить за вожака с его зятем, - успокоил казака старший отряда. - Если их оставить наедине с горем, они выплеснут его, заберут трупы и уберутся на правый берег. Схватка произошла по вине убиенных.
- Я тоже проскочу с Назаркой, посмотрю, как они переберутся с трупами через реку.
- Мне тебя учить не след, - пробормотал в густые усы Чеботарь.
Под встревоженным взглядом спутницы, Дарган вслед за Назаркой пришпорил коня и пропал среди обуявшей тропу зелени. Долго скакать не пришлось, скоро за ветвями показался край поляны с собравшимися в круг чеченами, наконец-то переставшим издавать вопли и закачавшимся в ритуальном танце с однообразным гортанным песнопением. Спешившись, казак знаками показал, чтобы малолетка оставался в седле, сам залез на ветвистый карагач, раздвинул листву. Посреди образованного джигитами круга лежали убитые абреки, в том числе и замотанные платками молодые женщины, руки у всех были вытянуты вдоль накрытых покрывалами тел. Через равные промежутки времени мужчины поднимали ладони кверху, омывали воздухом бородатые лица и снова впадали в малоподвижное состояние с притоптываниями на месте, не переставая испускать низкие горловые звуки. За спинами топорщились дула старинных ружей, пояса черкесок оттягивали сабли с кинжалами с широкими рукоятками, у некоторых вдобавок к боевому арсеналу из-за ремней выглядывали изогнутые ручки пистолетов. Если бы кто из населяющих центральную Россию или Европу гражданских людей подсмотрел эту сцену, он бы подумал, что горские воины принимают участие в крупномасштабных военных действиях. На самом деле их грозный вид представлял из себя повседневную форму одежды.
Отпевание убиенных длилось долго, Даргану надоело сидеть на толстом суку, он подумывал о том, чтобы спрыгнуть на землю и пуститься в обратную дорогу, и пусть бы бандиты продолжали свой ритуал хоть до заврашнего утра, но тягучее песнопение неожиданно оборвалось. Чечены похватили трупы своих соплеменников за плечи и за ноги, понесли их к реке. Возле берега на воде покачивались несколько похожих на деревянные короба лодок. Погрузив тела, они сорвали со спин ружья, быстро зарядив, сделали несколько выстрелов, повернув искаженные яростью лица по направлению к казачьей станице, выкрикнули злые проклятия. Затем умостились в лодках сами и отчалили на свою сторону. Дарган облегченно вздохнул, еще через моменты они с Назаркой опять заняли места в казачьем строе. Отряд продолжил движение.
Снова путь преградил казак из секрета, перемолвившись с Чеботарем, подскочил к Даргану, со значением молча похлопал по колену и исчез, словно не появлялся. Стена камыша скоро раздвинулась, на небольшом лугу паслись лошади, коровы и овцы. Показались белые хаты на столбах с крытыми чаканом крышами, с резными наличниками и маленькими окнами. Девушка повернулась к спутнику, собираясь задать вопрос, и осеклась, тут-же осознав его настроение. Дарган раздернул воротник на рубашке, привстал в стременах, казалось, он готовился уподобиться срывающимся из-под копыт птицам. Лицо побледнело, по щекам побежали красноватые полосы, таким взволнованным она не видела его ни разу.
- Вот мы и дома, Софьюшка, - сдавленным голосом прохрипел он.
- Это Стодеревски? - оживилась она.
- Родная станица... кажись, добрались.
Дарган смахнул пот со лба рукавом черкески, поморгал воспаленными веками, затем оглянулся на табун, будто проверяя, все ли лошади на месте. Казаки понимающе заулыбались, они не раз покидали родные места, чтобы через время возвратиться под отчий кров и чувства, овладевшие их товарищем, были им ведомы.
- Даргашка, послать кого за твоими? - донеслось от передних рядов.
- Не надо, встреча будет веселей, - откликнулся тот.
Через малое время кто-то доложил:
- Кажись, без нас обошлось, все дарганы в передних рядах...
От станицы отделилась большая группа всадников, наметом помчалась навстречу казакам. Впереди в нательной рубахе рвал уздечку на строевом скакуне вихрастый парень в черных шароварах, не отставала от него лет пятнадцати девушка с разметанными волосами, в красной нижней сорочке, в каких им полагалось ходить только по дому. За ними спешили станичники, каждый в том, в чем захватило его известие о возвращении с войны героя. Наверное, казачок из секрета не утерпел и слетал домой, чтобы оказаться первым вестником, ведь до Даргана с боевых позиций возвращались или по ранению, или по старости. Мертвых хоронили там, где их застала смерть. Отряд остановился, всадники почесывали затылки, переглядывались друг с другом, Дарган тронул кабардинца, выезжая на перед растянувшегося по дороге каравана. Покосившись на грудь с начищенными орденами и медалями, подкрутил светлые усы, сбил папаху на затылок. Смущенно теребившая воротник платья, девушка невольно залюбовалась бравым молодцем, как влитой сидящем на выгнувшем шею скакуне.
- Брату-ука-а, родненьки-ий, - разнеслось по лугу звонкое. - Живо-ой!
Девушка в красной сорочке поняла, что обойти вихрастого парня ей не удастся, вымахавший братец несся к Даргану пущенной из лука татарской стрелой, тогда она отправила вперед свой голос. Поняв ее уловку, казаки захмыкали носами,отвернули лица,чтобы не видеть просвечивающего сквозь тонкую материю крепкого молодого тела. А свесившийся с лошади парень уже мял и тискал старшего брата, не уставая поскуливать верной собачонкой:
- Братука, мы тебя заждалися... уж матушка все глаза проглядела.
С другой стороны повисла на шее младшая сестра, накрыв казака вместе с папахой копной волос:
- Слава тебе, Господи, старшенький наш вернулся...
Наконец Дарган освободился от тисков, отстранил от себя брата и сестру и принялся жадно их осматривать, лошади стояли бок о бок не шелохнувшись, будто понимали всю ответственность момента. И чем больше он наслаждался видом кровных родственников, тем теплее становилось у него на душе, словно наросшая там ледяная глыба начала подтаивать.
- Ну все, все, задушите, черти, за два года вон как вымахали, - поправляя снаряжение, сказал он с дрожью в голосе. - Как там матушка?
- За порог вышла, тебя дожидается...
...В просторной хате из трех комнат зависла тишина, в открытое окно вливался лунный свет, пахло чихирем, виноградом и каймаком. Дарган свесился с кровати, нашарил на табурете кулечек с ландрином, одну конфетку сунул женушке, вторую заложил за щеку себе. Желтый свет отражался в развешанном по стенам оружии, подрагивал на коврах, на столе со стульями, он просачивался в другую комнату, в которой старались не шуметь не спавшие бабка и мать. Третью занимала младшая сестра, а брата переместили во флигель. Встречу героя, заодно и свадьбу, три дня праздновали всей станицей, кому места не хватило за столом во дворе, тот приходил, выпивал сколько душа требовала и уходил по своим делам. Или оставался. Пляски были такими огневыми, что земля на подворье стала как каменная, песни пели от души, особенно про разбойника Стеньку Разина и казака Мингаля. Но сильнее всех станичников поразила невеста Даргана, когда она пошла танцевать, у многих открылись рты и больше не захлопывались. Не потому, что на ней были богатые наряды и сверкали оправленные в золото драгоценные каменья - этим казаков удивить было трудно, да в них особо не разбирались. Они обратили внимание на то, как ловко пришлая подстроилась под казачьи мелодии и с каким изяществом под них выплясывала. С этого момента станичные девки не отгораживали ее от Даргана цветастыми платками и по случаю надетыми праздничными бешметами, не извивались гибкими телами, завораживая завидного жениха искрами в темных зрачках. Поначалу же они старались вовсю, потому что у терских казаков признавались не помолвки на стороне, хоть с благословения императоров с королями да с попами-епископами, а лихие казачьи свадьбы, после которых разрушить семью имели право только смерть и сам Господь. Невеста преподала скурехам урок, какового до сей поры они не ведали, а когда одним махом выпила чапуру с чихирем и спела казачью песню, старики как один крикнули "любо". Недоверие и скованность у гостей прошли, свадьба покатилась колесом от цыганской брички.
Дарган повернулся к девушке, почмокав языком с конфеткой на нем, откинул край одеяла. Она лежала на спине обнаженная по грудь, по лицу гулял лунный свет, делая профиль будто выбитым на золотой монете.
- Софьюшка, как тебе у нас? - решился спросить он.
- Хорошо, месье Д,Арган, - после недолгой паузы разлепила она губы. - Люди дружны, добры, твои маман с брат и сестра уважать меня, бабука угостила каймак. Вкусный.
- Она плохо видит, что нашарила, то и поднесла, - засмущался казак, на свадебном столе этого каймака громоздились горы. - Если бы скинула годков двадцать, было бы другое дело.
- Я понимаю, и так хорошо. Свадьба была весело, я остался довольна.
- Домой не захотелось? - он притих в ожидании ответа.
- Теперь мой дом станица Стодеревский.
Казак, сдерживая радость, приподнялся на локте, в голове затеснились тучи мыслей об устройстве жизни. Несмотря на просторную родительскую избу, которую возводил погибший в войне с турками отец, жить в ней стало тесновато. Пришел черед Даргана обустраивать жилище для своей семьи, а в старой хате оставались младшие брат с сестрой. Нужно было определяться и с табуном лошадей, пока пасущимся на лугах под присмотром брата с дальними родственниками. Зимы в предгорьях Кавказа наступали резко, перемежая лютый холод сопливой оттепелью. Но спросил он о другом:
- Откуда ты казачью песню-то узнала, какую сыграла на свадьбе?
- О, это секрет, - засмеялась она, показывая сверкнувшие во тьме жемчужные зубы. Сжалилась. - Маланья перед праздник нашептала, сказала, это о-бе-рег, всем понравится.
- Моя сестра, что-ли?
- Она.
- Ну... выросла девка, видно, разумная будет.
- Разумная, - согласилась женушка.
Некоторое время казак млел от разлившихся по телу приятных чувств за родственницу, оценка ее способностей умной женщиной дорогого стоила. Затем заставил взять себя в руки, тема для разговора была слишком серьезной:
- Я тебе еще в дороге сказывал, что присмотрел хату в центре станицы, - с озабоченностью в голосе заговорил он. - Она стоит рядом с лавкой армяна, там жила семья нашего старшины.
- А где хозяин? - прислушалась супруга.
- Мужчины ихнего рода погибли в стычках с чеченами - сам старшина и двое сыновей, а мать недавно перебралась в хату к дочери. Я у станичников уже спрашивал.
- Дом плохой?
- Лет пять как отстроились, а тут абреки банда за бандой.
- Ты ходил смотреть?
- Когда, свадьбу же играли.
- Надо смотреть, - девушка приложила палец к губам.
- Завтра и пойдем, - Дарган проглотил истонченную конфетку, шмыгнул носом. - Заодно заглянем на подворье, конюшню строить надо добрую.
- Хата без конюшня?
- Как без нее, но на пяток лошадей, а у нас их до сих пор не сосчитанные.
- Тогда дом центр нет, - супруга повернулась к мужу. - Надо места много, за станица надо, сено, овес, сбруи... Новый амбар надо.
- Там простора достаточно, - потянулся казак. - Если что, прикупим для расширения.
Снаружи донесся осторожный шорох, девушка заметила, как метнулись глаза супруга к висевшему на стене оружию. Окно было открыто, в него вливался лунный свет, замешанный на запахах луговых цветов, грибов и речной воды, с подворья ветерок приносил слабую вонь от загонов для скота. Дарган опустил ногу на пол, перенес на нее тяжесть тела, босые ступни неслышно пронесли его к стене. На улице не было никого, по бокам ее будто на ходулях темнели куреня с невысокими заборами вокруг, да сметанные возле стожки сена. Ни лая собак, ни запоздалых вскриков загулявшего казака. Дарган посмотрел на основания столбов под домом, показалось, что один из них отбрасывал две тени. Он снял ружье, просунул дуло под оборки занавески в углу подоконника и надолго замер в неудобной позе.
- Кто там? - шепотом спросила жена.
Казак отмахнулся, его вниманием всецело завладела вторая тень, он знал, что без надобности она возникнуть не могла. И дождался того момента, когда тень отделилась, превратившись в человеческий силуэт. Словно по воздуху, тот продвигался к месту под окном. Дарган взял его на мушку, довел до следующего столба, и когда силуэт приготовился одолеть расстояние до оконных створок, негромко предупредил:
- Стой, стрелять буду.
Человек метнулся было прочь, в следующее мгновение он воздел руки вверх и загундосил с сильным чеченским акцентом:
- Братка Дарган, не стреляй, это я, Ибрагим из ларька.
- Что тебе нужно? - не опуская ружья, спросил казак.
- Я пришел забрать самовар, свадьбу отгуляли, вам он больше не нужен.
Самовар действительно брали в лавке у армяна в рассчете на некоторых непьющих женщин и старух, он возвышался на столе во дворе. Вещь была редкая и ценная, стоила хорошую лошадь.
- Дня было мало, что по ночам решил блукать?
- А когда днем, если закрываемся с заходом солнца, да и ночь только наступила, - обрел свой голос Ибрагим. - Прости, братка Дарган, что побеспокоил, в другой раз пораньше забегу.
Казак опустил ружье, переступил с ноги на ногу, он понимал, что оглашенный чеченом повод имел вес, но интуиция подсказывала, что отговорка придумана заранее. Настораживало само появление вхожего в любой двор Ибрагима, станичные собаки тоже знали его, ни одна не взлаяла, не чужим он стал и в казачьей среде после того, как выкрестился в православные. Если прислужник в лавке до сих пор не порвал с правым берегом Терека, лучшего лазутчика разбойникам сыскать было бы трудно.
- Коли пришел, забирай самовар и отваливай, а днем приходить не надо, - принял наконец решение Дарган. - Если бы я тебя не разглядел, то пулю в лоб как пить вогнал бы.
- Не желай смерти другим, она сама за тобой ходит, - направляясь во двор, как-то туманно обмолвился Ибрагим. Возвращаясь с самоваром, добавил. - Спасибо, братка Дарган, теперь мой армян успокоится.
- Скажи хозяину, что мы можем его купить.
- Я знаю, но зачем вам два.
И снова, когда Ибрагим пошел по улице, собаки не подали голоса, словно они были приручены и служили ему верой и правдой. Этот парадокс отозвался в голове казака неприятными мыслями. Он терялся в догадках, соображая, кто из чеченов мог подключиться к кровной мести, если из семьи Ахмет-Даргана, по слухам, в живых оставалась лишь одна дочка с маленьким ребенком на руках. А что охота продолжается, он перестал сомневаться, как только признал в ночном госте Ибрагима, слишком осторожно тот вел себя. Да и кому понадобился самовар, если станица со всеми жителями давно погрузилась в глубокий сон.
- Кто был? - спросила девушка, стараясь незаметно спрятать пистолет под кровать.
- Ибрагим за самоваром приходил, который мы на свадьбу брали.
- Ночью!?
Дарган ничего не ответил, нырнув под одеяло, обнял горячее тело супруги, сунул нос в густые волосы, которые отдавали запахом степных трав...
Хата и правда оказалась внушительных размеров, поднятая на столбы в три аршина, в то время, как другие куреня только на два, она походила на большой корабль, неизвестно каким ветром занесенный в предгорья Кавказа. Но и здесь Терек по весне показывал такой буйный характер, затопляя все вокруг полой водой, что иной год из нее выглядывали одни макушки деревьев. Дарган вместе с женой обследовали строение, подбираясь к ведущей вовнутрь высокой лестнице, за ними в галошах семенила старшиниха.
- Изба хорошая, лет пять как отстроили, - выговаривала она. - Мой хозяин завозил лес еще из Пятигорской, тогда потише было. Бревна на стены пошли дубовые, доски на полах тоже из дуба, обналичка из ельника, воду высушивает что твоя половая тряпка.
- А столбы? - Дарган постучал по толстым кругляшам под избой, заранее зная ответ.
- Дубовые тожить, столетние комеля, на них все сооружение держится. И плахи на столбах, и лестница из дубовья.
Они взошли по ступенькам, отворили входную дверь, четыре просторных комнаты с несколькими широкими окнами расположились вокруг пятой, служащей и гостиной, и горницей в одном лице. В спальнях нетронутыми стояли деревянные кровати, в столовой столы со стульями, а в детской на толстых веревках покачивалась подвешенная за крючок под потолком люлька.
- Для внучков готовили, - с дрожью в голосе выговорила старшиниха. - Оба сына и враз, за отцом следом, словно приснилися. Они все и сейчас приходят...
Казак переглянулся с девушкой, заторопился к выходу, за ними зашаркала галошами старуха. Дом был обнесен забором, внутри подворья высилось несколько строений для лошадей и домашнего скота. Обойдя хозяйство вокруг, Дарган остановился посреди двора, с сомнением поцокал языком:
- Кажись, права ты, Софьюшка, для нашего табуна места здесь будет маловато.
Девушка перегнулась через забор, осмотрела прилегающую местность, затем повернулась к Даргану. На лбу появились несколько морщинок:
- Надо забор отодвигать туда, тогда площадь станет больше.
- Там канава, а за ней станичные куреня.
- Канава надо засыпать земля.
Казак подошел к тому краю, на который она указала пальцем, подумал, что поработать придется до седьмого пота, но вместе с территорией за забором на дворе уместился бы табун и побольше. Он искоса взглянул на жену, снова поймал себя на мысли, что с каждым разом она нравится ему сильнее, в первую очередь нездешним умом. Местные девки были гожи на все, они не только содержали хозяйство, но часто становились рядом с мужьями, превращаясь в ни в чем не уступающим им молодцов. Сообразительностью они отличались даже большей, чем мужчины. Но настоящим умом Господь обделил что одних, что других - из века в век станичный уклад оставался прежним, не меняясь в лучшую сторону, словно близкие соседи – горцы – обладали способностью передавать лишь негативный пример. Впрочем, никакого иного у них не было.
Дарган хотел отойти от забора, когда гортанный голос заставил повернуться в ту сторону.
- Ана сени! Чем ты будешь брать флинту, ружьем или лошадьми?..
Возле лавки армяна стояли трезвый Ибрагим и успевшие изрядно причаститься два казака. У одного из терцов дочка была на выданье, у другого сын вымахал в зрелого жениха. Скорее всего, разговор велся о скорой их свадьбе. Отец невесты смачно сплюнул на землю, положил руку на рукоять кинжала:
- Ружья у меня аж три, с войны привезенные, - принялся рассуждать казак. - А вот дончаков или кабардинцев я бы прихватил еще, сыновья подтянулись уж до плеча.
- Тогда подскажи своему другу, чтобы сватов он посылал сначала к Даргашке, от французов тот целый табун пригнал, а уж потом пусть завертают к твоему куреню, - язвительно сказал Ибрагим.
- Табун у Даргана царский, он и под Пятигорской конями разжился, когда с абреками в ущелье схлестнулся.
- Даргашка и бабу отхватил, любо-дорого посмотреть, - со смешком добавил второй собеседник. - На свадьбе наших скурех так подрезала, что девки дорогу на его баз забыли.
- При деньгах казак, у стариков допытывался про старшинову хату, мол, съехала старшиниха, чи не?
- Молодец, что сказать.
Ибрагим пробурчал что-то по своему, бросив колючий взгляд на подворье через канаву, скрылся за дверью лавки. Казаки подались вдоль улицы на другой конец станицы, с языков у них срывалась нескладная песня. Постояв еще немного, Дарган прошел на центр вместительного двора и вскинул увенчанную папахой голову, заставив обеих женщин обратить внимание на себя:
- Дом с подворьем понравились, покупаем, канаву засыплем всем миром после того, как здесь обоснуемся, - решительно сказал он, посмотрел на супружницу. - До начала дождей, думаю, управимся, и конюшню построим, и амбар к ней. Как ты думаешь, Софьюшка?
- Я думаю как ты, - не задержалась с ответом она.
- Вот и слава богу. Что муж, что дети, царство им небесное, у меня были работящими, - закрестилась старшиниха, поняв, что торг подошел к завершающей фазе. С уважением посмотрела на купца. - Хозяйство наше немалое переходит в надежные руки, в роду Даргановых мужчинами были все.
Казак снял папаху, посмотрел на высокое солнце, на зеленые пока еще сады и луга с полными живности лесами вокруг, на далекие снеговые вершины гор. Затем перекрестился тоже, уверенно подвел черту:
- По рукам, отцу и сыну!
И закипела работа, незнакомая станичникам до сего дня. Казаки и раньше приходили на помощь друг другу или при строительстве нового дома, или по случаю уборки урожая, но чтобы днями пропадать не на кордоне или виноградниках, а на засыпке ямы под Даргановым забором, на возведении невиданных размеров конюшни в его дворе, о такой пахоте они не ведали никогда. Царева служба, охота с рыболовством, да божий промысел по ногайским табунам для них считались законом, все остальное лежало на женских плечах. А этот труд больше напоминал уродство в Авгиевых конюшнях или подвиги библейского великана Геракла, по молитвенным дням оглашаемые уставщиком при старообрядческой церковке. Одни служивые за куренями нагружали арбы черноземом и везли его к глубокому рву, протянувшемуся аж до Терека. Канава часто являлась укрытием для вражеских лазутчиков, что приводило к кровавым стычкам, теперь же она на глазах уменьшалась в размерах. Другие возвращались из леса с хлыстами деревьев, из которых получались столбы и доски для подсобных помещений. Работали все, и стар, и млад, и родственники, и седьмая вода на киселе, радуясь за станичника, сумевшего от войны получить выгоду. На кордонах несли вахту под присмотром старых казаков в основном призванные в сотню малолетки. В тот период абреки донимали не здорово, они будто взяли связанный с уборкой урожая отпуск.
Так и трудились, половина станицы гнула спины на бахчах с виноградниками, в отяжеленных плодами садах, другая половина валила деревья, добывала чернозем для Дарганова куреня. Кто хотел, тот менялся местами, благо, выбор работ был богатым. Домашнего чихиря на каждого из мастеровых тоже хватало с лихвой. Когда зарядили дожди и скотину с лошадьми пришла пора загонять на зимние квартиры, станичники управились со всем. Без того широкий двор у Даргана попросторнел едва не в половину, на отвоеванном у природы участке поднялось немало построек. О канаве посреди станицы пришла пора забыть, ее как не бывало. А тут и баба хорунжего заметно поправилась на один бок. Скурехи при встречах присматривались к ней, им казалось, что от иноземного наплыва и плод должен получиться не казачьего роду-племени, с изъяном. Любушки отводили завистливые глаза - после потери кормильца их удел был не рожать, а ублажать неженатых - и женатых - казаков. А Софьюшка, как с легкой Даргановой руки начали звать ее станичники, оставалась прежней для всех, готовой придти на помощь при первом зове. Голубые глаза у нее увеличились и как бы повернулись вовнутрь, а губы стали похожими на губы жены армяна-лавочника - толстыми до неприличия.
На Тереке новый 1815 год оказался не столь студенным, нагонявшие холод из ногайских степей ветра наталкивались на хребты близких гор, заставляя скопившуюся в них влагу осаждаться на землю дождем или пушистым снегом. И хотя казаки праздновали приход зимы по староверски, не брезговали они пропустить стаканчик вина и за узаконенный Петром Первым голландский праздник, с удовольстввием отмечаемый стоявшими на квартирах царскими офицерами. Прошло Рождество, за ним дождливое Крещение, а там февраль аукнулся распутицей, как раз об эту пору у Софьюшки начались родовые схватки. Услышать из первых рук известие о рождении у Даргановых ребенка захотелось всем родственникам и знакомым, в хате и возле нее собралось много народа.
- Как там? – вопрошали у сновавших туда-сюда добровольных помощниц мужчины в черкесках, поправляя перекинутые через плечи концы серых башлыков. Бабы в теплых бешметах тоже навостряли слух. – Не скоро ишо?
- Скоро только кошки, да котята потом слепые, в мамкину титьку мордой не попадают, - не выдерживала расспросов старшая над повитухами Фекла. – И что за казаки пошли любопытные, раньше днями пропадали на охотах с рыбалками.
- Сравнила, то рыбалка, а это дите, - не соглашались служивые.
- За своими бы лучше приглядывали, байстрюки забор уже оседлали.
- Им тожить любопытно.
Дарган наворачивал круги по просторной горнице, рыская горящими глазами по сторонам. Как всегда ему не терпелось засмолить трубку с табаком, но данный себе зарок он не нарушал. За его суетой молча наблюдали седая бабука с постаревшей матерью и раздавшимся в плечах братом. Дверь в одну из спален хлопала беспрерывно, заставляя присутствующих вздрагивать. Наконец за нею установилась тишина, она продолжалась так долго, что у Даргана от волнения на ногах и на руках занемели пальцы. Он и хотел бы размяться, да боялся нарушить эту томительную тишину. И вдруг за стеной кто-то по щенячьи вякнул, затем по стариковски закряхтел и тут-же дом огласился недовольным детским криком. На все лады залопотали женские голоса, снова громко захлопала дверь, выпуская из спальни в горницу раскрасневшихся девок и баб, одна из них, уперев руки в бока, приблизилась к хозяину дома:
- Поздравляем, Даргашка, с наследником, пусть вырастет в доброго казака, умом и статью похожим на отца с дедом.
- Пусть будет опорой в доме, честью и правдой послужит матушке-России, - подхватили собравшиеся в горнице.
- Слава казаку-наследнику!
- Слава, слава, слава! – многоголосым эхом громыхнуло и на подворье.
Некоторое время Дарган не в силах был вымолвить ни слова, затем, словно при взятии вражеских позиций, собрал волю в кулак, завращал на брата с сестрой и на лучшего своего друга бешеными зрачками:
- Маланья, Евдошка, Николка, несите бурдюки с чихирем и чапуры к нему, ломайте на куски каймак с сушеной рыбой и вяленым мясом, - стараясь удержать рвущуюся наружу радость, захрипел он сдавленным голосом. – Соленые арбузы, дыни, виноград, лычиное с жерделовым варенье – все на столы. Обнесите угощением гостей, чтобы никого не пропустили.
В доме заварилась веселая кутерьма, выплеснулась за двери, перекинулась на подворье и пошла гулять по станице, отдаваясь громом ружейных выстрелов. Дворовые собаки продолжили ее бестолковым лаем, за которым последовало блеяние, мычание и ржание домашних животин. Лишь прислужник в лавке у армяна, ставший православным чечен Ибрагим, облокотился о дверную лудку, кривая ухмылка перекосила заросшее жестким черным волосом от природы неправильное лицо, в глазах затаился готовый перекинуться на чувства огонь ненависти:
- Еще посмотрим, кто обрадуется последним, - заскрипел он крепкими зубами. – Это наша земля и наши горы, гяурам тут места нет.
Но его проклятия никто не слыхал, да и в лавке никого не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Один хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу, для армяна деньги в жизни были главным мерилом.
Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, сначала наклонился над бледной как снег Софьюшкой и молча поцеловал ее в щеку. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками:
- Сын.., - с усилием сказала она.
- Вижу, - казак покосился на возившуюся на столе со свертком сестру. Маланья зыркала вокруг сердитыми глазами и никого к себе не подпускала.
- А я мечтала о девочке, - превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.
- Когда встанешь на ноги да окрепнешь, будет у нас и девочка, - поддержал ее настроение Дарган. – А сейчас чуток погодить следует.
- Как назовем? – приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.
- Панкрат, - сказал, как отрубил, казак. Пояснил. – Уставщик в церкви толковал, что так у греков прозывается Всесильный.
- Ох, месье Д,Арган, не много ли мы хотим? – супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. – Не забывай, что имя обязывает человека быть именно таким.
- Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка, воспитывать волю надо с пеленок, - не согласился с ее сомнениями Дарган. – Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.
- Панкратий.., Пан... Пако.., - как бы про себя произнесла она несколько раз, повторила. – Панкратий – Пако... Я согласна, пусть будет так.
Сбоку под локоть Даргану протиснулась сестра Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что-то шевелилось. Казак никогда не присутствовал при рождении детей, у него самого ребенок был первенцем, он с опаской отвернул концы пеленок, заглянул вовнутрь. Из глубины на него глянули как бы затянутые прозрачной пленкой сердитые глаза, губы, обнеснные белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры принудили дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окруживших его.
- Куды грязными лапами-то, не видишь, человек недовольство проявляет, - отдернула было сверток назад Маланья. – Да ишо за лицо, когда подрастет, тогда хватайся, за заднее место.
- У него и попка такая же, в кукишь, - расплылся в улыбке Дарган. – Панкратий.., как бы весь на ладони не поместился.
- А ты примерься, привыкай к своему дитю, - посоветовала Фекла. – Передавай ему, пока пуповина не зажила, отцову силушку.
- А правда, Дарган, подержи Пако в руках, а потом поднеси его ко мне, - ласково попросила Софьюшка. – Я тоже хочу полюбоваться на своего сыночка.
Дарган принял на ладони только что рожденного человека, ощутил его невесомость и беззащитность. Он вдруг почувствовал себя всесильным и великодушным, обязанным оберегать жизнь, которой сам дал начало. Осторожно ступая, казак донес мальчика до кровати, но сразу передавать не поспешил, всем нутром осязая, как пригрелось крохотное тельце на руках, как жадно взялось оно сосать отцовскую энергию. Дарган посмотрел на жену, как бы проверяя, готова ли она взять пацаненка. В этот момент с подворья донесся приглушенный закрытыми ставнями крик:
- Казаки, к оружию, абреки напали на кордон!..
В хате застыла чуткая тишина, лишь слышно было, как заскрипели недавно подвешенные на петли новые ворота и по улице затопотали множество сапог. Дарган сунулся к Софьюшке, отдав ей ребенка, машинально пробежался пальцами по поясу, словно проверяя, на месте ли оружие. Он на глазах превращался в воина, на обветренное лицо которого вернулись суровые складки.
- Плохая примета, - громко прошептал кто-то из заполнивших спальню женщин. – Всю жизнь будут подстерегать опасности.
- У казаков вся судьба состоит из войны да опасностей, - так-же шепотом ответили ей. – И наш Панкратий родился от казака...
Последних слов Дарган уже не слышал, на ходу закидывая за спину винтовку и запихивая пистолет за пояс, он рвался к конюшне, чтобы вслед за станичниками на верном кабардинце помчаться к казачьему кордону на берегу Терека. Но когда подкрепление со свистом и гиканьем окружило избушку со сторожевой вышкой, злая рубка уже закончилась, станичникам осталось только проводить полными ярости взглядами успевших перебраться на другой берег уцелевших басурманов. Под копытами их лошадей распластались убитые и корячились умирающие абреки, принявшие бой казаки кидали шашки в ножны, торопились в домик к бурдюку с чихирем, чтобы сбить напряжение. Их тоже можно было пересчитать по пальцам одной руки. Дарган спрыгнул с седла, ковырнул шашкой раненного налетчика, тот отозвался долгим стоном.
- Кто был во главе вашего отряда? – сурово осведомился он.
- Тебе не все равно? – сверкнул стальными глазами умирающий, перевел запальное дыхание. – Твое дело свиней разводить и русские задницы языком вылизывать.
- Кто у вас был главарем? – казак замахнулся на абрека шашкой.
Чечен разлепил синюшные губы, сплюнул сукровицу в грязь, но оставшиеся мгновения жизни еще никому не казались лишними. Он посмотрел на зимнее небо с низкими облаками, на голые прутья прибрежного кустарника, на мутные воды Терека, за которыми темнел посеченными дождем стенами его аул. Он словно прощался с родными местами.
- Главным среди нас был эмир Сулейман, - наконец прохрипел он. – И он, и мои братья-ночхойцы, и я, тебе не кровники, но всем нам ты враг... Тебя убьют все равно...
Дарган молча взмахнул шашкой, голова бандита откатилась в кусты, ни слова не говоря, он добил остальных раненных чеченов, чего за ним не водилось отродясь, если только противник не был причастен к убийству родственника или они не сходились в равном поединке. Казак будто старался загодя расчистить дорогу только что народившемуся сыну, чтобы ему шагалось по ней легче. Он предположить не мог, что кровная вражда растянется на несколько человеческих поколений.
Прошло полтора года, ближе к началу зимы, когда урожай был убран и по станице прокатилась волна свадеб, Дарган прокладывал путь посередине дороги к разместившейся в обыкновенном доме старообрядческой церковке. На руках он держал подросшего за это время сына, пришла пора его крестить и в православного, и в казака одновременно.Дорога утонула в подмороженной грязи,чтобы не месить ее чувяками вместе с мужем, окруженная родней Софьюшка торопилась по обочине, где было посуше. Великоватый живот у нее снова выпирал из-под бешмета, мешая глядеть под ноги.
- Что ты несешься как оглашенный, - запыхавшись, осадила она Даргана окриком, в котором послышалось казачье своеволие.
Тот сбавил скорость, смущенно поморгав веками, пощекотал усами щеку пацаненку, он так увлекся игрой с ним, что забыл про все на свете. Мальчик заливисто засмеялся, потянулся ручонкой к черному завитку на папахе.
- Но-но, ишо успеешь натаскаться, - сдвигая головной убор на затылок, улыбнулся отец. – Ты лучше сопли подбери, казак.
Двери в молитвенный дом были приоткрыты, возле них и внутри помещения толпились казаки с казачками, на руках они держали детей, которых уставщик должен был покрестить. Дарган смахнул с головы папаху, осенил себя широким крестом, пройдя сквозь строй станичников поближе к алтарю, огляделся вокруг. Народ мирно дожидался начала святого таинства, мужчины поддергивали носами, бабы на время забыли про узелки с семечками. Уставщик из царских врат еще не выходил, посередине помещения стояла заменявшая купель деревянная бочка с подогретой водой, с лавки на пол свешивалось полотенце, по стенам были размещены нарисованные художниками из народа иконы, среди которых попадались привезенные терцами из последнего похода в Европу. Эти были в золотых и серебряных окладах, писанные разноцветными масляными красками, перед ними покачивались лампады из цветного же стекла с зажженными фитильками, а перед простыми иконами теплились копеечные свечи. Больше всех огоньков светилось возле Николы Угодника, Дарган почему-то обходил этого святого стороной, считая, что угодничать, как и обманывать, неприлично. Если к кому тянуться, то к Николе Чудотворцу, пусть лучше святой творит чудеса, нежели проявляет угодничество, хотя знающие люди говорили, что на самом деле обе иконы одинаковые.
Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе и с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда проповедь закончилась, священник подошел к бочке, опустил палец в воду, она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, больше всех по душе ему пришелся Дарганов мальчонка, махнув перстом, он указал родственникам, чтобы те его раздели. Оттолкнув руки тетек и нянек, Дарган снял с пацана одежду, поднес его, поджавшего руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик снова перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.
- Отцу и сыну и святому духу..., - забубнил он. - Крещается раб божий Панкратий...
Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко охнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.
- Настоящий казак вырастет, - довольно крякнул батюшка. – Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий...
На улице был слабенький морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не прогревали землю, они рассыпались по ней разноцветными холодными искрами. Дарган подождал, когда за двери церковки выйдут все родственники, ступил на ведущую к дому дорогу. Когда до хаты оставалось саженей двадцать, он подошел к углу забора, вскинул голову. С этого места хорошо просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились подмороженными равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишкуна левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавицы из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем-то изнутри – наверное это давали о себе знать ушедшие в века сплошь темноглазые за исключением одного из прадедов-джигитов поколения. Сгрудившиеся за спиной родственники притихли в ожидании дальнейших действий главы ихнего рода, Софьюшка отвернула от уха платок, она поняла, что на крещении дело не закончилось, сейчас должно произойти еще одно таинство, теперь языческое.
- Вот и ты стал православным казаком, - обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган, в горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил. – И ты станешь воином, и будешь честью и правдой служить одной для всех нас матери – России.
Мальчик повернулся к отцу, со вниманием уставился ему в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку вперед:
- Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие лежат просторы нехоженные, немерянные, полные добра, значит, наш род тоже трудился и служил хорошо.
Сын приподнялся на руке у отца, с еще большим напряжением всмотрелся в даль, он будто впитывал в себя и дали, и каждое услышанное слово. Родственники как завороженные повернулись к равнинам, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся снова, он опять показывал рукой вперед, теперь по направлению к заснеженным горным хребтам.
- А те вершины должен покорить ты, - не сводя глаз с сына, твердо сказал он. – Ты дойдешь до этих гор и взойдешь на самый высокий пик, с которого наш дом, а с ним и вся родина раскроется как на ладони.
Сзади раздались негромкие всхлипы, Софьюшка вытирала платком распухший нос, но отец и сын даже не подумали обратить на это внимание, а родственники посчитали, что мать мальчика не выдержала охвативших ее чувств. Но все было не так, молодая женщина поняла, что ее мечты о просвещении детей в лучших европейских университетах рушатся на глазах, она не могла допустить подобного варварства, и в то же время не знала, как ему противостоять. А Дарган прижал сына еще крепче, положил руку на рукоятку кинжала, глаза у него вспыхнули благородным огнем. Расставив ноги в кожаных ноговицах, он крикнул:
-Слава новокрещенному казаку Панкратию!
- Слава, слава, слава! – отголоском отозвалось за спиной.
- Отцу и сыну!